- Теперь он принадлежит тебе, и горе тому, кто осмелится обидеть тебя. Но все же он по-прежнему голоден. Тут я понял: вряд ли юноша так уж спокоен.
      - И Жильбера тоже охраняй, - приказал я Унылику.
      - Жильбер, не бойся никто, - заверил меня тролль, но вид у него не стал менее голодным.
      - Нужно его чем-нибудь накормить, - негромко проговорил юноша.
      - Хотелось бы узнать поточнее, что такое "что-нибудь", - так же тихо сказал я, а погромче: - Унылик! Ступай, излови себе какого-нибудь козла!
      С минуту тролль изумленно созерцал меня, потом радостно осклабился и утопал прочь.
      Не веря в свою удачу, я провожал его взглядом, а потом отвернулся и принялся поспешно укладывать остатки припасов в дорожный мешок Жильбера.
      - Быстрее! Вот он - наш шанс.
      - Какой шанс? - непонимающе спросил юноша.
      - Избавиться от этого чудища! Пошли, скорее!
      - Ничего не получится! - упирался Жильбер, но все-таки собрал пожитки и уселся верхом.
      Не успели мы одолеть и ста ярдов пути, как я вдруг остановился и в ужасе проговорил:
      - Что же я наделал!
      - Ничего такого я по крайней мере не вижу, - удивленно оглядел меня и землю рядом юноша.
      - Это очень любезно с твоей стороны - представляю, что могли бы ответить на такое восклицание некоторые мои знакомые. - Я развернулся и с удвоенной скоростью зашагал в обратном направлении. Ты понял, что я приказал этому тупоголовому троллю?
      - Что? Пообедать козлом.
      - Точно! А где в таких местах можно найти козла?
      - Ну, как где? - Жильбер задумался. - Ой, на ферме!
      - Вот именно! А ведь я велел ему, кроме себя, охранять только тебя - про других людей ни слова не сказал. Быстрее, пошли!
      - Поехали, - уточнил сквайр.
      Сказано это было почти приказным тоном, но у меня не было времени вступать в споры и доказывать, кто тут главный. Я взобрался на коня, сел позади Жильбера и приготовился доказать, что я все-таки чего-то стою в плане выносливости. Юноша с места пустил коня галопом. Торн поскакал вверх по склону холма.
      - Вон он! - крикнул я.
      Жильбер пришпорил Торна, и тот перемахнул через плетень.
      Этого я не ожидал - меня подбросило вверх. Но я все-таки удержался, вот только Жильберу досталось - так я в него вцепился. А потом мы помчались по заросшему высокой травой лугу и нагнали крадущегося к козам тролля как раз в тот миг, когда мальчишка-пастух завопил от ужаса.
      - Нет, Унылик! - Я взметнул вверх руку. - Ты не должен кушать людей!
      - Не кушать? - переспросил тролль, по-моему, смертельно изумленный.
      - Людей не кушать! - строго запретил я. - Только козлов. И еще волков, медведей и оленей, - расширил я его меню, после чего повернулся к пастушку. Не бойся. Он охотился за козами, а не за тобой.
      - Но... Но... Меня же выпорют!
      Мальчишка весь дрожал. Он повернулся к нам, и мордашка у него была такая, словно он сейчас расплачется.
      У меня чуть было с языка не сорвалось: "Пошли с нами" - такой он все-таки был храбрый мальчуган. Наверное, знай я, куда мы направляемся, я тоже стал бы похрабрее. Но я промолчал, сунул руку в карман и достал четвертак.
      - Я готов купить у тебя одну козу. Пастушок поймал монету, рассмотрел ее.
      - Так это же серебро!
      - Этого хватит... - Я оборвал себя, вспомнив правила купли-продажи, и построил вопрос иначе: - Какого козла можно купить за эту монету?
      - Самого большущего в моем стаде. Но уж больно монетка-то странная, господин.
      - Я - чужеземец, - объяснил я. - Ладно, пусть будет козел. - Тут я глянул на облизывавшегося тролля и добавил: - Жирный козел.
