Глава 1

В дверь позвонили. Я вышел в прихожую и, открыв дверь, увидел ее. Я пожелал доброго утра.

— Пжалста, — сказала девушка, — мне бы повидать мистура Ниро Вулфа.

Может, она произнесла не «пжалста», а «пажалуста» или «пажалста». Как бы то ни было, говор ее даже отдаленно не напоминал речь Среднего Запада или Новой Англии, не говоря уж о Парк-авеню и тем более Ист-сайде. Само собой, такое явно не американское произношение несколько резало мне слух. Тем не менее я вежливо пригласил ее войти, провел в кабинет и, усадив в кресло, с трудом выудил ее имя — пришлось спрашивать его по буквам.

— До одиннадцати часов мистер Вулф занят, — сообщил я, попутно бросив взгляд на настенные часы над моим письменным столом. Часы показывали половину одиннадцатого. — Я Арчи Гудвин, доверенный помощник мистера Вулфа. Вы могли бы, дабы не терять времени даром, начать мне.

Она потрясла головой и сказала, что время у нее есть. Я спросил, не хочет ли она пока полистать журнал или книгу, но она снова покачала головой. Я оставил ее в покое и вернулся к прерванному занятию — до ее прихода я у себя за столом приводил в порядок картотеку скрещивания орхидей. Минут через пять я закончил и принялся проверять сделанное, и тут за спиной услышал голос.

— Впрочем, пожалуй, я не откажусь от какой-нибудь книжки. Можно?

Я указал гостье на книжные полки, предоставив выбирать по своему вкусу, и продолжил свою работу. Когда я снова поднял глаза, она с книгой в руках приблизилась и остановилась около меня.

— Это мистур Вулф читает? — спросила она. Ее мягкий и низкий голос звучал бы очень приятно, если бы она потрудилась выучить, как правильно произносить слова. Я взглянул на заголовок и ответил, что Вулф читал эту книгу прежде.

— Но он ее выучивает?

— Зачем? Он же гений, а гению вовсе не надо что-то учить.

— Он прочитывает и после этого все знает?

— Ну, примерно так.

Она направилась к своему креслу, но снова обернулась:

— Может, вы ее читаете?

— Нет, не читаю, — выразительно ответил я.

Она чуть заметно улыбнулась:

— Что, история Балкан — для вас слишком сложно?

— Не знаю, не пробовал. Насколько я понимаю, всех королей и королев там убивают. А про убийства мне интереснее читать в газете.

Улыбка исчезла. Она опустилась в кресло и спустя пару минут, казалось, целиком погрузилась в чтение. Я закончил проверку и, сложив карточки вместе, отчалил вместе с ними, поднялся на два пролета по покрытой ковром лестнице на последний этаж и дальше — по крутым ступенькам под самую крышу. Здесь, куда ни посмотри, все было застеклено под орхидеи, кроме питомника и каморки, в которой спал Хорстман. Прошествовав через первые две комнаты между серебристыми стеллажами и бетонными скамьями, уставленными десятью тысячами цветочных горшков — в них произрастало все подряд, от нежной рассады до одонтоглоссумов и дендробиумов в полном цвету, — я отыскал Ниро Вулфа в термальной. Уперев в бока большие пальцы и насупившись, он смотрел на Хорстмана, который, в свою очередь, хмуро и укоризненно разглядывал аномальный цветок целогины с белыми лепестками и оранжевой губой. Вулф бормотал:

— Целых две недели. Ну, по крайней мере, двенадцать дней. Если все дело в стимуляции… Что тебе, Арчи?

Я протянул Хорстману карточки.

— Вот данные по милтониям и лелиям. Даты прорастания у вас уже есть. Между прочим, внизу сидит одна чужестранка, желающая позаимствовать у вас книгу. Ей примерно двадцать два года, и у нее чудесные ножки. Лицо, правда, угрюмое, но миленькое, и темные глаза очень красивые, хоть и встревоженные. Да, еще у нее прекрасный голос, но говорит она точно, как Лини Фонтэнн в «Восторженном идиоте». Ее зовут Карла Лофхен.

