1

Я развернулся на своем вращающемся стуле, чтобы оказаться лицом к Ниро Вулфу, который восседал за письменным столом необъятных размеров. Вперив в Вулфа исполненный справедливого негодования взгляд, я произнес речь:

— Не выгорит. Попросили бы вы меня слямзить что-нибудь и вправду ценное — вроде алмаза «Кохинур», — я бы еще подумал. Но вырвать орхидею — нет уж, увольте. За жалованье, что вы мне платите, я исправно разбираю вашу почту, веду переписку, докучаю приличным людям, порой исподтишка слежу за ними, палю из револьвера или же палят по мне, вечно ошиваюсь тут рядом и терплю ваше занудство вкупе с сотней других недостатков, при надобности помогаю вам с Теодором в оранжерее, бессовестно лгу и вешаю лапшу на уши инспектору Кремеру и сержанту Стеббинсу — как при надобности, так и без оной, — иногда, в случае крайней необходимости, поспеваю на подмогу Фрицу, отвечаю на телефонные звонки. Я могу продолжать до бесконечности. Но я ни за какие коврижки не сорву орхидею с груди женщины во время пасхального шествия. Есть все-таки предел…

— А я тебя и не просил, — огрызнулся Вулф. Он погрозил мне толстым, как сарделька, пальцем. — Ты предположил, что я к этому клоню, но — ошибся. Я только сказал, что хотел бы подобрать для этого щекотливого поручения подходящего человека — ловкого, изобретательного, осторожного, решительного и надежного. Умеющего держать язык за зубами.

— Следовательно — меня, — настаивал я.

— Тьфу! Согласен — ты удовлетворяешь моим условиям, но ты отнюдь не единственный в своем роде. Я заплачу сто долларов сразу, еще сто в случае успеха и вдобавок оплачу все расходы, если возникнут непредвиденные осложнения.

Я приподнял брови.

— Однако! Пусть я не единственный, но вот орхидея, судя по всему, и впрямь уникальна.

— Так и есть. — Огромная туша весом в одну седьмую тонны подалась вперед, переместившись ближе к краю просторного сиденья его сделанного по особому заказу кресла. — Мистер Миллард Байноу вывел ванду — розовую, как фламинго. Причем розовые не только лепестки венчика, но и чашелистики! Ровные — без крапинок, оттенков или оторочек.

— Ура! Да здравствует фламинго!

— Но я не верю. Я узнал об этом от мистера Льюиса Хьюитта, которому рассказал его садовник, которому рассказал садовник мистера Байноу, но не верю ни на йоту. Сам знаешь — я потратил многие годы, скрещивая разные ванды, чтобы вывести розовый гибрид, но лучшее, чего я добился, это розово-лиловая В.петерсиана и фуксиновая В.сандарае. А поскольку я не верю, я должен увидеть ее собственными глазами!

— Так позвоните Байноу и договоритесь о встрече. По делам вы из дома не выходите, но в данном случае это не дело, а острый приступ неизлечимой зависти. Я составлю вам компанию, чтобы посмотреть, как перекосится ваша физиономия, когда вы…

— Я уже звонил ему! Он любезно пригласил меня к себе на Лонг-Айленд, чтобы я мог в любое удобное для меня время ознакомиться с его коллекцией, но он отрицал, что располагает розовой вандой — так что я ее не увижу. Судя по словам мистера Хьюитта, он намеревается выставить ее в полном блеске на Международном салоне цветов, который состоится в будущем году. Я столько ждать не могу. Кроме самого мистера Байноу, его жены и садовника, никто розовую ванду не видел. Но опять же по словам мистера Хьюитта — жена уговорила мистера Байноу разрешить ей нацепить один побег на пасхальный парад. Перед парадом они отстоят пасхальную службу в церкви Святого Томаса. Вот там-то и представится возможность если не исследовать гибрид, то хотя бы полюбоваться цветками.

