- Таких было трое, но королева-колдунья их всех разыскала и хладнокровно убила. А потом ее дочь хладнокровно убила мать, захватила престол и разослала по всей стране рыцарей искать единственного отпрыска королевской крови и его мать.
      - Так. Наследников нет, - нахмурился я. - Возникают определенные трудности, верно?
      - Мы найдем достойного монарха, - заявил брат Игнатий с непоколебимой уверенностью.
      Мне бы его спокойствие.
      Озеро зарябило, и Альпы исчезли. Появилась длинная река, стала шире, и вот мы увидели бой, что шел по другую сторону от переброшенного через реку моста. Изображение становилось все крупнее, и в конце концов стало видно, как оккупанты гонят защитников, как через мост прибывают все новые и новые отряды подкрепления. В самой гуще сражавшихся выделялся серебряный рыцарь с золотым обручем на шлеме.
      - Король Ринальдо Ибирийский! - воскликнул Жильбер.
      Но изображение уже стало мельчать. Скоро перед нами понеслись верхушки деревьев. Медленнее, медленнее, вот из зелени выползло что-то коричневое. Оказалось, что это всего-навсего лесная дорога, перегороженная воротами. У пограничного поста в ожидании проезда выстроилось пять повозок. Четверо возниц куда-то ушли, а пятый ходил вдоль обоза и успокаивал мулов. Но вот из пограничного домика показались четверо возниц. Они сокрушенно качали головами. А потом все пятеро навалились на ворота и снесли их. Затем они забрались на повозки и проехали вперед, за ворота.
      - Как же это? - ошарашенно вымолвил Жильбер. - Что-то сделали с ведьмой-чиновницей и поехали своей дорогой? Как это? Разве не ведают они, что с ними будет, когда их изловят?
      - Ничего, - неторопливо проговорил Фриссон. - Если ведьмы не было на месте.
      Я смотрел на озеро, смотрел, и вспомнил ту больную ведьму, которую вылечил.
      - А разбойники на них не нападут? - не унимался Жильбер.
      Вода в озере качнулась, однако дорогу по-прежнему отчетливо было видно. Перед нашими взорами предстало нечто, происходящее далеко от этих мест. Впереди клубилось облако пыли, и сквозь пылевую завесу едва виднелись сражающиеся воины, яростно обрушивающие друг на дружку мечи и дубины.
      - Две разбойничьи шайки! - прокричал Жильбер. - Они дерутся за право первыми напасть на купцов!
      - И шума от них столько, что купцам хватит ума держаться от них подальше, - кивнул я. - Да и те, что победят, ослабнут в драке и не рискнут напасть на пятерых.
      - Но разве они не боятся магистрата? - спросил Фриссон.
      Нам тут же показали магистрат. У двери в ожидании томилось человек десять. Дверь не открывалась. Ожидавшие принялись стучать в нее, все громче и громче.
      - Магистрата нет дома, - заключил я.
      - Может, он отправился ловить разбойников? - предположил Фриссон.
      - Нет, - покачал головой Жильбер. - Кони в стойлах, слуги слоняются без дела.
      Я посмотрел на постройки позади городской управы. И точно, с десяток мужичков в кожаных доспехах стреляли на заднем дворе по большим круглым мишеням и лениво дрались друг с другом дубовыми палицами.
      - Но как же теперь купцы разрешат свои споры? - пробормотал брат Игнатий.
      Видимо, этот самый вопрос волновал и купцов, поскольку они весьма оживленно беседовали между собой, отчаянно жестикулируя. Наконец им это надоело, и они ушли от ратуши, чтобы, как выяснилось, все обсудить самолично. Десятеро уселись на мостовой, а двое принялись спорить.
      - Они учредили свой собственный суд! - воскликнул Фриссон.
      - Точно, - кивнул я. - Да кому он нужен, этот магистрат?