Вулф взял у Хорстмана карточки, собираясь их просмотреть, но вдруг встрепенулся и бросил на меня острый взгляд.

— Как ты сказал? — резко спросил он — Карла?..

— Лофхен. — Я произнес фамилию по буквам и ухмыльнулся. — Понимаю, меня она тоже поразила. Может, вы помните, что я читал «Возвращение аборигена». Похоже, ее назвали в честь горы. Черная гора. Маунт Лофхен. Черногория. Монтенегро, венецианский вариант Монтенеро, Горы Нерона, а ведь ваше имя в переводе как раз означает — Нерон. Возможно, это просто совпадение, но для опытного сыщика, естественно…

— Чего она хочет?

— Говорит, что пришла поговорить с вами, но, по-моему, она просто хочет позаимствовать у вас книгу. Она достала с полки «Объединенную Югославию» Хендерсона и спросила, читали ли вы ее, и не выучиваете ли, и не читаю ли ее я, и так далее. А сейчас она сидит там внизу, уткнувшись и книгу своим хорошеньким носиком. Но, как и уже сказал, глаза у нее беспокойные. Я сказал ей, что, по моему мнению, сейчас, когда ваш счет в банке в полном порядке…

Я запнулся — Вулф не слушал меня, углубившись в принесенные мной карточки. По-моему, подобная выходка была неслыханно ребяческой даже для него — до одиннадцати оставалось всего три минуты, а в этот час Вулф неукоснительно спускался из оранжереи в рабочий кабинет. Поэтому я отчетливо фыркнул в знак презрения, отвернулся и зашагал вниз.

Чужестранка по-прежнему читала, сидя в кресле, но уже не книгу, а журнал. Я посмотрел по сторонам, желая водворить книгу на полку на прежнее место, но, оказывается. Карла Лофхен сделала это сама; книга стояла, где и раньше, и я мысленно поставил посетительнице пятерку: я заметил, что многие девушки на редкость небрежны в домашнем обиходе. Я сказал гостье, что Вулф вот-вот подойдет, и только расчистил свой письменный стол и водрузил на него пишущую машинку, как услышал клацанье двери личного лифта моего шефа, а мгновение спустя он сам вошел в кабинет и затопал прямо к своему рабочему столу. Не дойдя до него какого-нибудь шага, Вулф сдержал свой аллюр и соизволил заметить посетительницу, поприветствовав ее еле заметным кивком — голова его нагнулась при этом от силы на один градус. После этого Вулф добрался наконец до своего кресла, взгромоздился на него, бросил взгляд на вазу с каттлеями, а затем на утреннюю почту, лежащую под пресс-папье у него на столе, надавил большим пальцем на звонок, чтобы Фриц принес пива, и, откинувшись в кресле поудобнее, вздохнул. Гостья тем временем закрыла журнал, лежавший у нее на коленях, и пристально разглядывала Вулфа сквозь длинные полуопущенные ресницы.

Вулф отрывисто бросил:

— Вас зовут Лофхен? Но разве бывает такая фамилия?

Ее ресницы чуть дрогнули.

— И все же меня зовут именно так, — ответила девушка, слегка улыбнувшись. — Может, вы считаете, что это совпадение? Сами посудите, зачем раздражать американцев фамилией вроде Кральевич?

— Так ваша фамилия Кральевич?

— Нет.

— Впрочем, неважно. — Казалось, Вулф чем-то раздосадован, хотя я не видел никаких причин для его раздражения. — Вы пришли, чтобы повидаться со мной?

Губы мисс Лофхен приоткрылись, и она фыркнула.

— Вы говорите прямо как монтенегрец, — заявила она. — Или черногорец, если вам, как и всем американцам, больше нравится такое название. Правда, вы не очень похожи на жителя Черногории, ведь наши люди растут вверх, и только вверх, а не вширь, как вы. Зато, когда вы говорите, я чувствую себя почти дома. Именно так черногорцы и обращаются к девушке. Это из-за того, чем вы питаетесь?

Я отвернулся, чтобы не пришлось давить ухмылку. Вулф прогромыхал:

— Чем я могу вам помочь, мисс Лофхен?

