Глава 1

Понедельник — на выставке цветов. Вторник — на выставке цветов. Среда — на выставке цветов. И это я, Арчи Гудвин. Как же так?

Я не отрицаю — цветы приятны, но миллион цветов вовсе не в миллион раз приятнее одного-единственного. Вот устрицы — вкусная штука, но кому же придет в голову съесть содержимое целого бочонка?

Я не особенно возмущался, когда Ниро Вульф послал меня туда. Я отчасти ожидал этого. После шумихи, поднятой вокруг выставки воскресными газетами, было ясно, что кому-то из наших домашних придется пойти взглянуть на эти орхидеи. А раз Фрица Бреннера нельзя отделить от кухни так надолго, а самому Вульфу, как известно, больше всего подходит кличка Покоящееся Тело, вроде тех тел, о которых толкуют в учебниках физики, было похоже, что выбор падет на меня. Меня и выбрали.

Когда Вульф в шесть часов спустился из оранжереи и вошел в контору, я отрапортовал:

— Я видел их. Украсть образчик было невозможно.

Он ухмыльнулся, опуская себя в кресло:

— Я и не просил тебя об этом.

— Никто и не говорит, что просили, просто вы ждали, что я сделаю это. Их три — они под стеклянным колпаком, и рядом прохаживается охранник.

— Какого они цвета?

— Они не черные.

— Черные цветы никогда не бывают черными. Какого они цвета?

— Ну, — я раздумывал, — представьте себе кусок угля. Не антрацит, а просто каменный уголь.

— Но он черный.

— Минутку. Полейте его темной патокой. Да, так будет похоже.

— Тьфу. Ты не можешь точно определить этот цвет. И я не могу.

— Что ж, пойду куплю кусок угля, и мы попробуем.

— Нет. А лабеллии там есть?

Я кивнул.

— Да, патока поверх угля. Лабеллий много, не такая масса, как аурей, но почти столько же, сколько труффаутиан. Возле пестика орхидеи они слегка оранжевые.

— Никаких следов увядания?

— Нет.

— Завтра отправляйся туда опять и посмотри, не вянут ли лепестки у самого основания. Ты знаешь обычные признаки. Я хочу знать, брали ли с них пыльцу.

Вот так я оказался там снова во вторник после ленча. Тем же вечером, в шесть часов, прибавил несколько деталей к моему описанию и доложил, что признаков увядания нет.

Я уселся за свой стол напротив Вульфа и постарался придать холодность взгляду.

— Не будете ли вы так добры объяснить мне, — обратился я с любезной просьбой, — почему женщины, которые ходят на цветочные выставки, все на один манер — их ни с кем не спутаешь? По крайней мере на девяносто процентов. Особенно если смотреть на ноги. Это что — правило? А может, им всем никогда не дарили цветов, они потому и ходят — поглядеть? Или, может…

— Заткнись. Не знаю. Иди завтра туда опять и отыскивай признаки увядания.

Видя, как он мрачнеет с каждым часом, и все из-за трех дурацких орхидей, нельзя было не понять, что он уже дошел до ручки. И я снова отправился туда в среду, а попал домой не раньше семи.

Входя в контору, я увидел, что он сидит за своим столом с двумя пустыми пивными бутылками на подносе и наливает в стакан из третьей.

— Ты заблудился? — осведомился он.

Я не стал обижаться, понимая, что внешний мир Вульф представляет себе довольно смутно. Пожалуй, он досиделся в своей берлоге до того, что и не поверил бы, что человек в состоянии преодолеть несколько кварталов без посторонней помощи. Я объяснил, что никаких признаков увядания не обнаружил.

Сев за свой стол, я просмотрел почту, а потом поднял на него глаза и сказал:

— Я подумываю о женитьбе.

Его полуопущенные веки не шевельнулись, но я заметил, что взгляд его изменился.