      - Только королеве, - пробормотал Жильбер. Озеро показало нам еще несколько подобных сцен: людей, свободно и беспрепятственно пересекающих границы, не обращая никакого внимания на пограничные домики, крестьян, торгующих тем, что выросло у них на огородах, и при этом - ни единого сборщика податей в поле зрения. Оно показало толпу, ворвавшуюся в городскую управу и устроившую поджог, в результате чего сгорели все бумаги. Все здания, где прежде располагались городские власти, стояли пусты.
      - Куда подевались все чиновники? - вырвалось у Фриссона.
      А вот и они. Брели по дорогам, опираясь на посохи, узнавали знакомых, дальше шли уже группами, поддерживая друг друга.
      - Они все больные! - удивился брат Игнатий.
      - Так много, и все сразу? - широко открыв глаза, пробормотал Фриссон.
      - Ну конечно! - воскликнул я. - Гремлин - он же специалист по разрушению всяческих систем! Он напустил на них чуму, поражающую только бюрократов!
      А ведь похоже на то. Половина ведьм ушла со своих постов. Они были слабы, шли, спотыкаясь и покачиваясь. Кожа у них пожелтела, лица обезобразили пустулы и оспины, руки покрылись незаживающими язвами.
      - Чего им в постелях не лежится? - изумился я.
      - Чтобы дождаться смерти и нисхождения в Ад? - Брат Игнатий покачал головой. - Лучше уйти и заставить себя искать.
      - Искать? - удивился я. - Чего же они ищут? Стайка ведьм, которую нам показало озеро, вдруг остановилась. Все они как бы к чему-то прислушивались. А потом побежали, а вернее, похромали по дороге так быстро, как только могли. Те, что бежали первыми, налетели на едущего навстречу гончара, с головы до ног обвешанного глиняными горшками. С головы его слетела широкополая соломенная шляпа, и обнажилась... тонзура.
      - Это священник! - выдохнул брат Игнатий. - Святой человек, который путешествует переодетым, потому что боится королевы и ее людей!
      - Вот ее люди и нашли его, - заключил я. - Наверное, они знают какие-то знаки.
      Но ведьмы вовсе не арестовали священника - они что-то лопотали и размахивали руками. Священник оправился от испуга. Лицо его из напуганного стало торжественным, он поднял руку. Больные ведьмы умолкли, а священник вытащил длинное полотнище - епитрахиль, предмет священнического облачения. Потом он перебросил ее через шею и ушел за повозку, поманив рукой первую из ведьм. Старуха поковыляла за ним.
      Остальные ведьмы выстроились в цепочку перед импровизированной исповедальней. Кое-кто, правда, пытался пробиться без очереди, но как-то вяло. Видно было, что у ведьм мало сил.
      - Не думают же они, что он их вылечит? - спросил я.
      - Он может вылечить их души, - возразил брат Игнатий. - Может быть, им придется сто лет страдать в Чистилище, а может, не сто, а тысячу за все те муки, которые они причинили другим на земле. Может быть, им суждено гореть в кострах таких жарких, какие горят в самой Преисподней, но настанет день, и их отпустят очищенными, и они поднимутся к Небесам. Они не будут прокляты на веки вечные, получат отпущение грехов, как только священник исповедует их.
      - Смешно, - усмехнулся я, - как подумаешь, что эти самые люди за ним вчера охотились, как за диким зверем.
      А потом я услышал эхо моих собственных слов и замер, потрясенный, поняв, каким же мужеством должен обладать этот странствующий священник. Значит, он много лет тайно свершал церковные таинства, зная, что в любой день его могут арестовать, что он может умереть под пытками. И все-таки он продолжал делать свое дело, потому что несколько добрых душ зависело от него.
      Теперь ему более чем когда бы то ни было требовалось мужество. Он то и дело покачивался, словно его били, держался за край повозки, выслушивая бесконечный рассказ о ведьминских грехах.
      - Кто причиняет ему боль? - поинтересовался я.
      - Невидимые бесы, - ответил брат Игнатий и поджал губы. - Они не желают легко расставаться со своей добычей.
