Глава 1

В полдень пятницы мы с Вулфом сидели в кабинете.

Как оказалось, имя Поля Чапина и его хитроумные идеи о том, что можно мстить в полной мере и избежать расплаты за содеянное, все равно привлекли бы наше внимание вскоре после их появления. Но в полдень этой пятницы сочетание ноябрьского дождя и отсутствия выгодного дела привело нас к прологу, к драме, которая вот-вот готова была начаться.

Вулф пил пиво и рассматривал изображения снежинок в книге, которую ему кто-то прислал из Чехословакии. Я проглядывал утренние газеты, перепрыгивая с одной страницы на другую. Я читал эту газету еще за завтраком, затем в одиннадцать часов, и сейчас, в разгаре дождливого дня, я еще с ней. Я не терял надежды отыскать две-три статьи, которые могли бы дать пищу для моего ума, потому что мне стало казаться, что мозг мой стал усыхать.

Конечно, я читаю и книги, но только я никогда еще не получал ни от одной из них настоящего удовлетворения, меня никогда не покидает чувство, что в них нет ничего живого, все мертво, все ушло. В чем же их польза? С таким же успехом вы можете попытаться развлечься на пикнике, устроенном на кладбище.

Однажды Вулф спросил у меня, какого дьявола я притворяюсь, что читаю книгу, и я ему ответил, что делаю это исключительно из соображений культуры. На что он сказал, что мне следовало бы воздержаться от подобного труда, ибо культура подобна деньгам: легче всего приходит к тому, кому она менее всего нужна.

Так или иначе, поскольку газету я уже успел просмотреть дважды, то она была немногим лучше книги, и я держал ее в руках только для того, чтобы у меня не слипались глаза.

Вулф, казалось, ушел с головой в картинки. Посмотрев на него, я подумал: «Сейчас он в бою со стихиями. Он пробирается через страшную пургу, сидя удобно в своем любимом кресле и рассматривая в книжке сложные очертания снежинок. Это преимущество артистической натуры, наделенной богатым воображением».

А вслух я сказал:

— Вам нельзя засыпать, сэр. Это было бы непростительным легкомыслием. Вы замерзнете до смерти.

Вулф перевернул страницу, не обращая на меня внимания.

Я не отставал:

— В посылке из Каракаса от Ричардса не хватает двадцати луковиц. Раньше за ним такого не водилось.

Опять без результата.

Я сказал:

— Фриц сказал, что индейка, которую нам прислали, слишком стара, чтобы ее жарить; она будет жесткой, если ее часа два не потушить, что, по вашему мнению, ослабляет аромат. Так что индейка по сорок одному центу за фунт будет испорчена.

Вулф перевернул еще одну страницу. Я внимательно посмотрел на него и спросил:

— Вы видели в газете заметку о женщине, имеющей обезьянку, которая спит в изголовье ее кровати, обвив хвостом ее руку? И еще одну про мужчину, нашедшего на улице ожерелье и возвратившего его владелице, а та обвинила его в краже двух жемчужин из ожерелья и добилась его ареста? Не заметили ли вы еще одну — о субъекте, что давал показания по делу о непотребной книге? Адвокат спросил его, какую цель он преследовал, сочиняя данное произведение, и он ответил, что он совершил убийство, а все убийцы обязательно говорят о совершенном преступлении, и, может, это его форма исповеди? Я все же не уразумел точку зрения автора. Если книга грязная, то она грязная, и не все ли равно, почему она создана такой? Адвокат же уверяет, что если писатель преследовал благородную цель, то непристойность его творения не идет в счет. С таким же успехом можно утверждать, что если моей задачей является попасть камнем в пустую консервную банку, то нельзя винить меня за то, что я при этом выбью вам глаз. Можно также сказать, что если моей целью является покупка для моей старой бедной бабушки шелкового платья, то не имеет никакого значения, если для этого я ограбил кассу Армии Спасения. Вы можете сказать…

Я таки достал его. Он не поднял глаз от страницы, его голова не шевельнулась, массивный корпус оставался неподвижным в специально для него сделанном кресле, но я отлично видел, как зашевелился его правый указательный палец, и я знал, что его допек.

