— Я люблю тебя, — шепнула Лиля. И — о, как прекрасен был в этот момент изгиб ее губ, и блеск ее глаз, и тепло обвивших его шею рук!

Ноултон целовал ее волосы, говоря:

— Посмотри на меня! Моя маленькая девочка… — Он поднял ее на руки и отнес в кресло, потом встал перед ней на колени, без устали повторяя: — Моя маленькая девочка! — Он был словно пьяный.

Глаза Лили увлажнились от счастья. Она теребила его волосы и с восторгом и смущением произносила его имя и заставляла его сказать ей, как долго он ее любит.

— Всегда, я всегда тебя любил! — воскликнул он и, наконец, был за это вознагражден.

Они замолчали, глядя друг другу в глаза. Потом Лиля вздохнула и показала на чемодан.

— А теперь… что с этим делать?

Ноултон резко повернулся и пришел в себя. Он поднялся на ноги:

— Боже мой! Я совсем забыл! Это… сумасшествие!

О! Ты не знаешь — а я такой трус!

Лиля сказала просто:

— Мне все известно.

Ноултон уставился на нее.

— Мистер Дюмэн рассказал мне, почему ты собираешься уехать, — продолжила она. — Ты думал, что я не знаю? А я… я ждала, что ты сам мне все расскажешь… — Она замолчала, покраснев.

Ноултон издал стон отчаяния и, сделав над собой усилие, произнес слова, которые шокировали его самого:

— Я — фальшивомонетчик.

— Мне это известно, — улыбнулась Лиля.

Ноултон все еще то ли не мог в это поверить, то ли не мог это принять. Он конвульсивно сжимал и разжимал руки, а его глаза сузились от боли. Он снова заставил себя заговорить, и каждое слово давалось ему с трудом.

— Но… ты не понимаешь. Я — преступник. Я спасаюсь бегством.

Лиля при этих его словах непроизвольно поежилась, но на ее лице по-прежнему была улыбка, и она сказала:

— Я люблю тебя.

Ноултон схватился за голову:

— Но, Лиля, ты всего не знаешь! С самого первого дня, когда я тебя увидел, я был с тобой честен. Одному Господу известно, как я стремился все уладить. А ты унижала меня, ничего не спрашивая! Ты думаешь, у меня нет этому никаких объяснений? Ты меня даже не спрашиваешь — почему!

— Я думала, что в любви нет никаких «почему», — промолвила Лиля.

— Но есть в других вопросах. — Ноултон пододвинулся поближе к ней и заговорил неторопливо и серьезно: — Ты помнишь, как я прошлым вечером пообещал кое-что сказать тебе сегодня? Так вот — я хотел предложить тебе выйти за меня замуж. Я отдал бы тебе руку и сердце, оставив тайну своего прошлого за семью замками. Но теперь, раз ты знаешь часть моей тайны, тебе следует узнать и все остальное.

— Нет! — воскликнула Лиля. — Не надо. Я хочу знать о будущем, но не о прошлом. Какое это сейчас имеет значение?

Но Ноултон продолжал настаивать:

— Нет, я должен все рассказать. Я хочу, чтобы ты это знала. Это не значит, что я ищу извинений, — их просто не может быть. Но ты должна знать о моей слабости и глупости. И если после этого ты сможешь мне доверять… — Он поднялся и принялся нервно ходить по комнате. — Во-первых, мое имя не Ноултон. Я — Джон Нортон. Мой отец — богатейший человек в городе под названием Уортон, в Огайо. Я — его единственный сын. Моя мать умерла десять лет назад. Отец сколотил капитал производством товаров и каждый свой цент действительно заработал. Всю свою жизнь он вкалывал как каторжный. Помню, когда я был совсем маленьким, он возвращался домой очень поздно и полностью измочаленный. Он заходил в мою комнату и целовал меня перед сном. На упреки моей матери он всегда отвечал: «Это ради него». Он хотел, чтобы я стал джентльменом — в лучшем смысле этого слова. И я старался изо всех сил. Вовсе не был лентяем. Старательно учился в колледже, и так же отличался на занятиях в классе, как и в спортивном зале. Получив диплом, я два года путешествовал по свету и вернулся в Уортон двадцатичетырехлетним мальчишкой с немного преувеличенным мнением о своих достижениях и достоинствах и множеством разных теорий и идей.

