Глава 3

Тайные пружины

На следующее утро Ноултон был посвящен в Странные Рыцари.

Догерти дал ему наставления:

— Требования — пара крепких бицепсов и безграничное уважение к мисс Уильямс. Членские взносы — две дюжины роз каждую неделю. Свежий букет рано утром. Твоим днем будет суббота.

Дюмэн переживал больше всех. Это он привел Ноултона в «Ламартин», хотя ничего о нем не знал — просто они случайно познакомились в одном бродвейском кафе. Будучи хиромантом и ясновидящим, он положился на Провидение в надежде, что поступает правильно.

С этого дня Ноултон занял свое место. У него был круг обязанностей, и он их исполнял. Несмотря на прекрасное образование и родовитость, он хорошо вписался в компанию и скоро завоевал репутацию хорошего парня. Он всегда был при деньгах и охотно швырял их на ветер.

Стычка с Шерманом не имела никаких последствий.

Через пару дней они встретились в бильярдной.

Играли Дюмэн и Ноултон.

— Возьмешь кий, Шерман? — спросил Дюмэн.

— Если у Ноултона нет возражений, — бросил Шерман.

— У меня нет, — рассмеялся Ноултон. — В бильярде ты блефовать не сможешь. Надо или бить, или пропускать ход.

Двусмысленность этого замечания не осталась незамеченной Шерманом.

Никто не знал, чем занимается Ноултон и есть ли у него какие-то дела. Он торчал в «Ламартине» с утра до вечера и охотно принимал все предложения поразвлечься.

У него была одна привычка, вызывавшая жгучий интерес. Два или три раза в неделю он подходил к столику Лили и посылал телеграмму, всегда по одному и тому же адресу.

С улыбкой вспоминая день их первого знакомства, он всегда рассчитывался десятидолларовыми банкнотами. Всякий раз возникали проблемы со сдачей, и они вместе над этим посмеивались. Лилю очень интересовали эти таинственные телеграммы, как и все, что его касалось, но она терялась в догадках.

Ей хотелось понять, чем он так притягивает, почему ее одолевает какая-то истома, когда она смотрит в его лицо или слышит его голос. Ее невинность была и неопытностью, она совсем не знала жизни, и порой это ей мешало. Часто она давала волю воображению и в итоге оказывалась жертвой своих иллюзий.

Именно так получилось с букетами роз.

Прежде всего, ни одной женщине не понравится получать цветы неизвестно от кого. Поэтому при первом же появлении вазы с розами на ее столе Лиля постаралась выяснить, откуда они взялись.

Не будем слишком строгими к несчастному мальчику-посыльному. Он и правда обещал Догерти хранить тайну. Но если вы начнете обвинять его в предательстве, значит, вы ничего не знаете о том, какой силой обладает обаятельная улыбка Лили. Это из нее самой, из этого сфинкса, ничего невозможно вытянуть. Но она узнала, что розы ей дарят Странные Рыцари, каждый по очереди.

Как-то утром, примерно через неделю после первого появления Ноултона, она решила, что знает слишком мало. Такова уж сила любви! Раньше Лиля всегда была самым открытым и непосредственным существом на земле. Но какой хитрой она стала теперь!

— Джимми, — обратилась она к мальчику-посыльному, — вчера розы были самого прекрасного оттенка, который мне только приходилось видеть. Ты знаешь, кто их принес?

— Сегодня что — суббота?

— Да. А вчера была пятница.

— Тогда это был мистер Дрискол.

— О! — Лиля замялась. — А… а кто приносил их в четверг?

— Мистер Дюмэн, француз.

— А в среду?

Джимми ничего не ответил и посмотрел на девушку испытующе.

— День мистера Ноултона — суббота, — наконец сказал он. — То есть сегодня.

Лиля зарделась.

— Джимми! — воскликнула она.

— О, перестань! Думаешь, я ничего не вижу? Мальчики и женщины замечают все-все.