Он сказал:

— Арчи, замолчи!

Я усмехнулся.

— Не выйдет, сэр. Великий Боже, неужели я должен сидеть здесь до своего смертного часа сложа руки? Может, позвонить «Пинкертонам» и спросить: не нужен ли им наблюдающий за отдельными номерами или что-нибудь в этом роде? Если у вас в доме хранится килограмм динамита, то, рано или поздно, он взорвется. Вот я и есть этот килограмм динамита. Может, мне сходить в кино?

Огромная голова Вулфа наклонилась вперед на одну шестнадцатую дюйма, этот выразительный кивок означал: «Ради Бога! Немедленно!»

Я поднялся со стула, бросил газету на середину своего стола, повернулся кругом и… опять сел.

— Что вам не понравилось в моих аналогиях? — спросил я.

Вулф перевернул страницу.

— Скажем, — пробормотал он терпеливо, — что в подборе аналогий ты не имеешь себе равных. Пусть так.

— Хорошо, согласен. Я вовсе не стремился затеять ссору, сэр. Просто я нахожусь в очень напряженном положении: я никак не могу изобрести третий способ скрестить ноги. Вот уже больше недели я занимаюсь этой проблемой.

Внезапно у меня в голове мелькнула мысль, что Вулфа нельзя привлечь к этой проблеме, поскольку его ноги были до того толсты, что их вообще нельм было скрестить. Но из тактических, соображений я решил этого не упоминать.

Я вернулся к газетной статье.

— Этот тип, что давал вчера показания на свидетельском месте, наверняка чокнутый. Он заявил, что совершил убийство, а поскольку все убийцы хотят исповедоваться, то он и написал книгу, изменив в ней имена и место действия, характеры и обстоятельства, чтобы исповедуясь, не подвергать себя опасности.

Судья попался остроумный и саркастический. Он заявил, что, хотя этот тип и является изобретателем историй, в суде ему не следует пытаться работать судебным шутом. Спорю, что и адвокаты здорово над этим смеялись!

А вот автор статьи утверждает, что это не было шуткой, книга была написана именно с такой целью, налет же несоответствия жизни в ней — чистая случайность или камуфляж. В действительности, он ухлопал человека. В итоге судья назначил ему штраф пятьдесят долларов за оскорбление суда и выпроводил его с места свидетеля. Полагаю, что он псих? Как по-вашему?

Бочкообразная грудь Вулфа поднялась и опустилась в шумном вздохе, он вложил в книжку закладку, захлопнул ее, положил на стол, после чего откинулся на спинку кресла и спросил, мигнув дважды:

— Ну?

Я подошел к своему столу, взял газету и раскрыл ее на нужной странице.

— Его имя Поль Чапин, он написал несколько книг. Название этой «Черт побери деревенщину». Он окончил Гарвард в 1912 году. Паралитик. Здесь подробно описывается, как он поднимался на свидетельское место, волоча изуродованную ногу, но не сказано — которую.

Вулф поджал губу.

— Правильно ли я понял, что «паралитик» — это просторечие, и что ты употребил это слово как метафору, вместо «калека» или «хромоногий»?

— Я ничего не знаю о метафорах, но «паралитик» в моем кругу слово всем понятное.

Вулф вздохнул и стал подниматься с кресла.

— Благодарение Богу, — ворчливо сказал он, — время избавляет меня от твоих дальнейших аналогий и противоречий.

Часы на стене показали без одной минуты четыре — его время идти в оранжерею.

Встав, он одернул края жилета, но, как обычно, не сумел полностью закрыть обтянутый ярко-желтой рубашкой живот и двинулся к двери.

На пороге он остановился.

— Арчи!