      Вот и исповедующаяся ведьма начала как бы отбиваться от невидимых ударов. У того, кто терзал ее, имелись когти - на ее щеках и руках появились царапины. По другую сторону тележки невидимые демоны принялись терзать стоящих в очереди на исповедь старух.
      - Нужно помочь им.
      Брат Игнатий протянул руки, соединил их, склонил голову и закрыл глаза.
      - Что... - начал было я, но Фриссон дотронулся до моей руки, и я умолк.
      На картине, что нам показывало озеро, нападение невидимых злодеев прекратилось. Ведьмы собрались в кучку, испуганно оглядываясь по сторонам.
      - Ангелы дерутся с демонами, - пробормотал Фриссон.
      Брат Игнатий перекрестился и поднял глаза к небу.
      - Ангелы победили, - сказал я.
      - Конечно, - отозвался брат Игнатий и широко улыбнулся.
      А священнику по другую сторону повозки удалось наконец выслушать исповедь до конца. Он склонил голову, осенил крестным знаменем епитрахиль, лежащую на голове у кающейся грешницы, которая в этот миг перестала быть ведьмой. Старуха встала и пошла прочь, гордо подняв голову и распрямив плечи. Она вся так и светилась облегчением и радостью.
      - Теперь она может умереть с легким сердцем, - прошептал брат Игнатий. Я посмотрел на него.
      - Между прочим, вы сейчас совершили весьма ответственное чудо, брат!
      Но Игнатий только головой покачал:
      - Никакого чуда, чародей. Только молитва.
      - "Только", - сухо повторил я.
      Исповедовавшаяся ведьма уже шаркала по дороге, за ней - другая. Вот и третья встала с колен и пошла за ними.
      - Куда они теперь? - спросил я брата Игнатия.
      - Не сомневаюсь, искать врача, - отвечал монах. - Души их исцелены, теперь они будут разыскивать того, кто вылечит их тело.
      - И не вернутся к прежней работе?
      - Конечно, нет, чародей! Это невозможно для них без того, чтобы не продать душу.
      То же самое ожидало и бюрократов - по крайней мере те несколько дней, пока Сюэтэ разыскивала бы новых добровольцев. Но к тому времени революция вкупе с вторжением могла бы уже и завершиться, неизвестно, что бы сталось с самой Сюэтэ, - так что набирать добровольцев было бы некому.
      Картина с исповедующимися ведьмами и священником подернулась зыбью, вода затуманилась, и вот перед нами заголубела полоса Средиземного моря. Мы увидели широкую зеленую ленту. Она становилась все шире, все ближе, и вот уже можно было различить отдельные деревья на краю леса. Серебристая полоска превратилась в ручеек, а на его берегу стояли четверо мужчин и тролль и на что-то смотрели.
      - Ой, это же мы! - вскричал Фриссон.
      - Тихо! - оборвал его я. - Похоже, сейчас нам дадут маршрут.
      И действительно, синева моря исчезла, и всю поверхность озера занял лес, по которому побежала дорога. Мне все это очень напоминало Югославию. На дороге виднелись движущиеся точки. Изображение стало крупнее - и точки обратились в людей в грубой домотканой одежде с косами и цепами.
      - Засада? - Жильбер нахмурился и напрягся.
      - Нет, - покачал головой я. - Похоже, это наши ополченцы.
      ***
      Oак оно и оказалось. И выяснили мы это, не выходя из леса. Мы пошли по тропе вокруг громадного столетнего дуба и увидели их: с десяток крестьян в зелено-коричневой одежде с луками и кинжалами вместо кос.
      - Разбойники! - заорал Жильбер и потянулся за мечом.
      - Спокойно. - Я удержал его, схватил за руку и не дал выхватить меч из ножен. - По-моему, они хотят с нами переговорить.
      Это точно. Глава отряда вышел вперед - мужчина с грубыми чертами лица и усталым взглядом.
      - Мы хотим до дому вернуться, - пояснил он. - Но не можем, покуда правит эта гадкая королева и ее палачи.
      - Это поправимо, - ответил я. - Может быть.
      - Это что же за "может быть"?