— Ах да. — В ее глазах опять плеснулась тревога. — Стоило мне вас увидеть, и я забыла все на свете. Я, конечно, наслышана о вас, только вы совсем не похожи на знаменитость. Вы больше похожи на… — Она замялась, потом сложила губки бантиком и продолжила: — Ну, все равно, просто вы очень известны и когда-то жили в Черногории. Как видите, я немало знаю о вас, Hvala Bogu. Так вот, я хочу нанять вас — из-за одной крупной неприятности.

— Я боюсь…

— Это не у меня неприятности, — быстро пояснила девушка. — Дело в моей подруге, она не так давно приехала в Америку. Ее зовут Нийя Тормик. — Длинные черные ресницы затрепетали. — Мы вместе работаем в школе Николы Милтана на Сорок восьмой улице. Может, знаете? Школа танцев и фехтования. Не слышали?

— Я знаком с Милтаном, — сердито ответил Вулф. — Как-то раз мы встречались в ресторане моего друга Марко Вукчича. Но, боюсь, в настоящее время я слишком занят…

— Мы с Нийей хорошие фехтовальщицы. Мы учились у Корсини в Загребе — на рапирах, саблях и шпагах. Ну, а уж танцы — это совсем просто. Лэмбет-уок мы выучили минут за двадцать, а богачей мы обучаем ему за пять уроков, за хорошую плату. Только платят Николе Милтану, а нам перепадает уже не так много. Поэтому сейчас, когда Нийя влипла в эту глупейшую неприятность, мы не можем себе позволить заплатить вам так же много, как, наверное, вам платят другие, но в разумных пределах… Ведь мы же из Загреба. Беда, в которую попала Нийя, нешуточная, хотя она совершенно ни в чем не виновата, она ведь не какая-нибудь воровка, это дураку ясно. Но ее могут посадить в тюрьму, так что, пожалуйста, поторопитесь…

Вулф скривился, всем своим видом показывая, как ему, при его стойком отвращении к работе, невыносимы уговоры, да еще когда счет в банке исчисляется пятизначной цифрой. Пытаясь остановить жестом ладони поток слов посетительницы, он увещевал:

— Но я же говорю вам, я сейчас слишком занят…

Она не обратила на его слова ни малейшего внимания.

— Я пришла к вам вместо Нийи, потому что у нее сегодня очень ответственный урок, а нам с ней необходимо сохранить работу. Но, конечно, вам нужно встретиться с ней самой, так что вы должны отправиться в школу Милтана — он как раз сегодня назначил там встречу, чтобы разобраться с происшедшим. Право же, сущая нелепица, какую только можно вообразить, — предположить, что Нийя способна залезть кому-то в карман и украсть бриллианты, — но будет просто ужасно, если все кончится так, как говорит Милтан, — если бриллианты не будут возвращены… впрочем, подождите… я же должна вам рассказать…

Я открыл рот от изумления. Обычно, когда в одиннадцать утра Вулф приходит в кабинет после того, как два часа провел в оранжерее на ногах, он усаживается в кресло перед подносом с пивом, которое приносит Фриц, слушая мои мелкие колкости, и сдвинуть его с места в это время совершенно невозможно. Но сейчас он поднимался с кресла; и поднялся, заметьте! С неясным бормотаньем, которое можно было принять и за извинение, и за проклятие, не взглянув ни на нее, ни на меня, он прошествовал вон из кабинета через дверь, ведущую в прихожую. Мы проводили его глазами, после чего чужестранка повернулась ко мне я в первый раз увидел, что глаза ее широко раскрылись.

— Он что, заболел? — резко спросила она.

Я покачал головой и пояснил:

— Обычная выходка в его стиле, хотя вам может показаться, что это какое-то заболевание. Правда, ничего определенного в его недомогании не найти — вроде там сотрясения мозга или коклюша. Однажды, когда в том кресле, где вы сейчас сидите, находился один уважаемый юрист… что, Фриц?

Дверь, которую закрыл за собой Вулф, открылась снова, и на пороге возник Фриц Бреннер. Судя по его лицу, он был сбит с толку.

— Пожалуйста, Арчи, выйди на минутку на кухню.