      - Щас, - кивнул мальчишка. Через тридцать секунд он уже тащил самого здоровенного козлину, которого я когда-либо видел, а тот возмущенно мекал и все пытался мальчишку боднуть. Надо сказать, я козла нисколько не винил. Вели бы меня на съедение троллю, я бы небось тоже вырывался и пытался удрать.
      Однако Унылик с этим делом управился быстро: сломал козлу хребет, тот жалобно мемекнул и тут же отправился к троллю в пасть. У пастушка побелела мордашка. Он отвернулся.
      - Унылик! Иди к Савлу! - строго приказал я. А Жильберу сказал:
      - Вперед.
      Мы повернулись и пошли. Я оглянулся. Унылик следовал за нами, сосредоточенно жуя. Я поморщился и отвернулся.
      - Кризис миновал. Неужели всякий раз, когда он проголодается, нам придется такое переживать?
      - Ты что-нибудь придумаешь, - без тени сомнения заявил Жильбер. Хотелось бы мне так же крепко в это верить.
      Разбивая на ночь лагерь, я не переставал следить за троллем. Несколько раз я ловил на себе его голодный взгляд. Вот вам и двойное заклятие!
      - Сильно проголодался? Готов сожрать медведя? Унылик кивнул, высунул кончик языка размером с полотенце, облизнулся.
      - Ну, так пойди и поймай себе медведя, - сказал я. - Поймаешь - скушай.
      Тролль послушно кивнул, вскочил на ноги и утопал за деревья.
      Жильбер, раззявив рот, проводил его взглядом и обернулся ко мне.
      - А он его найдет? Я пожал плечами.
      - Найдет или нет - у нас есть часик для того, чтобы спокойно соснуть...
      Жильбер медленно, понимающе улыбнулся.
      - Гениально, господин Савл! Ну, так давайте же быстрее поужинаем и уляжемся спать. Я первым подежурю.
      Тут я понял, что устал как собака, и возражать не стал. Как только мы покончили с ужином, я завернулся в плащ, который Жильбер прихватил для меня подарок от командира.
      - Ты разве не помолишься перед сном? - оскорбленно поинтересовался Жильбер.
      - Да нет, не буду, - ответил я, но тут же одумался. - Я медитирую перед тем, как отойти ко сну.
      Лицо его просветлело. В тех краях, откуда он был родом, слово "медитировать" означало то же самое, что и "молиться". Юноша кивнул и стал смотреть по сторонам.
      Ближе к полуночи он разбудил меня и сказал:
      - Разбуди меня для третьей стражи.
      Я поежился от холода и, встав на колени, огляделся по сторонам. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы в этой вселенной уже знали, что такое кофе. Может, без кофе - оно для здоровья полезнее, ко не все полезное приятно. Через пять минут Жильбер захрапел. Я слыхал о том, что солдаты это умеют.
      Мало-помалу я стал соображать яснее и понял, чего недостает в лагере, недоставало тролля. Мне стало веселее - может быть, победил медведь?
      Надежда моя здорово окрепла шесть часов спустя, когда я стал расталкивать сквайра. Он проснулся мгновенно, вытаращился на звезды.
      - Господин чародей! Ты должен был меня разбудить раньше! Я же две стражи проспал!
      - Тебе шесть часов, и мне шесть, - сказал я. - Будет поровну.
      И еще я решил, что следующую ночь стану дежурить первым.
      - Однако рыцарю подобает уметь бодрствовать!
      - Как насчет того, чтобы потолковать об этом завтра вечером? - предложил я.
      Ни с того ни с сего Жильбер несказанно обрадовался.
      - О, конечно! Доброго тебе сна, чародей!
      - И тебе доброй ночи, сквайр, - ошарашенно проговорил я.
      Я уже почти уснул, когда понял, чему это юноша так обрадовался. Раз я сказал, что вечером мы с ним что-то обсудим, значит, я согласен с ним общаться. Я облился холодным потом, предвкушая эту пытку. Нет, надо все-таки будет придумать, как отослать его обратно к дружкам.
      Уснул я далеко не сразу.