Лиза промолчала. Однако вечером взяла букет домой.

А то, что она с ним делала дома, останется моей тайной.

В отличие от Джимми я умею хранить секреты.

В течение следующего месяца не приключилось ничего примечательного.

Дюмэн так наловчился играть в бильярд, что грозился принять участие в турнире. Дженнингс ежедневно сообщал, что вот-вот подпишет договор с Чарльзом Фроманом. Ноултон продолжал рассчитываться десятидолларовыми купюрами за телеграммы. Дрискол по поводу и без повода сыпал цитатами из классиков. Догерти и Бут с философским видом восседали в своих креслах.

После посвящения Ноултона в Рыцари сильно изменился Шерман. До того он был ни рыба ни мясо, а теперь стал уделять Лиле намного больше внимания, и это было всеми замечено. Однако они не воспринимали его как серьезного соперника.

Лиля ни о чем с ними не говорила. А иначе сказала бы нечто такое, что заставило бы их насторожиться. Но она принимала докучливые знаки внимания Шермана молча. Она не знала, как он коварен и как велика его страсть к ней, в противном случае наверняка бы испугалась, вместо того чтобы тихо его презирать, и избежала бы многих часов сожалений и тревоги.

Но Шерман умело скрывал свое истинное лицо и низкую душонку под маской рубахи-парня. И надо признать, все попались на его удочку. Но тогда что же вызвало их подозрения? Мы узнаём о присутствии ядовитой змеи только по ее предупреждающему шипению.

И Шерман, подобно змее, терпеливо ждал своего часа, изготовившись к броску.

Дюмэн первым заметил, что Лиля берет букеты домой. У французов на эти дела всегда был зоркий глаз Он за ней понаблюдал и обнаружил, что такую любовь к цветам она проявляет только по субботам.

Ревности это у Дюмэна не вызвало. Само по себе то, что Лиля отдавала предпочтение розам Ноултона, его не беспокоило. Но как Ноултон добился такого к себе отношения? Дюмэну было ясно, что парень должен был что-то сказать или сделать, чтобы привлечь к себе внимание.

Конечно, Дюмэн ошибался. Девушка отдала сердце не каким-то словам или делам мужчины, а ему самому. Никакого предательства со стороны Ноултона по отношению к Странным Рыцарям не было и в помине. И его нельзя было обвинить в том, что Купидон в тот день хорошенько наточил стрелы.

Наконец, когда Лиля четвертую субботу подряд осторожно завернула букет в газету и вышла с ним из отеля, Дюмэн больше не мог себя сдерживать и окликнул Ноултона, который в это время болтал с красоткой из табачного ларька.

Ноултон подошел к диванчику в излюбленном закутке Рыцарей.

— Надо говорить, — сказал Дюмэн.

— Валяй!

— Об этих розах.

— Розах?

— Да. Розах для мадемуазель Уильямс.

— А что такое?

Дюмэн махнул рукой в сторону стола Лили:

— Смотри. Ваза пустая.

— Ну да, — сказал Ноултон. — Я и думаю — вот забавно.

— Ошень забавно, — саркастически заметил француз. — И куда же пропадали цветы?

— Не имею представления.

— Ты хошешь сказать, что не знаешь?

— Не знаю.

Дюмэн посмотрел на него с недоверием.

— Ну тогда я тебе скажу, — наконец произнес он. — Мадемуазель Уильямс переносила их домой.

Казалось, Ноултон удивился.

— Мисс Уильямс забрала их домой? — переспросил он.

— Да.

— Ну так они же ее, что тут такого? Разве она не может делать с ними все, что хочет? Зачем меня из-за этого беспокоить?

— Затем, что она улыбается тебе так, как никому из нас, — со значением пояснил Дюмэн.

— Да? Именно мне?

— Она уносит домой только твои розы. Она делаль так уже целый месяц. А что это знашит? Это знашит, что ты предаватель… э-э… предатель. Это знашит, что ты нам делаешь нос.