— Как же, — живо согласился я. — Вы никогда еще не бывали на пасхальном параде, так что отведете душу. Только вам нужны новые костюм и шляпа, а до пасхи осталось всего пять дней…

Я прикусил язык, поскольку Вулф реагировал на мои слова совершенно не так, как ему полагалось. Вместо того, чтобы ожечь меня испепеляющим взглядом, или рыкнуть, или и ожечь и рыкнуть, он внимательно слушал и задумчиво кивал, как будто предстоящая толкотня локтями и другими частями тела в пасхальной сумятице, с собратьями по разуму на Пятой авеню ничуть не претила ему. Воистину зависть облагораживает человека.

— Нет, не выйдет, — провозгласил Вулф. — Если бы я сумел на протяжении всей службы стоять прямо перед ней и разглядывать цветы…

Его плечи чуть приподнялись и вновь опустились.

— Нет. Я должен рассмотреть их без помех. Под лупой. Хотя бы один цветочек. Ты отказался. Сол тоже не согласится. Орри?

Я помотал головой.

— Сомневаюсь. За две сотни он за это не возьмется. Разве что даром, в качестве личного одолжения вам.

Вулф скорчил гримасу.

— Я не стану просить его об одолжении.

— Хорошо. Помещать объявление в газете с просьбой откликнуться опытного похитителя орхидей времени у нас уже нет. Хотите, чтобы я подыскал подходящего проходимца?

— Да.

— Тогда я порыщу вокруг. Есть у меня на примете одна кандидатура — даже две. Но не вздумайте сулить ему вознаграждение за «дополнительные осложнения». Если таковые возникнут, то это — его сложности. Сотнягу за риск и еще сотнягу, если ему удастся заполучить побег или хотя бы его приличную часть. Согласны?

— Да. — Вулф нахмурился. — А вдруг он потерпит неудачу? — Он исподлобья воззрился на меня. — У тебя есть фотоаппарат для цветной съемки.

— У вас есть, — поправил я. — Вы за него заплатили. Но я им при удобном случае пользуюсь, вы правы.

— Считай, что сейчас как раз подвернулся такой случай. Воскресенье — твой выходной день, когда мы не ведем важного расследования, но я бы предложил, чтобы в этот раз ты взял себе другой день. Я полагаю, во время этого столпотворения на Пятой авеню будет несколько дюжин людей с фотоаппаратами?

— Не дюжин. Несколько тысяч.

Вулф приподнял ладонь.

— Так что?

— Что ж, — задумчиво промолвил я, — должен признать, что Орри мог бы завалить это дело, тогда как я, скорее всего, сумел бы щелкнуть пару кадров. Правда, я не уверен, что получится естественный цвет. С розовым можно намучиться. Но, увы, ничего не выйдет: вы сами признали, что воскресенье — мой выходной, так что я мог бы пожертвовать им только в качестве личного одолжения вам, а вы не станете просить об одолжении. Так что — мне очень жаль.

— Мне следовало внести уточнение. Есть только четыре человека, к которым я могу обратиться с просьбой о личном одолжении. Орри в их число не входит. Ты входишь.

— О, тогда другое дело. Только зовите меня «мистер Гудвин».

Вулф стиснул зубы.

— Мистер Гудвин, — процедил он, — я прошу вас о личном одолжении.

Поразительно, все-таки, сколь низко падают эти завистники!

2

В пасхальное воскресенье погодка выдалась не ахти, хотя случалось и похуже. Когда незадолго до полудня я вышел из нашего старенького особняка, косые солнечные лучи освещали только противоположную сторону Западной Тридцать пятой улицы, поэтому, чтобы хоть немного прогреть косточки, я перешел на другую сторону. С Ист-Ривер дул довольно свежий бриз, но не такой пронизывающий, как я ожидал, так что я даже позволил себе роскошь расстегнуть пуговицы пальто. Не подумайте, что я вырядился по случаю пасхи, вовсе нет — я просто оделся поудобнее и повесил на шею «центрекс», который болтался наготове на длинном ремешке.

Свернув на Пятую авеню, я без помех протопал по ней пять кварталов, однако перед библиотекой столпилось уже изрядное количество ранних пташек, и мне пришлось немного поработать локтями. Чем дальше, тем гуще становились скопища народа, так что я невольно порадовался, что вышел не впритирку со временем, — ведь мы с Мурлыкой уговорились встретиться перед Св.Томасом в половине первого.