Лиля, слушая, подалась вперед, губы ее полураскрылись, а глаза поблескивали. Ноултон перестал мерить комнату шагами и остановился перед девушкой.

— Но мой отец был, без всяких преувеличений, дураком. Его самым страстным желанием было, чтобы его богатство приумножалось и сберегалось моими усилиями так же, как и его трудами, и он не хотел, чтобы я бездельничал. Ему очень хотелось, чтобы я получил какую-нибудь профессию, а так как ни юриспруденция, ни медицина меня не привлекали, он оставил это на мое усмотрение. Я выбрал банковское дело, и он пришел в восторг, заявил, что ничего лучше нельзя было и придумать. Он был одним из совладельцев Уортонского национального банка, и однажды я стал его сотрудником. Через шесть месяцев меня перевели на должность кассира, а в конце первого года работы я был уже вице-президентом. Конечно, особой похвалы за свои успехи я не заслуживал, потому что работа мне нравилась и все давалось легко. Но отец был очень доволен и, заявив, что хочет быть до конца уверенным в моем безоблачном будущем, начал настаивать на одной вещи, которая через несколько месяцев стала для нас яблоком раздора.

— Он захотел, чтобы ты на ком-то женился, — прервала его Лиля.

Ноултон посмотрел на нее с удивлением:

— Откуда ты узнала?..

— Я не знала, — улыбнулась Лиля. — Просто почувствовала. Теперь ты понимаешь, что не можешь ничего от меня скрыть. Кто… кто она?

Когда Ноултон продолжил, на его лице все еще было написано удивление.

— Мисс Шерман. Она была дочерью старого друга моего отца, и наши родители уже давно решили, что нам следует по достижении соответствующего возраста пожениться. Но хотя я ничего особенного против нее не имел, она меня совсем не привлекала, и я не был ее горячим поклонником. Мой отец частенько пытался меня убедить, что я недостаточно ценю ее обаяние.

— Как она выглядела? — требовательным тоном спросила Лиля.

— О, как все девушки! У нее были волосы, глаза…

— Как у меня?

— В мире нет никого, похожего на тебя, — заявил Ноултон, но, как только Лиля начала подниматься, запротестовал: — Нет, пожалуйста, позволь мне закончить.

Когда меня выбрали вице-президентом банка, отец стал настаивать, чтобы я немедленно женился. Я возражал.

Мы долго и горячо спорили, и наконец я совсем отказался жениться на мисс Шерман. Естественно, отец был сильно разочарован и разозлен, но, если бы не мисс Шерман, все бы вскорости улеглось и забылось. Она неожиданно заупрямилась и объявила, что я связан соглашением с ее отцом, который умер несколько лет назад.

Вдобавок ко всему примерно в это время объявился ее братец. Ему за три года до этого пришлось уехать из Уортона в связи с некоторыми юношескими грешками, и у него была весьма неважная репутация. Он уехал на восток — говорят, что в Нью-Йорк, — и о нем ничего не слышно было до того самого времени, о котором я рассказываю. Он немедленно начал грозить мне всеми карами господними, если я не женюсь на мисс Шерман. Не знаю, делалось ли это по настоянию или с одобрения его сестры. Я в этом сомневаюсь, потому что сама она была не способна на такое унижение. Шерман действовал как змея. Я его никогда не видел, но он засыпал меня письмами и телеграммами, пока я не решил либо устроить ему публичную выволочку, либо искать спасения в суде.

