— Но разве они от этого становятся лучше? — выпалила она. — Все равно звери внутри!

— Но в глубине души у вас не только зло, но и добро, — принялся успокаивать девочку Фесс. — На самом деле у многих людей такой сильный инстинкт прийти на помощь другим, что он побеждает стремление запугивать других.

— Как ты можешь так говорить, — возмущенно бросил Джефри, — если твой первый опыт общения с людьми был таким печальным?

— Это верно, — согласился Фесс, — но мой первый хозяин постоянно встречался со многими людьми, и я находил хорошие качества у каждого из них.

Корделия нахмурилась.

— А у твоего второго владельца ты нашел хорошие черты?

Они услышали жужжание тактовой частоты — эквивалент презрительного фырканья у Фесса.

— Он подтвердил мое впечатление о людях, которое я получил от Регги, дети, и продемонстрировал такие низины человеческого характера, о которых я и не подозревал. И худшая из них — предательство. Регги, по крайней мере, не был двурушником, и будучи эгоистом, все-таки слегка интересовался другими. Мой второй хозяин был злобен и алчен, и я полагаю, эти качества были присущи ему вполне органично.

Джефри непонимающе посмотрел на робота:

— Как это?

— Всякий, кто покупает поврежденный компонент только потому, что он дешев, должен быть жаден и жалок, а он купил меня в качестве компьютера для своей лодки-ослика.

Джефри нахмурился.

— А что такое лодка-ослик?

— Их больше не делают, Джефри, и это очень хорошо. Это маленькие прочные машины, предназначенные для раскопок и перевозки грузов, но не для красоты.

Магнус улыбнулся:

— Значит, твой второй владелец пекся не о красоте, а о выгоде?

— Да, хотя такое отношение естественно для его профессии. Он был старателем в поясе астероидов Солнечной системы и постоянно жил в ожидании опасности. Больше ничего у него не было. Только прирожденный одиночка может выбрать такую жизнь, и характер от этого не улучшается. Его интересовало только собственное возвышение, вернее, попытки его добиться: многого достичь не удалось.

— Значит, он был беден?

— Он как мог зарабатывал на жизнь, — ответил Фесс. — Оттаскивал богатые металлом астероиды на станцию, расположенную на Церере, и покупал все необходимое. Там все очень дорого — слишком далеко от планеты, на которой эволюционировал от амебы до примата ваш вид. Другие люди интересовали его только как источник собственного удовлетворения — и если они этого ему не предлагали, он предпочитал не иметь с ними дела.

— Ты хочешь сказать, он ненавидел других людей?

— Ну, может, слишком сильно сказано, — заметил Фесс, — но не очень далеко от истины.

— Но люди не могут жить без общества других людей.

— Напротив, могут. Конечно, со временем у них развивается эмоциональный голод. Но надо сказать, что такие люди обычно в эмоциональном смысле, вообще говоря, калеки.

Корделия вздрогнула.

— Как ты можешь хорошо думать о людях, если твое мнение основано на встречах с подобными типами?

— Потому что я постоянно встречался не только с «подобными типами», но и с хорошими людьми, Корделия, или, по крайней мере, слышал о них.

Магнус нахмурился:

— Как это возможно?

— В астероидном поясе народ одинок и обычно стремится к общению с себе подобными. Но оно возможно только по радио или видеосвязи. И в силу специфики мне приходилось всегда бодрствовать, а следовательно, выслушивать постоянный поток разговоров, чтобы не пропустить важные для моего владельца события. В результате я узнал множество самых разных людей. Среди них были плохие и хорошие, некоторые очень плохие, некоторые — очень хорошие. Я узнавал о всех происшедших в Солнечной системе событиях, важных и не очень. Мне кажется, самое большое на меня произвел впечатление случай, когда отказал купол одного астероида — ослабло силовое поле, удерживающее атмосферу, которой дышали люди.

Корделия пораженно смотрела на робота:

— Но как они смогли выжить?

— Они не выжили. Задохнулись все, за исключением техника и туриста, которые успели влезть в космические скафандры, а также маленькой девочки, которая выжила в удивительных обстоятельствах.

— О, это должно было разбить тебе сердце!

— У меня нет сердца, Корделия, но я тогда многое понял о способности людей жертвовать собой ради других. Мне пришлось немало времени провести с этой девочкой.

— Расскажи нам о ней! — воскликнул Грегори.

— Ну, это слезливые девчоночьи истории, — возразил Джефри.