      Разбудил меня звук циркулярной пилы. Кто-то пытался распилить целую гору мусорных ведер. Я рывком сел и увидел Жильбера - этот стоял навытяжку, рука на рукояти меча, и нервно поглядывал на здоровенную, слегка вздымающуюся кучу шерсти. Тут я понял, что мой ручной тролль вернулся домой, и теперь спал. Правда, шумел он при этом не хуже открытого железнодорожного вагона, нагруженного подпрыгивающими стальными болванками. А рядом с ним валялась кучка костей - и надо сказать, вполне приличного размера.
      Я не отрывал от тролля глаз. Итак, медведь не победил. Жалко. Жалко. Но уж лучше медведь, чем я или Жильбер.
      Мало-помалу я успокоился. Раз Унылик поступил так, как я ему велел, значит, все идет, как надо. Кроме того, разве не здорово, что он способен голыми, так сказать, руками прикончить взрослого медведя?
      Да, такой громила - вполне надежный телохранитель в чужой стране. И я решил, что какое-то время подержу его при себе. Если учесть все обстоятельства, с ним мне безопаснее, чем без него.
      Ну, разве что только вражеский колдун решит снять заклятие, От этой мысли сон пропал совсем. Я встал, знаком велел Жильберу помалкивать и принялся готовить завтрак. В то мгновение мне меньше всего хотелось увидеть проснувшегося и успевшего проголодаться тролля.
      А час спустя я не преминул заехать ему в бок ботинком и сообщить, что мы трогаемся. Он тут же вскочил на ноги - послушный, как щенок.
      А направились мы к югу - туда, где, как я надеялся, находилась Швейцария... Замечательная подобралась у меня компания: сквайр, жаждавший повстречать как можно больше опасностей, дабы заслужить посвящение в рыцари, да полуприрученный тролль, жаждавший найти тех, от кого меня нужно было бы защищать.
      Понимаете, как я психовал?
      Глава 7
      Ближе к вечеру что-то насторожило меня. Я остановился, нахмурился и огляделся по сторонам.
      - Тебе не кажется, что тут что-то не так?
      - Точно, - согласился Жильбер. - Мы дошли до мертвой пустоши.
      - Да, но когда-то тут росло множество деревьев - по крайней мере небольших. - И я указал на торчащие из земли четырехдюймовые пеньки с такими ровными спилами, что четко виднелись годичные кольца. - Что же тут стряслось? Грандиозный дровяной кризис?
      - Вот уж не ведаю, - проговорил Жильбер и взволнованно огляделся. - Только не нравится мне здесь. Ночевать бы я тут не посоветовал.
      - Да и мне так кажется. Но уже темнеет. Тебе не кажется, что нужно поскорее разбить лагерь?
      - И это верно, - ворчливо отозвался юноша. Только мы успели тронуться в путь, как услышали далекий, леденящий кровь стон.
      - Тут ночевать не будем, - заключил я.
      - Пожалуй, не будем, - эхом отозвался Жильбер, поторопил коня и обнажил меч.
      - Стой! - окликнул я его. - Куда это ты собрался?
      - Выясню, откуда этот звук, - сообщил сквайр тоном, не допускающим возражений. - Если это наш враг, то лучше будет, если мы на него нападем, чем он на нас.
      - Да погоди ты! - крикнул я. - Если там опасность, тебе нельзя туда одному!
      - Я сквайр, - просто сказал Жильбер. - Человек военный.
      - Военные должны уметь слушать приказы. Кто бы там ни выл, дотуда пока далеко.
      - Нужно тихо подобраться, - возразил Жильбер. - Тебе лучше остаться здесь.
      - Конечно, - сказал я, - нет.
      - Ты нет, - проскрипел Унылик, раскинул в стороны свои огромные ручищи и шагнул вперед.
      Такая туша, а передвигается почти бесшумно. Но в конце концов он же был без ботинок.
      - Видишь? - сказал я. - Мы идем с тобой. Жильбер! Жильбер?
      - Да здесь я, - послышался шепот спереди. - Ради Бога, тихо!
      - Тихо. Ты, - обернувшись, шикнул на меня Унылик, - ти-хо! - И пошел дальше, не дожидаясь ответа.
      Я поплелся за ним, гадая, что же это такое стряслось с моим всегдашним здравым смыслом.