Хотя я знаю, как его зовут по-настоящему и где он живет, для вас он останется Мурлыкой. Большего он и не заслужил. Мы совершили ошибку, посулив ему две сотни — одну вперед, вторую — по выполнении, поскольку его красная цена — пара двадцаток, а от слишком большой суммы у него могут затрястись руки, но, увы, — я должен был подчиниться распоряжению. Я тщательно растолковал Мурлыке задание, показал фотоснимки Милларда Байноу и его жены и даже познакомил его с вандой, вручив ему экземпляр — конечно, не «розовый фламинго» — из коллекции Вулфа. Ведь наверняка в этом людском потоке отыщется несколько дюжин женщин с орхидеями в петлицах. Если и не с вандами, то уж, по крайней мере, с каттлаями, лейлиями или калантами. Ну и вдобавок, чтобы Мурлыка не промахнулся, я должен был подать ему условный сигнал.

К тому времени, как я добрался до Св. Патрика, что на пересечении Пятой авеню с Пятидесятой улицей, откуда мне оставалось проталкиваться всего три квартала до Св. Томаса, уже не только тротуары, но и вся проезжая часть была совершенно запружена разодетыми двуногими — удивительно, но некоторые из них выглядели довольными и даже счастливыми. Будь у меня в запасе капелька времени, я бы непременно остановился, чтобы поглазеть на ротики, вымазанные самыми невообразимыми помадами, дурацкие шляпы и кричащие галстуки, но за неимением времени я продолжал протискиваться вперед, извиваясь, как червяк. Протолкавшись к краю тротуара напротив Св. Томаса, я уже начал подумывать, не прийти ли мне сюда самому добровольно на следующую Пасху, если удастся раздобыть рыцарские доспехи по сходной цене. В противном случае полюбоваться на столь любопытное зрелище мне не дадут — едва свернув на Пятьдесят вторую улицу, я удостоился мощнейшего тычка под ребра от шестифутовой амазонки в лиловом костюме.

Я вытянул собственные шесть футов, приподнявшись на цыпочках, и заприметил Мурлыку, который спасался от людского потока, угнездившись в нише сбоку от церковных врат. Росточка он был небольшого — до шести футов недотянул дюймов пять, — но того, что я увидел, оказалось достаточно, чтобы понять: полученная им в качестве аванса сотня ухнула к коту под хвост. Мурлыка красовался в новом пальто из серого твида и роскошной серой шляпе с лихо заломленными полями. Воистину не угасает дух подлинных ценителей пасхальных парадов, подумал я, и, перехватив взгляд Мурлыки, приветственно растянул губы. Проталкиваться к нему мне было ни к чему — Мурлыка получил замечательный инструктаж.

Я огляделся по сторонам в поисках тактически выгодной позиции, откуда мог без помех щелкать выходящий из церкви люд. Обнаружилась таковая в двух шагах от меня — на самом краю тротуара торчал деревянный ящик высотой дюймов в шестнадцать. Как раз то, что мне требовалось. Беда только в том, что он был уже занят. На него взгромоздилась молодая женщина, одетая в светло-коричневое шерстяное пальто с пояском и следящая за толпой в видоискатель фотоаппарата. Я легонько воткнул мизинец в ее локоть и, в ответ на недоуменный взгляд, лучезарно улыбнулся, вложив в улыбку все свое радушие. Впрочем, особо напрягаться мне не пришлось — женщина оказалась прехорошенькая.

— Скажите, — обратился к ней я, — вам приходилось прежде стоять на одном ящике вместе с пэром королевских кровей?

— Конечно, — заявила она. — Тысячу раз. Не мешайте мне, я занята.

И вернулась к своему занятию.

Я возвысил голос:

— Но вы никогда не стояли на ящике бок о бок с принцем крови — и это ваша единственная возможность. Моя бабушка, вдовствующая королева, сейчас соизволит лично выйти из церкви, и я должен запечатлеть сей бессмертный миг. Не беспокойтесь, я встану на самый краешек и постараюсь не дрыгать конечностями.

Она посмотрела на меня сверху вниз.

— Мне, право, больно вам отказать, ваше высочество, но это не мой ящик. Мне одолжил его шеф и он…

— Эй, Арчи Гудвин!