Лиля резко прервала его:

— Этот человек — мистер Шерман, ее брат, — не он ли…

— Мистер Шерман из Странных Рыцарей? Думаю, да. Действительно, я почти в этом уверен, хотя, как я уже говорил, никогда не видел его в Уортоне. Но он сразу меня узнал, как только я появился в «Ламартине», так что сомнений почти нет.

Лиля слушала его затаив дыхание.

— Так продолжалось два или три месяца. Отец безоговорочно перешел на мою сторону. Мисс Шерман готовилась подать иск в связи с нарушением обязательства, а ее братец вел себя настолько предосудительно, насколько это вообще возможно. Он распространял обо мне по городу сплетни и делал все, что только могло подсказать ему воспаленное воображение. Однажды вечером — а я никогда не забуду ту среду — я работал в банке один. До того я два или три дня отсутствовал, и за это время накопилось много дел. К тому же в тот проклятый день мы получили крупную сумму денег с востока, и я должен был их пересчитать и поместить в хранилище. Я уже почти закончил этим заниматься, но еще не закрыл хранилище — было около одиннадцати часов, — когда услышал, что кто-то барабанит во входную дверь. Я спросил, кто это, и женский голос, к моему удивлению, произнес: «Альма Шерман». Не зная, что еще можно сделать, я отодвинул тяжелые стальные засовы, и она вошла. Не успел я хоть что-то сказать или помешать ей, как она схватила меня за руку и потащила в ближайшую комнату. «Подожди, — сказал я. — Надо запереть входную дверь».

Но она не дала мне двинуться с места. Она была как безумная, прижималась ко мне и умоляла — ну, я не могу пересказать, что она говорила. Правда, все это запечатлелось в моей памяти как сплошной кошмар — ужасный и путаный. Не знаю, о чем я тогда думал, но только не о том, чтобы вернуться и закрыть дверь, потому что мисс Шерман буквально сбила меня с ног.

Постепенно она немного успокоилась, но все еще не могла объяснить мне, зачем пришла, да и вообще не могла нормально говорить. Мне на самом деле начало казаться, что она не в своем уме, как вдруг она бросилась к двери и исчезла так же таинственно, как и появилась. Я стал смотреть в окно, но ночь была такой темной, что ничего не было видно. Думаю, она пробыла со мной около двадцати минут.

Я был удивлен и рассержен, однако, конечно, закончил свою работу, закрыл хранилище и наружную дверь и ушел домой.

На следующее утро ко мне с выражением ужаса на лице прибежал кассир и объявил, что из хранилища исчезли двадцать тысяч долларов.

Лиля непроизвольно вскрикнула, и Ноултон ответил на вопрос, который застыл в ее глазах:

— Нет, не думаю, что Альма Шерман сделала что-то умышленно. А вот ее братец сделал, и она стала невольной соучастницей. Не знаю. Тогда я думал, что кто-то проскочил в открытую дверь и воспользовался случайной возможностью к своей выгоде.

Нет необходимости в деталях рассказывать тебе о том, что было дальше. Я как можно быстрее перейду к самому концу. Конечно, все в банке были в смятении и терялись в догадках, а новость быстро распространялась по городу. Сначала меня не подозревали, у меня была очень хорошая репутация. Но в конце концов произошло неизбежное. Я оставался в банке один, я сам запирал хранилище после того, как оно было проверено кассиром, и не было никаких намеков на то, что к дверям еще кто-либо прикасался. Я ничего не рассказал о визите Альмы Шерман; я не знал, как это можно подать, и считал лучшим выходом для себя вообще не упоминать ее имя. И даже тогда я не знал, что меня подозревают. Позже я обнаружил, что за мной следили детективы. Через неделю после того грабежа десять тысяч похищенных долларов были найдены в шкафу моей комнаты в доме отца.

Лиля вскрикнула от изумления и вскочила, но Ноултон, не обращая на нее внимания, продолжил:

— Конечно, их подбросили. Нет смысла рассказывать об ужасной сцене с моим отцом — о его горе и злости, о моих уверениях в невиновности. Я был прижат к стене неопровержимыми, хотя и сфабрикованными уликами.