      Но это был мой отряд - эти двое находились тут из-за меня. Я чуть ускорил шаги, обогнал Унылика и поравнялся с Жильбером. Его конь осторожно ступал по каменистой тропе. Юноша начал было возмущаться, но тут снова послышался стон, и я увидел, как из сгущающегося мрака на нас надвигается светящаяся фигура. Вместо рта у нее зиял черный провал, глаза были выпучены и злобны, пальцы напоминали когти, готовые впиться во все, что попадется под руку.
      И почти тут же из темноты выбежал какой-то человек, промчался мимо нас и спрятался за большим камнем. Он весь дрожал.
      А призраку хоть бы что. Он переключил свое внимание на меня - то бишь бросился ко мне, издавая утробный вой.
      Несчастный выскочил из-за камня, побежал и наткнулся на единственное дерево на голом склоне холма. Видимо, он здорово стукнулся, потому что без сил повалился там, под здоровенной паучьей сетью, в которой сидел очень крупный паук. Призрак возобновил преследование первой жертвы, но растерялся наверное, его смутил паук. Я готов был посочувствовать призраку, но, с другой стороны, я знал, что его надолго не сдержишь ничем, кроме...
      - Не трогайся с места! - крикнул я, забежал за камень и быстро вытащил из петель ремень. - Холодное железо <Согласно сказке Киплинга "Холодное железо", всякий, коснувшийся железа, становится его рабом.>, помнишь, ты?
      Призрак взвыл, издав что-то вроде: "Ю-юм!" - и бросился на пряжку. А я выпустил из рук ремень и вовремя убрал руку. Призрак налетел на камень и исчез. На ремне никаких следов не осталось. А вот в камне зияла огромная дыра.
      Но вот призрак появился по другую сторону камня, облетел его по кругу и снова помчался ко мне, подвывая и облизывая губы. Что бы это ни был за призрак, он представлял собой какой-то неистребимый летающий аппетит. Он мне напомнил об акулах... и еще - о Киплинге.
      Iеси это гордое Бремя
      Aоюй за чужой покой
      Cаставь Болезнь оступиться
      И Голоду рот закрой.
      <Р. Киплинг. "Бремя Белого Человека".>
      Iризрак резко остановился. Он был не на шутку потрясен - рот его сам собой захлопнулся. Щеки раздулись, а потом - и все тело.
      - Чародей Савл! - крикнул мне Жильбер. - Берегись! Это призрак Голода.
      - У-гу! - подтвердил воплем Унылик, вставший горой за спиной у сквайра. Ухо-ди! Призрак кушать все!
      - Это верно, - подтвердил Жильбер. - Он ест все, что попадается, и никогда не насыщается!
      - Ну, тогда считайте, что я сейчас создал первого сытого из таких призраков, - объявил я и подобрал с земли камень. - Но на всякий случай запаситесь камнями. Если он откроет рот, швыряйте ему туда корзинку с хлебом.
      Жильбер обернулся к призраку и уставился на него.
      - Откроет? Но призрак Голода никогда не закрывает рта!
      - Этот закрыл, - заверил его я. - Он полон - под завязку.
      Это точно. И чем дальше, тем больше он полнел - то бишь раздувался. Пузо призрака уже напоминало шар, из которого торчали палочки-руки и шарик поменьше - голова.
      - Он удаляется, - робко проговорил кто-то где-то на уровне моих колен.
      Я посмотрел вниз и увидел шляпу в заплатках, а под ней изможденное лицо впалые глаза, острый нос, костлявый подбородок. Щек, можно сказать, вообще не отмечалось.
      Но по крайней мере тот, кого я спас, был человеком.
      Я снова посмотрел вверх - и как раз вовремя: надутого призрака подхватило ветром и поволокло к западу. Вскоре он исчез в сгущающихся сумерках.
      - Ох и быстро же он помчался, - восторженно проговорил Жильбер. - И наверняка до сих пор пухнет от твоего заклинания, чародей Савл.
      - Заклинание! - возопил спасенный мной бедняга. - Так ты чародей?
      - Ну как сказать, - промямлил я, но, заметив, как оскорбленно смотрит на меня Жильбер, поспешно добавил: - Но тут всем так кажется. А почему ты спрашиваешь?
