В это время, в двадцать пятьдесят на Семьдесят третьей улице очень мало мест для стоянки автомобилей. Наконец я все же нашел одно, примерно за полквартала к востоку от Белфордской Мемориальной часовни. Мне показалось что-то знакомое в номерном знаке машины, стоящей прямо перед моей, и, действительно, после того как я вышел из машины и посмотрел, я увидел, что это автомобиль Геберта.
      Он был как новый, будучи промыт после его рискованной поездки в заброшенные места округа Патнэм. Я отдал должное его способности к восстановлению, так как он, очевидно, достаточно поправился за три часа, чтобы появиться на торжественной церемонии.
      Я подошел к порталу часовни, вошел и очутился в квадратном зале с панелями из мрамора. Пожилой человек в черной одежде приблизился и поклонился мне. Казалось, что он находится под влиянием хронической, но аристократической меланхолии. Он указал дверь направо от него, простирая часть руки в этом направлении, причем его локоть был прижат к бедру, и пробормотал:
      – Добрый вечер, сэр. В часовню этим путем или… что?
      Он тихонько кашлянул.
      – Так как у усопшего не было семьи, несколько его близких друзей собираются в отдельной комнате.
      – О, я представляю душеприказчика по имуществу. Я не знаю… Как вы думаете?
      – Я бы думал, сэр, в этом случае, вам следует пройти туда…
      – Хорошо. Куда идти?
      Он повернулся, открыл дверь и с поклоном пропустил меня. Я шагнул на толстый мягкий ковер. Это была элегантная комната, с приглушенным светом, мягкими диванами и креслами, с запахом, напоминающим первоклассную парикмахерскую.
      В кресле в углу сидела Элен Фрост, бледная, сосредоточенная и красивая, в темно-сером платье и маленькой черной шляпке. Впереди нее со слегка вызывающим видом стоял Луэлин, Перрен Геберт сидел на диване справа. Две женщины, в одной из которых я узнал женщину, принимавшую участие в заседании по выбору конфет, сидели в креслах в другом конце комнаты.
      Я кивнул орто-кузенам, и они ответили мне кивком, я кивнул также Геберту, получил от него кивок, и занял кресла слева. От того места, где Луэлин склонился над Элен, доносились приглушенные голоса… Одежда Геберта выглядела опрятней, чем его лицо, с распухшими глазами.
      Я сел и вспомнил фразу Вулфа: «Печальное и молчаливое преклонение перед этим вызывает суеверный страх».
      Открылась дверь, и вошел Дадли Фрост. Я был ближе всех к двери. Он огляделся, прошел мимо меня, не считая нужным узнавать, увидел двух женщин и крикнул им: «Здравствуйте», – да так громко, что они подпрыгнули, послал короткий кивок в направлении Геберта, перешел в угол, где были кузены.
      – Раньше времени, Боже мой, так и есть! Почему никогда со мной не случается! Элен, дорогая, где черт возьми, ваша мать?.. Я звонил три раза… Боже милостивый! Я забыл про цветы в конце кондов! Когда я подумал об этом, было слишком поздно посылать их, и я решил принести их с собой…
      – Хорошо, папа, все в порядке. Здесь масса цветов.
      Может быть, преклонение было печальным, но больше не было молчаливым. Я недоумевал, как они справлялись с ним во время минутного молчания в память о погибших в день перемирия . Я думал о возможных причинах, когда дверь снова открылась и вошла миссис Фрост. Ее деверь сразу к ней подошел, встречая ее восклицаниями. Она тоже была бледной, но, конечно, не такой, как Элен. Она была в черном вечернем платье под черной пелериной, с черной атласной кастрюлей для пирожков в качестве шляпы… На ней мало что отразилось. Со своей обычной уверенной манерой она почти не заметила Дадли, кивнула Геберту, поздоровалась с двумя женщинами и пошла через комнату к дочери и племяннику.
      Я сидел и наблюдал. Вдруг появилось новое лицо, человек вошел так тихо через какую-то другую дверь, что я не слышал, как он сделал это. Это был еще один аристократ, немного потолще, чем первый в холле, но такой же меланхоличный.
      – Входите теперь, пожалуйста.
      Мы все двинулись. Я стал позади, пропуская других вперед. Лу, по-видимому, думал, что Элен должна опереться на его руку, а она, казалось, этого не думала. Я следовал за ними, задыхаясь от всего этого декорума благопристойности.
      Часовня была тускло освещена. Проводник прошептал что-то миссис Фрост, она качнула головой и повела всех к сиденьям. Там на стульях было сорок или пятьдесят человек. Взглянув туда, я увидел несколько лиц, которые видел раньше; среди прочих, Коллинджер, адвокат, пара шпиков в заднем ряду. Я обошел вокруг задних рядов, потому что увидел там дверь, ведущую в холл…
      Гроб, совершенно черный с хромированными ручками, с цветами повсюду вокруг него и на нем, высился впереди.
      Минуты через две дверь в дальнем конце открылась, и из нее вышел какой-то парень, встал около гроба и начал вглядываться во всех нас. Он был одет в форму своей профессии, у него был широкий рот и спокойный уверенный взгляд, никоим образом не дерзкий. После довольно долгого рассматривания он начал говорить.
      Для профессионала, я думаю, он не вызывал возражений. С меня было достаточно задолго до того, как он закончил, потому что в отношении меня немного елейности хватает надолго. Если бы мне нужно было вознестись на небо с помощью лести, я бы предпочел, чтобы вы забыли о ней и позволили бы мне найти мой естественный уровень. Но я говорю только за себя, если вам нравится это, то я надеюсь, вы это и получите.
      Мое место сзади позволило мне удрать, как только я услышал «аминь». Я вышел первым. За то, что он впустил меня в отдельную отпевальню, я предложил аристократу в холле монету в двадцать пять центов, которую, как я думаю, он взял из-за того, что благородство обязывает. Я вышел на тротуар… Какой-то нахал вклинился и поставил машину на расстоянии в три дюйма от заднего бампера «родстера», и мне пришлось здорово поизвиваться, чтобы выбраться, не поцарапав крыло машины Геберта. Затем я дал газу и направился в деловую часть города.
      Было почти десять тридцать вечера, когда я добрался домой.
      Заглянув в дверь комбината, а увидел, что Вулф был в кресле с закрытыми глазами и с ужасной гримасой на лице, слушая по радио передачу «Час жемчужин мудрости».
      В кухне Фриц сидел за маленьким столом, за которым я обычно завтракаю, и раскладывал пасьянс, сняв шлепанцы и уцепившись большими пальцами ног за перекладины другого стула.
      Когда я наливал стакан молока из бутылки, которую достал из холодильника, он спросил меня:
      – Как прошло? Хорошие похороны?
      Я упрекнул его:
      – Тебе следует стыдиться. Я знал, что все французы грубияны.
      – Я не француз! Я швейцарец.
      – Все вы так говорите. Но ты читаешь французскую газету.
      Я сделал первый глоток из стакана, отнес его в кабинет, сел в свое кресло и посмотрел на Вулфа. Его гримаса казалась даже более искаженной, чем когда я посмотрел на него, проходя мимо. Я оставил его страдать некоторое время, потом пожалел его, подошел к радио, выключил его и вернулся к своему креслу. Потягивая молоко, я наблюдал за ним. Постепенно его лицо расслабилось, и наконец я увидел, как его веки шевельнулись, а затем слегка приоткрылись. Он сделал вдох, который дошел прямо до самого дна.
      – Ладно, вы вполне заслужили это. Что же это значит? – сказал я.
      – Не больше, чем двенадцать шагов. Как только эта услада началась, вы могли встать с кресла и пройти пятнадцать футов до радио и столько же назад. Это составляет тридцать, и вы бы избавились от ваших страданий. Или, если вы действительно верите, что было бы чересчур много усилий, вы могли бы приобрести одну из этих штук с дистанционным управлением…
      – Я не стал бы, Арчи. – Он был в своем терпеливом настроении. – Ты прекрасно знаешь, что у меня достаточно предприимчивости, чтобы выключить радио. Ты видел, как я делал это: мне полезны упражнения. Я умышленно нахожу станцию, которая позднее будет передавать «жемчужины мудрости», разговор с тобой является интеллектуальным и эстетическим наслаждением. Это вершины; – он снова сделал гримасу, – между прочим, как раз это только что сказали про культурные интересы «жемчужины мудрости»… Боже мой, я хочу пить. – Он резким движением приподнялся и наклонился вперед, чтобы нажать кнопку звонка.
      Но прошло некоторое время, прежде чем он получил его, так как сразу же зазвонил дверной звонок, а это означало, что Фрицу нужно выполнить сначала эту обязанность. Так как было почти одиннадцать часов, и мы никого не ждали, мое сердце забилось, как это всегда бывает, когда мы работаем по делу, которое доставляет какие-либо неприятности и вдруг подвертывается какой-нибудь сюрприз. На самом деле я получил доказательство, что снова попался на удочку, благодаря способности Вулфа устраивать представления, ибо у меня вдруг возникло убеждение, что сейчас войдет к нам Сол с красной коробкой под мышкой.
      Потом я услышал в прихожей голос, который не принадлежал Солу. Дверь открылась, и вошла Элен Фрост. При взгляде на ее лицо я вскочил, подошел и взял ее за руку, думая, что она была готова шлепнуться. Она отрицательно покачала головой, и я отпустил ее руку. Она подошла к столу Вулфа и остановилась.
      Вулф сказал:
      – Здравствуйте, мисс Фрост. Садитесь. – И резко: – Арчи, посади ее в кресло.
      Я опять взял и поднял ее руки и, поддерживая за талию, подвинул ей сзади кресло, чтобы она опустилась в него. Она посмотрела на меня и сказала:
      – Благодарю вас…
      Потом посмотрела на Вулфа.
      – Случилось нечто ужасное. Я не хотела идти домой и я… я пришла сюда. Я боюсь… Правда, я все время боялась, но особенно боюсь теперь. Перрен умер. Только что, на Семьдесят третьей улице. Он умер прямо на тротуаре.
      – Вот как? Мистер Геберт. – Вулф назидательно поднял палец. – Вздохните, мисс Фрост. Во всяком случае, вам необходимо дышать. Арчи, достань немного бренди.

      Наша клиентка отрицательно покачала головой.
      – Я не хочу никакого бренди. Я не думаю, что я могла бы его проглотить…
      Она говорила дрожащим, несколько раздраженным голосом.
      – Я говорю вам… я боюсь!
      – Да, – Вулф выпрямился и открыл глаза, – я слышу. Если вы не возьмете себя в руки с бренди или без него, у вас будет истерика, а это никому не поможет. Не хотите ли нашатырного спирта? Не хотите ли прилечь? Хотите ли вы говорить? Можете ли вы говорить?
      – Да…
      Она приложила кончики пальцев обеих рук к вискам, слегка потерла их.
      – Я буду говорить. У меня не будет истерики.
      – Браво, Вы говорите, мистер Геберт умер на тротуаре на Семьдесят третьей улице. Что убило его?
      – Я не знаю. Он садился в свою машину, отпрыгнул назад и покатился вдоль тротуара к нам… и он упал, а затем Лу сказал мне, что он умер…
      – Подождите минутку. Пожалуйста, будет лучше рассказать поточнее. Я полагаю, это случилось после того, как вы покинули часовню, где проходила служба. Вы все вышли вместе? Ваша мать, дядя, кузен и мистер Геберт?
      – Да. Перрен предложил отвезти мать и меня домой, но я сказала, что я лучше пойду пешком, а мой дядя сказал, что он хочет поговорить с матерью. Поэтому они собирались взять такси. Мы все шли медленно по тротуару, решив, что…
      Я перебил:
      – На восток? В направлении машины Геберта?
      – Да. Я не знала тогда… я не знала, где была его машина, но он покинул нас, мой дядя, мать и я стояли там, в то время как Лу шагнул на мостовую, чтобы остановить такси. Случайно я смотрела в том направлении, куда ушел Перрен, а также мой дядя, и мы видели как он остановился, открыл дверцу своей машины… а затем отпрыгнул назад и секунду стоял, а затем страшно закричал и начал бежать к нам. Но он пробежал только около половины пути и упал, и он пытался катиться… он пытался…
      Вулф поднял палец.
      – Не так быстро, мисс Фрост. Вы уже пережили это один раз, не пытайтесь делать это снова. Просто рассказывайте нам об этом. Когда он упал, то люди побежали ему на помощь. Побежали ли вы и Ваша мать?
      – Нет, моя мать держала мою руку. Мой дядя подбежал к нему и какой-то человек, который был там, а я крикнула Лу, и он побежал туда тоже… Моя мать велела мне оставаться там, где я была, и пошла к ним. Начали подходить другие люди. Я стояла там, и примерно через минуту ко мне подошел Лу и сказал, что они думают, что Перрен умер. Он посоветовал мне взять такси и ехать домой, а они останутся. Он посадил меня в такси, но после того как оно тронулось, я не захотела ехать домой и сказала водителю поехать сюда. Я… думала, может быть…
      – Нельзя было ожидать, что вы смогли бы думать. Вы были не в таком состоянии, чтобы думать. Итак, вы не знаете, отчего умер мистер Геберт?
      – Нет. Не было никакого звука… ничего.
      – Не знаете ли вы, ел или пил ли он что-либо в часовне?
      – Нет. Я уверена, что нет.
      – Не имеет, впрочем, значения. Это скоро станет известно. Вы говорите, что после того, как мистер Геберт выпрыгнул назад из машины, он закричал. Что он закричал?
      – Имя моей матери. Это было похоже на призыв о помощи.
      Одна из бровей Вулфа поднялась кверху.
      – Я надеюсь, он крикнул без сожаления. Простите меня за то, что я позволил себе сделать столь неуместное замечание: мистер Геберт понял бы его, если бы он был здесь. Итак, он крикнул «Каллида». Больше чем один раз?
      – Да, несколько раз, если вы имеете ввиду, имя моей матери…
      – Я ничего не имел в виду. Простите еще раз, я говорил бессмыслицу. Мистер Геберт, возможно, умер от сердечного приступа или паралича или из-за острого человеконенавистничества. Но мне кажется, вы сказали, что это заставляет вас бояться. Чего?
      Она посмотрела на него, открыла рот, снова закрыла, а потом сказала заикаясь:
      – Вот почему… вот что…
      И остановилась. Ее руки то поднимались, то опускались. Она попыталась опять выразить свою мысль…
      – Я сказала вам… Я боялась…
      – Очень хорошо. – Вулф поднял ладонь. – Успокойтесь. Я понимаю. Вы хотите сказать, что в течение некоторого времени вы опасались чего-то дурного в отношениях самых близких и дорогих вам людей. Естественно, смерть Мак-Нэра усилила ваши опасения. Было ли это потому… но простите меня. Я увлекаюсь одной из своих дурных привычек. Я не колебался бы мучить вас, если бы это помогало достижению нашей цели, но сейчас это бесполезно. Ничего больше не нужно. Вы намеревались выйти замуж за мистера Геберта?
      – Нет. Я никогда не намеревалась.
      – Вы были привязаны к нему?
      – Нет… Я уже говорила вам… он никогда мне в действительности не нравился.
      – Хорошо. Тогда раз уж временное потрясение прошло, вы можете быть объективной в оценке этого. Мистер Геберт ничего не имел, что говорило бы в его пользу как человека, а не как биологический экземпляр?.. По правде говоря, его смерть немного упрощает нашу задачу, и я не чувствую сожаления и не делаю вида, что чувствую. Но все же за его убийство следует отплатить, тут уж ничего не поделаешь… Я уверяю вас, мисс Фрост, я не стараюсь мистифицировать вас. Но так как я еще не готов сообщить вам все, я полагаю, было бы лучше не говорить вам ничего, поэтому на сегодняшний вечер я ограничусь лишь одним советом. Конечно, вы имеете друзей – например, эту мисс Митчел, которая пыталась быть лояльной по отношению к вам во вторник утром. Езжайте туда сейчас, никому не сообщая, и проведите там ночь. Мистер Гудвин может отвезти вас. Завтра…
      – Нет, – она покачала отрицательно головой, – я не сделаю этого… Что вы сказали… об убийстве Перрена?.. Он был убит? Не так ли?
      – Конечно. Он умер без сожаления. Я повторяю это потому, что мне так нравится. Если вы сделаете какой-либо вывод из этого, тем лучше в смысле подготовки для вас. Я не потому советую вам провести ночь с подругой, что существует какая-либо опасность для вас, ибо ее нет, фактически ни для кого не осталось опасности в моем понимании. Но вы должны знать, что если вы поедете домой, вы не сможете спокойно спать. Полиция будет требовать подробностей; они, вероятно, уже запугивают вашу семью в данный момент. И было бы лишь проявлением здравого смысла постараться спасти себя от обычной рутины ряда вопросов. Завтра утром я смог бы информировать вас о событиях.
      Она снова покачала головой.
      – Нет. – Голос ее был решительным. – Я поеду домой… Я не хочу убегать… Я просто приехала сюда… Во всяком случае, мать, Лу, и мой дядя… Нет. Я поеду домой. Но если бы вы могли только сказать мне… пожалуйста, мистер Вулф пожалуйста… если вы могли бы сказать мне, что-нибудь так, чтобы я знала бы…
      – Я не могу. Не теперь. Я обещаю вам, скоро. Тем временем…
      Зазвонил телефон. Я повернулся и взял трубку. Сразу же я был отвернут. Какой-то простофиля, с голосом вроде сирены парохода в тумане, намеревался заставить меня соединить его с Вулфом, немедленно и без дураков, не потрудившись даже сказать, кто хотел с ним говорить. Я высмеивал его до тех пор, пока он снова не загудел, попросив не бросать трубку. Подождав минуту, я услышал другой голос, который я сразу узнал.
      – Гудвин? Инспектор Кремер. Может быть, мне не нужно Вулфа. Мне бы очень не хотелось беспокоить его. Элен Фрост там?
      – Кто… Элен Фрост?
      – Да, именно так.
      – Почему бы ей быть здесь?.. Не думаете ли вы, что мы работаем в ночную смену? Подождите минутку, я не знал, что это вы, и думаю, мистер Вулф, хочет у вас что-то спросить.
      Я закрыл трубку и повернулся.
      – Инспектор Кремер желает знать, здесь ли мисс Фрост?
      Вулф поднял на полдюйма плечи и опустил их. Наша клиентка сказала;
      – Конечно, скажите ему, да.
      Я сказал в телефон:
      – Нет, Вулф не думает, чтобы вы могли что-нибудь знать. Но что касается мисс Элен Фрост, я только что видел ее в кресле.
      – Ах, она там. Когда-нибудь я сверну тебе шею. Я хочу, чтобы она была здесь сразу же, у себя дома… Нет, подождите. Задержите ее. Я пришлю человека.
      – Не беспокойтесь. Я привезу ее.
      – Как скоро?
      – Прямо сейчас. Сразу же. Без задержки.
      Я отключился и повернул кресло, чтобы посмотреть в лицо нашей клиентки.
      – Он в вашей квартире. Я думаю, они все там. Мы едем? Я все еще могу сказать ему, что я близорук, и это не вы были в кресле.
      Она поднялась, посмотрела на Вулфа и поникла слегка, но потом выпрямила спину и сказала:
      – Благодарю вас, если действительно нет чего-нибудь…
      – Сожалею, мисс Фрост. Сейчас ничего. Может быть, уже завтра я скажу вам. Не обижайтесь на Кремера больше, чем нужно. У него, несомненно, благие намерения. Спокойной ночи.
      Я встал, пропустил ее вперед. В прихожей я схватил мою шляпу.
      После того как она села в мою машину и я повернул на Десятую авеню, я сказал:
      – Вас бросает то влево, то вправо, и вас укачало. Откиньтесь назад, закройте глаза и дышите глубже.