      - Армия, - ответил я. - Будь у нас побольше народу, риска было бы меньше. Нам помогает Король-Паук, а ему дают советы отличные специалисты.
      И мы пошли дальше по дороге, а вслед за нами потопала дюжина вооруженных мужиков. Долго мы не прошагали: из-за кустов на дорогу выскочила какая-то старуха. Она еле держалась на ногах, опиралась на суковатую палку, а свободную руку протягивала к нам. Разбойники завопили:
      - Ведьма со Скалы! - и бросились врассыпную.
      - Я больше не служу Сюэтэ! - слабым голосом проговорила старуха, подойдя поближе, и страшно закашлялась.
      Запах ее дыхания долетел до меня, и меня передернуло. Что она ела на завтрак? Силос, что ли?
      И ведь направлялась прямехонько ко мне! Я попятился.
      - О, не отталкивай меня! - возопила ведьма, сделала еще несколько шагов, и ее снова начал бить жестокий кашель Она не удержалась на ногах, упала на колени, подняла руки и взмолилась: - Излечи меня. Разве ты не тот, кто не брезгует лечить ведьм?
      - Ну, так про меня... говорят, - промямлил я и посмотрел на брата Игнатия. - Но я это делаю только тогда, когда ведьма готова покаяться и отказаться от занятий колдовством. Ты должна понять, что мое лечение не поможет, покуда ты служишь Дьяволу. И потом, какой мне прок лечить ту, которая в следующее же мгновение швырнет в меня пламенем?
      - О, нет, я такого не сделаю! - выпалила ведьма и снова раскашлялась. Кашель у нее был лающий, все тело ее сотрясалось от его приступов. Откашлявшись, старуха прохрипела: - Я никогда не отплачу злом за добро.
      - Тогда какая же ты ведьма?
      - Не ведьма я! Я не хочу больше быть ведьмой! Я боюсь огненной пасти Ада, откуда вырываются языки пламени! - Старуха снова раскашлялась и обернулась к брату Игнатию. - А ты не священник ли? Тогда исповедуй меня, умоляю! Пусть я умру, пусть он меня и не вылечит даже, так хоть душа моя не будет вечно гореть в Аду!
      Брат Игнатий долго не спускал с меня глаз, потом кивнул.
      - Отойдем в сторонку, - сказал он. Старуха попыталась встать, но ее снова разбил кашель, и она не смогла подняться с колен. Она упала на спину, брат Игнатий подхватил ее, помог выпрямиться, дал нам знак рукой отойти и вынул из рукава епитрахиль. Перебросив полотнище через шею, он и сам опустился на колени рядом с рыдающей грудой лохмотьев. Он перекрестился и проговорил:
      - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. В чем ты желаешь исповедоться, чадо?
      Слово "чадо" изумило меня не меньше, чем епитрахиль. Я наклонился к самому уху Фриссона и сказал:
      - А он, выходит, побольше чем "брат", а?
      - Но он никогда и не говорил, что он не священник, - вполголоса отозвался поэт. - А какой болезнью страдает эта ведьма, чародей?
      Я внимательно пригляделся к старухе, которая исповедовалась через час по чайной ложке - между приступами кашля.
      - Трудно сказать без опроса и простукивания грудной клетки, но можно догадаться, что у нее туберкулез. Может быть, и воспаление легких, только сомневаюсь, что тогда она смогла бы ходить.
      - Разве ее демон-покровитель не должен был защитить ее от таких страданий?
      - Защитил бы, если бы у него была веская причина сохранять ей жизнь. А так - она ведь не из тех, кто заправляет политикой и вовлекает тысячи душ в служение Злу. Кто она такая? Мелкая сошка. С какой же стати продлевать ей жизнь? К тому же и душа ее так быстрее демону достанется.
      По крайней мере объяснения такого сорта устроили Фриссона. Сам я не верил ни единому своему слову. Зато верил он, вот и приходилось говорить на понятном поэту языке.