— Вовсе нет, Джефри. В моей истории присутствует злодей, с которым пришлось серьезно побороться.

Глаза мальчика заблестели.

— Тогда другое дело, рассказывай!

— С удовольствием, потому что это часть вашего наследия. Герой этого рассказа — удивительный персонаж, уникальный экземпляр, исправившийся преступник.

— Правда? Кто же он такой?

— После исправления его называли Уайти-Вино, и он зарабатывал на жизнь тем, что сочинял песни и исполнял их в тавернах.

Уайти извлек последний аккорд из своей клавиатуры, высоко поднял руки и улыбнулся под гром аплодисментов и благодарные возгласы посетителей.

— Спасибо, спасибо! — его усиленный динамиками голос прогремел в кабаре. Так, по крайней мере, в те годы называли подобные заведения. — Рад, что вам понравилось, — он, продолжая улыбаться, подождал, пока стихнут аплодисменты, и объявил: — Сейчас я немного отдохну, но очень скоро вернусь. А вы пока выпейте, ладно? — он помахал рукой и повернулся, оставив за собой смех и аплодисменты. — Да, выпейте порцию. Или две. Или три. После третьей порции вы будете считать меня великим музыкантом.

Конечно, ему не следовало испытывать горечь — ведь именно эти слушатели в конце концов позволяют ему зарабатывать на жизнь. Но музыканту стукнуло уже пятьдесят три года, а он все еще продолжает петь в тавернах захолустных спутников.

Терпение, сказал он себе. И в самом деле, был ведь тот симпатичный продюсер в отпуске, который услышал его баллады и подписал контракт на звукозапись, даже не протрезвев. На следующий день у него уже была заказана студия, и Уайти записал свой диск, и тот неплохо продавался — конечно, продавался дешево, но если пластинка распространяется на более чем пятидесяти планетах с населением в сто миллиардов человек, то она принесла доход в двадцать миллионов, и Уайти худо-бедно получил свои шесть процентов. Это позволило выжить даже в бедной кислородом атмосфере купола какого-то астероида и на малопригодном для жизни спутнике, а также оплатить проезд на следующую планету. Барду всегда удастся найти кабаре, где заплатят за представление, главное — чтобы посетители полюбили его песни. Уайти не страдал от безвестности. Потом какой-то толковый критик объявил, что его тексты написаны в традициях народного творчества, а один или два профессора с ним согласились (все, что угодно, лишь бы напечататься, думал Уайти), и записи снова начали успешно продаваться, так что ему удалось вернуться в родную систему, пусть всего лишь на Тритон, и заработать еще немного. Он надеялся, что профессора, поднявшие его на щит, не слишком огорчатся, узнав, что у Уайти есть диплом колледжа и он неплохо разбирается в филологии.

Итак, пусть существует несколько миллионов человек, которые согласны заплатить за то, чтобы послушать твои песни. Значит ли это, что ты так уж хорош?

Уайти попытался отмахнуться от подобной мысли — стоит ли заниматься рефлексиями? Нет, побольше уверенности в своих силах и все будет в порядке, подумал бард, входя в шкаф, который в кабаре со смехом называли «зеленой комнатой». По крайней мере, у артиста есть место, где можно передохнуть между номерами. Не в каждом клубе бывает так.

Он осмотрелся и нахмурился. Где же вино, которое пообещала Хильда? Ведь обещала подождать его.

А, вот и наша лебедушка вплывает, запыхавшись в слабом тяготении Тритона.

— Прости, Уайти. Еле донесла, на меня совершили самый настоящий налет.

— Молодец, что не отдала негодяям ничего — уверен, что вместо «пушки» у них был обычный водяной пистолет, — Уайти взял стакан у Хильды, затормозившей у противоположной стены. — И откуда они выползли?

— С земного почтового экспресса, — Хильда достала из-за корсета конверт и протянула ему. — Вот. Потребовали передать мистеру Тоду Тамбурину.

Уайти поморщился, услышав свое настоящее имя.

— Это что, официальное послание?

— Пожалуй. Интересно, кто знает, что ты здесь?

— Мой продюсер, — Уайти часто задышал, поглаживая письмо и похотливо поглядывая на Хильду.

— Не трать свой запал, Уайти, впустую! Насколько мне не изменяет осязание, ты гладишь не меня, а письмо. Что в нем?