Я поднялся и, извинившись, вышел. В кухне на большом покрытом клеенкой столе были разложены заготовки для обеда, но, ясное дело, Вулфом не завладело внезапное любопытство к приготовлению пищи. Он стоял за холодильником, с лицом, описать которое я не берусь, и резко приказал мне, едва я вошел:

— Выпроводи ее!

— Господи! — Я решил, что могу позволить себе немного его подначить. — Она же пообещала заплатить в разумных пределах, разве нет? Такая девушка растопила бы сердце даже крокодилу! Если вы по ее глазам прочли, что ее подруга Нийя и в самом деле стибрила те стекляшки, вы могли бы, по крайней мере…

— Арчи. — Едва ли не впервые я видел Вулфа настолько раскипятившимся. — Я всего один раз в жизни удирал со всех ног, от одной особы — дамы из Черногории. Это случилось много лет назад, но каждый мой нерв помнит все, как сейчас. Я не желаю и не берусь описывать свое состояние, когда эта черногорка нежным голосом проблеяла «Hvala Bogu». Выпроводи ее!

— Но ведь не…

— Арчи!

Я понял, что дело безнадежно, хотя понятия не имел, в самом ли деле он ударился в панику или просто юродствует. Я плюнул на все и, вернувшись в кабинет, остановился перед черногоркой.

— Мистер Вулф очень сожалеет, но он не сможет помочь вашей подруге. Он слишком занят.

Она слегка откинула голову, чтобы посмотреть на меня. Дыхание ее участилось, а рот приоткрылся.

— Как не сможет — он должен! — Она вскочила, и я отступил на шаг под ее сверкающим взглядом. — Мы же из Черногории! Она… моя подруга… она… — Негодование душило ее.

— Я все сказал, — непреклонно оборвал я. — Он не хочет за это браться. Иногда мне удается его переубедить, но всему есть предел. Кстати, что означает «Hvala Bogu»?

Она уставилась на меня.

— Это значит «Слава Богу». Если я его увижу, скажите ему…

— Не стоило вам говорить этих слов. Они напомнили ему Черногорию. А у Вулфа на нее аллергия. Простите, мисс Лофхен, но ничего не получится. Я его знаю от «А» до «У». «У» означает «упрямый как осел».

— Но он… Мне необходимо повидаться с ним, скажите ему…

Оказалось, что она тоже довольно упряма — чтобы выставить ее, мне понадобилось не меньше пяти минут — мне вовсе не хотелось вести себя грубо; в конце концов, я ничего тогда не имел против черногорских барышень, если не считать их немыслимого произношения. Наконец я закрыл за ней дверь и, вернувшись в кухню, язвительно провозгласил:

— Думаю, опасность миновала. Идите за мной, не отставая, а если я вдруг заору благим матом, бегите, словно за вами черти гонятся.

Неразборчивая воркотня Вулфа мне в спину напомнила, что с ним лучше сглаживать острые углы, а потому, когда он спустя пару минут вернулся в кабинет и вновь утвердился в своем кресле, я и не заикнулся, чтобы объяснить свою точку зрения. Вулф пил пиво и ковырялся в стопке каталогов, а я проверял накладные от Хена и делал еще кое-какую рутинную работу. Чуть позже Вулф попросил меня приоткрыть окно, и я понял, что скандалист уже немножко поостыл.

Напрасно мы — или кто-то из нас — думали, что на сегодня с Балканами покончено. После одиннадцати часов, когда я нахожусь вместе с Вулфом в кабинете, входную дверь посетителям обычно открывает Фриц. Примерно в полпервого он вошел в кабинет и, сделав положенные три шага, объявил о посетителе, который назвался Шталем, а про род своих занятий сказал лишь, что он служит в Федеральном бюро расследований.

Я длинно присвистнул и осторожно воскликнул:

— Ого!

Вулф слегка приоткрыл глаза и кивнул, и Фриц пошел приглашать посетителя.

Нам еще не приходилось сталкиваться в работе с агентом ФБР, и, когда тот вошел, я удостоил его высочайшей чести, развернув свой стул на целых сто восемьдесят градусов. Вошедший был субъект как субъект, невысокий, широкоплечий, с умными глазами, пожалуй, только подбородок подкачал, да и ботинки не мешало бы вычистить. Он еще раз представился, пожал руки мне и Вулфу, вынул из кармана кожаный бумажник, небрежно открыл его и улыбнулся Вулфу сдержанно, но дружески.

— Вот, пожалуйста, мое удостоверение, — произнес он хорошо поставленным голосом. Он вообще отличался прекрасными манерами, словно солидный страховой агент.

Вулф взглянул на предложенный документ, кивнул и указал на кресло.

— Чем обязан, сэр?

Казалось, вид у фэбээровца был извиняющийся.

— Простите за беспокойство, мистер Вулф, но работа есть работа. Я хотел бы спросить у вас, знакомы ли вы с федеральным законом, недавно вошедшим в силу, который требует, чтобы лица, которые являются в стране представителями зарубежных ведомств, регистрировались в госдепартаменте.

— Да, знаком, хотя и не очень подробно. Я знаю о нем из газет, прочитал не так давно.

— Значит, вы о нем знаете?

— Знаю.

— Вы зарегистрировались, как там сказано?

— Нет. Я же не агент иностранного ведомства.

Фзбээровец закинул ногу на ногу.

— Закон действует по отношению к представителям иностранных фирм, частных лиц и организаций, а также зарубежных правительств.

— Именно так я и понял.

— Он применим как к приезжим, так и к гражданам США. Вы — гражданин Соединенных Штатов?

— Да. Я здесь родился.

— Вы состояли какое-то время на службе у австрийского правительства?

— Да, очень короткое время, еще в молодости. Но тогда я был не здесь, а за границей. Потом я оставил ту службу.

— И служили в черногорской армии?

— Да, но несколько позже, хотя тоже в юности. Тогда я верил в то, что всех людей, которые неправы или жестоки, следует убивать, и я убил кое-кого сам. Тогда, в 1916 году, я чуть не умер от голода.

Фэбээровец, казалось, был поражен:

— Извините, не понял.

— Я сказал — чуть не умер от голода. Вторглись австрийцы, и мы сражались голыми когтями против пулеметов. Я был почти мертвец, ведь человек не может жить, питаясь сухой травой. Но я все же выжил. Снова мне довелось поесть, только когда Соединенные Штаты вступили в войну и я прошагал шестьсот миль, чтобы завербоваться в американский корпус. Когда война кончилась, я вернулся на Балканы, развеял там еще одну иллюзию и эмигрировал в Америку.

— Hvala Bogu, — весело вставил я.

Шталь ошарашенно вскинул голову.

— Простите? Вы черногорец?

— Да нет. Почти. Я из Огайо. Огайец чистейших кровей. Это у меня нечаянно вырвалось.

Вулф не удостоил меня вниманием и продолжил:

— Мистер Шталь, я бы сказал, что не потерпел бы попытки копаться в моем прошлом, кто бы там ни вздумал интересоваться, чем я занимался. Но вы для меня — не кто попало. Естественно, вы ведь представитель ФБР. В сущности, вы — сама Америка, соблаговолившая посетить мой кабинет и кое-что обо мне разузнать. Я же так глубоко благодарен своей стране за любезность, от которой она до сих пор ухитрялась воздерживаться… Кстати, вы не откажетесь от стаканчика американского пива?

— Нет, благодарю вас.

Вулф нажал на кнопку, откинулся в кресле и хрюкнул.

— Теперь, сэр, отвечу на ваш вопрос: я не представляю никакого иностранного ведомства, фирмы, частного лица, организации, диктатора или правительства. От случая к случаю мне, как профессиональному сыщику, самому приходится наводить справки по запросам из Европы, главным образом от моего английского коллеги, мистера Этельберта Хичкока из Лондона, — как и он время от времени делает то же для меня. В данный момент я ничего не расследую. И я не работаю ни на мистера Хичкока, ни на какого-то другого.

— Понятно. — Казалось, Шталя почти убедили. — Что ж, сказано вполне определенно. Но вот насчет ваших прежних похождений в Европе… если можно спросить… вы знаете некоего князя Доневича?

— Знал очень давно. Тогда князь был при смерти; кажется, дело было в Париже.

— Я не его имею в виду. Другого там не было?

— Был. Племянник старого Петера. Князь Стефан Доневич. По-моему, он живет в Загребе. Когда я там был в 1916 году, князю было всего шесть лет.

— А недавно вам не доводилось с ним общаться?

— Нет. Ни недавно, ни вообще когда-либо.

— Вы не посылали ему денег — ему лично, или через кого-нибудь из какой-либо организации, или, может, еще с какой-то оказией, которую он предоставил?

— Нет, сэр.

— Но ведь вы переводите деньги в Европу?

— Перевожу. — Вулф состроил гримасу. — Мои собственные деньги, которые я зарабатываю своим бизнесом. Я поддерживал лоялистов в Испании. Иногда я посылаю деньги в… если перевести, то это звучит как Союз югославской молодежи. Но все это, конечно, никак не связано с князем Стефаном Доневичем.

— Не знаю, не знаю. А кто ваша жена? Вы не были женаты?

— Нет. Женат? Нет. Это было… — Вулф заерзал в кресле, словно из последних сил сдерживал себя. — Сэр, мне крайне неприятно, но вы приближаетесь к такому пункту в ваших расспросах, когда даже коренной и благочестивый американец того и гляди пошлет вас к дьяволу.

Я выразительно вставил:

— Я бы точно послал, хотя я на одну шестьдесят четвертую индеец.

Фэбээровец улыбнулся и вытянул ноги.

— Я думаю, — добродушно сказал он, — вы не станете возражать против того, чтобы изложить то, о чем мы беседовали, в форме отчета с подписью.

— Если так нужно, пожалуйста.

— Хорошо. Итак, вы не представляете никакого иностранного ведомства, ни прямо, ни косвенно?

— Совершенно верно.

— Тогда это все, что мы хотели узнать. В настоящее время. — Он поднялся. — Большое спасибо.

— Не за что. До свидания, сэр.

Я проводил Шталя и сам открыл дверь перед «самой Америкой», дабы убедиться, что она окажется по ту сторону двери. Вулф может сколько угодно миндальничать, но что до меня, то я не люблю, когда какой-то незнакомец разнюхивает мою личную жизнь, не говоря уж о жизнях 130 миллионов американских верноподданных. Когда я вернулся в кабинет, Вулф сидел, закрыв глаза.

— Вот видите, что получается, — упрекнул я его. — За последние три недели вы отказались от девяти дел, и все из-за того, что вам пару раз обломилось по жирному куску и счет в банке сразу распух. И это не считая бедной чужестранки, чья подруга питает слабость к бриллиантам. Вы отказались расследовать все, что вам в последнее время предлагали. И вот пожалуйста! Америка стала вас подозревать — ведь это так не по-американски — не делать деньги всегда, когда для этого есть возможность. Вот она и напустила на вас фэбээровскую ищейку, и теперь, видит Бог, вам придется заняться расследованием ради самого себя! Вам не нужно…

— Заткнись, Арчи. — Вулф открыл глаза. — Ты вообще врун. С каких это пор в твоих жилах потекла индейская кровь?

Прежде чем я нашелся, что ответить, явился Фриц и сообщил, что обед готов. Я уже знал, что на обед сегодня фаршированные утиные грудки, а потому не стал добивать этого распоясавшегося бездельника.

Глава 2

Во время трапез Вулф, как правило, не только не говорит о делах, но вообще выкидывает из головы все, что относится к работе. Однако в этот день мысли о работе, как оказалось, вытеснили у Вулфа интерес к еде, хотя я — убейте — не понимал, о каком деле он мог размышлять, если и дела-то никакого у нас тогда не было и в помине. Вулф расправился с остатками трех уток — вчера с нами обедал его друг Марко Вукчич, — с привычной ловкостью разрывая кости и вгрызаясь в сочную мякоть полированными белыми губами, однако вид у него при этом был довольно рассеянный. В связи с этим обед несколько удлинился, и было уже почти два часа, когда мы покончили с кофе и вперевалку вернулись в кабинет. То есть это Вулф шел вперевалку, а я так шагал очень даже бодро.

В кабинете, вместо того чтобы заняться каталогами или какими-нибудь другими игрушками, Вулф откинулся в кресле и, сплетя пальцы поверх вместилища уток, закрыл глаза. В беспамятство он не впал — за тот час, что он так просидел, я несколько раз видел, как он втягивает и выпячивает губы, из чего заключил, что мой шеф над чем-то напряженно раздумывает.

Неожиданно он заговорил:

— Арчи, почему ты сказал, что та девушка хотела позаимствовать книгу?

Выходит, мысли его были прикованы к черногорским барышням. Я махнул рукой:

— Да это я так, поддразнить вас.

— Нет. Ты сказал, она спрашивала, не читал ли я ту книгу.

— Да, сэр.

— И не изучаю ли ее.

— Да, сэр.

— И не читаешь ли ее ты.

— Да, сэр.

Он приоткрыл глаза.

— Тебе не приходило в голову, что она старалась выяснить, не взбредет ли кому-то из нас заглянуть в ближайшее время в ту книгу?

— Нет, сэр. У меня и так голова была забита. Я тогда сидел, а она стояла передо мной, и я больше думал о ее формах.

— Это вообще не мысль, а рефлекс, и отвечает за него спинной мозг, а не головной. Ты говорил, что книга эта — «Объединенная Югославия» Хендерсона.

— Да, сэр.

— А где была эта книга, когда ты вернулся в кабинет?

— На полке, на своем месте. Она сама ее туда поставила. Для черногор…

— Пожалуйста, достань ее.

Я пересек комнату и, сняв с полки книгу, протянул ее Вулфу. Тот заботливо протер переплет ладонью — он всегда так поступает, обращаясь с книгами — затем, не открывая, повернул книгу лицевой стороной к себе, крепко сжал и, подержав так некоторое время, резко отпустил. Открыв ее после этого где-то в середине, он вынул из нее сложенный лист бумаги, засунутый между страницами. Вулф развернул бумагу и принялся читать. Я сел и крепко закусил губу, от души желая, чтобы это помогло мне удержать слова, которые так и просились наружу.

— Так и есть, — произнес Вулф. — Прочитать тебе, что здесь написано?

— Сделайте одолжение, сэр.

Вулф кивнул и начал нести такую тарабарщину, что у меня волосы встали дыбом. Зная, что он только того и ждет, чтобы я прервал его, прося о пощаде, я снова закусил губу. Когда он наконец остановился, я хмыкнул:

— Все это прекрасно, но зря она мне так прямо и не сказала, до чего я умный и привлекательный, вместо того чтобы излагать это на бумаге и прятать между страницами книги. Особенно меня пленили последние слова о том, какой я…

— И особенно не стоило писать такое по-сербскохорватски. Ты говоришь на этом языке, Арчи?

— Нет.

— Тогда, пожалуй, я переведу, что здесь написано. Документ датирован 20 августа 1938 года, написан в Загребе на гербовой бумаге Доневича. В нем говорится примерно следующее: «Предъявитель сего, моя жена, княгиня Владанка Доневич, сим уполномочена безусловно действовать и высказываться от моего имени, удостоверять своей подписью, которая следует ниже за моей собственной, мое имя и мою честь во всех финансовых и политических делах, имеющих отношение ко мне и ко всей династии Доневичей, и прежде всего — в поставках боснийского леса и размещения некоторых кредитов через нью-йоркскую банковскую компанию „Барретт и Дерюсси“. Я сам и от имени всех заинтересованных лиц ручаюсь за ее преданность делу и добропорядочность».

Вулф сложил документ и накрыл его ладонью.

— Подписано Стефаном Доневичем и Владанкой Доневич. Подписи заверены.

Не спуская с него глаз, я сказал:

— Интересно. Он даже не пожалел двадцати центов на нотариуса. Меня вот что волнует. Откуда вы знали, что в книге спрятан этот документ?

— Ничего я не знал. Но то, что она у тебя выспрашивала…

— А, конечно. Ее расспросы разожгли ваше любопытство. Не заливайте! Что же, по-вашему, эта девица — балканская княгиня?