Голос донесся сзади, так что мне пришлось обернуться. В двух шагах дальше по тротуару я увидел еще один деревянный ящик, а за ним еще один. Ящики облюбовали какие-то типы с фотоаппаратами, причем один из них, который смотрел на меня и глупо ухмылялся, стоял между ящиками, опираясь правой ногой на один из них, а левой — на другой.

Он раскрыл пасть и проквакал:

— Вы меня не помните.

— Отчего же — как раз помню. «Газетт». Джо. Джо Меррик… нет, секундочку… Херрик! Джо Херрик. Это вы столь любезно одолжили ящик этой даме?

— Конечно. Разве можно такой отказать? Вы посмотрите на нее!

— Уже имел удовольствие. Вы не возражаете, если я составлю ей компанию?

— Это ей решать. Я, конечно, предпочел бы сам составить ей компанию, но вы меня опередили. А что вы тут делаете? Где трупы?

— Никаких трупов. Я просто тренируюсь, чтобы не выйти из формы.

Я повернулся к моей сопернице, чтобы сообщить о том, что с шефом удалось договориться, но в эту секунду все, как по команде, вскинули фотоаппараты к глазам, нацелившись на выход из церкви, в котором показались первые люди. Служба закончилась. Я оперся левой ногой о край ящика строптивой красавицы, оттолкнулся от асфальта и со свойственной мне ловкостью поставил правую ногу на край соседнего ящика, раскинув конечности словно распластанный цыпленок. Пусть не самая удобная и изящная поза, но зато все видно и головы зевак не мешают. Я метнул взгляд в сторону и удостоверился, что Мурлыка уже выбрался из ниши и пробился в передние ряды зрителей, толпящихся перед Св. Томасом.

Вот они, голубчики, все, как на подбор, на любые вкусы. Мужчины в праздничных тройках, визитках и костюмах свободного кроя, в цилиндрах и шляпах, больше половины — без пальто; женщины разодеты, как на балу: роскошные меха, украшения, платья, жакеты, манто, накидки, всевозможные шляпки. Я щелкнул какую-то парочку, чтобы разогреть фотокамеру и в следующий миг уже решил было, что засек свою цель. Однако я опознался: и мужчина был вовсе не Миллард Байноу, да и в петлице у женщины при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе не ванда, а фаленопсис. И вдруг я увидел ее! Сомнений нет — она приближалась ко мне, сопровождаемая по бокам двумя мужчинами, один из которых — по правую руку — был Миллард Байноу. Ее манто — не то соболь, не то длинношерстный хомячок или нечто в таком роде — было распахнуто, а слева на груди красовался ярко-розовый побег длиной дюймов в десять. Сама женщина была под стать — без сомнения самая яркая из всех, на кого я успел положить глаз за сегодняшний дань. По мере того, как она приближалась, я отщелкивал кадр за кадром, но все это время в моем мозгу свербила мысль — нельзя придумать лучший аргумент для того, чтобы уговорить мужчину жениться на женщине, которая моложе его на целых двадцать лет, а именно так и поступил Миллард Байноу.

Подав Мурлыке условный знак, я снова поднес фотоаппарат к глазам, из-за чего и пропустил все то, что случилось в течение последующих двух секунд. Хотя за одно мгновение я готов поручиться — то, в течение которого я нажимал на кнопку, чтобы сделать очередной снимок. Я предупредил Мурлыку, чтобы он ничего не предпринимал, пока все камеры нацелены на миссис Байноу (а по выходе из церкви это должно было случиться с неизбежностью), да и почетный эскорт с двух сторон не позволил бы ему совершить свою гнусную выходку, однако, судя по всему, мечты о второй сотне вскружили Мурлыке голову, и я заметил, что он пробирается вперед, чтобы оказаться к своей жертве поближе. Распознав в видоискателе его голову и руку, я увидел также руку мужчины, идущего по левую сторону от миссис Байноу, — он пытался оттолкнуть Мурлыку. Я тут же соскочил с ящиков и устремился вперед, намереваясь ухватить незадачливого воришку за фалды и оттащить прочь, но Мурлыка уже успел раствориться в толпе. Миссис Байноу выглядела расстроенной — даже закусила губу, а ее спутники наперебой задавали ей вопросы. Она помотала головой, что-то сказала мужу, и они продолжали идти в торжественной процессии. Розовый побег красовался на прежнем месте.