      Она сказала «спасибо», но продолжала сидеть прямо с открытыми глазами и ничего не говорила всю дорогу до своего дома. Я подумал, что, вероятно, мне придется провести там всю ночь. Я упрекал себя за то, что слишком поспешил уехать с Семьдесят третьей улицы. Это ведь случилось прямо там, около машины Геберта, поставленной впереди моей, и через пять минут – не больше, после того как я ушел. Вот была бы удача. Я мог бы быть прямо там, ближе, чем кто-либо иной.
      Мне не пришлось проводить там ночь. Мое пребывание в квартире Фростов в качестве провожатого Элен было коротким и не очень полезным. Она вручила мне ключ от двери в прихожую, и как только я открыл ее, то увидел стоящего там шпика. Другой сидел в кресле около зеркала. Элен и я хотели пройти мимо, но нас остановили. Шпик сказал нам:
      – Пожалуйста, подождите здесь минуту, оба.
      Он исчез в жилой комнате, и очень скоро вышел Кремер. Он выглядел озабоченным и отчужденным.
      – Добрый вечер, мисс Фрост. Пройдите со мной, пожалуйста.
      – Моя мать здесь? Мой кузен…
      – Они все здесь… Все в порядке, Гудвин, благодарю. Приятных сновидений.
      Я ухмыльнулся ему.
      – Мне не хочется спать. Я могу тут побродить, никому не мешая.
      – Ты можешь также убраться отсюда, никому не мешая.
      По его тону я мог судить, что все было бесполезно; он лишь продолжал бы быть несокрушимым. Я не стал с ним связываться. Я поклонился нашей клиентке.
      – Доброй ночи, мисс Фрост.
      Затем повернулся к шпику.
      – Живей друг, открой дверь.
      Он не двинулся. Я ухватился за ручку и широко распахнул дверь, затем вышел, оставил ее открытой настежь. И можете не сомневаться, ему пришлось закрыть ее.

      На следующий день, в субботу, с утра не было признаков того, что нагрузка на ум и совесть детективной конторы Ниро Вулфа была потяжелей, чем перышко.
      Я совершил омовение своей персоны и оделся до восьми часов, до некоторой степени ожидая от главы фирмы, еще до завтрака, призыва к какому-нибудь действию. Но я вполне мог бы вздремнуть еще немало минут в свое удовольствие.
      Домашний телефон молчал. Как обычно, Фриц отнес поднос с апельсиновым соком, печеньем и шоколадом в комнату Вулфа в назначенный час, и казалось, что в моем расписании не было ничего более занимательного, чем разрезать конверты утренней почты и помогать Фрицу выкидывать мусор из корзинки для бумаг.
      В девять часов, когда шум лифта сообщил мне, что Вулф поднимается к своим двухчасовым занятиям с Хорстманом в оранжерее, я сидел и, завтракая за маленьким столиком в кухне, поглощал описание в утренних газетах сенсационной смерти Перрена Геберта.
      Описание сводилось к следующему: когда он стал входить в свою машину, то ударился головой о сосуд, полный яда, который висел на кусочке тесьмы, прикрепленной к обшивке крыши над сидением водителя. Яд расплескался на него, причем большая часть потекла по задней стороне шеи… Яд не был назван. Я решил покончить со второй чашкой кофе, прежде чем идти в кабинет за книгой по токсикологии в поисках каких-нибудь возможных сведений. Не могло быть более двух или трех ядов, которые, будучи применены наружно, дали бы такой внезапный и сильный результат.
      Вскоре после девяти часов позвонил Сол Пензер. Он спросил Вулфа, и я соединил его с оранжереей, а затем к моему возмущению, но не удивлению, Вулф отключил меня от линии. Я вытянул ноги и смотрел на кончики моих ботинок, говоря себе, что придет день, когда я войду в этот кабинет с чемоданом, в котором будет убийца, а Ниро Вулф дорого заплатит за один только взгляд на него.
      Вскоре после этого позвонил Кремер. Его я тоже переключил на Вулфа, но на этот раз я удержал связь и записывал в моей записной книжке, но это была напрасная трата бумаги и таланта.
      Голос Кремера был усталым и огорченным, как если бы он нуждался в выпивке и хорошем долгом сне.
      Сущность его ворчания заключалась в том, что в конторе окружного прокурора пришли в ярость и были готовы принять крутые меры. Вулф бормотал сочувственно, что он надеется, они ничего не сделают, чтобы помешать продвижению Кремера в этом деле, а Кремер сообщил Вулфу, куда тому пойти. Детский лепет.
      Я достал книжку по токсикологии, и я думаю, что для неосведомленного наблюдателя показалось бы, что я прилежный парень, погруженный в исследования, но на самом-то деле я был заключенным в клетку тигром. Мне, так хотелось как-нибудь участвовать в решении этой проблемы, что у меня возникла боль в желудке. И тем более, мне хотелось из-за того, что у меня на счету было два промаха по этому делу: один раз, когда мне не удалось увести Геберта от шайки горилл в Гленнанне, и еще раз, когда я уехал с Семьдесят третьей улицы за три минуты до того, как прямо там был убит Перрен Геберт.
      Именно настроение, в котором я пребывал, сделало меня не слишком гостеприимным, когда около десяти часов Фриц принес мне визитную карточку посетителя, и я увидел, что это был Матиас Р. Фрисби. Я сказал Фрицу привести его. Я слышал об этом Фрисби, заместителе окружного прокурора, но я никогда не видел его. Это был тип витринного манекена: высокий воротничок, хорошо отутюженный костюм и такой же неподвижный и холодный весь вид.
      Он сказал, что хочет видеть Вулфа. Я ответил, что мистер Вулф будет занят, как всегда утром, до одиннадцати часов. Он сказал, что дело срочное и важное, и потребовал немедленно увидеть Вулфа. Я ухмыльнулся.
      – Подождите меня минуту.
      Я поднялся на три пролета лестницы в оранжерею и нашел Вулфа с Теодором, которые проводили эксперимент с новым методом опыления гибридных семян. Вулф кивнул, давая знать, что он видит меня. Я сказал:
      – Крутые меры внизу. Зовут Фрисби. Тог парень, который вел дело о воровстве Клары Фокс для Муира, помните. Он хочет, чтобы вы немедленно все бросили и спустились вниз.
      Вулф не говорил. Я подождал полминуты, а затем спросил с улыбкой:
      – Сказать ему, что вы оглохли?
      Вулф заворчал. Он сказал, не поворачиваясь:
      – И ты рад его видеть. Даже заместителя окружного прокурора и даже именно этого. Не отрицай. Это дало тебе повод надоедать мне. Очень хорошо, ты добился своего. Ступай.
      – Никакого поручения?
      – Никакого. Уходи.
      Я спустился по лестнице.
      Я подумал, что Фрисби, может быть, хотел бы побыть несколько минут наедине с самим собой, поэтому я остановился в кухне немного поболтать с Фрицем относительно перспектив на завтрак и на другие интересные темы. Когда я вошел в кабинет, Фрисби сидел, нахмурившись.
      Я сказал:
      – Мистер Фрисби, так как вы говорите, что должны поговорить с самим мистером Вулфом, могу я вам предложить книгу или что-нибудь… Утреннюю газету? Он сойдет вниз в одиннадцать.
      – Он здесь, не так ли?
      – Конечно. Он никогда не бывает где-нибудь еще.
      – Тогда… я не желаю ждать целый час. Меня предупреждали об этом. Я не потерплю этого.
      – Хорошо. Я постараюсь облегчить это для вас насколько возможно. Не хотите ли просмотреть утреннюю газету, пока вы не терпите этого?
      – Послушайте, – он встал, – это невыносимо. Снова и снова этот человек? Вулф имеет дерзость препятствовать работе нашего учреждения. Мистер Скиннер послал меня сюда.
      – Держу пари, что так и есть, потому что он не пришел бы опять сюда сам, после последнего случая.
      – Он послал меня, и я, конечно, не собираюсь сидеть здесь до одиннадцати часов. Благодаря чрезмерной снисходительности, с которой некоторые официальные лица слишком часто обращались с Вулфом, он, очевидно, считает себя выше закона. Никто не может пренебрежительно относиться к правосудию… Никто.