— Мы могли бы поговорить откровенно, — продолжал я. — Я прожил в этом доме больше десяти лет, составлял ваши письма, защищал вас от телесных повреждений, заботился, чтобы вы не спали постоянно, снашивал шины вашего автомобиля и собственные ботинки. Рано или поздно одно из моих поползновений жениться должно оказаться не просто шуткой. И откуда вам знать, как обстоит дело на этот раз?

Он издал неопределенный звук и потянул к себе стакан.

— О'кей, — сказал я. — Вы достаточно хороший психолог, чтобы знать, что означает, когда мужчине постоянно хочется говорить о какой-нибудь девушке. Предпочтительнее, конечно, с кем-то, кто проявляет внимание. Вы можете себе представить, что это значит, если я хочу говорить о ней даже с вами. Важнее всего, что сегодня я видел, как она мыла ноги.

Он поставил стакан на место:

— Значит, ты был в кино. Сегодня. Это было…

— Нет, сэр, вовсе не в кино. Плоть, и кости, и кожа. Вы когда-нибудь были на выставке цветов?

Вульф закрыл глаза и вздохнул

— Так или иначе, — продолжал я, — вы ведь, конечно, видели открытки с этих выставок и знаете, что миллионеры и крупные фирмы всегда придумывают что-нибудь эдакое. Вроде японского сада, или «сада камней», или пикардийских роз. В этом году «Ракер и Дилл» — они специализируются на семенах и рассаде — превзошли всех: устроили прямо-таки уголок природы. Кусты, опавшие листья, зеленая трава, полно полевых цветов, несколько деревьев с белыми цветами и полянка с прудом и камнями. Мужчина и девушка устраивают пикник. Они там весь день — с одиннадцати до половины седьмого и с восьми до десяти вечера. Сначала собирают цветы, потом завтракают. Сидят на траве и читают. А в четыре мужчина ложится, закрывает лицо газетой и начинает дремать. В это время девушка снимает чулки и туфли и опускает ноги в воду. Тут толпа просто рвет веревки. Лицо и фигура у нее прелестные, но ноги — прямо произведение искусства. Разумеется, она старается не замочить юбку, а вода быстро бежит по камням. Говоря как художник…

Вульф хмыкнул:

— Ха! Ты не смог бы нарисовать даже…

— Я не сказал «рисуя как художник», я сказал «говоря как художник». Я знаю, о чем говорю. О слиянии линий в гармоничное сочетание. Это на меня действует. Я люблю изучать…

— У нее длинноваты икры.

Я посмотрел на него с удивлением. Он ткнул пальцем в газету на столе:

— Вот ее снимок в «Пост». Ее зовут Энн Трейси. Она стенографистка у «Ракер и Дилл» в конторе. Ее любимое блюдо — ежевичный пирог с мороженым.

— Она не стенографистка! — Я вскочил. — Она секретарь! Секретарь В. Дж. Дилла! — Я нашел страницу в «Пост». — У нее чертовски ответственная работа. Допускаю, что икры выглядят здесь чуть длинноватыми, но это просто плохое фото. Неверный ракурс. Во вчерашнем «Таймс» получше, и статья…

— Видел. Читал.

— Тогда вы должны представить, что я чувствую. Я снова сел. — Мужчины забавны, — сказал я философски. — Пока девушка с таким лицом и фигурой просто жила со своими папой и мамой и записывала, что диктует В. Дж. Дилл, похожий на лягушку, хотя он и президент Атлантического общества садоводов (он был там сегодня), — кто знал ее и замечал? Но посадите ее в людное место, заставьте снять туфли и чулки и опустить ноги в воду на третьем этаже «Гранд сентрал палас». И что получается? Билли Роуз приходит посмотреть на нее. Завсегдатаев киношек приходится выгонять силком. Фотографов — целый батальон. Льюис Хьюитт приглашает ее обедать.

— Хьюитт? — Вульф открыл глаза. — Льюис Хьюитт?