Я оглянулся по сторонам и среди моря шляп и спин разглядел Мурлыку, который, прижимаясь к рельсам ограждения, крался следом за четой Байноу. Слабонервный охотник преследовал столь вожделенную добычу. С моей стороны было бы верхом неосторожности попытаться вправить ему мозги при свидетелях, если бы у меня еще и было, что ему сказать, да и в любом случае мы условились, что злодействует Мурлыка строго в одиночку. Однако выступать безучастным наблюдателем мне не возбранялось, и я засеменил следом за процессией, держась примерно в восьми рядах шляп позади Мурлыки и рядах в пятнадцати позади преследуемого им трио.

Никто, похоже, никуда не спешил. Пятая авеню, сами понимаете, была закрыта для транспорта, но один из лимузинов Байноу наверняка поджидал нашу троицу да Мэдисон-авеню, так что времени у Мурлыки оставалось в обрез. На перекрестке с Пятьдесят четвертой улицей процессия стала пересекать Пятую авеню и продвигалась довольно медленно, поскольку участники парада шли здесь только по трое в ряду. К тому времени, как чета Байноу и их спутник достигли противоположного тротуара, Мурлыка уже подобрался к ним футов на восемь-десять; я же предусмотрительно держался чуть поодаль.

Это случилось, когда они прошагали уже ярдов пятьдесят по Пятьдесят четвертой улице — примерно на полпути до Мэдисон-авеню. Толчея уже чуть поослабла, но народу все равно было — яблоку упасть негде. Мурлыка уже наседал им на пятки, да и я не слишком отставал, как вдруг миссис Байноу резко остановилась, схватила мужа за руку и сдавленным голосом сказала: «Я больше не могу! Я не хотела… здесь, на улице… Я не могу дышать! Мил, ты…» Потом отпустила его руку, выпрямилась, напряглась, содрогнулась и рухнула, как подкошенная. Спутники успели подхватить ее, но миссис Байноу забилась в конвульсиях и, вырвавшись из их рук, упала на тротуар.

И тут из кольца обступивших ее людей вылетел Мурлыка, сорвал с ее груди орхидею и, опрометью метнувшись обратно, бросился бежать в сторону Мэдисон-авеню.

Мне оставалось только одно, и я это сделал. Устремился следом за Мурлыкой. Во-первых, взбреди кому-нибудь в голову начать преследовать Мурлыку, при виде уже начавшейся погони этот доброволец мог бы отказаться от своей затеи. Во-вторых, я просто воспользовался благоприятным предлогом, чтобы улизнуть. Хотя я уже не пролетаю стометровку за 10,7 секунды, бегаю я до сих пор прилично. Но и Мурлыка мчался, как перепуганный заяц, не чуя под собой ног. Когда он добежал до Мэдисон-авеню, я отставал шагов на десять. Мурлыка завернул за угол и, не сбавляя хода, подлетел к остановившемуся такси, из которого как раз высаживались пассажиры. Мурлыка вцепился в ручку дверцы, но я уже был тут как тут. Мы кубарем влетели внутрь и плюхнулись на заднее сиденье.

Таксист повернул голову и лениво осведомился:

— Привидение увидали, что ли?

— Угу, — промычал я, пытаясь отдышаться. — Мой приятель никогда прежде не посещал церковь, а тут вот заглянул, но при виде певчих вдруг перепугался и дал деру. Дом девятьсот восемнадцать по Западной Тридцать пятой улице.