      - Если ты чародей, ты смог бы исцелить меня. Унылик отвернулся, что-то бурча себе под нос. Мне стало не по себе. Я решил поговорить с беднягой.
      - А откуда ты знаешь, добрый ли я? Только потому, что я произнес... гм... а-а-а... - Я сглотнул слюну и нехотя выговорил: - Заклинание? Но ты же не знаешь, на чьей я стороне? Вдруг я злой колдун?
      Жильбер от возмущения потерял дар речи, но несчастный покачал головой и сказал:
      - Если бы ты был колдуном, ты бы позволил призраку схватить меня, да еще и помог бы ему.
      - Логика недурна. - Я нахмурил брови и посмотрел на небо. - А как вы думаете, эта пакость взорвется, когда обожрется?
      - Ни за что! - выпалил Жильбер. - Призрак Голода не может обожраться.
      Вот опять мне напомнили о том, что все тут лучше понимают происходящее, чем я. Неприятно. Чтобы скрыть свои чувства, я сказал мужчине, лежащему у моих ног:
      - Ну, давай, приятель, поднимайся! - Ухватив его за руку, я помог ему встать. - Кстати, как это ты попал в лапы к этому призраку?
      - Полагаю, его внешность и есть ответ на твой вопрос, - негромко проговорил Жильбер.
      Приглядевшись, я понял, что все вполне очевидно. Рваное пальто, штаны в заплатах, дырявые башмаки, а главное - худой, как скелет. Лицо мужчины изуродовал голод, а руки больше напоминали кости, обтянутые кожей.
      Я вспомнил прослушанную в колледже лекцию о миннесотском эксперименте по голоданию.
      - Жильбер, принеси-ка немного сушеного мяса и бурдюк с водой.
      Через секунду юноша принес жесткую, как кожа, полоску мяса и бурдюк.
      Бродяга выхватил у Жильбера пеммикан и впился в него клыками, по откусить не смог и принялся мять коренными зубами.
      - Ничего не поделаешь, - посочувствовал я ему. - Не кусать надо, а жевать. Мясо такое сухое, что просто так его не заглотишь. - Незнакомец старался вовсю. Видите ли, сушеную говядину приходится жевать долго и упорно. - К сожалению, больше есть нечего, - объяснил я бродяге и порадовался тому, что не пришлось врать. - Проглотите первый кусок - запейте водой, ладно? Вот так, по кусочку, и каждый запивать обязательно. А пока вы будете жевать эту полоску, может, мы и успеем приготовить чего-нибудь повкуснее. - Обернувшись к Жильберу, я сказал: - Вот теперь я согласен на любое место для ночевки.
      Ярдах в пятнадцати ниже по склону тропа расширялась, там Жильбер обнаружил откос шириной футов в двадцать. Как только мы добрались до места, я соорудил на земле кольцо из камней.
      - Как тут насчет хвороста, сквайр?
      - Есть, - сообщил Жильбер, стоявший на опушке с вязанкой хвороста. - Я по пути подбирал, когда мы сюда спускались.
      - О, да здравствует Жильбер-предусмотрительный! - Я взял у юноши хворост и бросил внутрь огороженного камнями кольца. - Славно, что эта тропа не всегда лежала выше верхней границы леса.
      - О, да, - сказал наш загадочный гость. - На этом склоне рос кое-какой кустарник - но это было до того, как меня стал терзать призрак Хворобы.
      К горлу подступил комок, я с трудом сглотнул его - уж больно явственно я представил себе, как призрак Голода пожирает все живое по склонам горы. Мне захотелось отвлечься от этой мысли.
      - Жильбер, возьмешь на себя такую честь? - Я указал на кучу хвороста.
      Сквайр ударил кремнем по стальному бруску, вспыхнула искра, и вот уже заплясало крошечное пламя. Еще несколько секунд - и костер весело заполыхал.
      Я оглядывался в поисках того, на чем можно было бы приготовить добытую юношей дичь. Нужно было что-то вроде вертела.
      - Вот это подойдет? - спросил Жильбер и показал мне тонкий острый обломок камня длиной в три фута.