— Наверное, деньги, — Уайти вскрыл конверт и у него мгновенно упал голос. — Черт побери!

Безразличие к делам знакомых не было сильной стороной характера Хильды.

— Значит, это не продюсер... Кто же написал тебе? — в голосе женщины явственно прозвучала ревность.

— Законники, — успокоил ее Уайти. — Известие о моем сыне.

Устраиваясь поудобнее в защитной сетке пассажирского лайнера, Уайти подумал: дело заключается вовсе не в том, знал ли он или нет своего сына. Трудно знать собственного ребенка, если почти не бываешь дома. А Генриетта, осознав свою ошибку, не хотела, чтобы он бывал дома, во всяком случае, так она сказала ему, когда поняла, что он не собирается остепениться и стать благополучным астероидным старателем, как всякий разумный человек. Она не одобряла присущий ему образ жизни — продажу экзотических медикаментов с некоторой скидкой на планетах, где те обложены высоким налогом. Это незаконно, твердила Генриетта. Впрочем, деньги за подобные незаконные дела она соглашалась принимать, пока муженек не совершил серьезную ошибку, высадившись на планете со свободными тарифами и еще более свободными нравами. Там ему не хватило выручки даже на то, чтобы вовремя унести ноги, и поэтому он своими глазами увидел, что делает его снадобье с клиентами.

Отныне больше никаких наркотиков — ни для себя, ни для клиентов. Только вино и пиво. Контрабандой заниматься больше его не заставят даже под страхом смерти, он нажил достаточно неприятностей и теперь заживет почти припеваючи на доходы от иной деятельности. Вернее, заживут жена и сын, пока он будет переходить из бара в бар и драть глотку, чтобы заработать еще немного. Его доход от продажи диска не очень велик, но в то же время не так уж мал. Пусть он будет потрачен на сына. А на себя Уайти как-нибудь заработает: ноги есть, руки — на месте, и в придачу не лишенный приятности голос вкупе с быстро соображающей головой. Однако в первые годы он скучал по сыну и уже начинал подумывать о возвращении на Цереру. В конце концов, если держаться на достаточном расстоянии, Генриетта не так уж плоха.

Но потом пришло письмо от адвоката, и Уайти решил, что все-таки его жена — приличная стерва. Отныне ему пришлось жить исключительно за счет своих песен, потому что суд отдал Генриетте все его сбережения и опеку над сыном. У Уайти не было возможности оспорить приговор, и поэтому он не встречался с сыном ни в детстве, ни в отрочестве: Генриетта на всякий случай переселилась на Фальстаф. А у Уайти не было денег, чтобы купить туда билет.

Впрочем, он и не собирался. Теперь ему было стыдно, но тогда он даже не думал об этом.

Конечно, парень мог сам захотеть увидеть родного отца, когда вырастет. И вот, узнав, что его сын вернулся на Цереру, Уайти написал ему письмо. Парень ответил единственным — и весьма недвусмысленным письмом. Он написал буквально следующее: «Не суйся в мою жизнь». С этим не поспоришь. Впрочем, тон послания неудивителен, учитывая, что наплела Генриетта про своего мужа их общему сыну. Кое-что из рассказанного, возможно, даже правда. Поэтому Уайти пришлось пережить неласковый ответ чада и продолжать зарабатывать пением.

Церера! Почему парень туда вернулся?

Наверное, потому что провел там детство. Должно быть, хоть какие-то приятные воспоминания у него сохранились.

Уайти срочно подписался на еженедельник «Служба новостей Цереры» и издалека следил за основными событиями в жизни мальчика — за его женитьбой, рождением дочери, переселением всего семейства на новую околопланетную колонию на большом астероиде, который назвали Фермой. Там благополучно осуществили совершенно новую идею геоморфизма* [4] — окружили весь астероид силовым полем, создав сплошной купол.

Но однажды купол вышел из строя, сын Уайти и его жена погибли.

Но ребенок остался жив.

Ребенок был жив, а родители не оставили завещания. Бабушка и дедушка со стороны матери последовали примеру Генриетты и предпочли погрузиться в холодный анабиозный сон, ожидая роста своих доходов...

Так, совершенно неожиданно, ближайшим и единственным родственником ребенка оказался Уайти.