Таксист снова повернулся, оглядел всю улицу в поисках полицейских или иных преследователей, потом пожал плечами, хмыкнул, и мы покатили. Когда мы проехали квартал, Мурлыка разинул было пасть, чтобы что-то сказать, но я пригвоздил его к сиденью свирепым взглядом, и он покорно заткнулся. У таксистов обычно острый слух, даже излишне острый, а мне бы не хотелось оставлять за собой лишние следы. Мы и так уже влипли по самые уши. Поэтому таксисту так и не довелось что-либо услышать, поскольку всю дорогу, вплоть до тех пор, пока машина не остановилась перед нашим стареньким особняком, ни один из нас не раскрывал рта. Я первым преодолел семь ступенек крыльца, отпер своим ключом наружную дверь и впустил Мурлыку в прихожую. Снял пальто, повесил его на вешалку, положил шляпу на полку и повернулся к Мурлыке, чтобы взять его пальто, но воришка не спешил с ним расставаться. Он осторожно запустил руку в левый карман и бережно, держа стебель двумя пальцами, извлек из него розовую орхидею.

— Вот она, — гордо заявил он. — Выкладывайте башли. Я спешу.

— Попридержи лошадей, — сказал я. — Я еще должен взять кассу.

Я повесил его пальто, положил шляпу на полку, провел его через прихожую в гостиную, велел подождать, открыл звуконепроницаемую дверь в кабинет Вулфа, вошел и прикрыл за собой дверь.

Вулф восседал за столом, заваленным кусками воскресной газеты. Он придирчиво осмотрел меня, убедился, что я с пустыми руками, если не считать фотоаппарата, и рявкнул:

— Ну?

Я прошагал к своему столу, положил на него фотоаппарат и остался стоять.

— Да, сэр. Снимки у меня, орхидея у него. Но сперва я хотел бы…

— Где она?

— Минуточку. Он в гостиной, лелеет росток и не желает с ним расставаться, пока не получит башли. Деньги, по-вашему. А как только он их получит, то немедленно улепетнет. Между тем у нас кое-какие сложности. Миссис Байноу упала на тротуар и билась в жесточайших конвульсиях, когда наш приятель подскочил к ней, сорвал с груди розовый побег и задал стрекача. Это получилось настолько некрасиво, что я бы сам с удовольствием схватил его за шкирку и сдал ближайшему полицейскому, но меня удержало лишь то, что миссис Байноу от моего джентльменского поступка проку бы никакого не было, да и вы тут сидите, пуская слюнки. Словом, я побежал за ним. Поймай я его, я бы привел его сюда пешком, но я догнал его в ту секунду, как он вскочил в такси. Никакого смысла…

— Я хочу посмотреть на орхидею!

— Подождите. Возможно, нам…

— У нас полно времени. Пусть зайдет сюда.

Мне пришлось уступить, потому что Вулф все равно меня не слушал. Я вернулся в гостиную и привел Мурлыку. Когда Мурлыка подошел к столу Вулфа и Вулф требовательно протянул лапу, я решил, что Мурлыка не отдаст ему орхидею, прежде чем не получит деньги, но я ошибся. Вулф свирепо рыкнул, как лев при виде свежего сочного мяса, и Мурлыка послушно протянул ему немного пострадавший, но не слишком помятый побег. Во всяком случае не менее полдюжины цветков остались неповрежденными. Вулф осмотрел их, все по очереди, потом достал лупу и, стиснув губы так, что они превратились в едва различимую полоску, принялся медленно изучать розовые цветки.

Наконец, он отодвинул кресло назад, встал и, бережно держа хрупкий росток за самый кончик, протопал в кухню, где у нас стояли два холодильника — обычный и морозильник. Вскоре Вулф вернулся, уже без ростка, прошагал к столу, грузно уселся и провозгласил:

— Готов уплатить три тысячи долларов за это растение.

Я помотал головой.

— Я — пас. И нечего пожирать меня глазами. С меня хватит. Если хотите договориться с Мурлыкой — валяйте, но без меня. Прежде, чем я расплачусь с ним, я хотел бы подробно отчитаться, если вы, конечно, сумеете когда-нибудь взять себя в руки и выслушать меня.

— Фу. Я всегда держу себя в руках.

— Вы это кому-нибудь другому скажите. Только потом, сейчас нам некогда. Садись, Мурлыка.

Я уселся на свой стул и принялся отчитываться, не упуская ни единой подробности, что, впрочем, было довольно просто, поскольку ни одного длинного диалога мне пересказывать не пришлось — за их отсутствием. Похоже, Вулф внимал мне.