Я знал, что это имя испортит ему пиво. Льюис Хьюитт — тот самый миллионер, в чьем поместье на Лонг-Айленде вырастили черные орхидеи, породившие в Вульфе такие пароксизмы зависти, каких в его прежних ребячествах мне не приходилось наблюдать.

— Ага, — весело сказал я, — сам Лью в пальто, которое стоит двести долларов, и в перчатках из кожи молодой газели, вскормленной медом и молоком, и с тростью, по сравнению с которой ваша лучшая «малакка» не более чем кусок рыболовной удочки. Я видел, как Энн выходила с ним меньше часа назад, перед тем как я уехал. К ее плечу была приколота черная орхидея! Вероятно, он сам ее срезал. Она — первая женщина, удостоившаяся чести носить черную орхидею. А всего лишь на прошлой неделе она своими прелестными пальчиками печатала на машинке. — Я улыбнулся: — Этому Лью надо было хоть чем-то превзойти остальных. Там ведь полно мужчин, которые не в состоянии отличить пестика от тычинки. У парня, что устраивает с нею пикник, фатоватая ухмылка. Его зовут Гарри Гулд, он садовник в компании Дилла. Еще видел небритого старикашку, который смотрит на нее, будто собирается молиться. Благообразный молодой человек с серьезным подбородком прогуливается, делая вид, что не смотрит на нее. Его зовут Фред Апдерграф, владелец «Оранжерей Апдерграфа, Эри, штат Пенсильвания». У них выставка неподалеку. И еще масса других, начиная с меня. Ваш приятель Лью собирается стать моим соперником. Вчера Энн случайно улыбнулась мне, и я вспыхнул с ног до головы. Намерения у меня честные и вполне определенные. Посмотрите на эту ее фотографию, а теперь взгляните сюда. — Я поставил ногу на край стола и задрал штанину до колена. — Представьте, что я сниму ботинок и носок, и присовокупите ваши познания в селекции. Какой бы мог получиться результат, если…

— Тьфу, — произнес Вульф, — перестань пачкать стол. Завтра ты пойдешь туда снова и будешь искать признаки увядания, а здесь появишься ровно в шесть.

Но он не выдержал. На следующий день за ленчем его любопытство наконец вылилось через край. Он отставил чашечку кофе с видом человека, готового во имя долга перенести все испытания, и сказал мне:

— Приготовь машину, пожалуйста. Я еду сам, чтобы взглянуть на эти пресловутые цветы.

Глава 2

Таким образом в четверг я оказался на выставке цветов в четвертый раз. Народу было еще больше, чем в предыдущие дни, и тащить Ниро Вульфа на четвертый этаж, где размещались орхидеи, было все равно, что прокладывать слону дорогу через поле битвы. Пару раз нас останавливали знакомые, чтобы обменяться приветствиями. На третьем этаже Вульф пожелал осмотреть экспозицию Ракера и Дилла. Зрители вокруг веревок толпились в три ряда, Гарри и Энн читали. Когда кто-то из зевак сверкнул вспышкой, она и глазом не моргнула.

— Взгляните на ее зубы, когда она улыбается, — сказал я, — взгляните на ее мягкие волосы.

Она держалась увереннее, чем в прежние дни. Год такой жизни испортит ее.

— Посмотрите на листья пионов, немного желтоватые и печальные, ибо она пробудет с ними еще только день.

— Это не пионы. Это азалии и лауреллии, и они желтеют от болезни.

— Называйте это болезнью, если хотите. Они печальны…

Он двинулся вперед, и я чуть не сшиб с ног трех дам, пытаясь оказаться впереди, чтобы прокладывать дорогу.