— Да, сэр.

— Позвони Марджеру, пусть он сегодня же пришлет мне экземпляр книги Поля Чапина — или как его там? «Черт побери деревенщину».

— Возможно, что он не сможет этого сделать, так как книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.

— Ерунда! Поговори с Марджером. Для чего существуют запрещения, как не для популяризации литературы?!

Он направился к лифту, а я сел за свой стол и потянулся к телефону.

Глава 2

На следующее утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я поморочил себе голову с каталогом растений, а потом направился на кухню изводить Фрица.

Вулфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов. Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на скамьях и попках.

Вулф сказал мне однажды, что орхидеи — это его наложницы: неблагодарные, дорогостоящие, паразитические и весьма темпераментные красавицы. Скрещивая особи разной формы и расцветки, он доводил их до совершенства, а потом кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его терпение и изобретательность в сочетании с опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредотачивались на конторе внизу.

В одиннадцать часов я возвратился в кабинет, пытаясь притвориться, что у меня найдется занятие, если я его поищу. Но в отношении притворства дело у меня обстоит неважно. Я думал о том, с каким бы удовольствием я ухватился за любое настоящее дело, не считаясь с непременными волнениями, утомительной беготней, а иной раз и с опасностью. Ибо, в конечном итоге, это сулило прибыль. Я даже согласен был стать «хвостом» к какой-нибудь хористке или прятаться в ванной, чтобы уличить какого-нибудь малого в воровстве зубной пасты, — все, что угодно, кроме промышленного шпионажа.

Вошел Вулф и пожелал мне доброго утра. Корреспонденция не отняла много времени. Он подмахнул несколько чеков и спросил меня со вздохом, сколько у нас осталось денег в банке, после чего продиктовал пару коротких писем. Я их напечатал и бросил в ближайший почтовый ящик.

Когда я возвратился назад, Вулф мрачно сидел перед второй бутылкой пива, прислонясь к спинке кресла. Мне показалось, что он взглянул на меня из-под опущенных век. Я подумал, что хорошо уже то, что он снова не вернулся к своим прелестным снежинкам.

Я сел за стол и закрыл машинку.

Вулф изрек

— Арчи, Будда сказал, что человек может познать все на свете, если будет ждать достаточно долго.

— Да, сэр, — перебил его я, — вы хотите сказать, что если мы будем продолжать наше сидение, то мы обогатим наши познания во много раз.

— Не во много раз, но они станут больше, намного больше за каждое столетие.

— Ваши, может быть, мои — нет. Если я просижу без дела еще два дня, я настолько одурею, что позабуду и то, что знал раньше.

Глаза Вулфа слегка блестели.

— Мне не хотелось бы выражаться двусмысленно, но разве в нашем случае это не означало бы приобретения?

— Если бы вы однажды не дали мне инструкцию не посылать вас к черту, то я послал бы вас сейчас к черту!

— Хорошо. — Вулф проглотил пиво и вытер губы. — Ты оскорблен. Следовательно, ты проснулся. Ты помнишь, что в прошлом месяце ты уезжал на десять дней со специальным поручением, и что во время твоего отсутствия твои обязанности выполнялись двумя молодыми людьми?

Я кивнул и усмехнулся. Один из них был приглашен из агентства «Метрополитен» как телохранитель для Вулфа, а второй был стенографистом от Миллера.

— Да, вдвоем они кое-как справлялись.

— Совершенно верно. В один из тех дней сюда явился человек и попросил меня решить его судьбу. Браться за его поручение я посчитал неразумным.

— Да, сэр, я нашел запись. Сразу видно, что стенографист от Миллера еще не имеет большого навыка. Он не смог написать…

— Имя было Хиббард. Эндрю Хиббард — преподаватель психологии из Колумбийского университета. Это было двадцатого октября, в субботу, то есть две недели назад. Не прочтешь ли ты мне запись?