      - Легкие у нее полны жидкости, - продолжал я. - В них поселились крохотные существа, из-за них ее тело стало плохо работать, и в легких образуется гной. Скажи, мог бы ты что-нибудь такое сочинить, чтобы убить этих пакостных существ и осушить место их обитания?
      Глаза у Фриссона слегка разъехались в стороны. Через пару мгновений он вынул кусок пергамента и принялся что-то черкать. Я услужливо подставил поэту спину и сказал:
      - Как допишешь строчку, сразу произноси "Медлить нельзя".
      Фриссон сопровождал написание стихотворения бормотанием. Я едва улавливал слова. Что-то там было насчет "чисто" и "сухо", но зато я своими глазами видел, что происходило с бывшей ведьмой.
      Приступы лающего кашля, мешавшие ей исповедоваться, становились все реже и реже, к коже начал возвращаться румянец. Глаза утратили лихорадочный блеск, но не потускнели. Они сверкали здоровьем. Конечно, она не прибавила в весе - для этого ей надо было несколько раз плотно поесть. Несколько раз каждый день. Несколько раз каждый день в течение нескольких недель.
      Наконец она замолчала и, дрожа всем телом, склонила голову. К тому времени у нее уже был такой здоровый вид, что я заключил: дрожит она от страха, что вдруг брат Игнатий не отпустит ей грехи.
      А у брата Игнатия вид был очень и очень суровый. И нечему удивляться, если хотя бы половина из того, что он сейчас выслушал, была так ужасна, как я догадывался. Но Игнатий кивнул и завел со старухой тихий разговор. Она кивала, односложно отвечая ему, и с каждым ответом все больше теряла присутствие духа. Наконец монах довольно кивнул и начал короткий монолог. Я ничего не слышал, но догадывался: брат Игнатий наставляет бывшую ведьму в том, что ей следует делать в качестве наказания за грехи. Надо отдать старухе должное, она даже не дрогнула. Игнатий договорил, а старуха изумленно подняла глаза. А потом, к удивлению брата Игнатия, старуха начала молиться. Монах закрыл глаза, запрокинул голову и сам принялся молиться. Его молитва продлилась чуть дольше, чем молитва старухи, потом он произнес последние слова, перекрестил старуху, а она - вот это да! - сама перекрестилась! Склонила голову, что-то прошептала, встала на ноги, отвернулась, побежала...
      Жильбер успел схватить ее за руку.
      - Погоди минутку, дай ногам привыкнуть, а то упадешь!
      - Ноги у меня окрепли! - восхищенно воскликнула старуха. - Слыхала я, что исповедь душеполезна, но чтобы она и для тела полезна была... - Потом, видно, до нее дошло, и она повернулась ко мне. - Это же ты, верно? Ты вылечил мое тело, как он - душу?
      - На этот раз не я. - Я покачал головой и указал на Фриссона. - Благодари этого человека.
      - О, благодарю, благодарю тебя! - запричитала старуха, бросилась к Фриссону и упала к его ногам. - Тысячу раз благодарю тебя, добрый человек, тысячу раз! Ты мне жизнь вернул, ты дал мне шанс покаяться!
      - Я... я рад, - пробормотал смущенно Фриссон. - Но это все вот он меня научил! - И он указал на меня. - Мне бы самому никогда до такого не додуматься! Восхваляй мастера Савла!
      - Восхвалю, восхвалю его! - Бывшая ведьма развернулась ко мне, прижав руки к груди, и мне пришлось здорово поторопиться, чтобы не дать ей впиться поцелуем в мои ботинки. - Мне никогда не отблагодарить тебя, никогда не восславить, как подобает! О, как же мне тебя благодарить?
      - Помогай другим людям, - автоматически отозвался я. - Ступай по деревням и ищи тех, кому нужна помощь.
      - Но я же больше не умею колдовать! Ох, если бы могла!
      - Нет-нет, никакого колдовства, никакой магии, - поспешил я отговорить старуху. - Ты сама поймешь: достаточно всего-навсего самого обычного труда. Ну, конечно, можно выслушать чьи-то жалобы и постараться утешить страждущего А встретишь других ведьм - расскажи им, насколько улучшилось твое самочувствие после того, как ты отказалась от колдовства.