На четвертом этаже, не обращая внимания на другие орхидеи — хотя там были самые великолепные экземпляры из тех, какие мне приходилось видеть, — он сразу направился к стеклянному колпаку. Табличка гласила: «Неназванный гибрид Хьюитта. Существуют только три экземпляра» Они, безусловно, представляли собой нечто особенное, я не видел ничего подобного ни на одной выставке, не говоря уже о двадцати тысячах растений в оранжерее Вульфа. Я пристроился в стороне и начал наблюдать за лицом Вульфа. Он что-то бормотал себе под нос, потом застыл на расстоянии пяти дюймов от колпака. Его физиономия не выражала никаких эмоций, но мускул на шее подрагивал, выдавая, что все в нем кипит. За четверть часа он ни разу не шевельнулся, даже когда какая-то дама буквально грохнулась на него, пытаясь протиснуться к орхидеям. Хотя вообще то он терпеть не может, когда к нему прикасаются. Потом он отошел, и я решил, что с него хватит.

— Жарко здесь, — сказал он и начал стягивать пальто

Я помог ему.

— А, мистер Вульф, вы пришли! — сказал чей-то голос — Вот это комплимент! Что вы о них скажете?

Это был Льюис Хьюитт. Вульф протянул ему руку. Шляпа и пальто на Хьюитте были новые, а трость в руке та же, что накануне, — золотисто-желтая «малакка» с красноватыми крапинками. Любой приказчик из магазина одежды оценил бы его костюм в 830 долларов, не меньше. Он был достаточно высокого роста, чтобы смотреть на Вульфа с демократической улыбкой под аристократическим носом.

— Они интересные, — сказал Вульф.

Интересные. Ха-ха!

— Разве они не превосходны?! — возмутился Хьюитт. — Если выкрою время, я достану одну из-под колпака, чтобы вы могли рассмотреть получше, но теперь я иду наверх, на обсуждение роз, оно уже началось. Вы побудете еще? Буду признателен. Хелло, Вэйд, я уже бегу.

Это был не кто иной, как В. Дж. Дилл собственной персоной, работодатель моей будущей жены. Во многом это был Хьюитт наоборот. Он смотрел на Вульфа снизу вверх, видавший виды коричневый костюм явно нуждался в утюжке, а его колючие серые глаза, казалось, не умели улыбаться.

— Возможно, вы меня не помните, — говорил он Вульфу, — я был однажды у вас с Рэймондом Пленом.

— Конечно, я вас помню, мистер Дилл.

— Я только что видел Плена внизу, и он сказал мне, что вы здесь. Я собирался звонить вам сегодня. Хотел узнать, не окажете ли вы мне услугу.

— Это зависит от того, какого рода услуга.

— Сейчас поясню, отойдем в сторонку.

Они отошли, и я последовал за ними.

— Знаете ли вы что-нибудь о пожелтении Курума?

— Слышал об этом — Вульф нахмурился. — Читал в журнале. Неизлечимая болезнь вечнозеленых широколистных. Считают, что это грибок. Впервые обнаружен на азалиях Курума, которые Льюис Хьюитт вывез из Японии. Потом и вы вывезли такие же, и, думаю, Уотсон из Массачусетса тоже. Потом еще Апдерграф потерял целую плантацию, несколько акров растений, которые он называл родалиями.

— Вы и впрямь в курсе дела.

— Я просто помню то, что прочел.

— Вы видели мои павильон внизу?

— Взглянул, когда проходил. — Вульф скорчил гримасу. — Я пришел посмотреть на эти гибриды. У вас весьма красивый кипрский мох. Весьма красивый.

— А видели азалии и лауреллии?

— Да. Они выглядят больными.

— Они действительно больны. Они погибают. Пожелтение Курума. На нижней стороне листьев типичные коричневые пятна. Кто-то, без сомнения, заразил их. Я бы очень хотел знать, кто. И я намерен выяснить это.

Вульф, казалось, сочувствовал, да и на самом деле сочувствовал. Среди цветоводов гибель растений рождает солидарность.

— Очень жаль, что ваша выставка испорчена, — сказал он. — Но почему вы предполагаете злой умысел?

— Это именно так.

— У вас есть доказательства?

— Нет. За этим я к вам и обращаюсь.

— Мой дорогой, вы, как ребенок, сердитесь на камень, о который споткнулись. Болезнь завелась на вашем участке. Где-то в почве рассадник спор.