      - Отлично, - похвалил я его, нанизал трех фазанов на это подобие вертела, концы его положил на два высоких камня и сел подальше от костра. Хотел было спросить, где же это сквайр разжился таким каменным штыком, да что-то вдруг расхотелось.
      Наш гость не сводил с птичек голодных глаз, однако на сырое мясо не кидался. Пеммикан немного утолил его голод, а вода наполнила желудок. Он так долго жевал и глотал, что наелся раньше прихода настоящей сытости.
      - Для таких вещей очень подойдет шпага, - сказал я. - Напомни мне - я сделаю деревянную шпагу сразу после ужина Жильбера, похоже, эта мысль возмутила до глубины души, а вот наш гость радостно проговорил:
      - Сделай, сделай шпагу сразу после ужина. А ужин, может, уже готов?
      - Да они только-только зарумянились. - Я достал из сумки Жильбера еще одну полоску сушеного мяса и протянул голодающему. - На, пожуй, пока ждешь, Павлов ты наш. Да, кстати, а как тебя зовут?
      - Фриссон, - ответил гость, пережевывая пеммикан. Я кивнул.
      - Слушай, а как ты дошел до жизни такой? Нет, я не про то, что ты привлек к себе призрака Голода, нет - я прежде всего о том, почему ты стал голодать.
      - Ну... - протянул Фриссон, не переставая жевать. - Я - поэт.
      Несколько минут я молчал. Потом кивнул:
      - Да, другие объяснения не нужны. Но все-таки ты мог бы поискать какую-нибудь работу. Лесорубом, к примеру, стать.
      - Угу, - кивнул Фриссон, ожесточенно жуя. - Я перебывал уже и лесорубом, и пахарем, и учеником жестянщика, и учеником лавочника.
      Я нахмурился.
      - Так почему же тогда ты голодаешь?
      - А я продолжал слагать стихи. Жильбер закашлялся, в испуге открыл рот и прикрыл его ладонью, а Унылик боязливо утопал подальше от гостя. Я грозно глянул на них обоих.
      - Чего это вы? Ладно, пусть его стихи были и не из самых лучших, но не могли же они быть совсем уж ужасными. Что, так уж все и критиковать надо?
      - Не в этом дело, чародей Савл, - возразил Жильбер. - Кто его знает, может, у него и замечательные стихи. Может, самые распрекрасные - но ведь он же не чародей.
      - Да какая разница-то... А-а-а! Стихи сбываются, да? Фриссон не спускал с меня глаз, жевал и кивал головой, а юноша негромко пояснил:
      - Вот какие дела, чародей Савл. Поэта интересуют сами слова, совершенство стихотворных строф, то, как они сочетаются одна с другой, образуя единое целое, но не то, какое действие они производят.
      Поэт обернулся и посмотрел на Жильбера с молчаливой похвалой.
      Я кивнул.
      - И потому поэты приносят неизъяснимый вред, - продолжал юноша. Он обратился к Фриссону. - Скажи, каких несчастий ты стал виною, поэт? Какие проклятия ты обрушил на головы ни в чем не повинных людей, работавших в мастерской твоего хозяина? Может, ты мастерил гроб, а потом в этом гробу ожил мертвец? А может, ты рубил лес, слагая в уме стихи, а потом там развелись лесные нимфы и принялись наводить страх на проезжих?
      Фриссон повесил голову, но жевать, правда, не перестал.
      - Стало быть, этот человек - ходячая катастрофа.
      - О несчастный! - вдруг воскликнул Жильбер, обнаружив гораздо более сильное сострадание к поэту, нежели можно было ожидать от него сквайра-здоровяка. - Ты обречен на вечные одинокие странствия.
      Поэт кивнул. Глаза его заволокло слезами.
      - Ведь я старался это превозмочь, добрый сквайр! Пробовал говорить без размера, перемещая ударения, пользовался расщепленными рифмами, раздельными рифмами, слагал стихи без рифм - и все безрезультатно.
      - Ну конечно! - воскликнул я. - Ты просто создавал новые виды стихов и только добивался того, что творил еще более мощные чудеса.
      Поэт в страхе посмотрел на меня.