      Бывшая ведьма удивленно посмотрела на меня, медленно поднялась на ноги. На лице ее застыло выражение твердой решимости.
      - Что ж, да будет так, - сказала она. - Пока я дышу, я сделаю то малое, на что еще способна. Прощай, целитель! Каждое утро и каждый вечер я стану благословлять тебя в моих молитвах!
      Она отвернулась и пошла по дороге, держась куда прямее, чем раньше. Вообще впечатление было такое, будто бы с каждым шагом сил у нее прибавляется.
      Брат Игнатий встал рядом со мной и проводил старуху глазами.
      - Прекрасная работа, мастер Савл, - сказал он. - Ты сегодня на славу потрудился. Я пожал плечами.
      - Просто не могу смотреть, когда кому-то больно, а я хоть чем-то могу помочь, святой отец. Но и вы, как мне кажется, потрудились славно.
      - Я только выполнил свой долг. - Брат Игнатий сложил епитрахиль и убрал в рукав, покачав головой. - Она пришла ко мне, потому что боялась вечного проклятия. Как многие, она никогда не задумывалась об адских пытках, считала их ненастоящими, выдуманными - не задумывалась, пока смерть не подошла к ней вплотную.
      - И тут она захотела продлить свою жизнь, чтобы успеть отречься от Ада.
      - Да, но как только она подумала, что Ад - это нечто настоящее, она поняла, что страх никогда не покинет ее, что настанет день, и она окажется в Геенне огненной, в лапах у демонов. Брат Игнатий покачал головой.
      - Не сказал бы, что это самая лучшая причина, чтобы отказаться от колдовства и отречься от Сатаны, но хотя бы так.
      - А вы бы предпочли, чтобы она захотела исповедоваться из чистого покаяния, да?
      - Да. Поэтому я с болью в душе вынужден был напомнить ей, что Чистилище похоже на Ад. Там тот же огонь, те же муки, только душа, прошедшая Чистилище, в один прекрасный день становится свободной и взлетает в Рай, а та душа, что томится в Аду, будет мучиться вечно. В Аду нет надежды.
      И тут я вспомнил о дантовых вратах Ада, на которых было написано: "Оставь надежду всяк сюда входящий", - тут же мне припомнилось и то, как Данте описал Чистилище. Оно у него выглядело куда менее пугающе, чем в описании брата Игнатия. Но в любом случае уж лучше так, чем нескончаемые пытки.
      - Я могу понять, - сказал я, - почему ведьма предпочла Чистилище, как бы долго ей ни пришлось там оставаться.
      - Ведьма, да и любой грешник, - кивнул брат Игнатий. - А все те, кто правит этой страной, все их прислужники - это либо ведьмы, либо грешники.
      От мысли обо всех тех людях, которых я мог отправить в Ад, пытаясь сохранить собственную жизнь, мне стало худо.
      - Знаете, святой отец, какая у меня мечта? Я мечтаю, что вы в ближайшее время будете заняты по горло!
      Глава 29
      Но уже на следующий день я думал по-другому. Ведьмы и колдуны-бюрократы повалили к нам толпами, дрожа от страха и умоляя брата Игнатия исповедовать их. Кроме того, большинство из них были больны, поэтому я предложил, чтобы мы с монахом разделили обязанности таким образом: сначала он их исповедует, потом я занимаюсь их физическим излечением. Фриссон быстренько набросал целый каталог стихотворений. Мне только и нужно было что описывать видимые симптомы, а потом дрожащий, но радующийся покаявшийся грешник или грешница рассказывали о симптомах, глазу невидимых, после чего Фриссон перелистывал пергамента и вручал мне соответствующие стихи. Стихи порой попадались очень замысловатые, но помогали все.
      - Просто поразительно, как это ты всякий раз подбираешь стихи к каждому конкретному случаю, - сказал я поэту, когда у нас выдалась редкая передышка.