— Водишь нас за нос, — автоматически поправил француза Ноултон.

— Водишь за нос. Это значит, что ты стараешься делать на мадемуазель Уильямс впешатление, и боюсь, тебе это удается.

Ноултон был задет за живое. Кровь бросилась ему в лицо, он словно лишился дара речи. Не оттого ли, что он получил доказательство интереса к нему со стороны мисс Уильямс и у него от этого сладко защемило сердце?

Вдруг он улыбнулся с облегчением, словно его осенила какая-то догадка.

— Дюмэн, — сказал он, — ты хороший парень, но тебе не все хорошо удается. Одно дело — шутки шутить, и другое — выдумывать невесть что. Я был бы без ума от счастья, если бы мисс Уильямс выделяла меня так, как ты это изображаешь. Но на самом деле все гораздо проще.

— Ну?

— Каждый вечер, — продолжил Ноултон, — розы мисс Уильямс кто-то уносит, и ими украшают вестибюль отеля. По ее просьбе, как ты знаешь. Но в воскресенье у нее выходной, и ей хочется, чтобы цветы были рядом с ней. Поэтому она берет их с собой домой. Вот в чем дело. Она понятия не имеет, кто их ей приносит.

Маленькое круглое лицо Дюмэна осветилось радостью.

— Тошно! — воскликнул он, что, как догадался Ноултон, означало «точно». — Какая я задница! Прости меня, Ноултон. Так ты ей не нравишься?

— Боюсь, что нет, — улыбнулся Ноултон, но без особого веселья.

— И ты никогда не пыталься…

— Дружище, — прервал его Ноултон, — став одним из Странных Рыцарей, я действую только как ее защитник.

Тут явился Дрискол, и их беседа прервалась. Ноултон подошел к табачному ларьку, купил сигареты, закурил одну, а остальные переложил из пачки в кожаный портсигар с серебряной отделкой. Он прошел мимо стола Лили, остановился у ряда кресел и поздоровался с Гарри Дженнингсом и Билли Шерманом.

Дженнингс обменялся с ним парой ничего не значащих фраз. Шерман в это время хранил молчание.

Потом, взглянув на часы и сославшись на дела, Ноултон вышел из отеля на Бродвей.

Не успел он скрыться из виду, как Шерман вскочил, выбежал через боковую дверь и пристроился за ним в двадцати шагах.

На Бродвее было многолюдно, и Шерману пришлось уменьшить дистанцию, чтобы не потерять своего визави.

Ноултон шагал широко и свободно, не оглядываясь, походкой человека, которому нечего стыдиться и бояться.

Ему то и дело приходилось делать зигзаги в толпе, а Шерман в эти моменты старался укрыться за чьей-нибудь спиной.

На Мэдисон-сквер Ноултон резко остановился и стал смотреть налево-направо. Принимая во внимание густой поток машин, это было вполне естественно. Шерман тут же нырнул за стоявшее у тротуара такси, будучи уверенным, что остался незамеченным. Выбрав подходящий момент, Ноултон пересек площадь и продолжил идти по Бродвею.

На Двадцать восьмой улице он вдруг замедлил шаг, повернулся и исчез за вращающейся дверью кафе.

Шерман приблизился и остановился как вкопанный.

«Если бы я только решился войти! — думал он. — Можно поставить на кон десять долларов, что я бы узнал, с кем он там встречается. И все бы стало ясно. Но в любом случае они могут выйти вместе».

Он нырнул в ближайшую подворотню и стал ждать.

Ноултон вышел через несколько минут. Один. У Шермана перехватило дыхание, он хотел было вернуться, но махнул рукой и решил продолжить слежку, пока не выяснится что-то определенное.

Миновав Тридцатую улицу, Ноултон повернул на запад. Задача преследователя осложнилась. Прохожих здесь, в отличие от Бродвея, было меньше, и он рисковал быть в любой момент обнаруженным. Ноултон дважды останавливался, и Шерман прятался в ближайших дверных проемах.

У Шестой авеню он проходил мимо припаркованного такси. Оно было пустым. Осененный внезапной идеей, Шерман распахнул дверцу и залез на заднее сиденье, подумав, что так риск быть разоблаченным уменьшится. Он показал водителю на Ноултона и попросил следовать за ним.

Таксист усмехнулся, резко развернул машину и поехал вдоль Тридцатой улицы.

Они пересекли Седьмую и Восьмую авеню, проехали мимо ряда респектабельных пятиэтажных жилых домов с отделанными коваными решетками подъездами. Вдали под зимним солнцем поблескивал Гудзон, сзади доносилось громыхание поездов надземки и несмолкающий шум большого города.

Ноултон быстро шагал вперед, пересек Девятую авеню. Такси медленно следовало за ним. Вдруг он повернул ко входу в один из жилых домов. Когда машина подъехала, он уже скрылся в парадном.

Шерман велел водителю остановиться напротив входа, а на его лице появилось выражение досады и разочарования.

«Ну, — подумалось ему, — я был уверен, что насадил его на крючок. А Ноултон просто пришел домой подремать».

— Привет, Шерман! — прозвучал голос откуда-то сверху.

Шерман, встрепенувшись, приоткрыл дверцу машины и посмотрел вверх. Ноултон с усмешкой глядел на него из окна второго этажа.

— Ты не поднимешься ко мне на чашечку чаю? — крикнул он.

Лицо Шермана побагровело от ярости.

— Нет, благодарю вас, мистер Джон Нортон, — отозвался он. Потом повернулся и велел водителю возвращаться. Он был повергнут в смятение и кипел от злости.

Шерман тоже заметил, что Л или отдает предпочтение Ноултону. В отличие от Дюмэна он сразу все понял, потому что был влюблен и, следовательно, обладал орлиной зоркостью. Ему было ясно, что соперничать с Ноултоном бесполезно, потому что на его стороне очевидные преимущества, но надеялся добиться своего, заставив соперника убраться восвояси.

Ему казалось, что он знает, как это сделать. Сначала он попытался блефануть, но Ноултон принял вызов, и он потерпел неудачу. Тогда он стал разными способами проверять свои подозрения, но ему не сразу удалось найти что-то стоящее.

Он связался со своими приятелями в Уортоне. Полученные сведения придали ему бодрости: основания для подозрений были, хоть и не слишком определенные. Требовались доказательства.

Тогда он стал тайком следить за Ноултоном, и, казалось, ему вот-вот улыбнется удача. Но ухватиться за ниточку никак не удавалось. В конце концов он почти потерял надежду и пришел к выводу, что все его попытки тщетны.

Шерман был полон досады и разочарования, близок к отчаянию, но, когда видел личико Лили, в нем вновь вспыхивало желание и появлялись силы к борьбе.

На этот раз, вернувшись в «Ламартин», он решил применить новую тактику. Он привлечет на свою сторону Странных Рыцарей, не раскрывая перед ними всех своих карт.

«В любом случае это шайка болванов, — рассуждал Шерман. — А малыша француза я смогу обвести вокруг пальца».

Решив так, он зашел в «Ламартин» и отозвал Дюмэна в сторонку.

— Хочу поговорить с тобой о Ноултоне.

— Что поговорить? — резко спросил Дюмэн.

— Я кое-что обнаружил, и, думаю, тебе это будет интересно, — кое-что не в его пользу.

Дюмэн насторожился и многозначительно промолвил:

— Ноультон мой друг. Так что поумерь пыл, Шерман.

— Если это все, что ты можешь сказать, я лучше помолчу, — пожал плечами Шерман. Только я считал тебя другом мисс Уильямс.

Дюмэн окинул его быстрым взглядом.

— Так и есть, — заявил он. — Но какой тут связь?

— Только такая: тот, кто считает себя другом мисс Уильямс, не может быть другом Джона Ноултона.

