Глава 13

Конец дня

Когда Билли Шерман нанес визит детективу Баррету — краснолицему человеку с рыжими волосами — и услышал его слова: «Мы арестуем мистера Ноултона сегодня вечером», он понял, что все складывается как нельзя хорошо. Детектив Баррет был человеком, на которого можно положиться.

Но Билли Шерман никогда ни на кого не полагался. Он делал довольно распространенную ошибку, всех меряя по своей мерке, и в результате имел неверное представление о человеческой природе. В его видении мира все было поставлено с ног на голову, а его логическое обоснование тому выглядело примерно так: «Я — человек. Я — плохой. Следовательно, и все люди — плохие».

Мы достаточно часто слышим такие умозаключения, и нам, увы, приходится с ними мириться.

Шерман не заходил так далеко, чтобы вовсе не доверять детективу Баррету, но ему хотелось все увидеть собственными глазами, поэтому вскоре после шести часов вечера он расположился в подъезде напротив дома на Тридцатой улице, в котором жил Ноултон.

Пробыв там всего несколько минут, Шерман вздрогнул, увидев приблизившуюся и вошедшую в дом Лилю.

Он погрузился в продолжительные размышления, которые в итоге увенчались усмешкой. Он подумал: «Если ее тоже арестуют, тем лучше. Баррет хороший парень, и я смогу делать с ней, что захочу».

Вскоре в окнах квартиры Ноултона загорелся свет.

Занавески были задернуты, но человек на улице мог видеть ложившиеся на них тени находившихся внутри людей.

Вдруг две тени соединились в одну, и происходящее перестало казаться Шерману забавным. Кляня почем зря детективов за задержку, он, чтобы прийти в себя, прогулялся к углу дома. Вскоре он вернулся и вновь занял наблюдательный пост в подъезде.

После непродолжительного ожидания он увидел детектива Баррета с его людьми и с ликованием смотрел, как они входят в дом.

Опять ожидание — около часа, — и двое детективов вышли с Ноултоном. Это озадачило Шермана. «Куда, к черту, подевалась Лиля?» — пробормотал он. Затем подумал, что оставшийся полицейский вместе с ней ждет какого-то транспортного средства. Затем перед его удивленным взором предстала Лиля, которая одна спускалась по лестнице.

Она отошла на полквартала, когда Шерман выскользнул из своего укрытия и незамеченным последовал за ней.

На пароме он, чтобы не быть обнаруженным, поднялся на верхнюю палубу, будучи в полном недоумении, почему Лиля осталась на свободе и что значит это ее ночное путешествие. Осторожно выглядывая через перила верхней палубы, он видел каждое ее движение, потому что стоял прямо над ней.

Потом, увидев, как она подняла над головой и бросила в воду сверток, он мгновенно все понял. Сдерживая восклицание, которое было готово слететь с его губ, он, ругаясь сквозь зубы, отпрянул от перил.

Она каким-то образом заполучила доказательства — главную улику — против Ноултона и уничтожила ее!

А он, Шерман, как последний болван, спокойно на это смотрел. Почему у него не хватило ума остановить ее, как только она вышла из дома? Эти мысли поднимали в нем волну ярости.

Но Шерман был не тем человеком, который станет терять время, причитая над пролитым молоком. Помимо всего прочего, говорил он себе, эта утрата не так уж невосполнима, потому что, зная об этом, он получил над ней чрезвычайно большую власть. К тому времени, когда паром вернулся к Двадцать третьей улице, он снова был охвачен восторгом.

Но дальше он шел за Лилей с большими предосторожностями и не успокоился, пока не увидел смутные очертания бледного лица девушки в окне ее дома.

Потом он повернулся и зашагал прочь, пробормотав:

— Думаю, сегодня вечером ей будет больше не до озорства.

Он был твердо настроен не делать второй ошибки.