      Фриссон пожал плечами.
      - Когда меня охватывает вдохновение, господин Савл, я пишу то, что мне приходит в голову, и не думаю, как это будет использовано. Тем не менее не могу избавиться от мысли, что, наверное, это очень плохие стихи, раз они получаются так легко и служат таким прозаическим целям.
      - Ты просто в свое время наслушался критики, - проворчал я. - Ты бы лучше смотрел на то, как твои стихи действуют И мы снова зашагали по дороге, и я гадал, кто сейчас самая важная персона в нашей компании.
      ***
      E нам подходили группами - по четыре, по пять человек. На второй день кающиеся стали появляться каждые четыре часа. Что бы ни говорили я или Жильбер, брат Игнатий всегда настаивал, чтобы мы остановились, и он выслушал исповедь.
      - В противном случае, - объяснил он мне, - вышло бы так, что я нарушаю данный обет. Я не имею права отвернуться ни от одного грешника. Моя служба состоит в том, чтобы воссоединить их с Господом.
      - А моя задача состоит в том, чтобы остаться в живых, а для этого мне нужно, в частности, свергнуть королеву, - сказал я. - По большому счету на пути к этой цели можно спасти множество душ! Но чем чаще ты будешь останавливаться, тем дольше будет наш путь к столице и тем больше у королевы останется времени, чтобы собрать силы и укрепиться в замке, не говоря уже о том, чтобы подготовить засаду с превосходящими силами.
      Брат Игнатий невозмутимо покачал головой.
      - Ты по-прежнему рассуждаешь по-мирски, господин Савл, и не понимаешь, что выиграть это сражение можно только силой духа.
      - Может, оно и так, преподобный, но тучи стрел и копий в этом мире очень даже могут помешать нам повести сражение в мире загробном.
      - Не помешают, - заверил меня монах, - потому что этими стрелами и копьями руководит сила Зла. А если мы противостоим этой порочной силе, никто не бросит копья и не пустит стрелы.
      Я бы поспорил, но в этом человеке была такая чистота и уверенность, что у меня язык не повернулся ему возражать. Да я и возражений не мог придумать! То есть минут десять спустя они у меня, конечно, появились, но от них уже не было никакого толка. Я решил приберечь эти аргументы для нового спора, но пришло время нового спора - и брат Игнатий на мой аргумент ответил контраргументом, и снова я не смог сразу ответить ему. Вот так мы и препирались всю дорогу до столицы - и я всегда отставал от него на один аргумент.
      Злился я ужасно, потому что таким образом мы продвигались за день всего миль на десять.
      - Я ошибаюсь, - спросил я Фриссона, - или на нас свалились все жертвы насланной Гремлином эпидемии?
      - Может, так оно и есть, - неторопливо ответил Фриссон. - А может быть, те, кто болен и мучается страхом адских мучений, просто прослышали о тебе и отправились тебя искать. Заболевшие и не помышляли бы о выздоровлении, если бы не слышали о делах рук твоих. они бы умерли в отчаянии, даже не вспомнив о том, что им надобно покаяться.
      Я вылупил глаза.
      - Да ладно тебе! Слухи не могут распространяться так быстро!
      - Ты недооцениваешь могущество слухов, - ответил поэт. - Но есть и другое объяснение.
      - Вероятно, более правдоподобное? Фриссон пожал плечами.
      - Ведьм на службе у Сюэтэ держал их демонический повелитель, и по-моему, вся колдовская сила ведьм давалась им отчасти королевой. Теперь, когда против нее восстала вся земля, она забрала ту силу, которую давала ведьмам, для самозащиты - она бережет силы для последнего боя с тобой.
      - Да? Как бы мне хотелось, чтобы ко времени нашей встречи она чувствовала себя из рук вон погано.
      - Да нет, ты пойми, это такой своеобразный комплимент, - попробовал утешить меня Фриссон.
      - В таком случае надо будет ее слегка поколотить. Ну, ладно, пошли.