И когда уже было совсем поздно что-либо предпринимать, я рассказал о визите Альмы Шерман, будучи уверенным, что всю кашу заварил ее братец. Но меня только высмеяли. Спросили, почему я не упомянул об этом раньше, и напомнили мне, что, согласно моему заявлению, со мной в банке в ночь ограбления никого не было.

Я требовал найти Уильяма Шермана. Его сестра сказала, что он вернулся в Нью-Йорк, и заявила, что мои утверждения о ее приходе в банк — ложь!

Мой отец возместил недостачу, устроил так, чтобы меня не привлекали к ответственности, а потом отказался от меня и выгнал из дома.

Когда Ноултон это говорил, голос его впервые дрогнул. Он помолчал, потом с видимым усилием взял себя в руки и закончил:

— Я остался там, в Уортоне, и некоторое время пытался доказать свою невиновность или, если это окажется невозможным, опровергнуть обвинения. Но все в городе были против меня.

Я был молод, по глупости и самонадеянности, неведомо для себя, заимел кучу врагов, и они не знали жалости. Это было невыносимо, ужасно! Я держался сколько мог, а потом уехал в Нью-Йорк — озлобленный, циничный, без гроша в кармане.

Здесь у меня было несколько друзей, но как только я рассказал им о своих бедах — а я ничего не скрывал, — они тут же обо мне забыли. Получить работу по моей профессии — в банке, — конечно, было невозможно.

Про меня сразу бы навели справки. Через неделю я уже был совсем готов броситься в воды Гудзона, когда случайно встретил Рыжего Тима.

Не важно, кто он такой. Таких, как он, тысячи. Они есть везде. Мы поговорили часик и встретились на следующий день. Я все еще был хорошо одет, и у меня был представительный вид. На третьей встрече он вручил мне пачку фальшивых десятидолларовых купюр.

Остальное ты знаешь. Не хочу, чтобы ты думала, будто всему причиной — моя слабость. Нет, не слабость, а горечь и отчаяние, столь сильное, что я повторял про себя: «У меня есть имя, и я еще сыграю свою игру». Думаю, что я был немного не в себе, никто никогда не чувствовал большего ужаса, чем я в то время.

Встретив в «Ламартине» Шермана, я начал думать, как ему отомстить и восстановить свое доброе имя. Но что я мог поделать? У меня не было друзей, не было никаких доказательств и не было никакой надежды их получить. Возможно, однажды…

Я занимался распространением фальшивых денег в течение месяца и тут встретил тебя. Невозможно описать те чувства, которые я испытывал в течение следующих двух месяцев. Когда бы я ни взглянул на тебя — сразу чувствовал невыразимое презрение к самому себе.

И я с горечью вспоминал о том, что когда-то мечтал прожить жизнь достойно и с пользой.

А потом… Ты помнишь, как мы впервые поужинали вместе? И тот спектакль? После этого я стал еще сильнее себя презирать. Мне казалось, что я не имею права говорить с тобой, дышать одним воздухом. Но, ты знаешь, я не мог без тебя.

В течение следующего месяца я колебался, не мог ничего решить, пока не занял должность, которая, по крайней мере, была вполне уважаемой, хотя тебе едва ли так казалось. Ты не представляешь, как я был счастлив и как старался, чтобы заслужить право быть с тобой и сказать тебе о своей любви! Я действительно этим горжусь!

И еще одно… Мой рассказ подходит к концу. Я встречался с Рыжим Тимом раз в месяц. Я сам так решил — что видеться чаще нам нет необходимости. В последний раз я видел его вчера вечером и сказал, что больше не буду иметь с ним дел.

Но есть и еще кое-что. — Ноултон показал на лежавший на чемодане завернутый в коричневую бумагу предмет. — Вот это — я оставил. Надо было давно его уничтожить. Я решил сделать это сегодня вечером.