      - О да, мой господин! Дом мэра разлетелся на мелкие кусочки в одно мгновение. От моих слов рухнул забор у дома барона. Я пытался удержаться, прикусывал язык, сжимал зубы - но все было тщетно! Я ничего не мог с собой поделать - я все равно проговаривался. Меня выгнали из города, меня выгнали от городских стен, потом из провинции, а потом - о, горе мне - меня изгнали из моей родной страны Меровенса, и мне суждено погибнуть здесь, в этой дикой Аллюстрии!
      - Но, - начал я, - но... но... Жильбер хмуро посмотрел на меня.
      - У нас только два фазана и одна куропатка, чародей Савл.
      - Но! - отчаянно выкрикнул я. - Но ты же не обязан произносить свои стихи вслух!
      Челюсть у Фриссона отвисла, он в ужасе уставился на меня.
      - Но это же все равно что перестать кушать, милорд, - промямлил он и снова стал жевать.
      - Пиши их! - взорвался я. - Почему бы тебе просто-напросто не записывать свои стихи? А потом читай, сколько влезет, но не читай те отрывки, которые покажутся тебе хоть сколько-нибудь опасными.
      Казалось, Фриссон онемел.
      - Он об этом никогда и не думал, - понял Жильбер.
      - О, никогда, никогда! - прорвало Фриссона. - Так вот почему люди выучились писать!
      - Ну, и не только поэтому, - ворчливо пробормотал я. - Были и еще кое-какие мелочи. К примеру, изобретение чернил, необходимость записывать на бумаге условия сделок, законы, историю. Но и к поэзии это тоже имело отношение, конечно.
      - Можешь... ты можешь выучить меня? - срывающимся голосом спросил Фриссон.
      Тут уж я уставился на него.
      - Ты поэт и не умеешь читать и писать?
      - Я никогда не задумывался о том, что это необходимо, - отвечал Фриссон.
      - Что ж... Я слыхал о традиции устного стихосложения, но слыхал и об отходах от этой традиции. - Сказал я так, а сам задумался: что же это я сейчас такое возвестил - закат поэзии или расцвет ее истинной славы? - Несомненно, я научу тебя писать.
      Ладно уж, чего там, управлялся же я с двумя десятками первокурсников, как-нибудь управлюсь и с голодающим поэтом.
      И получилось! Фриссон оказался превосходным учеником. Знания он впитывал инстинктивно - образно говоря, как гусиное перо - чернила. Правда, в данных обстоятельствах лучше было бы ввернуть что-нибудь насчет связи между карандашом и бумагой, ну да ладно. К счастью, у меня в кармане оказался блокнот и огрызок карандаша. Я показал Фриссону, как писать буквы и как они звучат. Глаза у него округлились от восторга, он выхватил у меня блокнот и карандаш и уже через полчаса сидел, скрестив ноги, у костра и что-то с бешеной скоростью черкал в блокноте на редкость маленькой для мужчины рукой.
      С этой поры все время, сколько длилось наше знакомство, он писал и писал в этой книжке - нет, на самом деле ее-то он исписал за день, но, к счастью, одно из первых его стихотворений выражало мольбу о вечном запасе пергамента - слово "бумага" было ему неведомо, вот поэтому мой маленький карманный блокнотик никогда не кончался. И еще: после первых пятидесяти стихотворений он принялся производить гораздо более качественный писчебумажный материал.
      И все же иногда кое-какие чудеса подвергались, так сказать, утечке. Да, Фриссон записывал стихи, не произносил их вслух и тем самым как бы арестовывал. Но когда у него почему-либо не было времени писать, а стихов скапливалось слишком много, то чудеса творились сами собой. Бывало так: топаем мы по дороге, а Фриссон вдруг выпучивает глаза, и откуда ни возьмись при свете дня возникает летучая мышь и жмурится, бедняга, от солнца, сидя у обочины. А то было: прямо перед нами из-под земли родник забил. А еще - как-то раз нам пришлось с минуту шагать по самым что ни на есть драгоценным камушкам, а это, я вам доложу, не самое большое удовольствие, если у вас подметки стерлись. Когда такое случилось впервые, я сдержался, обернулся и говорю:
      - Фриссон, придется тебе остановиться и записать это.