— Пошему это?

— Потому что… э-э… я не думаю, что он собирается на ней жениться.

— Mon Dieu! — У Дюмэна перехватило дыхание. — Неужели он посмель…

— Нет. Пока нет. Но обязательно посмеет. Она уже выказывает ему расположение. Ты заметил, что она делает с его розами? А знаешь, как она провожает его глазами, когда он идет по вестибюлю?

— Ну?

— Ну, ты понимаешь, что это означает. Это означает, что Ноултон может делать с ней все, что хочет. Если не сейчас, то в ближайшем будущем. И он ее погубит.

Ты знаешь что-нибудь о нем? Ну так слушай. Его настоящее имя — Нортон. Год назад он работал кассиром в банке небольшого городка в Огайо. Однажды утром обнаружилось, что в банке совершено ограбление — взорван сейф. Доказать вину Ноултона не удалось, но все знали, что он приложил к этому руку. Он сбежал в Нью-Йорк. Вот откуда у него деньги. Теперь ты все знаешь. Разве можно допустить, чтобы такой человек крутился около мисс Уильямс?

Француз вздохнул и философски произнес:

— Кто из нас не иметь греха?

— О, дьявол! — в отчаянии воскликнул Шерман. — Наверное, никто. Думаю, ни ты, ни я не захотели бы публиковать свои дневники. Но сейчас не в этом дело.

Короче говоря, я случайно узнал, что мисс Уильямс влюблена в Ноултона, и он не преминет этим воспользоваться. Ты понимаешь, что это означает?

Дюмэн продолжал тупо на него смотреть.

— Ну и что же мы делать? — наконец спросил он.

— То же, что мы сделали с дюжиной таких, как он.

— Но этот Ноультон не запугать.

— Нас же шестеро, — со значением сказал Шерман.

Дюмэн решительно поднялся с кресла.

— Я поговорю Догерти и Дрискол, — сказал он и, развернувшись, зашагал по вестибюлю.

Шерман проводил его взглядом.

— Идиот! — процедил он сквозь зубы. Потом обернулся и посмотрел в сторону Лили.

Увидев ее лицо, он покраснел от охватившего его желания быть с нею, а в глазах его появился хищный, как у змеи, блеск. Его переполняла мстительная радость. Затем, взяв себя в руки, он подошел к ее столу, остановился в нерешительности и, наконец, протянул руку за бланком телеграммы.

— Решили одарить меня вниманием? — улыбнулась Лиля.

— Да, — ответил Шерман. — Только не в завуалированной форме.

Щеки Лили расцвели румянцем, она сердито отвернулась, и у Шермана сердце замерло от ревности. Он положил бланк телеграммы на верхнюю крышку стола и после минутного раздумья написал:

«Мистеру Джеральду Гамильтону, президенту Национального банка, Уортон, Огайо.

Если хотите найти Джона Нортона, загляните отель «Ламартин», Нью-Йорк. Б.Ш.».

Лиля прочитала и улыбнулась.

— Вы, газетчики, любите всякие тайны, — заметила она. Потом вдруг слегка побледнела и вскинула на него глаза.

«Она заметила созвучие фамилий», — подумал Шерман.

— Разве? — спросил он вслух. — Что же тут таинственного?

— Это похоже на поиски без вести пропавшего наследника или… растратчика.

— К сожалению, не могу пролить свет на этот вопрос.

— О, я этого от вас и не жду. Наверное, вы переполнены очень важными и ужасными секретами.

— Возможно. — Шерман на секунду замялся, потом добавил: — Но только один секрет я считаю действительно важным.

Лиля ничего не ответила.

— Он касается вас, — продолжил Шерман.

— Меня? — удивилась Лиля.

— Вас, — повторил Шерман. Он понизил голос и со значением добавил: — И меня.

Подлинный смысл его слов нельзя было не понять.

Лиля на секунду опустила глаза, потом подняла голову и твердым голосом сказала:

— Мистер Шерман, я хочу, чтобы вы больше не говорили со мной таким… таким образом.