В первую очередь надо было удостовериться насчет Ноултона. «Сделаю это рано утром», — решил он, взглянув на часы, — было четверть десятого.

На углу улицы он зашел в салун, позвонил в офис детективу Баррету и, застав его на месте, договорился о встрече через сорок пять минут.

За пять минут до этого срока он был на месте. Детектив сидел у себя в кабинете один и на стук в дверь сам ее открыл.

Он был полон язвительности.

— В хорошенькое дерьмо мы благодаря тебе вляпались, — начал он, пододвигая Шерману стул, и сам уселся за стол. — Мы взялись за Ноултона на полную катушку, но никаких денег не нашли. А раз мы ничего не нашли, он может повернуть все так, что нам мало не покажется. Хорошенькую ты дал нам наводку. Я не хочу сказать, что их там не было, но похоже…

Шерман резко его оборвал:

— Погоди-ка, Баррет. Вы закрыли глаза и все проспали, а потом, когда ничего не нашли, стали обвинять меня. Денежки были там, и это ваша вина, что вы их не обнаружили.

Тогда лучше тебе отправиться туда и показать тайник Корлису. Может, он до сих пор их там ищет.

— О, теперь он их не найдет. — Шерман подался вперед и выразительно поднял палец. — Когда вы вошли в дом, Ноултон был не один. В квартире вместе с ним была женщина и толстая пачка купюр. А вы из вежливости закрыли глаза и позволили ей уйти вместе с денежками.

Детектив уставился на него и требовательным тоном спросил:

— Как так получилось?

— Все очень просто, — отозвался Шерман, — и я могу это доказать. Я знаю, кто была эта женщина, и знаю, что она сделала с деньгами. Чего я не могу понять — так это того, как она выскользнула у вас из рук.

— Ты хочешь сказать, что, когда мы вошли, она была в квартире?

Шерман многозначительно кивнул.

Детектив выглядел озадаченным:

— Как же она… — Он замолчал, и на его лице вдруг появилось выражение понимания и досады. — Будь я проклят! — наконец воскликнул он. Потом объяснил уловку Ноултона — или мисс Уильямс — Шерману. — Старая хитрость. Но мы ее не ждали. Мы думали, что он один. Но куда она пошла? Что она сделала с деньгами? Кто она, наконец?

— Она села на паром и выбросила сверток с деньгами посередине Гудзона.

— Тогда они пропали.

— Да, благодаря вам.

— Но откуда ты все это узнал? Конечно, она…

— Тихо! — оборвал его Шерман. — Она — мой друг.

— Кажется, она не слишком ненавидит Ноултона, — сухо заметил детектив. — Так кто же она?

Шерман поморщился:

— Какая разница? Она знает достаточно, чтобы его можно было благодаря этим сведениям заслать далеко-далеко, и ей придется через все это пройти.

Детектив стал проявлять нетерпение.

— Но кто она такая? Мы должны ее сегодня вечером арестовать.

Последовала пауза, потом Шерман промолвил:

— Вы ее не арестуете.

Лицо детектива приняло вопросительное и удивленное выражение, и Шерман объяснил:

— Говорю тебе, она — мой друг. Может, лучше сказать, что я ее друг. Понимай это как хочешь, но ее нельзя арестовать. Вызови ее как свидетеля, и она расскажет тебе о Ноултоне все и даже больше. Я об этом позабочусь. Она не сможет просто так из этого выбраться. В любом случае, если вы ее арестуете, что это даст? У вас ничего против нее нет, и они оба будут все отрицать.

— Но если мы займемся ею всерьез, она расколется, — возразил его собеседник.

— Оставь это мне. Признаюсь, у меня тут есть свой личный интерес, и тебе надо это иметь в виду. Нет необходимости тебе напоминать…

— Нет, не надо, — оборвал его детектив. — Я сам все помню.

— Тем лучше для тебя.