      - А? - Он ошарашенно глянул на меня, потом увидел, как сверкает и переливается всеми цветами радуги дорога. - О, прошу прощения, господин Савл!
      - Нет проблем, нет проблем! Кто знает, вдруг нам когда и понадобится твердая валюта. Но ты все-таки сядь и запиши стишок, ладно?
      И Фриссон садился у дороги и черкал на пергаменте, а я наполнял карманы бриллиантами и изумрудами. Я ведь правду сказал поэту: никогда не знаешь ничего наперед.
      Если честно, я не переставал думать о том дне, когда держать при себе Фриссона станет опасно - вдруг он начнет, к примеру, пользоваться такими яркими поэтическими образами, как "огнедышащий дракон". Пока он этого, слава Богу, не делал. Но скажите, чем лучше огнедышащего дракона дверь, которая возникает на дороге перед самым вашим носом, и вы сначала вляпываетесь в нее лбом, а потом вам ничего не остается, как только распахнуть ее. Вы ее, стало быть, распахиваете, а за ней-то - волчище! Каково?
      Со временем я стал жутко предусмотрительным и взял за правило по вечерам у костра просматривать всю, так сказать, дневную выработку Фриссона. Он страшно волновался, ждал моих отзывов. Я был осторожен и никогда не критиковал стихи, во-первых, из-за того, что хорошо знал, как болезненно новички переносят критику, а во-вторых, из-за того, что больше чем наполовину не понимал, о чем пишет Фриссон. Однако опыт доказывал, что эти стихи кое-чего стоят (про камешки не забыли?), поэтому я помалкивал насчет литературного достоинства.
      Я всегда хвалил Фриссона, возвращая ему стихи, но те, которые представлялись мне особо полезными, оставлял при себе. С его разрешения, конечно. Я никогда не нарушал авторских прав. Стихи, казавшиеся мне наиболее действенными, я даже заучивал наизусть. Как я уже говорил, никогда ничего не знаешь наперед.
      Но тогда, в первый вечер, я здорово утомился. Фриссон записал первые десять стихотворений и гордо показал мне. В голове у меня образовался сущий бедлам из звуковых эффектов и образных нагромождений. Нужно было чем-то себя успокоить.
      Ну конечно, у студента, изучающего философию, средство отвлечения всегда под рукой - это поиск доказательств. Дело это рискованное, поскольку порой это занятие тебя настолько поглощает, что ты буквально заводишься. Однако обстоятельства были таковы, что я счел игру стоящей свеч. Где-то с полчаса я пытался найти причины, заставившие бы меня поверить в троллей, фей, магические заклинания. Ничего у меня из этого, конечно, не вышло - я то и дело вынужден был признавать, что либо источник моих ощущений ненадежен, либо все, что я вижу и слышу, нереально.
      Конечно, дискредитировать чувственные свидетельства - это пара пустяков для человека моего поколения. Я вполне серьезно рассматривал такую возможность: у меня просто поехала крыша и все происходящее имело место лишь в фантастическом галлюциногенном "путешествии". Но не мог же я взять, да и забыть о том, что несколько лет назад послал все наркотики куда подальше?
      К счастью, существовала альтернатива. Епископ Беркли в свое время постарался на славу и сделал все, что мог, чтобы дискредитировать наши чувства. Еще в 1700 году он говорил о том, что если мы чего-то не видим своими глазами, значит, и нечего утверждать, что это "что-то" существует. Но, говорил он, даже если мы что-то и видим, мы способны ошибаться. Хотя наш разум и воспринимает некий объект, он воспринимает его за счет чувственных импульсов, поступающих от наших глаз, ушей, носа, языка, пальцев, а все эти ощущения легко обмануть. Самым банальным примером такого обмана являются оптические иллюзии, вот почему наука так настаивает на произведении точных замеров. Но как доказать - логично, обоснованно, неопровержимо, что и линейка - не иллюзия? И между прочим, епископ делал все свои умозаключения, ни сном ни духом не ведая об ЛСД.
      Правда, для Беркли тот факт, что мы не можем ни о чем судить наверняка, был всего лишь доказательством того, что все надо воспринимать, полагаясь на веру.