— Не знаю. Стефан женился всего три года назад. Я узнал о его женитьбе из этой самой книги. Хватит приставать ко мне, Арчи. Я уже сыт по горло твоими выходками. Мне и так не нравится вся эта история.

— Что же именно вам не нравится?

— Ничего. Международные интриги — самое грязное из всех занятий. Я весьма поверхностно представляю себе ту кутерьму, которая сейчас творится на Балканах, но даже поверхностному наблюдателю видно, как разъедают страну личинки коррупции. Регент, правящий в Югославии, лицемерно ищет дружеского расположения отдельных народов. Сам он из рода Карагеоргевичей. Князя Стефана, ставшего после смерти старого Петера главой клана Доневичей, тоже используют определенные иностранные круги, а он сам, со своей стороны, прибегает к их помощи для достижения своих честолюбивых замыслов. И вот полюбуйся! — Вулф хлопнул по бумаге ладонью. — Что они протащили в Америку! Если только эта бумажка поможет с ними разделаться, я так и поступлю!

Вулф запыхтел и в сердцах сплюнул — мне всего раз доводилось видеть подобное за все годы, что я прожил под его крышей.

— Пф! Поставки боснийского леса от Доневича! С той самой минуты, как я увидел эту девицу и услышал ее голос, я так и знал, что где-то рядом дьявол. Чтоб им провалиться! Пересекли океан и ступили на американский берег! Чтоб и ей тоже провалиться — явилась сюда, в мой кабинет, да еще опоганила мою книгу этой гадостью…

— Успокойтесь, — предостерег я разошедшегося Вулфа. — Вздохните глубоко три раза. В конце концов, откуда вы знаете, что именно она сунула сюда ту бумажку? С тех пор, как вы доставали эту книгу с полки, прошло несколько месяцев — так, может, кто-то другой…

— Кто? Когда?

— Господи, да откуда я знаю. Ну вот, например, Вукчич, он ведь тоже черногорец…

— Вздор!

Я махнул рукой:

— Ну хорошо, пусть это сделала чужестранка, но все равно, правда ли, нет ли, что она и есть зловредная и ужасная балканская княгиня, — дальше-то что? По-вашему, она связалась здесь со всяким сбродом, и теперь к нам заявится мистер Шталь с ордером на обыск, найдет эту бумажку, закует вас в кандалы и бросит за решетку? Вы что, смеетесь? А может, вы полагаете, что она стянула у настоящей княгини эту писульку и привезла ее сюда, чтобы выгодно загнать?..

— Арчи.

— Да, сэр.

— Напиши на конверте: «Мисс Карле Лофхен, школа Николы Милтана», — адрес уточни в телефонном справочнике. Запечатай в конверт эту бумагу и немедленно отправь почтой. Я не желаю, чтобы она оставалась здесь. Мне это ни к чему. Я, конечно, пересылаю деньги этим отчаянным черногорцам — мне хорошо известно, каково храбриться на пустой желудок, но в конце концов это их конюшню, а не мою, надо вычистить, так при чем тут я? Это первое… Что там, Фриц?

Появившийся в кабинете Фриц Бреннер сделал положенные три шага и доложил:

— Сэр, вас хочет видеть молодая дама, мисс Карла Лофхен.

Я поперхнулся. Вулф прищурился.

Фриц застыл в почтительной позе. Ему пришлось прождать целых две минуты. Вулф все это время сидел неподвижно, сложив бантиком губы, лоб его изрезали хмурые складки. Наконец он выдавил:

— Где она?

— В гостиной, сэр. Я всегда думал…

— Закрой дверь и подойди сюда.

Фриц повиновался. Когда он остановился возле письменного стола Вулфа, тот повернулся ко мне:

— Напиши на конверте адрес Сола Пензера и наклей марку.

Я достал пишущую машинку и выполнил указание. Наклеивая на уголок марку, я бросил:

— Заказным или срочным?

— Ни тем, ни другим. Еще одно достоинство Америки — почту доставляют быстро и не вскрывают. Дай-ка мне конверт. — Он сунул в него сложенный документ, лизнул оклеенный край и надавил на него.