Он коснулся конверта в нагрудном кармане. Ему не нужно было открывать его вновь: он и так видел печатные строки, стоило ему закрыть глаза. Он — дедушка, ближайший родственник, и поэтому маленькая Лона целиком на его ответственности. У него появился второй шанс вырастить ребенка. Бард смотрел, как уменьшается за кормой Тритон, а за ним — гигантский шар Нептуна, и чувствовал наряду с печалью странное возбуждение. И поклялся, что на этот раз, как ему ни придется трудно, он воспитает сироту как подобает ребенку из приличной семьи.

Ему пришлось нелегко.

Во-первых, потому что адвокат отвел его не в приют и не в дом для усыновленных, а в больницу. В палате на койке сидела прекрасная, как ангелочек, голубоглазая светловолосая девочка шести лет и смотрела трехмерную телепрограмму. Только смотрела. Не разговаривала, не ерзала, не бросала бумажные шарики на пол, как сделал бы ее непоседливый дед, имея от роду столько же лет, как внучка, — больше ничего.

— Лона, это твой дедушка, — сказала доктор Росс.

Девочка подняла голову и, конечно, не заголосила от радости узнавания. Они никогда не виделись, и Лона, наверное, даже не подозревала о его существовании.

— Ты папа моей мамы?

Уайти перестал улыбаться. Значит, несчастный ребенок и с родителями матери не виделся? Прежде чем они заморозились, конечно.

— Нет, я дедушка с другой стороны.

— Папа моего папы?

— Да.

— А...

Когда Уайти пришел в себя, доктор в своем кабинете объяснила:

— Это серьезная травма, и у девочки не было никакой защиты от нее. Ведь в конце концов ей, всего шесть лет. Неудивительно, что у нее подавлена память о катастрофе — и обо всем, что с нею связано.

— Да, неудивительно, — бард заставил себя улыбнуться. — Но ей и нечего особенно вспоминать.

Доктор Росс кивнула:

— Вам нужно быть очень осторожным, бережно обращаясь с ее амнезией. Лону всему придется учить заново, но вам следует все время быть начеку. Какое-то время ничего не рассказывайте о Ферме, о ее родителях, вообще о прошлом. Мы не знаем, какое именно воспоминание будет особенно болезненным и снова отбросит ее назад.

Уайти кивнул.

— Девочка должна лечиться у психиатра?

— Да, это очень важно.

— Понятно... У вас есть частная практика, доктор?

— Да, небольшая, — сразу ответила доктор Росс, — и я могу позаботиться о Лоне.

Так что перекати-полю пришлось наконец осесть: купить квартиру, продумать интерьер, заказать мебель. Наконец опекун смог забрать девочку из больницы и, держа за маленькую ладошку, отвести домой.

Лона, вопреки распространенному мнению, что под ангельской внешностью обычно скрывается чертенок, оказалась послушной и доброй девочкой.

Слишком послушной и доброй. Уайти обнаружил, что постоянно ждет каких-нибудь шалостей.

Но она была абсолютно послушна, делала точно то, что он ей говорил... И ничего больше.

А когда у него не находилось для нее занятия, она просто смотрела трехмерные телепрограммы, сложив руки на коленях, выпрямив спину (он как-то велел ей так сидеть, надеясь пробудить бедняжку к жизни). Все, чему он ее учил, она усваивала с первого раза и точно исполняла. Каждое утро заправляла свою постель, мыла посуду, учила азбуку...

Как робот.

— Она просто очень хорошая девочка, — осторожно сказала как-то доктор Росс. — Иногда такие встречаются.

— Может быть, но это неестественно для детей. Послушайте, доктор. Конечно, может быть, я неправ, но хотелось бы хоть раз всего лишь легкого непослушания. Небольшой перебранки с дедом. Почему этого нет?

— Комплекс вины, — медленно ответила доктор. Уайти удивленно смотрел на нее:

— В чем же Лона считает себя виноватой?

— В случившемся взрыве, — доктор вздохнула. — Часто дети считают, что если что-то случилось, то это в результате их поступков.

Уайти нахмурился.

— Я понимаю, что она может горевать из-за своей ложной вины. Но вести себя абсолютно правильно? И почему это мешает ей видеть сны?

— Все видят сны, мистер Тамбурин.

— Называйте меня Уайти, — он плотно закрыл глаза. Настоящее имя вызывало у барда неприятные воспоминания о прошлом. — Просто Уайти.

— Уайти, — неохотно повторила за ним женщина-доктор. — Мы знаем, что Лона видит сны — это показали тесты на быстрое движение глазных яблок.

— Тогда почему она говорит, что не видит снов?