      Его красное лицо побагровело еще больше.
      – Бойден Мак-Нэр был убит три дня назад прямо в этом кабинете, и имеются все основания полагать, что Вулф знает больше об этом, чем он сообщил. Его следовало бы немедленно доставить к окружному прокурору – но нет, его даже не допросили как следует. Теперь убит еще один человек, и снова есть основания полагать, что Вулф скрывает информацию, которая могла бы помочь следствию. Я пошел на большую уступку ему, придя сюда вообще, и я хочу его немедленно видеть. Немедленно!
      – Верно, я знаю, вы хотите видеть его, но сохраняйте спокойствие. Давайте сделаем из этого некий гипотетический вопрос. Если я скажу, что вам нужно подождать до одиннадцати часов, ну и что тогда?
      Он свирепо посмотрел на меня.
      – Я не хочу ждать. Я пойду в мою контору. Им займутся. И я прослежу за тем, чтобы у него отобрали лицензию! Он думает, что его друг Морли может спасти его, но он не может выйти сухим из воды с такого рода нечестными, закулисными…
      Я отвесил ему затрещину. Я, может быть, и не стал бы, если бы не плохое настроение, в котором я как-никак был… Это отнюдь не был сильный удар, просто небольшой шлепок по физиономии, но он откинул его слегка. Он отступил на шаг и начал дрожать и стоял так, опустив руки по бокам и сжав кулаки.
      Я сказал:
      – Не стойте, как пугало. Замахнитесь, и я врежу вам еще разок.
      Он слишком обезумел, чтобы правильно произносить слова. Он шипел:
      – Вы по… пожалеете об этом… Вы… по…
      – Заткнитесь и убирайтесь отсюда прежде, чем разозлите меня… Вы говорите о лишении лицензии! Я знаю, что съедает вас… У вас мания величия, и вы пытаетесь сыграть главную роль в какой-нибудь настоящей игре с того самого момента, как вам дали стол и кресло там. Я знаю о вас все… Я знаю, почему Скиннер послал вас, он хотел дать вам возможность паясничать, а у вас нет даже достаточно смекалки, чтобы понять это… Следующий раз, если вы разрешите себе произнести наглые слова о том, что Ниро Вулф нечестен и ведет закулисную игру, я не буду лупить вас один на один, а вмажу при всех… Вон!
      До некоторой степени, я думаю, я поступил правильно. И конечно, это было единственное, что можно было сделать при данных обстоятельствах, но это не принесло мне глубокого удовлетворения.
      Он повернулся и вышел, а после того, как я услышал, что входная дверь закрылась за ним, я пошел и сел за свой стол, почесал затылок и опрокинул пинком корзину для бумаг. Я испытал только мимолетное удовольствие, когда шлепнул и отчитал его, но теперь, когда это кончилось, где-то внутри у меня было желание почувствовать себя справедливым. И это сделало меня мрачным и привело в еще худшее настроение, чем прежде. Я терпеть не могу чувствовать себя справедливым, потому что это делает меня беспокойным, и мне хочется пнуть что-нибудь ногой.
      Я поднял корзину для бумаг и положил в нее обратно весь мусор, бумажку за бумажкой, сделал еще несколько дел и, наконец, сел с книгой по токсикологии. Я все еще старался одолеть ее, когда Вулф спустился вниз в одиннадцать часов.
      Он прошествовал к своему столу и сел, занялся как обычно своим пером, почтой, вазой с орхидеями, кнопкой для вызова пива. Выпив пива, он откинулся на спинку кресла и вздохнул. Он отдыхал после своей напряженной деятельности среди цветочных горшков.
      Я сказал:
      – Фрисби стал несносным, и я тронул его щеку рукой. Он собирается отобрать вашу лицензию… и, может быть, бросит вас в чан со щелочью.
      – Вот как?.. Он собирался отобрать лицензию до того, как ты ударил его, или после того?
      – До этого. После этого он не очень много говорил.
      – Я верю в твое благоразумие. Арчи, но иногда чувствую, что верю в благоразумие снежной лавины… Разве не было другого выхода, кроме как колотить его?