Дилл покачал головой.

— Болезнь была на моем участке в Лонг-Айленде, а эти растения прибыли из Нью-Джерси. Почва не соприкасалась.

— С этими спорами всякое бывает. Может, садовый инструмент оттуда или пара рукавиц…

— Не верю. — По голосу Дилла чувствовалось, что переубедить его ничто не сможет. — Мы были так осторожны. Я уверен, что это сделано специально и с умыслом, они хотели погубить мою коллекцию. И я хочу знать, кто они. Я заплачу тысячу долларов, если вы мне поможете.

Вульф ринулся к выходу — не физически, но в душе. Его лицо стало спокойным и мягким.

— Я не уверен, что смогу взяться за ваше поручение, мистер Дилл.

— Но почему? Вы же детектив, не так ли? Разве это не ваша работа?

— Это моя работа.

— И вот дело для детектива!

— Нет.

— Почему же?

— Потому, что вы не станете пересекать страну, чтобы искупаться в Тихом океане. Усилия и плата непропорциональны. У вас, вы говорите, нет доказательств! Вы подозреваете кого-нибудь?

— Нет, но я абсолютно убежден…

Я вмешался, сказав Вульфу:

— Мне нужно идти на обсуждение брюссельской капусты. — И оставил их.

У меня действительно было одно дельце, но, главное, мне хотелось смыться. Хотя благодаря паре прибыльных дел в начале года наш бюджет был в порядке на несколько месяцев, мне всегда было противно слушать, как Вульф отказывается от предложений. И не хотелось давить на него перед этими гибридами Хьюитта. Чтобы миновать толкучку, я отворил дверь с табличкой «Вход воспрещен» и спустился на один пролет по лестнице. Эта часть была закрыта для публики. На нижнем этаже я прошел сквозь джунгли упаковочных ящиков, каких то труб и баллонов, деревьев и кустов, не попавших на выставку. Затем свернул направо в коридор. Он тянулся по всей длине здания, но я знал, что где-то посредине есть выход. Слева вдоль стены в беспорядке стояли кадки и горшки с цветами. Справа запертые двери с табличками вели прямо к экспозициям. Пробегая мимо таблички «Ракер и Дилл», я послал ей воздушный поцелуи.

Наконец я вновь попал в основное помещение. Там стало еще теснее, чем полчаса назад, когда мы шли с Вульфом. Пробрался прямо к импровизированной сцене, обнесенной веревками. Эта часть выставки представляла собой громадный зал с островками экспозиций.

Протиснувшись между двумя зеваками, ожидавшими начала представления, я расположился рядом с низеньким служителем. Он стоял возле веревок, хмурясь на всю эту зелень.

— Хелло, Пит, — поздоровался я.

Он кивнул.

Я познакомился с Питом во вторник. Он мне не понравился. Очень даже не понравился. Тусклый взгляд и унылый нос придавали ему вид необщительного человека. Но он был гостеприимен и позволял мне чувствовать себя как дома.

— Ваши пионы симпатично выглядят, — сказал я, чтобы что-то сказать.

Слева от меня кто-то захихикал и сделал замечание, для моих ушей не предназначенное, но у меня хороший слух. Я строго посмотрел на хихикавших.

— Да, мэм, пионы, — сказал я. — Вы знаете, что такое цимбидия миранда? Нет? Я знал их еще в ту пору, когда не дорос до коленок моего дедушки. А вы знаете, что это фальнопсис?

— Нет, не знаю, но уверена, что вот это — рододендроны. Пионы! Пошли, Алиса!

Я посмотрел, как они возмущенно удалялись, затем повернулся к Питу.

— Простите, что выставил ваших посетительниц, но не их дело, если я предпочитаю называть их пионами. Что вы там разглядываете? Ищете признаки пожелтения Курума?

Он дернул головой в мою сторону.

— С чего вы взяли это пожелтение? — Он уставился на меня своими тусклыми глазами.