Вулф опустил стакан, откинулся на спинку кресла, переплел пальцы на своем толстом животе и сказал:

— Приступай.

— О'кэй. Сначала идет описание внешности мистера Хиббарда. «Невысокий джентльмен лет пятидесяти, острый нос, темные глаза…»

— Довольно. Это я могу наскрести и в собственной памяти.

— Хорошо, сэр. Похоже, что мистер Хиббард начал со слов: «Как поживаете, сэр? Меня зовут…»

— Пропусти обмен любезностями.

— Отсюда пойдет? Мистер Хиббард сказал: «Мне посоветовал обратиться к вам мой друг, имя которого упоминать нет необходимости. Мною движет только страх. Я хочу сказать, что я был напуган и отправился к вам».

Вулф кивнул. Я продолжал читать:

Вулф: «Да? Расскажите мне об этом».

Хиббард: «По моей карточке вы узнали, что я работаю на кафедре психологии Колумбийского университета. Поскольку вы являетесь крупным специалистом, вы, очевидно, уже заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, клеймо страха, граничащего с паникой».

Вулф: «Я заметил, что вы расстроены, но я не располагаю возможностью определить, является ли данное состояние хроническим или острым».

Хиббард: «Хроническим. Во всяком случае, становится таковым. Вот почему я решил прибегнуть к вашей помощи. Я невыносимо напряжен душевно. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, гораздо хуже, я утратил право на собственную жизнь… Я это понимаю. Я приговорен к смерти».

Вулф: «Конечно, сэр, я тоже. Все мы смертны».

Хиббард: «Ерунда. Извините меня. Я говорю не о первородном грехе, мистер Вулф. Меня убьют. Один человек хочет меня убить».

Вулф: «Вот как? Когда? Каким образом?»

Вулф прервал меня.

— Арчи, опускай «мистеров».

— О'кэй. Просто этот юноша от Миллера воспитан в строгих правилах и ничего не пропускал. Кто-то предупредил его, что он обязан относиться с уважением к своему хозяину сорок четыре часа в неделю, когда больше, когда меньше… как покажет дело. Итак, дальше:

Хиббард: «Этого я не могу сказать вам, сэр, поскольку и сам не знаю. Кроме того, о ряде вещей я вынужден буду умолчать. Кое-что я, конечно, смогу вам рассказать. Я могу рассказать… ну… много лет назад я нанес увечье… весьма серьезное увечье одному человеку. Я был не один, в этом участвовали и другие, но случилось так, что основная ответственность лежит на мне. Во всяком случае, я расцениваю это так сам. Это была мальчишеская выходка… с трагическим исходом. Я никогда этого себе не прощу. А также и остальные, кто был к этому причастен, по крайней мере большинство из них наверняка… Не то, чтобы меня постоянно терзали угрызения совести, ведь это все произошло двадцать пять лет назад — и сам я психолог, и постоянно имею дело со всякими отклонениями от норм у других людей, так что я не могу допустить ничего подобного со мной.

Итак, мы искалечили этого юношу, исковеркали всю его жизнь, уж если быть вполне откровенным. Естественно, что все мы чувствовали себя ответственными за это дело, так что на протяжении этих двадцати пяти лет некоторые из нас предпринимали попытки ему помочь. Иногда мы объединялись, дабы найти лучшее решение. Все мы люди занятые… но мы никогда не отказывались от этого бремени. Это было крайне трудно, потому что с каждым проходящим годом сам этот юноша, ставший мужчиной, делался все более странным. Мне известно, что в средней школе он проявлял признаки настоящего таланта, а позднее, уже в колледже, после получения увечья, его считали самым блестящим студентом… Позднее его одаренность, вероятно, сохранилась, но, как бы это выразиться, — стала извращенной. В один прекрасный день… около пяти лет назад я окончательно пришел к выводу, что он психопат».

Вулф: «Значит, вы продолжали поддерживать с ним знакомство?»

Хиббард: «Да, большинство из нас… Кое-кто виделся с ним часто, один или двое считались его близкими друзьями. Примерно к этому времени его скрытая одаренность достигла зрелости. Он… Ну… он совершал поступки, которые вызывали восхищение и интерес. Я по-прежнему был убежден, что он психопат, однако переживал за него уже не так сильно, потому что мне казалось, что он достиг удовлетворяющего его и в известной мере компенсирующего положения. Но я заблуждался, а мое пробуждение было ужасным.

У нас был вечер встречи, сбор нашей группы, и один из нас был убит. Сначала мы все думали, что был несчастный случай, но он — тот человек, которого мы искалечили — тоже был там. А через несколько дней каждый из нас получил по почте его сообщение, в котором было написано, что он убил одного из нас, очередь остальных наступит позднее, что он вступил на «корабль мести».

Вулф: «Понятно. Психопатия стала казаться почти эвфемизмом».

Хиббард: «Совершенно верно, но мы ничего не могли поделать».

Вулф: «Поскольку вы располагали доказательством, то самое правильное было бы поставить в известность полицию».

Хиббард: «Никаких доказательств у нас не было».

Вулф: «А его сообщение?»

Хиббард: «Все они были напечатаны на машинке, не имели подписи и были составлены в витиевато-туманных выражениях, которые делали их непригодными для такой практической цели, как стать уликой. Он даже весьма предусмотрительно изменил свой стиль, в этом послании он резко отличался от его собственного. Но нам-то все было совершенно ясно. Каждый из нас получил по такому предупреждению, и получили только те, что присутствовали на встрече. Все члены «Лиги» без исключения. Конечно…»

Вулф: «Члены «Лиги»?»

Хиббард: «Это не имеет значения, просто сорвалось с языка. Много лет назад, когда несколько человек из нас собрались обсудить положение дел, один из нас, во хмелю разумеется, предложил нам называть себя «Лигой Искупления». Название прозвучало. Позже его употребляли редко, и то только в шутку. Сейчас, я полагаю, шутки кончились…

Хочу сказать, что мы, конечно, не все живем в Нью-Йорке, только около половины. Один из нас получил свое предупреждение также и в Сан-Франциско. Тогда несколько человек собрались в Нью-Йорке и обсудили положение вещей. Мы произвели нечто вроде расследования и повидались с ним. Он отрицал свое участие в этом деле, но мне показалось, что его черная душа радовалась, несмотря на его невинный вид».

Вулф: «Дальше».

Хиббард: «Некоторое время было тихо. Три месяца. Потом был убит еще один из нас. Обнаружен мертвым. Полиция решила, что это самоубийство, вроде все данные указывали на это. Но через два дня почта принесла нам новые предупреждения. Содержание было примерно таким же, и источник, разумеется, был тот же самый. Предупреждение, как я считаю, было сочинено весьма умно, даже блестяще».

Вулф: «На этот раз вы, естественно, обратились в полицию?»

Хиббард: «Почему «естественно»? У нас по-прежнему не было никаких доказательств».

Вулф: «Мне думается, что это был бы самый разумный ход. Уверен, что кое-кто из вашей компании на него пошел бы».

Хиббард: «Они сделали это. Я был против, но они все же пошли».

Вулф: «Почему вы были против?»

Хиббард: «Я чувствовал, что это бесполезно. А также… ну… я не мог присоединиться к требованию возмездия и возможного лишения жизни для человека, которого мы сами же искалечили… Вы меня понимаете?»

Вулф: «Вполне. Но если полиция в первом случае не могла отыскать доказательств, то во второй-то раз они смогли?»

Хиббард: «Они ни к чему не пришли. Он сделал из них полнейших ослов. Позже он пересказал мне их вопросы и свои ответы».

Вулф: «Вы еще видитесь с ним?»

Хиббард: «Конечно. Мы же друзья. Полиция ничего не добилась. Кое-кто из нашей «Лиги» нанял частных детективов. Это было двенадцать дней назад. Детективы добились таких же результатов, что и полиция… я в этом уверен, и суть в том, что кое-что случилось. Я мог бы говорить об опасениях, предчувствиях, о мерах предосторожности и т. д. Подобных слов существует множество. Я сумел бы обрисовать ситуацию на языке психологии, но простая истина заключается в том, что я слишком напуган, чтобы продолжать жить под таким гнетом. Я хочу поручить вам защитить мою жизнь».

Вулф: «Так что же случилось?»

Хиббард: «Ничего существенного для остальных. Только для меня. Он пришел ко мне и сказал кое-что. Вот и все. Думаю, что повторять этого не стоит. В результате, признаюсь, я совсем потерял голову от страха. Я боюсь ложиться спать и боюсь вставать. Я хочу получить гарантию полной безопасности, а это можете обеспечить только вы. Друг, рекомендовавший мне обратиться именно к вам, сказал, что вы наделены примечательным сочетанием талантов и всего лишь одной-единственной слабостью. Она, эта женщина, употребила какое-то выражение, только я его не припомню: не то скаредность, не то жадность… Я не миллионер, но у меня помимо сильного желания, имеется солидный частный капитал, а в таком состоянии я не способен торговаться».

Вулф: «Я всегда нуждаюсь в деньгах. Но это, разумеется, мое личное дело. Я возьмусь за то, чтобы он «сошел со своего корабля мщения» за десять тысяч долларов».

Хиббард: «Заставить его отказаться от мщения? Это невозможно. Вы его не знаете!»

Вулф: «Точно так же, как и он не знает меня. Нашу встречу можно организовать».

Хиббард: «Я имел в виду не это. Для этого потребуется нечто большее, чем простая встреча. Гораздо больше, как мне кажется, чем ваш талант. Но это уж к делу не относится. Очевидно, я недостаточно ясно выразился. Я не стану платить десять тысяч долларов, как и любую другую сумму, за то, чтобы этого человека можно было передать в руки «правосудия». Ха! Слово, кипящее червями… В любом случае я не стану принимать в этом участия, даже под угрозой смерти… Я не назвал вам имени этого человека и не назову. Возможно, я и без того уже открыл слишком многое. Вас я прошу лишь обеспечить мне личную безопасность, но уничтожать моего противника я не намерен!»

Вулф: «Но если первое потребует второго?»

Хиббард: «Надеюсь, что нет… Молю Бога, чтобы нет… Конечно, я не требую от вас абсолютной гарантии моей неприкосновенности, но ваш опыт и находчивость, я уверен, будут стоить тех денег, которые вы просите».

Вулф: «Глупости! Моя находчивость, как вы выразились, ровно ничего не будет стоить, если вы так ограничиваете мои возможности. Должен ли я понять, что вы хотите поручить мне защищать вашу жизнь против враждебных планов этого субъекта, но лишаете меня права предпринять какие-либо шаги для его разоблачения и обуздания?»

Хиббард: «Да, сэр, совершенно верно. Мне сказали, что если ваши способности будут направлены на достижение какой-нибудь определенной цели, то все попытки противной стороны обвести вас вокруг пальца будут напрасными».

Вулф: «Нет, мистер Хиббард, хотя я и нуждаюсь в деньгах — нет. Но вот что нужно вам, если вы настаиваете на вашем донкихотстве. Во-первых: если вы имеете иждивенцев — застрахуйте вашу жизнь на очень крупную сумму. Во-вторых: смиритесь с фактом, что ваша смерть всего лишь вопрос времени, и не тратьте ни энергии, ни денег на меры предосторожности. Если этот человек решил вас убить, и если он обладает хотя бы обычным умом, не говоря уж об одаренности, которую вы ему приписываете, — вы умрете. На свете существует великое множество способов убийства своих собратьев… Так что, если ваш приятель хоть наполовину так одарен, как вы считаете, и не выработал «собственного почерка», как большинство преступников, можно предположить, что он придумает весьма разнообразные и оригинальные способы разделаться с членами вашей «Лиги». Возможно, ему даже удастся изобразить нечто новенькое.

Мне кажется, что для вас не все еще потеряно. Почему вы думаете, что следующей жертвой будете непременно вы? Возможно, что до вас он отправит на тот свет еще многих людей и в чем-то при этом просчитается или ему просто не повезет? Или кто-либо из членов вашей «Лиги», не такой Дон Кихот, как вы, обратится ко мне. Вас бы это спасло».

Хиббард: «Я буду платить дам пятьсот долларов в неделю».

Вулф: «Весьма сожалею. До сих пор я твердо знал, что деньги, положенные на мой счет в банк, действительно заработанные, а тут этого не будет, так что я не могу взяться за ваше дело».

Хиббард: «Но, мистер Вулф, вы не можете так со мной поступить… Я пришел сюда… Боже мой! Вы моя единственная надежда…»

Вулф остановил меня.

— Довольно, Арчи.

Я взглянул на него.

— Здесь осталось еще немножко.

— Знаю, мне это неприятно слушать… Я отказался от этих пятисот долларов, возможно, даже тысячи. Я не пожелал отступать со своих позиций. Твое чтение пробуждает во мне напрасные сожаления. Заканчивай. Мистер Хиббард не поддался на мои уговоры, моя потрясающая принципиальность ни к чему не привела. Обычно требуется сильно ударить по крупу, чтобы кобыла затанцевала, но эта «кобыла» совершенно не реагировала на мой стек. Ты в это время был в отъезде, а после твоего возвращения мы не говорили об этом инциденте. Странно, что ты совершенно случайно заставил меня о нем вспомнить.

— Не понимаю.

— Изводя меня своими рассуждениями о человеке, давшем показания на свидетельском месте в суде. Как тебе известно, книгу прислали. Я читал ее вчера вечером.

— Почему?

— Не изводи меня. Я читал ее потому, что это книга… Я люблю читать книги.

— Да, и что же?

— О, тебя это развлечет. Поль Чапин, вызванный для дачи показаний в суд, автор книги «Черт побери деревенщину», и является злодеем Эндрю Хиббарда. Он и есть мститель психопат за некогда причиненное ему трагическое увечье.

Я посмотрел на Вулфа, зная, что он любит придумывать всяческие истории для «тренировки»…

— А почему он?

Веки Вулфа чуть-чуть приподнялись.

— Полета воображения тут не потребовалось: шаг за шагом, при помощи умственных процессов. Может, и ты их имеешь?

— Я очень высоко их расцениваю.

— Полагаю, что так… Мистер Хиббард употребил необычную фразу: «он вступил на корабль мести». Эта самая фраза дважды встречается в «Черт побери деревенщину». Дальше: мистер Хиббард упомянул подробности, доказывающие, что этот человек был писателем. Например, говоря о том, что он в «предупреждении» полностью изменил свой стиль, мистер Хиббард сказал, что пять лет назад этот человек занял, как он выразился, «компенсирующее положение в обществе». Сегодня утром я кое-кому позвонил. В 1929 году вышла первая книга Поля Чапина, сразу же принесшая ему успех, а в 1930 — вторая. Кроме того, Чапин остался калекой после полученного им в Гарварде двадцать пять лет назад увечья. Если тебе этого мало…

— Нет. Я очень вам благодарен. Теперь, когда вы знаете, кто этот малый, все отлично. Только что вам это дает? Кому вы собираетесь послать счет?

Две складки на щеках Вулфа слегка разгладились, и я понял, что он думает, будто ему смешно.

— Наверное, вы радуетесь тому, что Фриц готовит на обед кукурузные оладьи под вкусным соусом, а до звонка осталось десять минут?

— Нет, Арчи.

Складки на его лице нагло сошлись.

— Я упомянул сразу, что меня данная история увлекает. Конечно, весьма проблематично, даст она нам что-либо или нет в отношении заработка. Но, как всегда, толчок исходит от тебя. К счастью, наша ставка минимальна — проигрывать не будет обидно. Существует несколько каналов подхода, но я полагаю… да. Вызови мистера Хиббарда к телефону. Позвони в Колумбийский университет и домой…

— Да, сэр. Говорить будете вы?

— Да. Держи свою трубку и застенографируй, как обычно.

Я отыскал номер по справочнику и позвонил. Сначала в университет. Там Хиббарда не было. Я позвонил еще по двум-трем дополнительным телефонам, побеспокоил еще четырех-пятерых человек и в финале узнал, что поблизости его нигде нет и никто, кажется, не знает, где он может быть. Тогда я начал звонить к нему домой, в Академический городок, недалеко от университета. Какая-то безмозглая женщина почти взбесила меня, настаивая, чтобы я ей сказал — кто я такой и что мне нужно. На мои вопросы она отвечала крайне невразумительно и наконец выдала, что мистера Хиббарда, скорее всего, нет дома. Окончание нашего разговора Вулф слушал по своему аппарату.

Я повернулся к нему.

— Через некоторое время я попробую прозвонить еще раз.

Вулф качнул головой.

— Только после обеда. Сейчас без двух минут час.

Я поднялся, потянулся и подумал, что сейчас смогу сделать множество критических замечаний по адресу кукурузных оладий, и в особенности об их соусе. Это было в тот момент, когда «искомое Вулфа» решило прийти к нему само.

Зазвонил телефон. Я снова опустился на стул и взял трубку. Женский голос изъявил желание переговорить с мистером Вулфом. Я спросил, не моту ли я узнать ее имя, а когда она произнесла «Эвелин Хиббард», я попросил ее подождать у аппарата и прикрыл рукой трубку.

— Это Хиббард, — сообщил я Вулфу с усмешкой.

Его брови приподнялись.

— Только это Хиббард женского пола по имени Эвелин, голос молодой, возможно, дочь. Возьмите трубку.

Вулф повиновался, а я прижал свою к уху плечом и достал карандаш и блокнот. Когда Вулф спросил у нее, чего она хочет, я уже в который раз понял, что он является единственным человеком, который разговаривает абсолютно одинаковым тоном и с мужчинами, и с женщинами. Вообще-то в его голосе содержалась множество оттенков, но они не имели никакого отношения к роду собеседника.

Я покрывал листочек знаками скорописи, по большей части моего собственного изобретения, изображая звуки, звучащие в трубке.

— Мистер Вулф, у меня имеется рекомендательное письмо к вам от мисс Сары Барстоу, моей близкой приятельницы. Вы, наверное, помните ее, Вулф? Вы расследовали смерть ее отца. Не могла бы я срочно повидаться с вами? Я звоню от Бидвелла на Пятьдесят второй улице. Я могу быть у вас через пятнадцать минут.

— Очень сожалею, мисс Хиббард, но я в настоящий момент занят. Не могли бы вы приехать в четверть третьего?

— Ох!

После этого донесся ее легкий вздох.

— А я надеялась… я решилась всего десять минут назад. Мистер Вулф, дело срочное, если бы вы смогли…

— В чем заключается срочность?

— Я бы не хотела говорить об этом по телефону. Впрочем, это глупо! Речь пойдет о моем дяде, мистере Эндрю Хиббарде, две недели назад он приходил к вам, помните? Он исчез.

— Вот как? Когда?

— Во вторник вечером, четыре дня назад.

— И вы не получили от него ни слова?

— Ни полслова…

Голос девушки Хиббард задрожал:

— Совсем ничего.

— Та-ак…

Вулф слегка повернулся, чтобы посмотреть на часы, они показали четыре минуты второго, потом его глаза обратились к двери, на пороге которой возникла фигура Фрица.