Детектив наконец сдался и согласился сделать все, как хотелось его собеседнику. Шерман дал ему адрес и имя Лили и посоветовал послать ей повестку как можно скорее.

— А я хочу ее к этому подготовить, — объяснил он, когда детектив провожал его к дверям. — Завтра утром я обязательно с ней увижусь. Мы по возможности постараемся не позволить Ноултону узнать, что она выступает против него, и, думаю, нам это удастся. Ты услышишь обо мне завтра. Не собираешься в город?

Детектив сослался на дела и пожелал ему доброй ночи.

Шерман был вполне удовлетворен тем, как прошел день. Ноултон был в тюрьме, а Лиля — в его полной власти. Чего еще можно было желать? Сев в вагон надземки, он еще раз оценил ситуацию и, решив, что его враги прижаты к стенке, с облегчением вздохнул.

На Двадцать третьей улице он вышел из поезда и направился в сторону «Ламартина».

Его вела туда не сила привычки и не какая-либо особая цель. Больше всего ему в этот момент хотелось увидеть Лилю, но он посчитал, что для него же самого будет лучше, если она проведет ночь одна, в воспоминаниях о событиях предыдущего дня. Тогда у нее будет еще меньше сил, чтобы сопротивляться его требованиям.

Было начало одиннадцатого, и вестибюль был почти пуст. Ночь в «Ламартине» начиналась поздно и заканчивалась рано — под утро.

Несколько незнакомых Шерману людей толклись у входа, а служащий отеля зевал за своей стойкой. Весьма симпатичная особа, которая замещала мисс Хьюджес по ночам, барабанила пальцами по столу, жевала резинку и читала газету. Так как эти три дела делались одновременно, ее лицо имело сосредоточенное выражение.

Шерман подошел к ней:

— Никого из ребят здесь не было?

Она подняла глаза от газеты и буркнула:

— А?

У этой девицы была привычка никогда не понимать адресованный ей вопрос с первого раза и по крайней мере дважды переспрашивать. Тем самым она показывала свое превосходство тем, кто к ней обращался, вернее, свое равнодушие и нежелание флиртовать.

Наконец она спустилась с небес на землю и проинформировала Шермана, что два часа назад видела в вестибюле Дрискола и Бута. Говоря это, она беспрестанно жевала, не пропустив ни одного движения челюстями и ни разу не сбившись с ритма.

Шерман подождал полчаса, безуспешно пытаясь найти себе компаньона, чтобы погонять шары, и уже собрался было идти домой, как появились Дюмэн и Догерти.

Дюмэн окликнул Шермана, и они втроем пошли в бар. Шерман заказал себе виски, Догерти — цитрусовый коктейль с джином, а Дюмэн — абсент со льдом.

О человеке можно судить по тому, что он пьет. Дальше будет хорошо видно, что это именно так.

Бывший боксер был немного смущен — чувствовал себя виноватым перед Шерманом, которому дал обещание ничего не говорить Ноултону до следующего дня.

Возможно, он думал, что сам Шерман ведет честную игру.

— Надеюсь, ты уже отозвал свою ищейку.

Шерман вздрогнул.

— Что? О, да. Я говорил с ним вчера днем. Хорошая штука это виски. Частный детектив обошелся мне дороже, чем примадонна из балета. Бармен, плесни-ка мне еще.

— Так что теперь можно спокойно поговорить с Ноултоном?

— Насколько я могу понять, да.

— Почему я хотел это узнать… — колеблясь, начал Догерти, — дело в том, что я уже с ним поговорил. Не потому, что хотел сделать что-то в пику тебе, — ничего такого не было, не думай. Он пришел сюда около полудня, и была слишком хорошая возможность уладить дело. Кроме того, мисс Уильямс собиралась уйти с ним, и мне хотелось как-то этому помешать. Сначала мне было неловко, но только до того, как он сказал, что все отлично. И, слава господу, мы видели Ноултона в последний раз. Сейчас, наверное, он уже так далеко от старого доброго Нью-Йорка, что его не увидишь и с самого высокого небоскреба.