Закончил я так:

— Все зависит от того, что случилось с миссис Байноу. Насколько я могу судить, нельзя исключить даже эпилептический припадок. Если же дело нечисто и потребуется вмешательство полиции, то легавые в два счета выяснят, что парень, укравший орхидею, — тот же самый, который незадолго до этого подскочил к миссис Байноу перед Св. Томасом. Опознать его — дело для них плевое. Как вы считаете, проговорится Мурлыка, когда они его схватят? Наверняка. Рано или поздно, но скорее всего — рано. Поэтому я считаю, что неплохо бы пригласить Мурлыку пожить у нас, пока мы не выясним, в чем дело. — Я посмотрел на свои наручные часы. — Прошло уже больше часа. Могу попробовать выкачать что-нибудь из Лона Коэна.

— Попробуй, — проговорил Вулф, хмуро таращась на меня.

Я развернулся на стуле, снял трубку и позвонил в «Газетт». Обычно мне удается застать Лона на месте, на сей же раз мне пришлось прождать минут пять, прежде чем он подошел. Лон взял трубку и нетерпеливо пролаял, что страшно занят и чтобы я пошевеливался и не тянул нота за хвост.

— У меня только один вопрос, — сказал я. — Или два. Ты что-нибудь знаешь насчет миссис Миллард Байноу.

— Да. Она умерла. Из-за этого-то у нас и заваруха. А в прошлую среду ты приходил к нам в редакцию и разглядывал фотографии ее и ее супруга. Ты тут замешан? Или Ниро Вулф? Признавайся.

— Пока я просто проявляю любопытство, так что этот звонок не для печати. Если и как только мы займемся этим делом, я про тебя не забуду. Где и когда она умерла и что послужило причиной смерти?

— На тротуаре, на Пятьдесят четвертой улице между Мэдисон-авеню и Пятой авеню, примерно час назад. Причину я пока не знаю, но тело увезли в морг и на вскрытие приехал сам начальник полиции, не говоря уж о прочих. Так ты расколешься или нет?

— Я же сказал, что просто любопытствую. У меня свербит в одном месте. Но ты можешь звонить мне каждый час и спрашивать.

Лон посулил, что, мол, конечно, поскольку больше ему все равно заняться нечем, и положил трубку. Я повернулся к Вулфу, сообщил свежие новости и едва кончил, как Мурлыка выскочил из кресла и остановился посреди кабинета, поочередно стреляя маленькими глазками в меня и в Вулфа.

— Отдайте мои деньги! — голос его почти сорвался на визг. — Они мне нужны, ясно? — Он встал и мелко-мелко задрожал. — Какого черта?

Я встал, шагнул к нему и дружески потрепал по плечу.

— Успокойся, Мурлыка, — сказал я и повернулся к Вулфу. — Я познакомился с этим джентльменом пару лет назад в связи с одним из наших дел и оказал ему небольшую услугу, однако моей внутренней сущности он не знает. Тем более — вашей. Он подозревает, что мы его подставили и хотим сделать козлом отпущения; поэтому вовсе не удивительно, что бедняга до смерти напуган. Возможно, он излишне пуглив, но он уже стреляный воробей и прекрасно понимает, что никто не станет беспокоить начальника полиции по пустякам в пасхальное воскресенье. Мы это тоже понимаем. Ставлю десять против одного, что миссис Байноу убили, а раз так, то они найдут Мурлыку, а через Мурлыку — меня и, следовательно, вас.

Вулф свирепо воззрился на меня.

— Проклятье! — буркнул он.

— Совершенно верно, — согласился я. — Так что, сами видите, у вас с Мурлыкой возникли кое-какие осложнения, не говоря уж обо мне. Вы его наняли, с моей помощью, чтобы совершить мелкую кражу — для газет эта история сущий клад. Кражу-то Мурлыка совершил, но, в довершение беды, теперь свято убежден, что мы заманили его в ловушку и едва ли не хотим повесить на него убийство. Он настолько запуган, что не в состоянии прислушиваться к голосу разума. Но вы можете предъявить что-нибудь повесомее, чем голос разума.

— А не мог он сам воспользоваться случаем, чтобы свести с ней счеты? Когда подскочил к ней в первый раз?