— Просто так. К слову. Я слышал, как Дилл рассказывал, что его экспозиция заражена. Интересно, распространяется ли это? Вам незачем смотреть на меня так. Я этой штукой не болею.

Его левый глаз закрылся, а правый продолжал смотреть.

— Когда это Дилл говорил?

— Да вот только что.

— Так. Я подозревал. — Он выпрямился, насколько ему позволял рост, и стал оглядываться по сторонам.

— Вы видели моего хозяина, мистера Апдерграфа?

— Нет, я только что пришел.

Пит ринулся с места, и я отправился следом. Но садовник свернул налево, а я пошел направо, миновал розарий и еще пару экспозиций и оказался у «Ракера и Дилла».

Толпа все прибывала. Было только четверть четвертого. Раньше чем через сорок пять минут они не станут вопить и наседать на веревки. Тогда Гарри приляжет отдохнуть, а Энн снимет туфли и чулки и опустит в воду ноги, равных которым определенно еще никогда не демонстрировалось на выставке цветов. Я занял позицию позади двух не слишком высоких дам. Сейчас Гарри что-то мастерил, а Энн вязала. То, над чем она трудилась, вряд ли могло мне пригодиться, но я интересовался не продукцией.

Она вязала, сидя на траве, будто на целые мили вокруг не было ни души, как актер Гарри и в подметки ей не годился. Он не смотрел на зрителей и уж конечно молчал, потому что задумана была пантомима, но движения и взгляды его выдавали, что он ни на минуту не мог забыть о публике.

Разумеется, я ревновал, но он раздражал меня и без того. Он был примерно моих лет и мазал чем-то волосы, чтобы они блестели. И еще он кокетничал. Одной из причин, по которой я обратил внимание на Энн, был случай во вторник, во время завтрака он накрыл ладонью ее запястье, а она выдернула руку, что отнюдь не было приглашением попробовать еще разок. Время от времени он все же предпринимал попытки, но она не обращала на них внимания, хотя и не догадывалась, что делает это для меня, — ведь мне пока не удалось поговорить с нею. Правда, она разрешает Хьюитту водить себя обедать и дарить орхидеи, что не слишком-то приятно, но не думаю, чтобы она особенно интересовалась едой — с такими-то ногами!

Вдруг Гарри вскочил и завопил: «Эй!» Это было первое слово, которое от него слышали.

Все, включая меня, уставились на него, застыв от удивления.

— Вы, Апдерграф! — вопил Гарри. — Убирайтесь оттуда!

Это был тот самый приятный молодой человек с серьезным подбородком, хозяин Пита. Он стоял в углу у края экспозиции. Срезав за веревкой веточку пиона, а может, лауреллии, он держал ее кончиками ножниц.

— Я об этом доложу! — не унимался Гарри.

Толпа задвигалась, забурлив от негодования, секунду я думал, что увижу суд Линча в качестве бесплатного развлечения на этой небывалой выставке цветов, но дело кончилось тем, что две женщины и какой-то мужчина бросились вдогонку за Апдерграфом. Хотите верьте, хотите нет, но Энн даже ни разу не взглянула в ту сторону и не пропустила ни петли в своем вязании. Прирожденная актриса.

На моих часах было двадцать пять минут четвертого. До великой сцены оставалось больше получаса. Я не мог оставлять Вульфа так долго одного и с великим сожалением потащился прочь. Возвращаясь прежней дорогой, я поискал глазами Пита, думая рассказать ему, как его хозяин был уличен в преступлении, но того нигде не было видно. Идя коридором, чтобы сократить путь, я заметил там особу, явно не относящуюся к регулярным посетительницам цветочных выставок. Она стояла возле двери с табличкой «Ракер и Дилл», симпатичная Маленькая штучка в сером пальто с маркой Четырнадцатой улицы на воротнике, в маленькой голубой шляпке и с зажатой под мышкой голубой кожаной сумочкой. Когда я приблизился, она взглянула на меня с сомнением.

— Потерялись, сестренка? — поинтересовался я.