— Да ты ничего плохого не сделал. — Шерман взял со стойки сдачу.

— Все было самый лучший, — вступил в разговор Дюмэн. — Чем раньше — тем лучше. Он тихий негодяй. Ты бы его видель, когда с ним говориль Догерти!

Он не сказаль ни одно слово. Вышель хмурый.

Они молча пригубили из своих стаканов. Каждый думал о своем. Потом Догерти сказал:

— Я немного беспокоюсь о мисс Уильямс. Что она подумала, когда Ноултон вышел из отеля, ничего ей не сказав? Он попросил меня поговорить с ней, но это было выше моих сил. Вроде они собирались вместе пообедать.

И она весь день искала его глазами. Я это хорошо видел.

— Она скоро его забудет, — отмахнулся Шерман.

— Сомневаюсь, — заметил Догерти. — Ты сам прекрасно знаешь, что он нам не чета. И судя по тому, как она тогда смотрела на него, — вряд ли.

— Ба! — щелкнул пальцами Дюмэн. — Мадемуазель вовсе не так им увлекаться. Не потому ли она была такой грустный — или, лучше говорить, такой рассеянный, что узнала, что он фальшивомонетшик?

Вдруг возникла пауза, потом Догерти повернулся и пронзительно посмотрел на Дюмэна.

— Когда ты ей рассказал? — наконец процедил он сквозь зубы.

Француз ничего не ответил, его лицо покраснело от смущения, а Шерман приложил руку к губам, чтобы скрыть улыбку.

— Когда ты ей рассказал? — еще более настойчиво повторил свой вопрос бывший боксер.

— Вшера вешером, — промямлил Дюмэн. — Понимаешь, Ноультон ушель так быстро, и я подумаль, что она должна знать. Понимаешь…

— Да, я понимаю! — взорвался Догерти. — Ты проклятый французишка. Вот ты кто — проклятый французишка! Не умеешь держать язык за зубами. Тебе надо рыло начистить. Если бы ты не был такой козявкой…

Бармен, ради всех святых, налей нам еще!

Он сделал два больших глотка из своего стакана.

Дюмэн напыщенно сказал:

— Но это лучше всего. Все равно ей когда-то надо было это узнать. Так что я подумаль, что лучше говорить все сразу. И я ей поговориль…

— Что ты ей сказал? — оборвал его Догерти.

— Нишего, — выразительно пожал плечами французик. — Я ей сказаль, чтобы она больше о нем не думаль.

У нее глаза становиться ошень большие от удивления, — он сам воздел очи к небу, — и она сказала: «Он ушель?» — вот таким голосом. Потом она, как обышно, пожелала мне доброй ноши и тоже ушель домой.

Догерти недоверчиво хмыкнул.

Шерман несколько минут колебался, размышляя, стоит ли рассказывать своим приятелям о том, что он знал, или хотя бы о том, что он делал. Ему очень хотелось утереть им нос, но не было ли это для него опасно? Он еще немного подумал, но не смог преодолеть искушения.

— А почему это вы решили, что она пошла домой? — спросил он, когда француз замолчал.

Странные Рыцари посмотрели на него, словно хотели спросить: «А куда же еще она могла пойти?»

— Вы, очевидно, плохо знаете женщин, — продолжил Шерман. — Вы воображаете, что она на самом деле такая невинная овечка, какую из себя изображает. Она и правда пошла домой, только не к себе, а к Ноултону, и ясно, что дорога туда ей хорошо известна. А о том, что было дальше, вы можете догадаться не хуже меня. И сколько раз…

Он вдруг замолчал, но отнюдь не по своей воле.

Горло его крепко сжали стальные пальцы Догерти.

Дюмэн поспешно отскочил в сторону, бармен тревожно вскрикнул, а трое или четверо стоявших у стойки мужчин замерли в предвкушении увлекательного зрелища. Они хорошо знали Догерти.

Бывший боксер не сказал ни слова — он никогда не говорил и не действовал одновременно. Он сжимал пальцы крепче и крепче, пока лицо человека, оскорбившего Лилю, не сделалось багровым, а сам он не начал бессильно царапать пальцами по сжимавшим его, словно стальные обручи, рукам.

— Ты его убивать, — забеспокоился Дюмэн. — Отпусти его, Том.

Догерти так и сделал, и Шерман встал. Потом, не осмелившись даже взглядом выразить своего возмущения, повернулся, чтобы уйти.

— Нет, никуда ты не пойдешь, — сурово остановил его бывший боксер, загораживая ему дорогу. — Ты сказал слишком много. Поясни, что ты имел в виду.

Шерман открыл было рот, чтобы начать говорить, но не мог произнести ни слова и только судорожно делал глотательные движения.

— На, возьми, — сказал бармен, подавая ему бокал бренди. — Это приведет тебя в чувство.

Шерман, морщась от боли, одним глотком осушил бокал.

— А теперь, — приказал Догерти, — давай выкладывай.

Шерману хотелось наброситься на него, но он не решился. Он тоже хорошо знал Догерти и потому начал свой рассказ.

— Сейчас выложу все как есть, Догерти. И это истинная правда.

— Давай-давай. Я постараюсь держать себя в руках.

Шерман говорил с трудом, но порой в его голосе звучала удовлетворенная усмешка.

— Сразу после того, как Дюмэн с ней вчера вечером поговорил, она пошла домой к Ноултону. Она была там, когда за ним приехали копы, и ей как-то удалось оттуда выбраться с фальшивыми деньгами. Потом она выбросила их в Гудзон. Ноултон сейчас в тюрьме, где ему и место.

Догерти и Дюмэн безмолвно и с удивлением на него смотрели.

— Вот такой невинной оказалась мисс Уильямс, — с ухмылкой продолжил Шерман. — И все по вашей вине. Вы меня не послушали. А теперь…

Перехватив взгляд Догерти, он замолчал. В голосе бывшего боксера прозвучала угроза:

— Кто навел их на Ноултона?

— Откуда я знаю? — Шерман попытался сделать вид, что он тут ни при чем.

— Может, ты не знаешь, — мрачно промолвил Догерти, — зато я знаю. Гадина ты, Шерман. Противно к тебе прикасаться. Ты слишком грязный. Но мне надо кое о чем тебя спросить — смотри сюда! Нет — мне в глаза! Сейчас мы поговорим прямо. Кто накапал на Ноултона?

Ответ был тихим, но отчетливым:

— Я.

— Ты сказал, что он в тюрьме?

— Да.

— В чем его обвиняют?

— В распространении фальшивых денег.

— А где мисс Уильямс?

— Откуда я знаю?

— Отвечай! — Догерти шагнул к нему. — Ты все знаешь, гадина. Где она?

— Дома.

— Кто арестовал Ноултона?

— Детектив Баррет, из сыскной службы.

— Он знает что-нибудь о мисс Уильямс?

Шерман открыл рот, потом снова его закрыл и ничего не сказал.

— Отвечай! — Голос Догерти дрожал, и он с трудом себя сдерживал. — И смотри на меня! Не пытайся врать!

Выхода не было.

— Он… он знает о ней все, — промямлил Шерман.

Потом, увидев по выражению лица Догерти, что он уже не может сдерживать ярости, отскочил в сторону, юркнул к дверям, выбежал в вестибюль и как сумасшедший выскочил на улицу.

Догерти хотел броситься за ним в погоню, но подумал и остановился. Он повернулся к Дюмэну и коротко бросил:

— Ладно, пошли домой спать. Завтра утром нам будет чем заняться.

Глава 14

Следующим утром

Миссис Аманда Берри остановилась на лестничной площадке и с любопытством посмотрела на закрытую дверь справа.

«Забавно, — сказала она себе. — Я не видела, как она выходила, а уже полдесятого. Не заболела бы…»

Она поколебалась, снова взглянула на дверь и уже поднялась на несколько ступенек, но вдруг повернулась, спустилась на площадку и резко постучала в дверь, которая вызвала ее любопытство.

Миссис Берри была удивительным созданием — человеком, каких мало. Она была владелицей жилого дома на Сто четвертой улице в Нью-Йорке и испытывала интерес ко всем своим жильцам. Не то чтобы она была излишне любопытной или, грубо говоря, любила совать нос в чужие дела, просто у нее за всех болело сердце. Ее жильцы не только ею не возмущались, но даже немного ревновали к обитательнице одной из квартир, которой миссис Берри оказывала предпочтение, — к Лиле Уильямс.

Не получив никакого ответа, миссис Берри постучала снова. После продолжительной паузы послышалось:

— Войдите.

Она вошла.

Лиля сидела в кресле у окна. Ее шляпка и пальто лежали на другом кресле у двери. Кровать была заправлена, словно на нее не ложились.

— Ну, в чем дело? — ласково пропела миссис Берри, пересекая комнату. — Готова поставить доллар, опять голова болит. А если нет — в чем тогда дело? На работу ты не собираешься, это ясно. Ты просто ждешь…

— О, пожалуйста, миссис Берри, — силясь улыбнуться, прервала ее Лиля и поднялась на ноги. — Не беспокойтесь обо мне. Я… я хочу побыть одна. Правда.

Ее лицо было смертельно бледным, глаза и щеки запали. Она стояла, держась одной рукой за спинку кресла, и тряслась с головы до ног. Миссис Берри смотрела на нее с негодованием.

— Она хочет побыть одна! Посмотрите на нее! Она только что встала с кровати? Да вы посмотрите на эту кровать — ты же вовсе не ложилась! Я знаю, что ты пришла поздно, потому что все слышала. Так ты вовсе не больна. Значит, у тебя неприятности.

Она пристально посмотрела на Лилю, чтобы подтвердить свой диагноз, и кивнула. Она все поняла и знала, какая в таких случаях требуется помощь.

Миссис Берри была женщиной внушительной комплекции. Она подошла к Лиле, подхватила ее на руки, словно ребенка, и села с ней в кресло.

Потом она укоризненно сказала:

— Ты как маленькая девочка. Если будешь так переживать, то просто умрешь. Разве ты не знаешь, что в таких случаях хорошо пустить слезу? Давай поплачь хорошенько, и немедленно.

Лиля оставалась неподвижной и молчала. Миссис Берри еще крепче ее обняла и продолжила:

— Знаешь, если у тебя действительно неприятности, я тебе помогу. Конечно, я не смогу заменить тебе мать, но сделаю все, что в моих силах. Посмотри на меня, дорогуша! В чем дело? Расскажи мне. Расскажи мне все. Сейчас я твоя мама. Ну, вытяни свои ручки и обними меня за шею — вот так. А теперь скажи-ка мне, в чем дело, дорогая моя?

Миссис Берри почувствовала, как хрупкое тельце затрепетало, что-то горячее и влажное упало на ее руку со щеки Лили, но она сделала вид, что не заметила этого, и продолжила:

— Не бойся и расскажи мне все, что бы это ни было, потому что я могу вынести все. Боже! Я через все это прошла. Конечно, всему виной мужчина — так всегда бывает. Точно! Это так. Дорогая, разве ты никогда со мной…

Лиля продолжала плакать, она тяжело вздыхала, и ее трясло, рыдания, казалось, исходили из самого ее сердца. Миссис Берри обнимала ее, гладила и успокаивала, но ничего не помогало. Тогда она поднялась и положила Лилю, всю в слезах, на кровать.