— Просто Лона их не помнит. Эти воспоминания у нее тоже подавлены.

— Но сны она видит сейчас! А несчастный случай произошел несколько месяцев назад!

— Это так, — задумчиво ответила доктор, — но девочка может считать, что неправильно видеть сны.

— Во имя неба, почему?

— Она могла рассердиться на родителей, — объяснила доктор Росс. — Так часто бывает, когда детей наказывают или отказывают им в чем-то. Они хотят ответить родителям, причинить им боль, сказать им «умрите»... И если она в таком настроении легла спать накануне катастрофы...

— Ей могло присниться, что она их убила?

— Что-то в этом роде. А потом она проснулась и обнаружила, что родители на самом деле умерли. Поэтому она подавила все воспоминания о папе с мамой, потому что они напоминают ей об ее вине.

— Мне кажется это сомнительным.

— Возможно, — согласилась доктор. — Это всего лишь мое предположение, мистер... Уайти.

Он тяжело вздохнул.

— Мистер Уайти подойдет. У нас ведь не хватает информации, мы можем только строить предположения, верно?

— Да, пока полной информации нет.

— Ну, хорошо, будем считать, что вы правы, доктор. И что же мне делать?

— Докажите Лоне, что одно лишь желание не может вызвать действие, мистер... Уайти.

Уайти неожиданно задумался.

— Наверное, так это выглядит с ее точки зрения. Но почему она так послушна?

— Потому что считает: если будет плохо вести себя, произойдут не менее ужасные вещи, чем тогда, во время гибели купола, — пояснила доктор.

— И если ты плохо себя ведешь...

— ...то будешь наказана, — закончила за него доктор. — Да.

— Ну что ж, — Уайти с улыбкой встал. — Ей ведь не нужно все делать самой, верно?

И вот он начал ее наказывать. Неустанно, непрерывно, безжалостно, не обращая внимания на сердечную боль. Заставлял ее выскребывать полы. Мыть всю посуду. Натирать мебель. Все вручную.

Она могла бы возразить, что со всем этим справится робот-мажордом.

Но Лона молчала и работала.

Он заставлял ее расчесывать волосы и внимательно следил, чтобы не оставалось ни узелка. И подавлял при этом боль в груди. По щекам ее катились слезы, она дергала волосы, вырывала их, но не говорила ни слова.

И никаких игр. Впрочем, она и так не играла. Никакого телевидения, никаких компьютерных игр типа «Наряди Золушку» или «Укрась свое гнездышко».

Он заставлял ее делать все. Она пахала побольше папы Карло, прилежничала почище Мальвины, совершала подвиги потруднее Геркулесовых. И только когда принялась разбирать Авгиевы конюшни на чердаке, где дед хранил в пыли и паутине не только свои записи, но и редчайшую коллекцию пустых пивных жестянок, не выдержала и взорвалась:

— Хочу, чтобы ты улетел в космос, дед!

И тут же застыла, окаменела от ужаса. Но слова уже были произнесены.

— Не надейся, — со злобной улыбкой ответил Уайти, — и не подумаю!

Пришлось выполнять слово, данное доктору Росс. Если с дедом сейчас что-нибудь случится, Лона, вероятно, никогда не оправится. Ему страшно надоело и днем и ночью торчать в космическом скафандре, но через неделю девочка увидела, что с ним ничего не происходит, и начала успокаиваться. А когда окончательно поняла, что Уайти не собирается в обозримом будущем покидать Цереру, стала даже проявлять раздражение:

— Дедушка, а ты злой!

— Знаю. Но ты еще не кончила прибирать, Лона.

— Дедушка, ты просто ужасен!

— Все равно выскобли пол, Лона.

— Дедушка, я бы хотела, чтобы ты знал, что я чувствую!

— Заканчивай расчесывать волосы, Лона.

Именно волосы поставили последнюю точку. Однажды вечером она дернула особенно густой узел и воскликнула:

— Ай! — и по щекам заструились крупные, с горошину, слезы.

— Бедная девочка, — Уайти весь исходил сочувствием. — Но плач тебе не поможет.

Лицо ее покраснело от настоящего, непритворного гнева:

— Чтоб ты сдох, дед!

— Как видишь, я не сдох, — заявил Уайти удовлетворенно. — И очень неплохо себя чувствую.

— Правда? Я ужасно рада! Но тогда перестань носить этот противный скафандр, дедушка.

— Прости, девочка, не могу.