— Нет. Это исключено. Я все видел собственными глазами. И — с какой стати? Нет, выбросьте это из головы. К тому же я его знаю — это не его стиль.

— Кто он? Как его зовут?

— Зовите его Мурлыка. Ему так больше нравится.

— Отдайте мои деньги! — прохныкал Мурлыка. — Мне больше ничего не нужно.

Вулф изучающе посмотрел на него, вдохнул и медленно выдохнул.

— Вы должны понять, сэр, — сказал он, — что все это может оказаться бурей в стакане воды. Вполне возможно, что миссис Байноу умерла естественной смертью.

— Отдайте мои деньги, — уныло повторил Мурлыка.

— Несомненно. Но ведь миссис Байноу могли и убить, а в этом случае полиция проведет самое тщательное расследование. Вскоре нас известят и если окажется, что ее убили, то — я влип. Даже в лучшем случае — я не хотел бы прочитать в газетах о том, что Ниро Вулф нанял человека для того, чтобы тот украл цветок. Тем более, что он сорвал цветок с груди умирающей женщины. Вы хотите получить свои деньги. Если я отдам их вам и вы уйдете отсюда, то что случится? Либо вы потратите их на то, чтобы скрыться от полиции — малопривлекательная перспектива для вас; либо сразу добровольно явитесь в полицию и выложите им все, как на духу — малопривлекательная перспектива для меня.

Вулф снова вздохнул и продолжил:

— Поэтому я не собираюсь отдать вам деньги… Подождите! Выслушайте меня. Я не отдам вам деньги сейчас. У нас есть удобная и просторная комната на третьем этаже этого дома, а моему повару нет равных во всем Нью-Йорке или даже во всей Америке. Если вы поселитесь в этой комнате, не будете ни с кем общаться и не покинете моего дома до тех пор, пока я не дам вам разрешения, то я уплачу вам не только сто долларов, но еще и по десять долларов за каждый день, что вы здесь проведете.

В течение следующей минуты Мурлыка трижды раскрывал рот, чтобы что-то сказать, но всякий раз захлопывал его снова. Нагрузка его крохотному мозгу выпала непосильная. Когда, наконец, он в последний раз разлепил уста и заговорил, то обратился не к Вулфу, а ко мне.

— Что это за тип? — грубо спросил он.

Я ухмыльнулся.

— Он может обвиться вокруг тебя, как удав, и удушить кольцами, Мурлыка, — поведал я. — Но он слишком чванлив и самовлюблен, чтобы надуть человека, не говоря уж о такой мелкой сошке, как ты. К тому же если ты веришь мне, то я могу написать расписку.

Мурлыка придирчиво оглядел Вулфа, с минуту подумал, потом важно произнес;

— О'кей, но на дешевку меня не возьмешь. На десять гринов я не клюну. Двадцать!

Как я уже говорил, мы дали маху, предложив ему двести зеленых. Мурлыка явно подцепил манию величия. Вулф, благо он влип, поддался бы на этот хамский шантаж, если бы не вмешался я.

— Никакого торга! — жестко заявил я. — Десять зеленых плюс жратва, и ты только попробуй эту жратву!

Я взял Мурлыку, задумчиво чесавшего затылок, за локоть и увлек к двери.

— Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

3

Пять часов спустя, в восемнадцать минут восьмого, в нашу дверь позвонили, и, отправившись открывать, я увидел, что на крыльце стоит инспектор Кремер. Поскольку в четыре позвонил Лон Коэн и сказал, что миссис Байноу пала жертвой убийства (этот нахал попросил также, чтобы я подкинул ему свеженького материальчика про это преступление, но я с негодованием отказал), я ожидал, что навестят нас быстрее. Видимо, полицейские слишком долго провозились, устанавливая личности фотографов, которые стояли на деревянных ящиках возле церкви.

Мурлыка предпочел, чтобы ужин ему принесли на подносе в его комнату вместо того, чтобы отужинать вместе с нами в столовой, однако потом он настолько успокоился, что даже соизволил спуститься со мной в цоколь и погонять шары на бильярде. В промежутках между партиями я ответил на три телефонных звонка, а также предпринял меры предосторожности, которые показались мне не лишними: я вытащил пленку из «центрекса» и запер ее в ящике стола.