— Нет. — Она доверительно улыбнулась. — Я жду одного человека.

— Меня?

— Вовсе нет.

— Прекрасно. Еще неделю назад это было бы возможно, а теперь я уже несвободен.

И я пошел дальше.

Наверху я обнаружил Вульфа все еще в обществе Дилла. Без сомнения, вопрос о поисках злоумышленника, погубившего экспозицию Дилла, так или иначе затрагивался, поскольку они яростно спорили о дезинфекции торфа и стерильных посудинах для рассады. Я присел на свободный кусочек скамейки. Вскоре Дилл пошел прочь, а Вульф направился к стеклянному колпаку. Он вновь погрузился в созерцание. Через несколько минут подошел Льюис Хьюитт с перекинутым через руку пальто. Озираясь по сторонам, будто что-то искал, он осведомился у Вульфа:

— Я не оставлял здесь трость?

— Я не видел. Арчи?

— Нет, сэр.

— Черт побери, — досадовал Хьюитт, — я оставляю свои трости, но именно эту мне не хотелось бы потерять! Ну ладно. Хотите рассмотреть поближе одну из этих красоток?

— Охотно. И даже без осмотра я с удовольствием купил бы одну.

— Не сомневаюсь, — хихикнул Хьюитт. — Плен позавчера предложил мне десять тысяч за штучку. — Он вынул из кармана ключ и склонился над колпаком. — Боюсь, я выгляжу скрягой, но не могу решиться расстаться ни с одной.

— Я не занимаюсь выращиванием цветов на продажу, — заметил Вульф. — Я любитель, как и вы.

— Знаю, — согласился Хьюитт, приподнимая один из горшков так осторожно, словно он был сделан из сияния звезд и ангельского дыхания. — Но, мой дорогой, я просто не могу их от себя оторвать.

От последовавшей сцены сжималось сердце. Вульф был так мил и любезен с ним, что я вынужден был отвернуться, чтобы подавить рыдания. Вульф ходил вокруг него, поддакивал, улыбался, и каждую минуту я ждал, что он предложит смахнуть пыль с туфель Хьюитта. Но что всего хуже, Вульф явно не собирался никуда трогаться. Хьюитт продолжал распространяться об опылении и тычинках, Вульф изображал восторг и, когда наконец Хьюитт предложил ему в подарок пару хазеллий, благодарил его так, словно еще в детстве молил о таком подарке Санта Клауса, хотя у нас в оранжерее было по крайней мере два десятка прекрасных кустов этих самых хазеллий.

В половине четвертого я начал закипать. И дело не только в том, что я испытывал сильное желание дать ему хорошего пинка. Мне не терпелось отвести его в павильон Ракера и Дилла — надо же было, чтобы он признал свою ошибку относительно икр моей нареченной.

Оставалось всего пятнадцать минут до конца великой сцены, когда Энн должна была брызнуть водой на лицо своего партнера и разбудить его. Это всегда вызывало одобрительный смех публики.

Я несколько воодушевился, когда мы наконец тронулись. В обычной ситуации Вульф заставил бы меня тащить горшки с этими злополучными хазеллиями, но тут он предпочел нести их сам — по одному в каждой руке, чтобы показать Хьюитту, как высоко ценит его подарок. Великий подхалим.

Но худшее было впереди.

Спустившись по задней лестнице, я повел их коридором нижнего этажа и там на полу под дверью в павильон Ракера и Дилла увидел предмет, который сразу узнал. Я обернулся к Хьюитту.

— Там ваша трость.

Хьюитт посмотрел и страшно удивился:

— Силы небесные, как она сюда попала?

Вульф знаком приказал мне поднять ее! Я было хотел возмутиться, но мне не улыбалось устраивать сцену в присутствии Хьюитта, так что я остановился и поднял трость. К ручке была привязана зеленая веревка. Я оторвал ее, протянул трость Хьюитту, сдерживая поползновение как следует его треснуть. Он демократично поблагодарил меня и продолжал путь.