— Но все дети над тобой смеются.

— Насмешки мне не повредят.

Он видел, что Лона усвоила это. Однако девочка продолжала настаивать:

— Ты так смешно выглядишь.

Бард покачал головой.

— Прости, детка. Тут уж ничем не поможешь.

— Поможешь! Тебе нужно только снять скафандр!

— Не могу, — ответил он. — Если со мной что-нибудь случится, ты решишь, что это твоя вина.

— Не решу! Это глупо! С тобой ничего не может случиться только из-за моих слов! — она застыла с широко раскрытыми глазами, услышав собственные слова.

— Очень важно, что ты это поняла, Лона, — доктор Росс сидела с наветренной стороны от Уайти, держась как можно дальше от него.

— Значит, дедушка теперь может снять скафандр?

— Конечно, но только не здесь, — содрогнулась врач.

— Ты действительно поняла, что простое пожелание не может привести ни к чему плохому? — спросил Уайти.

И пришел в ужас, когда Лона не ответила.

— Почему ты считаешь, что может? — мягко спросила врач у малолетней пациентки.

— Так сказали по телевизору, — ответила Лона. Уайти перевел дыхание, а женщина-врач откинулась на спинку кресла.

— Но это просто выдумка, Лона. Сказки.

— Нет! Это было, когда рассказывали про мистера Эдисона!

Уайти удивился.

— Да, он был великий изобретатель, — медленно проговорила врач. — Но ведь он не просто «хотел», и изобретения тут же появлялись, верно?

— Да, — Лона смотрела в пол.

— Как он осуществлял свои желания, Лона?

— Работал, — ответила девочка. — Много работал, ночи напролет, пока не придумывал новое изобретение.

— Точно, — продолжала врач, — а позже чертил машины, которые придумывал, и передавал чертеж другим людям, чтобы те их сделали. Но все это требует труда, Лона, труда человеческих рук, а не просто одной лишь мысли.

Девочка кивнула.

— А что ты хочешь сделать реальным, Лона?

— Чтобы больше никто никогда не умирал от отказа силового поля под куполом, — выпалила Лона.

Врач облегченно передохнула, Уайти тоже.

— Это очень трудно, — предупредила доктор Росс.

— Неважно! Я хочу это сделать!

— Послушай, девочка, — сказал Уайти. — Тут не обойдешься одними физическими усилиями. Это тебе не пол выскрести или волосы расчесать. Нужно изучить математику, физику, компьютерное программирование и основы инженерного дела — это очень большой труд.

— Я справлюсь, дедушка!

— Знаю, — негромко ответил Уайти, — но не за одну ночь. Не за неделю и даже не за год.

— Ты считаешь, что я не смогу?

— Сможешь, — быстро отозвалась доктор Росс. — Я уверена, ума тебе хватит. И мы знаем, что ты трудолюбива и усидчива. Но на это потребуется много времени, Лона, годы и годы. Придется закончить школу, колледж, может быть, даже аспирантуру. Ты сможешь заняться куполом только лет в тридцать.

— Неважно, сколько времени это займет! Я все равно сделаю!

Уайти и врач снова облегченно вздохнули. По крайней мере, подумал бард, теперь самоубийства можно не опасаться.

Прежде всего Лоне следовало понять, почему отказал купол Фермы. Дело щекотливое, но доктор Росс заверила, что девочка к нему готова. Тем не менее она вся дрожала, когда Уайти показывал ей распечатку, полученную из компьютерной системы астероида. Она посмотрела на листинг аварийного состояния купола, и дрожь прекратилась.

— Что это значит, дедушка?

— Не знаю, девочка. Никогда не изучал компьютеры настолько, чтобы в этом разобраться.

— А можно нанять кого-нибудь, чтобы он разобрался?

Уайти покачал головой.

— На толкового специалиста не хватит денег. К тому же в поясе астероидов все слишком заняты.

Внучка посмотрела на деда с недоумением:

— Ты хочешь сказать, что всем все равно?

— Нет, конечно. Было произведено официальное расследование, я читал отчет. Но там в сущности только говорилось, что винить некого, просто стечение трагических обстоятельств, в результате которых купол разгерметизировался.

— Как или почему не говорилось?

Уайти покачал головой:

— Я не видел. Конечно, отдельные технические термины я не совсем понял.

— А научиться можешь?

— Мог бы, — медленно сказал Уайти, — если бы не приходилось зарабатывать на жизнь песнями.