Лиля с любопытством посмотрела на сверток:

— Он… Сколько там?

— Около десяти тысяч долларов.

Она поднялась, подошла к Ноултону и положила ладонь на его руку.

— Уничтожь их сейчас же — немедленно, — испуганно прошептала она.

Ноултон возразил:

— Но здесь это невозможно сделать. Лучше всего их пока спрятать и потом утопить в реке. Не бойся! Но ты еще не сказала мне того, что я хочу узнать.

Лиля вопросительно на него посмотрела, и он продолжил:

— Я рассказал тебе мою историю. А теперь?

Сначала Лиля не поняла, потом ее глаза посветлели, она встала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Она кивнула и прижалась лбом к его плечу.

— Моя дорогая Лиля! Я… правда не могу в это поверить!

— Ну, не обманывай, — засмеялась она, — ты все время это знал.

— Нет. Я надеялся и боялся. Но я бы никогда не смог жить без тебя!

— И однако, — Лиля бросила на него быстрый взгляд, — ты собирался уезжать.

Ноултон заявил, что она слишком к нему строга, девушка это сразу признала и попросила его прощения поцелуем. Они надолго замолчали. Наконец Ноултон глубоко вздохнул и заговорил о будущем.

Он начал говорить, что ему надо куда-нибудь — куда угодно — уехать и все подготовить для приезда Лили.

Наконец она его прервала:

— Нет, нет! Я поеду с тобой. Почему ты поедешь один? Разве вдвоем мы не будем сильнее? Ты думаешь, я тебе помешаю? Тогда ты плохо меня знаешь.

Он попытался с ней спорить, но она не слушала.

Он попытался оправдываться: мол, будет много трудностей, которые он не может с ней разделить, и ему надо восстановить уважение к самому себе. Он был сокрушен, а теперь должен подняться на ноги, сейчас у него нет ни цента.

Лиля ответила:

— Зато у меня есть небольшие сбережения. Хватит до тех пор, пока ты…

— Боже мой! — оскорбился он. — И ты думаешь, что я… Нет, ты меня не знаешь! Разве ты не понимаешь? Если хочешь, назови это гордостью, и, если хочешь знать, я имею на это право. Есть такие вещи, которые я должен делать сам. Ты думаешь, признание, которое я только что сделал, далось мне легко? Если бы ты только знала!

Лиля промурлыкала:

— Я не хочу причинять тебе боль, но я хочу быть счастливой, а если ты меня покинешь, это будет невозможно.

— Дорогая моя, любимая, разве я этого не знаю? — Ноултон изо всех сил старался говорить спокойно. — Без тебя каждая минута будет казаться мне годом. Поэтому я буду работать как вол, чтобы как можно скорее позвать тебя к себе. И тогда…

— И тогда… — повторила Лиля.

— И тогда я буду счастливейшим человеком на земле — счастливее, чем я это заслужил. И как только я добуду…

В этот момент раздалась пронзительная трель звонка у входной двери.

Лиля огляделась, вздрогнула, а Ноултон тревожно обернулся, но тут же взял себя в руки и спокойно заверил девушку:

— Ничего. Я заказал такси, которое должно отвезти меня на вокзал.

Он подошел к окну и выглянул наружу.

— Да, — сказал он, возвратясь, — внизу стоит машина. У входа. И хорошо, потому что подошло время ужина. Не поехать ли нам…

Его прервал резкий стук в дверь на лестничной клетке.

Ноултон подумал, что это водитель такси, и удивился, как это он добрался до этой двери.

Он резко спросил:

— Кто там?

Ответа не последовало, но после небольшой паузы стук повторился.

— Кто это? — рассерженно повторил он.

Снова последовала короткая пауза, во время которой Ноултону показалось, что он слышит в коридоре шепот, потом послышался властный голос:

— Именем закона, откройте!