      ***
      Iы пошли, но ведьмы и колдуны продолжали прибывать. Я, оказывается, плохо представлял себе то, что все чиновники здесь коррумпированы или набраны из уже коррумпированных людей - тех, кто продал свои души Сатане. Понятное дело, для того, чтобы осуществлять тоталитарный режим правления, нужно было много помощников. Каких только среди них не попадалось! Некоторые были молоды, а некоторые и красивы, но большей частью приходили пожилые люди или глубокие старики. Брат Игнатий пояснил мне, в чем тут дело.
      - Большинство людей приходит в отчаяние к концу жизни. До середины жизни все думают, что Господь даст им всемерные успехи в той или иной области, заслуживают они этого или нет, пускай даже речь идет о добром отношении других людей. Но когда люди начинают оглядываться на прожитую жизнь и понимают, что все их попытки ловко прожить жизнь не увенчались успехом, что они не стяжали ни славы, ни любви, то многие обижаются на Бога и клянутся в верности Дьяволу, обещая отдать ему свои души, если он при жизни обеспечит им какие-нибудь преимущества над ближними.
      - И тогда они перестают стариться?
      - Тела их перестают. Мало кому приходит в голову просить о возвращении молодости, да Сатана и не даст, потому что он уже заполучил их души. Такие люди так сильно жаждут славы или богатства, что, даже не торгуясь, готовы продать Сатане душу за молодость и красоту. Но некоторых не прельщает ничто, кроме этого, и только потом они начинают желать власти и богатства, и им начинает казаться, что необузданная жестокость - это проявление силы.
      Для меня все то, что он говорил, оставалось частью массированной галлюцинации, в которую я угодил. Но даже в моей системе ценностей гнездилось понимание того, что слова "продать душу" - это не просто метафора или литературный образ. Для меня это означало посвящение себя целиком и полностью самому себе, поощрению собственных порывов и желаний, обретению желаемого любой ценой, пусть даже через шагание по трупам, бесстыдный подхалимаж и облизывание чужих ботинок. Да, все это не имело значения, потому что потом ты мог, пройдя по трупам, заграбастать себе всю возможную власть. Я содрогнулся. Я знавал слишком много таких людей даже в собственном мире!
      Не сказал бы, правда, что кому-то из наших успешно вылеченных пациентов удалось омолодиться. Попадались, правда, женщины, которые наверняка были красивы до того, как заразились ветряной оспой. Были такие, кто страдал раком, кого поразили микроинсульты. Встречались нам и мужчины, которые выглядели очень даже недурно, насквозь пораженные туберкулезом или сифилисом. Как тут не вспомнить про Дориана Грея! Но после того, как они исповедовались и брат Игнатий, отпускал им грехи, они становились более похожими на того, кто был изображен на портрете Дориана Грея - на несколько минут. А потом они начинали стремительно стариться. К счастью, наиболее красивые ухитрялись скрыться с наших глаз до того, как их настигала смерть. А другие просто-таки рассыпались в прах прямо у нас на глазах. Было от чего содрогнуться - уж вы мне поверьте.
      Но большинство народу исповедовались, после чего шли ко мне лечиться, и, как правило, нам удавалось поправить их здоровье еще до того, как они начинали скоростной процесс старения. Вылечившись, люди уходили своей дорогой, сияя от радости, невзирая на старость и уродство. Теперь внешняя красота для них мало что значила - они понимали, что жить им осталось мало, и потому стремились успеть совершить хоть какие-то добрые дела.
      Мы с Жильбером уже начали утомляться оттого, что приходилось непрерывно побеждать раков, хотя, к счастью, гигантские членистоногие не становились умнее. Не умнел и Унылик - ему очень полюбилось трогать лапами панцири раков. Я видел: порой ему очень хочется отведать рачьего мяса, но всякий раз я умудрялся вовремя удержать его от опрометчивого поступка и объяснить, что все, что эти раки творили в теле у людей, то же самое они могут натворить и в теле у тролля. Из-за этого Унылик еще больше злился на раков и топтал их нещадно.