— Лежи здесь! Поплачь, поплачь, так будет лучше всего. Ты слишком долго сдерживалась. Боже! Ты всю ночь об этом думала!

Она прошлась по комнате, повесила пальто и шляпку Лили в шкаф, раздвинула шторы и расставила поудобнее кресла. Потом она направилась к выходу и хотела что-то сказать, но, подумав, тихонько вышла, закрыв за собой дверь.

Лиля оставалась в кровати долго, пока буря в ее душе постепенно не утихла. Девушка полежала еще немного, только иногда всхлипывая и тяжело вздыхая. Потом она поднялась, ополоснула лицо холодной водой и причесалась. Когда через минуту вошла миссис Берри, она дрожащими пальцами надевала шляпку.

— Куда это ты собралась? — спросила миссис Берри, останавливаясь в дверях.

— Пойду на работу.

— Пойдешь на работу? — фыркнула миссис Берри. — Будто я ничего не понимаю! Снимай эту свою шляпку, садись в кресло или, лучше, ложись в кровать.

— Но я должна! — запротестовала Лиля. — Миссис Берри, я сейчас чувствую себя хорошо, правда хорошо.

— Отлично, если так. Я и не говорю, что тебе плохо. Но на работу ты не пойдешь.

Она сказала это тоном, который был хорошо знаком мистеру Берри. В таких случаях он был не в силах оказывать сопротивление, и у Лили это тоже не получилось. Такой тон предвещал непримиримую борьбу, и девушка, сама не зная как, оказалась в кресле у окна, а перед ней появился поднос с завтраком, который принесла миссис Берри.

В течение утра эта добрейшая женщина приходила еще несколько раз. Она забрала поднос, потом принесла утренние газеты и, наконец, захотела «немного прибрать в комнате». В шестой раз она стремительно переступила порог и объявила, что Лилю хочет видеть какой-то джентльмен.

— Кто это? — встрепенулась Лиля.

— Он не называет себя. Высокий, спортивного сложения, довольно симпатичный.

Лиля немного поколебалась и попросила миссис Берри привести его. Домовладелица одобрительно хмыкнула и вышла.

Минуту спустя в комнату шагнул Билли Шерман.

От удивления и гнева Лиля непроизвольно вскочила и крикнула:

— Вы!

Шерман кивнул, положил шляпу и перчатки на столик рядом с дверью и подошел к девушке.

— Да, — спокойно сказал он. — Я. Разве ты не хочешь меня видеть?

Лиля была не в силах произнести ни слова и только показывала дрожащим пальчиком на дверь. Тогда он продолжил:

— Ладно, зато я рад тебя видеть. Нет, я не уйду.

А когда ты услышишь то, что я хочу тебе сказать, сама не захочешь, чтобы я уходил. Я долго с тобой играл, и настало нам время понять друг друга. Садись.

Лиля вся дрожала от негодования и страха. Она помнила рассказ Ноултона: именно этот человек стал причиной всех их страданий. До этого Шерман никогда не был ей неприятен, но теперь она отодвигалась от него, словно от змеи.

Она сделала над собой усилие, чтобы взглянуть на него.

— Мистер Шерман, если бы я знала, что это вы меня спрашиваете, я бы никогда не позволила вам войти. Уходите немедленно, или я позову миссис Берри.

— Так ты бы не позволила мне войти? — усмехнулся Шерман. — Ну, ты бы об этом пожалела. Знаешь где бы ты сейчас была, если бы не я? Ты была бы в тюрьме. Это твое плавание через Гудзон вчера вечером было немного неосторожным поступком.

Лиля вскрикнула от удивления и ужаса, а он в ответ саркастически улыбнулся и продолжил как ни в чем не бывало:

— Ты вряд ли до этого момента считала меня своим другом, но, может, сейчас изменишь свое мнение. Разве я не мог сдать тебя детективам прошлым вечером?