— Это ложь! — послышался голос Роуклиффа. — Я звонил и…

— Заткнитесь уж лучше! — прогремел Вулф, и мне показалось, что даже дверь дрогнула и еще больше растворилась. Несколько понизив голос, Вулф продолжал: — Как вам всем очень хорошо известно, полицейский имеет не больше прав входить в частный дом, чем любой другой человек, если на то нет особых обстоятельств или предписания прокурора. Но это правило частенько нарушается, как произошло, например, сегодня, когда мой повар и домоправитель открыл дверь, а Роуклифф оттолкнул его, невзирая на сопротивление.

Он ворвался, не обращая внимания на протесты моего служащего, не имея на это никакого права. Потом ворвался ко мне в оранжерею и посягнул на неприкосновенность личности.

Я прислонился к косяку и устроился поудобнее.

— Он был настолько глуп, — послышался снова голос Вулфа, — что вообразил, будто я захочу с ним разговаривать. Я, естественно, приказал ему выйти. Но он требовал, чтобы я отвечал на его вопросы. Когда же я наотрез отказался и повернулся, чтобы выйти из оранжереи, он преградил мне путь, размахивая ордером на мой арест как важного свидетеля, и даже взял меня за рукав.

Голос Вулфа внезапно утих, но обрел металлический оттенок:

— Но я не могу позволить, джентльмены, хватать меня за рукав. Я не люблю этого, особенно когда это позволяет себе такой не заслуживающий внимания человек, как Роуклифф. Я этого не потерплю! Я велел ему объяснить причину появления у него ордера в нескольких словах, не притрагиваясь при этом ко мне. Я не терплю прикосновений, особенно когда это делают несимпатичные мне люди. Это же так свойственно всем живым существам, но я упоминаю об этом факте как об одной из причин моего отказа беседовать с Роуклиффом. Он взял меня под арест на основании ордера, вывел из моего дома и в полицейской машине с тупоголовым водителем привез в это здание.

Я поджал губы. Хотя сам по себе факт его ареста доставил мне некоторое душевное удовлетворение, но моя несомненная ответственность за этот факт сводила его на нет. Так что мне было совсем не до смеха. Я продолжал слушать.

— Я был готов допустить по доброте душевной, что какое-то большое недоразумение, возможно даже чисто случайное, явилось причиной столь бешеного пыла Роуклиффа, но когда от вас, мистер Боуэн, я узнал, что все это лишь бред простофили… Обвинить Гудвина в том, что он выдавал себя за полицейского, — это же сущий вздор! Я, конечно, не знаю, что он сказал или сделал, да и не нуждаюсь в этом. Я слишком хорошо знаю Гудвина, чтобы поверить, что он мог вести себя так бессмысленно. Обвинение его в подобных действиях и даче ложной информации также нелепо. Вы подозреваете, что я был нанят неким лицом, вовлеченным в дело об убийстве мисс Идз и миссис Фомоз, и хотел скрыть этот факт. Неужели вы считаете, что Гудвин поехал в это учреждение сегодня в качестве моего доверенного лица и что он лжет, отрицая это?

— Но так оно и есть на самом деле! — выпалил Роуклифф.

— Мы ведь с вами договорились, — сказал Вулф, — что меня не будут перебивать. И я настаиваю на том, что обвинение это бессмысленно. Если Гудвин лжет, согласно данным мной инструкциям, неужели вы полагаете, что я не обдумал бы всех возможных вариантов?

Неужели я оставил бы без внимания подобную нелепицу, как препровождение его в наручниках? Ваш Роуклифф выставил себя напоказ во всем своем великолепии, доставив меня сюда. Вы продолжаете подозревать, что у меня есть клиент, что я скрываю от вас какие-то неизвестные вам факты. И вы хотели бы выудить их у меня? Но вы тут ничего не сможете сделать, так как я чист. Впрочем, вы правы: у меня есть клиент. Допускаю такой факт.

Голос Роуклиффа извергнул нечто похожее на крик торжества, а я сказал себе: «Ну, наконец-то! Этот бездельник заполучил себе клиента!»