— Ну, тогда я научусь! — решительно заявила Лона и повернулась к экрану компьютера.

И научилась.

Но сначала ей потребовалось понять принцип работы компьютера вообще, что означало необходимость изучения математики и физики. А когда девочка перешла к микросхемам, понадобилась также химия, чтобы разобраться в соединениях кремния и арсенида галлия. А это, в свою очередь, означало знакомство с новыми разделами физики. А они повлекли за собой много новой математики. Лона заинтересовалась математикой самой по себе, и Уайти подсказал ей, что хорошо бы познакомиться и с историей, чтобы понять, как мыслили люди, когда изобретали программирование, и история тоже оказалась весьма завлекательной наукой.

Тем временем Уайти, разумеется, рассказывал девочке перед сном и о скандинавских богах, и о падении Трои, и о приключениях Дон Кихота.

— А еще знаешь, дедушка?

— Да, знаю, но рассказывать сейчас нет времени.

Конечно, девочка начала читать книги, чтобы узнать то, что не успел рассказать дедушка, и это оказалось гораздо интереснее полированного ящика со сферическим экраном. К тому же у нее теперь просто не оставалось времени часто его смотреть. О, дедушка настоял, чтобы она ежедневно играла по несколько часов с другими детьми, и теперь Лона была полна жизни и легко находила друзей.

И, вероятно, именно поэтому девочкой вскоре заинтересовался Совет по образованию.

Уайти не собирался допускать, чтобы внучку на шесть часов запирали в классе, где ребенок будет тупо слушать то, что уже знает. Конечно, он и не думал спорить с профессиональными педагогами: они знают детей лучше. Обычных детей. Но Лона — это особый случай, и в конце концов всем поборникам всеобщего образования пришлось это признать.

Уайти не стал спорить. Ведь Город Цереры был поделен на четыре школьных округа, и еще с десяток-полтора охватывали ближайшие астероиды. Все эти поселения находились так близко друг от друга, что в любой момент можно было сесть в катер и навестить друзей или доктора Росс, а также добраться до очередного кабаре, в котором в этот раз пел Уайти. Конечно, когда девочка приходила в ночные клубы, она не общалась с посетителями: у нее всегда был с собой компьютер-ноутбук.

И Уайти снова начал странствовать, вернувшись к образу жизни, который всегда предпочитал, хотя теперь его маршруты пролегали в довольно ограниченном объеме пространства. У него даже выработалась своя система: он переселялся в любой поселок примерно через месяц после начала школьного семестра, а к тому времени как Школьный Совет узнавал о его присутствии, он уже паковался, махал рукой на прощание и переезжал куда-нибудь подальше. Еще три месяца в новом месте, и школьный год почти заканчивался, так что не было смысла приступать к занятиям. А когда начинался новый учебный год в этом округе, Уайти уже успевал продать квартиру и заключить контракт в следующем городе-астероиде.

А Лона училась. Училась. И училась.

К десяти годам она уже смогла разобраться в событиях, отраженных в той памятной компьютерной распечатке. Но копия ей уже была не нужна, она вполне могла затребовать ее с терминала, как объяснила она однажды деду спокойным, сдержанным, контролируемым голосом, как это умеют делать уверенные в себе люди.

Вышел из строя всего лишь один генератор силового поля. Только один, но области действия силовых полей перекрывали друг друга, так что воздух из шести соседних участков устремился в вышедший из строя сектор — а оттуда потоком снежных хлопьев прямо в космическое пространство. Остальные генераторы сразу попытались укрепить свои собственные участки поля, в результате этого разнобоя возникла перегрузка всей системы, в которой поддерживалось атмосферное давление, как на уровне земного моря, и автоматика не смогла изолировать область сломавшегося генератора; и тогда в первый и в последний раз на Ферме поднялся ветер, он завывал вокруг домов, которые самоуверенные поселенцы не снабдили дополнительной защитой. Ветер смерчем проносился по улицам, улетал в лишенный поля сектор, а оттуда в космос, оставляя за собой только вакуум. И тела.

А в одном доме осталась маленькая девочка. Ее глупый, но слишком заботливый папа настоял на том, чтобы дом был герметизирован. Все знали, что в этом нет необходимости, потому что астероид целиком накрывало силовое поле, которое никогда, никогда не может быть пробито. Глупый папа и глупая мама уложили дочь в постель, а сами, держась за руки, отправились смотреть на звезды.