— Ничего не могу поделать. Вы не можете этого не понимать. Я люблю вас. — Голос Шермана дрожал от вожделения.

— Должна ли я говорить вам, что мне это надоело? — спросила Лиля, вставая из-за стола.

Шерман начал терять над собой контроль.

— Мистеру Джону Ноултону вы бы этого не сказали, — презрительно бросил он. — Но придет время, и вы не сможете сказать это и мне. Я хочу вас. Взгляните на меня. Разве я похож на человека, который не способен добиться того, чего он хочет? Вы будете, вы должны стать моей.

Это было так неожиданно, что лицо Лили залила краска. Потом она вдруг побледнела, и на несколько мгновений у нее отнялся язык. Они молчали; Шерман не успел произнести последнее слово, как уже пожалел о своем грубоватом по форме и слишком поспешном признании. Лиля первой пришла в себя.

— Мистер Шерман, — тихо сказала она, — если вы еще хоть раз будете разговаривать со мной таким образом, я поставлю об этом в известность мистера Догерти и мистера Дрискола. А теперь уходите.

И Шерман ушел.

Глава 4

Опасность

До того как начать действовать в соответствии с тем, что он узнал о Ноултоне, Дюмэн решил немного пораскинуть мозгами.

Дюмэну всегда казалось, что выяснять чью-то подноготную — значит совать нос куда не следует. У него могли быть на то свои причины, но давайте будем к нему снисходительными. Бродвей не единственное место на земле, где принято считать, что прошлое человека касается только его самого и нечего в нем копаться.

Кроме того, и Шерман признавал, что Ноултон лишь находится под подозрением. Никаких доказательств его вины не обнаружилось, он был, как и все, свободным гражданином. Дюмэн не хотел сгоряча нанести удар по невинному человеку, ведь тому придется носить клеймо позора, хотя его причастность к преступлению вовсе не доказана.

Но Дюмэн помнил и о Лиле. Ее надо было защитить любой ценой. А сам он разве не заметил ее повышенного интереса к Ноултону? Что, если она и на самом деле в него влюблена?

Вдруг Ноултон и правда такой, каким его представил Шерман? Тогда он точно погубит Лилю — бродвейские знатоки жизни считали, что любящая женщина для своего избранника сделает все. Поразмыслив, Дюмэн на следующий день рано утром — рано для него — решил принять меры предосторожности.

Сперва он поговорил с Догерти. Бывший боксер был очень удивлен.

— Ноултон мне нравится, — заявил он, — и, по-моему, ты напрасна его подозреваешь. Но ты знаешь, как я отношусь к мисс Уильямс. Она слишком многое для всех нас значит, потому любые случайности нужно исключить. Надо сказать Ноултону, что он здесь персона абсолютно нежелательная.

— Вот и я думать тошно так же, — согласился Дюмэн.

Он встретил Догерти на Бродвее, они разговаривали по дороге к отелю и вместе вошли в вестибюль. Швейцар кивнул им, как старым знакомым. Мисс Хьюджес проворковала «Доброе утро», а Лиля мило улыбнулась, когда они проходили мимо ее стола. В вестибюле никого не было, за исключением двух или трех незнакомых им людей, возможно коммивояжеров, которые сидели и читали газеты.

— Так и сделаем, — продолжил разговор Догерти. — Когда ты собираешься ему это сказать?

— Том! — опешил Дюмэн. — Ты и правда ждешь, что это я ему поговорю?

— А почему нет?

— Да ты что! Как я могу? Здесь есть такие факты:

Ноультон весит сто восемьдесят фунтов. Я вешу сто двадцать. Это абсурд. По-моему, я не трус, но хотель бы прожить еще год или два.

Догерти рассмеялся:

— Ладно. Я это сделаю. Скажу ему, что он плохо себя ведет, — без особой охоты добавил он. — Ноултон мне нравится.