— Этим утром, — продолжал Вулф, — даже если быть точным, час назад, у меня еще не было никакого клиента, но теперь он есть. Дикие выходки Роуклиффа, поощряемые вами, джентльмены, требуют ответных действий. Когда Гудвин сказал, что я не связан с этим делом и он действует единственно в собственных интересах, он говорил правду. Как вам, может быть, известно, он не безразличен к тем чертам характеров молодых женщин, которые составляют главную опору нашей расы. Особенно же волнуют его те женщины, которые, в добавление к очевидному шарму, обладают еще и умением стимулировать его любовь к рыцарству, риску и увлеченности всем красочным и пылким.

Присцилла Идз была именно такой женщиной. Вчера она провела с Гудвином некоторое время. Он запер ее в одной из комнат моего дома, а спустя несколько часов после того, как Гудвин удалил ее по моему распоряжению, она была зверски убита. Я не стану утверждать, что это событие повлияло на психику Гудвина и его реакция для меня вполне объяснима. Он ушел из моего дома как человек, захваченный навязчивой идеей своей виновности во всем случившемся. И сказал мне, что собирается схватить убийцу сам. Это, конечно, звучит несколько патетически, но не без доли гуманизма, я бы сказал, довольно романтично. Ваше грубое, топорное лечение подобного недуга по меньшей мере неразумно. Теперь я могу сказать, что Гудвин и есть мой клиент. Я полностью к его услугам.

Роуклифф скептически произнес:

— Ваш клиент — Арчи Гудвин? Никогда не поверю.

Сухой, язвительный голос Боуэна, районного прокурора, присоединился к нему:

— И вся эта болтовня только из-за таких пустяков?

Я вошел в комнату. Восемь пар глаз уставились на меня. Кроме Вулфа, Боуэна, Кремера и Роуклиффа, там присутствовали еще копы, допрашивавшие меня раньше, а также два незнакомых мне человека. Я подошел к Вулфу, так как ему необходимо было знать о том, что я слышал все сказанное им в присутствии свидетелей.

Следовало также подчеркнуть тот факт, что новый клиент Вулфа способен по достоинству оценить его благородство.

— Я слишком голоден, — сказал я ему. — Мой обед состоял из одной содовой, и я сейчас смог бы съесть даже дикобраза вместе с иголками. Поедемте поскорее домой.

Его реакция была человечной и совершенно великолепной. Словно мы дюжину раз прорепетировали эту сцену. Он сразу же поднялся, без единого слова взял шляпу и трость с ближайшего стола, подошел ко мне, потрепал одобрительно по плечу, проворчал в сторону собравшихся: «Рай для ребячьих выходок», повернулся и двинулся к выходу.

Никто и не пошевельнулся, чтобы нам помешать.

Поскольку я знал это здание лучше, чем он, я провел его по коридору, вниз по лестнице и вывел на улицу.

В такси он сидел с плотно сжатыми губами, вцепившись в ремень безопасности. Мы не разговаривали.

Когда машина остановилась перед нашим домом, я расплатился с шофером, вылез из машины, распахнул дверцу перед Вулфом, помог ему выйти и, достав из кармана ключ, попытался открыть дверь. Но она оказалась на цепочке. Пришлось звонком вызывать Фрица. После того как он открыл нам дверь, Вулф проинструктировал нас:

— Вот так и следует делать всегда. И никогда не„оставляйте дверь с незаложенной цепочкой. Никогда! — Потом он обратился к Фрицу: — Ты, надеюсь, не прекратил готовить почки?

— Да, сэр, но вы не позвонили.

— А яблоки, запеченные в тесте, и жженый сахар?

— Все в порядке, сэр.

— Ну что ж, очень хорошо. Пожалуйста, подай еще и пива. В горле совсем пересохло.

Положив на место шляпу и трость, он прошел в кабинет, а я за ним по пятам. Я рад был избавиться от кобуры, которая натерла мне бок за то время, что я пробыл в полиции. Справившись с этим, я не стал садиться за свой письменный стол, а пошел к красному кожаному креслу, в котором у нас всегда сидели клиенты, и опустился в него, откинувшись назад и скрестив ноги. Вскоре пришел и Фриц, неся на подносе пиво. Вулф открыл бутылку, налил пиво в стакан и выпил, потом посмотрел на меня.

— Шутовство! — сказал он.

Я покачал головой:

— Нет, сэр. Я сел в это кресло совсем не ради какой-то мистификации, а просто потому, чтобы избежать непонимания. Как клиенту, мне лучше находиться как можно ближе к вам. Как служащий я не могу ничем заниматься, пока не будет решена моя личная проблема. Если вы действительно сказали в полиции правду, то ответьте мне, какой вы хотите задаток, и я вам его выдам. Если же все это только поза, то я должен буду немедленно уйти из вашего дома, как человек, одержимый навязчивой идеей.

— К черту! — воскликнул он. — Я теперь уже ничего не могу сделать. Я взял на себя обязательство!

— Да, сэр. А как же насчет задатка?

— Не глупи!

— И вы не хотите узнать о том, как я провел день?

— Нет, не хочу. Но, черт побери, никак не смогу избежать этого.

Я полностью отчитался во всем. Мало-помалу, по мере того как он расправлялся с третьим стаканом пива, морщинки неудовлетворения на его лице разглаживались. Внешне он как будто совершенно не обращал на меня внимания, но я знал его достаточно хорошо. Он отдаст необходимые распоряжения, как только появится необходимость. Когда я закончил, Вулф проворчал:

— Кого из этих пятерых ты смог бы доставить сюда к одиннадцати утра?

— При настоящем положении дел и без соответствующей приманки?

— Да.

— Вряд ли удастся доставить хоть одного, но все же я готов попытаться. Я мог бы выудить что-нибудь полезное у Лона Коэна, если бы посидел с ним за столиком с достаточно солидным бифштексом… Кстати, я должен ему позвонить.

— Сделай это побыстрее и пригласи поужинать с нами.

Подобное предложение было благородным и великодушным. Ведь ситуация оказалась слишком сложной.

Если бы мы были наняты для расследования сторонним клиентом, я, получив секретную информацию, сводил бы Лона к Церри на ужин. Это было бы, конечно, включено в смету расходов и наши убытки возместил тот же клиент. Но сейчас все обстояло по-другому. Если я учту это как расход, то Вулф определенно будет поставлен в тупик, поскольку он освободил меня от платы как клиента. Если же я не отнесу это на расходы по делу, то в тупик попаду уже сам, что совершенно не годилось. Итак, я позвонил Лону. Тот пришел, съел приготовленные Фрицем почки по-горски и запеченные в тесте яблоки в жженом сахаре вместо бифштекса, что было более удобно и выгодно, хотя все же имело и отрицательную сторону.

Когда мы после ужина прошли в кабинет, мне пришлось передать бразды правления в руки Лона. Он был сыт, получив прекрасный ужин с вином, но его мозги от этого не просветлели.

Два моих звонка и приглашение поужинать с нами означали для него дилемму: брать или давать. Он, видимо, решил действовать в зависимости от складывающейся ситуации. Сейчас, когда он сидел в одном из желтых кресел, маленькими глотками потягивая «Б энд Б», его острый взгляд метался между Вулфом и мной.

Вулф глубоко вздохнул:

— Я нахожусь в весьма затруднительном положении, мистер Коэн, — сказал он вдруг. — Я, видите ли, нанят для расследования убийства, но не имею в данный момент ни малейшей зацепки. Когда Арчи сказал вам сегодня, что я не интересуюсь убийством мисс Идз, это было правдой, но сейчас обстоятельства сложились так, что я вынужден заняться этим делом и нуждаюсь в помощи. Кто ее убил, вот в чем вопрос!

Лон покачал головой:

— О, я и сам собирался спросить вас об этом. Известно, что она была здесь, в вашем доме, вечером и ушла незадолго до своей смерти. Так что никто и не сомневался в том, что над этой проблемой будете работать вы. Но с каких пор вы стали нуждаться в помощи?

Вулф искоса посмотрел на него:

— Вы мой должник, мистер Коэн, или я ваш?

— С вашего разрешения, мы на равных.

— Хорошо. Тогда я предлагаю вам открыть кредит.

Я прочту ваш утренний выпуск и остальное тоже, но сейчас мы здесь все вместе. Вы не против поговорить подробнее об этом деле?

Лон сказал, что возражений не имеет, чему и представил доказательства. Он говорил почти час, отвечая на вопросы Вулфа и несколько моих, и, когда закончил, мы уже располагали большой информацией, но все же не имели никакой путеводной ниточки.

Холмер, Брукер, Квест, Питкин и мисс Дьюди должны были не только получить в свое распоряжение восемьдесят процентов софтдаунского капитала, но также осуществить контроль над распределением среди служащих двадцати оставшихся процентов. Весь этот капитал составлял девяносто процентов от всех средств корпорации, включенных в завещание отца Присциллы Идз.

Оставшиеся десять процентов являлись собственностью компании, которая и поныне принадлежала миссис Саре Джеффи, вдове. Миссис Джеффи была раньше подругой Присциллы. Ее мужа убили год назад в Корее.

Главным подозреваемым мужской половиной у журналистов был Оливер Питкин, хотя и без определенных причин. Главной подозреваемой женской половины — Виола Дьюди. Против членов этой пятерки не было пока найдено никаких улик. Впрочем, это могли быть финансовые затруднения, вражда, жадность или соперничество. Поскольку каждому из них предстояло получить по этому завещанию ценные бумаги стоимостью приблизительно в полтора миллиона долларов, бытовало мнение, что в подобных уликах особой нужды и не было. Насколько полагала пресса, ни одного из этих людей нельзя было исключить из списка обвиняемых, то есть подозреваемых, на основании алиби или других причин.

Не менее шестидесяти репортеров из различных газет и телеграфных агентств работали над этим делом, и по крайней мере половина из них была уверена в том, что Дафни О'Нейл тем или иным способом крепко связана с убийством Присциллы. Они были полны решимости установить — каким.

Известие о том, что семь своих последних часов Присцилла провела в доме Ниро Вулфа, дошло и до Перри Холмера, которому сообщил об этом районный прокурор. Холмер в середине дня разговаривал с корреспондентом отдела городских новостей Ассошиэйтед Пресс, а часом позже, отказываясь принимать репортеров, дал сообщение, касающееся его собственного визита к Вулфу и «жестокого обмана», которому он подвергся.

Сообщение было подхвачено в тот же час вечерними газетами. В нем, конечно, прямо не говорилось, но совершенно недвусмысленно намекал ось на то, что если бы Вулф не скрыл от Холмера присутствия в его доме Присциллы Идз, она не была бы убита. «Газетт» должна была поместить это заявление на третьей странице. Упомянув обо всем этом, Лон сделал паузу и посмотрел на Вулфа, как бы приглашая его прокомментировать это сообщение, но тот ничего не сказал, и Лон продолжал:

— Жизнь Присциллы Идз была осложнена целой серией различных событий, через которые она была вынуждена пройти. После смерти отца, когда ей исполнилось пятнадцать лет, она переехала в дом Холмера. Но большую часть времени Присцилла все же проводила вне его: в колледже, где достигла блестящих успехов. Потом внезапно, за несколько месяцев до ее девятнадцатилетия, Присцилла в середине семестра ушла из колледжа, сказав друзьям, что намерена повидать мир. Она сняла квартиру в Гринвич-Виллидж, наняла служанку, кухарку и лакея и принялась изготовлять веера. Однако через несколько месяцев она была уже сыта Виллиджем.

Информация Лона о дальнейшей жизни Присциллы была довольно смутной. Насколько удалось узнать об этом корреспонденту «Газетт», ее служанка решила, что должна отправиться в Новый Орлеан навестить больную мать. Присцилла, готовая уцепиться за любой предлог, лишь бы убежать из Виллиджа и особенно от своего опекуна Перри Холмера, настаивающего беспрестанно на ее возвращении в колледж, купила билеты на самолет до Нового Орлеана для себя и своей горничной. И они улетели. Возможно, в Новом Орлеане, а может быть, и где-то еще она встретила Эрика Хафа.

Здесь сведения Лона были еще более неточными, но ясно было одно: она встретила Хафа, вышла за него замуж и уехала с ним в одну из стран Южной Америки, где он что-то с кем-то строил. Неоспоримым был лишь тот факт, что три месяца спустя она появилась снова в Нью-Йорке в сопровождении служанки, но без мужа.

Она купила деревянный дом неподалеку от Маунт-Киско и принялась развлекаться с мужчинами. За два года она имела с ними массу хлопот, руководствуясь, очевидно, мыслью о том, что чем выше твои стремления, тем забавнее будет наблюдать, как они низвергнутся с той высоты, когда ты швыряешь их на землю. Со временем и это потеряло для нее свою привлекательность.

Она поехала в Рено, где пробыла некоторое время, получила развод, вернулась в Нью-Йорк и приняла участие в акциях Армии Спасения.

Услышав о сей детали, я вытаращил на Лона глаза, решив, что подобную новость он выудил из собственной шляпы. Присцилла Идз, насколько мне удалось узнать, в ее персикового цвета платье и отлично сшитом жакете, едва ли могла сочетаться с освященной, бренчащей кружкой. Но Лон явно не рассчитывал на эффект. Присцилла на самом деле пробыла почти два года в Армии Спасения. Она носила форму, работала семь дней в неделю, отказала всем своим старым друзьям и привычкам и жила очень скромно, если не сказать экономно. Потом совершенно неожиданно, — а она всегда действовала неожиданно, — оставила Армию Спасения, переехала в двухкомнатную квартиру на Восточной Семьдесят четвертой улице и начала в первый раз за все время проявлять живой интерес к делам «Софтдауна».

Это обстоятельство вызвало волнение в различных кругах. Известно, что между ней и ее бывшим опекуном Перри Холмером, который по-прежнему оставался управляющим долженствующей в скором времени перейти к ней собственности, существовали довольно серьезные разногласия. В частности, был известен тот факт, что несколько месяцев назад она уволила Дафни О'Нейл.

Но этот приказ был положен в долгий ящик должностными лицами корпорации при поддержке самого Холмера, который совершенно законно мог отменять распоряжения своей подопечной. Разногласия были, но никто никому не угрожал.

События, происшедшие вечером в понедельник, были тщательно проанализированы буквально по часам.

Согласно показаниям шофера такси, в которое я посадил Присциллу, она велела отвезти ее на Гранд-Сентрал. Прибыв туда, дама сказала, что передумала и хочет прокатиться вокруг Центрального парка. Шофер повиновался. Когда после неторопливой поездки к северной оконечности парка, а потом снова к южной она вдруг пожелала еще раз прокатиться по этому маршруту, чтобы кое-что обдумать, водитель благоразумно потребовал у нее деньги, и она без возражений дала ему еще десятку. Они завершили второй круг, когда Присцилла дала шоферу адрес: дом 616 по Восточной Семьдесят четвертой улице. Он отвез ее туда вскоре после часа ночи, помог выгрузить багаж, высадил из машины и проводил до входной двери, которую она и открыла своим ключом. После этого он вернулся к своей машине и уехал.

Полиция и журналисты предполагали, что убийца находился в ее квартире, поджидая ее прихода. Проник он туда, видимо, с помощью ключа, который горничная мисс Идз, Маргрет Фомоз, держала в своей сумочке. Таким образом, к моменту появления в своем доме мисс Идз он уже должен был убить Маргрет и взять ее сумочку. Действовал он отнюдь не по специально разработанному плану. Он, конечно, рассчитывал добыть сумочку, не убивая служанку, но, по-видимому, Маргрет узнала его. Она ведь служила у Присциллы давно и могла узнать любого, кто был знаком с хозяйкой.

Я заполнил половину своего блокнота сведениями, которые сообщил нам в тот вечер Лон. Но, как мне казалось, сказанного было вполне достаточно для моего отчета. Проводив Лона, я вернулся в кабинет и нашел Вулфа сидящим с закрытыми глазами и опущенной на грудь головой. Не открывая глаз, он спросил, сколько времени, и, получив ответ: десять тридцать, проворчал:

— Слишком поздно. Который теперь час в Венесуэле?

— О Боже, откуда же я знаю.

Я направился к огромному глобусу, но патрон меня опередил. Он провел пальцем вдоль меридиана, начав у Квебека и закончив у экватора.

— Несколько градусов к востоку. Я полагаю, разница в час.

Он с разочарованным видом крутил глобус. Я решил, что это чистейшее мошенничество, и возмутился.

— Вы сейчас пребываете где-то у самого Панамского канала, — сказал я. — Переплывите через океан и обратите свой взор на Галапагосские острова. Там сейчас только половина десятого.

Вулф проигнорировал мои слова.

— Возьми блокнот, — проворчал он. — Раз я взялся за это дело, так, значит, взялся.