— Занятно, — проговорил Хьюитт, — я, без сомнения, не оставлял ее здесь. Весьма странно.

Миновав несколько дверей с табличками павильонов, я нажал ручку и открыл дверь без указателя.

— Куда это ты? — осведомился Вульф.

— Водная нимфа. Эпизод с бассейном. Я подумал, вы могли бы…

— О, черт, сумасшедший дом.

— На это и впрямь стоит посмотреть, — объявил Хьюитт. — Очаровательна, совершенно очаровательна. Я тоже пойду

Он направился в дверь, которую я придерживал, и Вульф последовал за ним, как старшина за полковником. Руки его были заняты горшками. Это выглядело бы комично, если бы меня не тошнило от такой сцены. Я пошел вперед, чтобы не видеть его.

Публика облепила веревки в пять или шесть рядов. Но мы трое были достаточно высокого роста, и нас это не очень беспокоило. Энн рассеяно болтала ногами в воде. Гарри вытянулся на обычном месте, прикрыв лицо газетой. Зрители переговаривались. Энн брызнула водой на цветы, свисающие в бассейн, и капли заблестели на лепестках.

— Очаровательна, — повторил Хьюитт.

— Прелестна, — подтвердил Вульф. — Арчи, будь добр, возьми эти растения. Будь с ними очень осторожен.

Притворяясь, будто не расслышал его, я подвинулся чуть вправо. Отчасти потому, что считал его заслуживающим некоторого пренебрежения, а отчасти потому, что хотел получше рассмотреть правую ногу Гарри. Его ступня была весьма неудобно вывернута для человека, объятого безмятежным послеобеденным сном, я вынужден был встать на цыпочки. «Одно из двух, — подумал я, — или ему жмет ботинок, или он занимается гимнастикой по системе йогов». В эту минуту Энн взглянула на часы, бросила лукавый взгляд на своего партнера и, зачерпнув воды, брызнула ему на рубашку.

Но Гарри не принял игру. Предполагалось, что он вскочит в недоумении, но он даже не пошевельнулся. Энн глядела на него с изумлением. Кто-то крикнул: «Смочи-ка его еще разок!»

У меня мелькнула мысль, что это, быть может, совсем не смешно, раз его нога так странно вывернута. Пробравшись вперед, я перелез через веревки.

Я уже шел по траве, когда на меня закричали охранник и кто-то из зрителей. Когда я наклонился над Гарри, охранник схватил меня за руку:

— Эй, вы!..

— Заткнитесь. — Я отшвырнул его, приподнял газету, чтобы взглянуть на лицо Гарри, и сразу же опустил ее обратно. Я почувствовал запах, который сразу узнал.

— Что это. В чем дело? — спросил меня кто-то.

Так впервые я услышал голосок Энн. Но я не мог ни ответить, ни посмотреть на нее, потому что как раз в этот миг увидел кое-что за кустами среди камней, прямо напротив головы Гарри. Мне не был виден его затылок, поэтому я протянул руку и пощупал. Кончик моего пальца попал в аккуратную дырку. Вроде того, как если ткнуть пальцем в еще теплый яблочный пирог. Сидя на корточках, я вытер палец о траву и вдруг сообразил, что два белых пятна перед моими глазами — это белые ступни Энн. Я чуть было не испачкал их кровью.

Глава 3

Я выпрямился и велел Энн надеть чулки и туфли.

— Боже… — начала она.

— Делайте, как я сказал. — Я взял охранника за рукав и отвел его в сторонку. — Вызывайте полицию.

По тому, как отвисла у него челюсть, я понял, что он слишком туп даже для такого дела. Я обернулся, чтобы позвать Хьюитта, но тут увидел Фреда Апдерграфа, который шел прямо к нам. Он не отрываясь смотрел на Энн, но, когда я обратился к нему с просьбой вызвать полицию, не проронив ни слова, повернулся и пошел. Рядом появилась физиономия Вульфа: