- Верно, - согласился я. - Колдовство тут у вас совершенно бесчестное.
      Сквозь голову Анжелики мне был виден Жильбер. Он стоял перед Уныликом, и вид у него был просто-таки разъяренный. Наверняка из-за того, что ему не удалось принять личное участие в сражении с силами Зла.
      - С каким, интересно, колдуном мы сражались? - спросил я у сквайра.
      - Не с кем иным, как с самой королевой Сюэтэ, - ответил за него Фриссон. Без сомнения, она чувствует себя оскорбленной. Еще бы - дама избегла ее плена! А теперь и вы одолели ее чары.
      - Понятно, - кивнул я. - Она собиралась сделать из Анжелики еще одну рабыню-привидение. Сюэтэ никак не может себе простить, что утратила девушку в последний миг. - И ее утратила, и всех остальных, похоже, вынуждена отдать Царству Небесному, - заверил меня Жильбер. - А из-за этого ее бароны станут относиться к ней с куда меньшим почтением. Кое-кто из них может даже отважиться восстать против королевы с оружием в руках и попытаться захватить престол. Защищая девушку, мы ослабляем позиции королевы, господин Савл.
      - И следовательно, вынуждаем Сюэтэ защищаться. Иначе ей грозит бунт.
      - А чтобы этот бунт предотвратить, королева должна убить тебя, - подытожил Жильбер.
      Анжелика в ужасе отшатнулась от меня.
      - О, тогда я должна тебя покинуть: ведь защищая меня, ты все равно что меченый!
      Душа у меня ушла в пятки, но я все же собрался с духом и ответил:
      - Не беспокойся. Я уже давно меченый. - А чтоб самому не задумываться над тем, насколько же давно, я обернулся к Фриссону и сказал: - Честное слово, ты мне здорово помог. - Так я помог? - обрадовался поэт. - Я правда помог?
      - Просто фантастически, - заверил я его. Честно говоря, эти слова похвалы я произносил если не с трепетом, то с тревогой. В мыслях у меня было одно: можно ли считать Фриссона секретным оружием?
      Глядя на него, вопросов не возникало - можно. Глаза поэта радостно сверкали, и вообще вид у него был такой, будто его только что вынули из могилы и оживили.
      - Похоже, - объявил Фриссон, - я нашел свое призвание.
      А я понимал, что пока мы легко отделались, но это далеко не конец. Да, Сюэтэ проиграла в последней перестрелке, но она непременно вернется, чтобы продолжить бой. Ведь мы не прикончили ее - мы от нее только на время избавились, отшвырнули куда-то - может быть, в ее цитадель. Сюэтэ не производила на меня впечатления человека, который привык легко сдаваться. Учитывая тот факт, что она продала свою душу и обещала своему боссу жертву, она просто-таки не могла сдаться - в противном случае ей бы грозил адский огонь до скончания веков. То есть до самого что ни на есть скончания веков. Из-за этого мне было здорово не по себе. Я гадал, какую чертовщину она выкинет против меня в следующий раз. В конце концов, Сюэтэ теперь знала мое слабое место. Я поглядел на это самое "слабое место", но Анжелика сейчас была видна, как кусочек марева в жаркий день. Правда, это не помешает Сюэтэ разыскать ее. Я поклялся не спускать глаз с девушки.
      Часа через три после полудня мы подошли к деревушке, некогда знававшей лучшие времена. Соломенные крыши на домиках прогнили и провалились, со стен облупилась штукатурка, обнажив дранку. На улицах валялся мусор и отбросы словно бы местные жители так переутомились, что у них не хватало сил дотащить всю эту дрянь до компостных ям. Да и сами аборигены были какие-то оборванные и изнуренные, будто бы на их плечах лежал - ни много ни мало - весь свет. Они бросали на нас быстрые и любопытные взгляды и тут же отводили глаза, торопясь убраться подальше. Минут через пять мы шагали по улице, на которой не было ни души - ушли даже собаки и свиньи, которым, по идее, вполне резонно было бы ковыряться в кучах отбросов. А жаль - одну я бы купил, чтобы потом зажарить. Ну, то есть вы поняли, конечно, свинью, а не собаку. Я жутко проголодался. А уж стоило мне подумать о том, как голоден наш Унылик, так просто мурашки по спине бежали. Но вот я приметил домик, который был побольше соседских. Над его входной дверью торчал шест, а к шесту был привязан пучок не то сорго, не то проса. Он был совсем сухой, и им запросто можно было бы мести пол. Но все-таки это был некий "кустик", а стало быть, в доме располагалась таверна.
      - Давайте поглядим, нельзя ли тут поесть, - предложил я и свернул к таверне.
      - Если и можно, то я не уверен, что вот этим прокормишься, - съязвил Фриссон, бросив желчный взгляд на веник-вывеску.
      Однако Унылик ускорил шаг и взревел:
      - Еда!
      Фриссону ничего не оставалось делать, как только признать, что мысль заглянуть в таверну недурна. По меньшей мере все вошли следом за мной, в том числе и Жильбер. Анжелика, войдя в полумрак таверны, так засветилась, что тут же отступила, пробормотав:
      - Уйду, а то напугаю хозяина.
      Мы расселись вокруг столика. Тихо, как в могиле. Я нервно ждал, поглядывая на своих спутников. Жильбер ерзал на стуле, Унылик ронял слюни. Наконец терпение мое иссякло, и я крикнул:
      - Эй, хозяин!
      На мой зов явился мужчина, некогда бывший толстяком. Теперь же фартук на нем просто болтался.
      - Какого че... - хмуро начал хозяин, но, увидев Унылика, жутко побледнел.
      А тролль как заревет:
      - Жр-р-р-рать!
      - Н-н-но... еды у меня нету, - запинаясь, выдавил хозяин. - Ну то есть, может, есть маленько, но только и хватит, чтобы мне, да жене, да детишкам худо-бедно прокормиться. А все остальное бейлиф королевы отбирает!
      Несколько мгновений я сидел, не шевелясь, потом заставил себя расслабиться и проговорил:
      - Но тогда выходит, что налоги у вас очень высокие.
      - Налоги? При чем здесь налоги? Да у нас просто-напросто все отбирают. Оставляют лишь жалкие крохи, чтобы мы с голоду не перемерли, да еще маленько, чтоб было что на будущий год засеять. Вот и все! И каждый раз отбирают все больше. Ведь я уже два года не могу собрать хмеля, чтобы пивка сварить! У нас крошечный огородик, с него и кормимся. Да и то кое-как, ведь три пятых овощей уходит королеве, а нам-то всего две пятых остается!
      Мне вдруг стало ужасно жалко беднягу. Но Унылик начал угрожающе рычать, а Жильбер встал, вынув меч из ножен, и объявил:
      - Если это так, то мой долг сквайра велит мне... И в это мгновение с треском распахнулась дверь. То есть даже не распахнулась - нет, она упала вовнутрь, и в таверну ввалилось с десяток дюжих молодцов в стальных шлемах и кожаных камзолах. Они размахивали алебардами и орали:
      - Наружу! Все выходите на улицу! Все до одного на площадь!
      - Эт-то еще что такое? - возопил один из них, завидев Жильбера с мечом. Ты собирался драться с людьми бейлифа королевы? А ну, Байнер, прикончи его!
      Но тут на ноги поднялся Унылик и оглушительно взревел.
      С секунду солдаты ошарашенно смотрели на него. А потом ломанулись к выходу, толкая друг дружку.
      - Это нездешние! Они пришли ко мне без спросу! - верещал хозяин, увязавшись за солдатами. - Я им говорю: нету у меня еды, а они...
      Его причитания привели только к тому, что главный громила рассвирепел и гаркнул:
      - А ну, заткни глотку! Странники нам ни к чему - нам ведено только местных привести! Так что топай да помалкивай!
      И он поторопился выйти, а за ним выскочили солдаты, окружившие трактирщика и заодно нас с Фриссоном.
      Поэта стиснули со всех сторон, и он спросил у меня сдавленным шопотом:
      - Господин Савл, а зачем это мы пошли с солдатами?
      - Просто мне любопытно, - шепотом отозвался я. - Но меня-то могут сразу распознать - одет я не по-здешнему. Тогда, наверное, прогонят. Если так выйдет, ты побудь там, а потом возвращайся и мне все расскажешь.
      - Если получится... - прошипел Фриссон и затравленно оглянулся.
      Вот ведь потеха! Да ведь Фриссон тут, может быть, самая опасная персона, а как напуган! Не без труда, конечно, но все же мне удалось унять свой непобедимый сарказм.
      Солдаты отвели нас на деревенскую площадь. Туда же согнали примерно около сотни мужчин, женщин и детей. На площади полыхал костер, около которого выстроилось еще с десяток солдат, а перед строем прохаживался невысокого роста плечистый мужчина в длинном черном балахоне, расшитом астрологическими знаками. Он так ухмылялся, глядя на сгоняемых на площадь людей, словно это зрелище доставляло ему невыразимое удовольствие. Наконец солдаты пригнали всех до единого. И мужчина, брызжа слюной, выкрикнул:
      - Вы не уплатили подати!
      Толпа издала дружный испуганный стон, и вперед выступил трактирщик.
      - Нет, бейлиф Клаут, мы уплатили. Мы все-все уплатили.
      - И ты знаешь, что мы все уплатили, - крикнула какая-то старуха. - Да как же ты можешь? Ты здесь вырос, а сам...
      - Да, я здесь вырос. Здесь, где меня все презирали, где в меня тыкали пальцами! - рявкнул в ответ Клаут, сверкая глазами. - Тупицы! Вы не видели, вы не могли видеть, какой великий человек скрывается во мне! Зато это увидел шериф и сделал так, что я получил власть над всеми вами!
      - И ты каждый год увеличиваешь подати! - жалобно воскликнула женщина.
      - Да, королева вечно недовольна, - парировал Клаут. - Верно, вы уплатили подати с каждой души и с каждого двора, но не уплатили за всю деревню!
      - Подать за деревню?! - Вперед выступил старик с длинной седой бородой. Да я о такой и не слыхивал!
      - Считай, что теперь услыхал! Шериф велел мне собрать с вас столько, сколько мне заблагорассудится.
      - Себе ведь он тоже что-то в карман кладет? - шепотом спросил я у Фриссона.
      - Так полагается, - шепнул он мне в ответ.
      - ...Так что придется вам уплатить налог со всей деревни. Так распорядились шериф и сама королева! Десять золотых! Платите! Платите побыстрее то, что задолжали!
      - Но у нас нет больше денег! - простонала женщина. - Ты давным-давно отобрал у нас все, до единой монетки!
      - Тогда я заберу коров, свиней, пшеницу, фрукты! Но вы заплатите, все равно заплатите, а не то я сожгу вашу деревню дотла!
      Люди задохнулись от ужаса. Клаут злорадно пожирал их глазами.
      - А когда я был малышом, вы надо мной потешались, потому что я был смешной, странный! Потом, когда я стал юношей, не было девицы, которая не хохотала бы надо мной, не обзывала меня карликом и уродом. Ну, так смейтесь же теперь! Потешайтесь! Теперь моя очередь смеяться, и королева мне в этом порукой!
      Толпа глухо зароптала и утихла.
      - Нету, говорите, ни монетки? - крикнул Клаут. - Ну, тогда поджигайте! - И он махнул рукой своим солдатам.
      Те выхватили из костра факелы и принялись вертеть ими над головами. Пламя бешено завывало.
      Но вот послышался еще какой-то вой или рев - из таверны вывалился Унылик, а за ним шагал Жильбер, сверкая обнаженным мечом.
      - Это еще что за чудище? - вскричал Клаут.
      - Да это мой приятель, - пояснил я, шагнув вперед. - Понимаете, мы не местные.
      Клаут развернулся и вперил в меня злобный взгляд, - Ты? Ты кто такой?
      - Не местные мы. Путешественники, - ответил я как можно более небрежно. Зашли в таверну перекусить, но, похоже, у них дела наперекосяк - никакой еды не оказалось. Ну, вот мне и стало интересно. Пожалуй, я бы не прочь узнать подробности.
      - Тебя послала королева! - в испуге крикнул Клаут.
      - Я ничего такого не говорил! - Я решил особо не отпираться. - Хотелось бы заглянуть в ваши книги.
      - В книги? - Тут Клаут мертвенно побледнел, а толпа благодарно зароптала.
      - Ну да, приход там, расход... Чтобы мы все убедились - уплатила деревня свои подати или нет! Ну, давай, неси книги, да побыстрее!
      - Ты не имеешь никакого права требовать этого! - огрызнулся Клаут.
      А у меня за спиной возник Унылик. Он громко рычал, и в животе у него не менее громко урчало.
      - Да, я всего-навсего посторонний, любопытствующий посторонний. Можешь считать меня заезжим волшебником, обратившимся с просьбой оказать ему профессиональную любезность.
      Клаут боязливо глянул на Унылика. Похоже, пороха у него явно не хватало, чтобы спорить со мной. Он только побледнел еще сильнее и рявкнул одному из солдат:
      - Принеси гроссбух!
      - Покашеварь в его книге! - шепнул я Фриссону. Он глянул на меня так, словно я умом тронулся.
      - Что ты сказал, господин Савл?
      - Накропай стишков: чтобы там говорилось, что записи в его книге лживые. И побыстрее!
      Фриссон изобразил губами букву "О" и отвернулся. Он уже вынул угольный карандаш и кусок пергамента.
      Солдаты собирались с духом и просто собирались в кучку перед Уныликом, а тот ухмылялся и облизывался. Вояки дрогнули. Те, что стерегли местных жителей, начали сбиваться в кучки. Получив свободу передвижения, некоторые из крестьян удрали домой.
      Наконец гроссбух оказался в руках Клаута. И тот отдал его мне.
      - Вот, - фыркнул он. - Смотри. Тут записан каждый год, уплаченный крестьянами. Сам убедишься - Ни один не уплатил мне больше положенного по закону! У меня за спиной усиленно бормотал Фриссон. Я пролистал несколько страниц назад и нахмурился.
      - А с какого места начинаются твои записи?
      - С тридцать первой страницы, - ответил Клаут. Я нашел эту страницу, заметил перемену почерка и еще я заметил кое-какие изменения в самой манере ведения записей. На первый взгляд ничего такого особенного... вот пошли римские цифры... вот две близко стоящие I превратились в V, а вот две V слились в X, ну и так далее.
      Понимаете, в римских цифрах я не очень силен, поэтому и не сразу догадался, что к чему. Выходило, что они и вправду жутко громоздкие, неуклюжие. А мне и в голову не приходило, какой поистине божественный подарок нам преподнесли арабы, когда изобрели ноль, а с ним и всю десятичную систему! Просматривать записи было бы легче, если бы они велись по системе двойной бухгалтерии, а тут передо мной просто тянулись ряды цифр. О, я только сейчас оценил работу тех, кто за меня производил расчеты по чековой книжке. Представляю, если бы мне пришлось это делать самому.
      Я тянул время - переворачивал страницы, отражавшие трехлетнюю службу Клаута. Он начал психовать - беспокойно переступал с ноги на ногу. А толпа тем временем уже успела прилично поредеть. Наконец Клаут не выдержал.
      - Ты что, будешь каждый день там проверять?
      - Нет. Я смотрю на последние дни. Каждый житель деревни уплатит больше, чем должен. Кто на пенни, кто на десять. Переплата с лихвой покрывает то, что деревня должна уплатить скопом.
      Несколько секунд Клаут лупал глазами, потом вырвал у меня книгу и принялся делать какие-то подсчеты. Он отлистывал страницу за страницей назад, и глаза его раскрывались все шире и шире.
      - На самом деле, - заключил я, - выходит, это ты кое-что задолжал деревне.
      - Колдовство! - рявкнул Клаут и отшвырнул книгу. - Лжец и грабитель! Я-то знаю, что я там писал!
      А я и не сомневался - он всегда записывал меньше, чем платили на самом деле. Я глянул на Фриссона.
      - Ты видел цифры?
      - Отлично видел, - взволнованно отозвался поэт.
      - Разве цифры врут?
      - Ни на пенни не врут, - ответил поэт уже более уверенно - Грязное, грязное колдовство! - почти истерически проверещал Клаут. - Все перевернули, переставили! Вы - не от королевы, иначе не стали бы добиваться снижения податей!
      Крестьяне - все, кроме тех, что взобрались на крыши поглазеть на происходящее, - разбежались по домам. Солдаты их не задерживали. Они сомкнулись кольцом вокруг меня, Унылика, Жильбера и Фриссона и угрожающе сжали в руках оружие.
      - Избить их! - крикнул Клаут и указал на нас. - Королева их не защитит, а моя магия вас прикроет! Я приготовил обрывки пергамента со стихами Фриссона. Солдаты взревели от радости и кинулись к нам. Жильбер взмахнул мечом и пронзил чью-то грудь, затянутую в кожаный камзол. Солдат вскрикнул и упал, а Унылик навис над Жильбером и ухватил в каждую лапищу по солдату. Они вопили и пытались отбиться от него алебардами, а тролль только хохотал. Потом Унылик сжал пальцы - солдаты завопили еще громче, тролль отшвырнул их в стороны и потянулся за новыми жертвами.
      Но тут Клаут выкрикнул что-то на древнем языке, указав на Унылика обоими указательными пальцами. Тролль замер. Застыл и Жильбер - всего на долю секунды, но этого мне хватило, чтобы провозгласить:
      Iугали нас и посильней,
      И не такие нас пугали,
      Так отомрите ж поскорей,
      Как в детских играх отмирали!
      Nолдаты мстительно завопили и снова бросились на нас, но Жильбер уже ожил и одним ударом разнес пополам древки двух алебард. Ожил и Унылик - этот принялся хватать и сжимать в лапах солдат. Войско кричало от ужаса и в страхе отступало.
      Клаут побагровел. Выставив руку, он глянул на меня и прокричал:
      +
      Aидите, цифры, врага моего?
      Жальте, кусайте, до смерти его!
      +
      E они так и сделали. То есть, честное слово, они его послушали!
      Я стоял, как идиот, и пялился в гроссбух, а римские цифры спрыгивали со страниц. Этого мне по уши хватило: я с криком отбросил книгу, но цифры С и L, превратились в миниатюрные челюсти и принялись кусать. Боже, какая же это была боль! Конечно, каждый укус сам по себе был не страшнее комариного, но их было такое множество! Цифры жалили меня в лицо, в руки! Никогда в жизни я еще так не радовался, что на мне прочные джинсы и высокие ботинки! Я отмахивался, отрывал цифры от себя, стряхивал и кричал:
      - Фриссон! Бери все в свои руки! На меня не обращай внимания - главное, солдат отбей!
      Фриссон на миг замер, потом очнулся и выхватил пачку стихов из моего кармана.
      К счастью, Унылик и Жильбер задали солдатам такого жару, что тем было не до меня. Тролль снова ухватил в каждую лапу по солдату, стукнул их головами и швырнул на землю, повалив при этом еще пятерых. А сам навис над ними, выставив громадные когти.
      Но и Клаут зря времени не терял. Он совершал руками таинственные пассы и что-то распевал на древнем языке.
      Фриссон лихорадочно перебирал обрывки пергамента и наконец нашел тот, что искал:
      Iи цифры, ни буквы не могут соврать,
      Когда их правдивая пишет рука.
      Но могут любого они оболгать
      Пером нечестивца и клеветника.
      Но этот несчастный вам зла не желал,
      Вы жальте того, кто вас врать заставлял!
      Oифры застыли в воздухе, а потом развернулись и устремились к Клауту и его воякам.
      - Бежим! - крикнул капрал.
      Все солдаты тут же вскочили на ноги и бросились врассыпную.
      Унылик весело хихикнул и вприпрыжку побежал за ними.
      Солдаты оглянулись, увидели тролля и припустились во всю мочь. Бегали они, спору нет, быстрее, чем тролль, но он все-таки попреследовал их какое-то время, вопя, рыча и вообще всяческими способами наводя страх.
      Клаут вскочил верхом на мула и поскакал по дороге. На окраине он остановился, обернулся и посмотрел на меня. И, что-то распевая, вычертил в воздухе странные символы.
      Фриссон тем временем разыскал в пачке еще одно стихотворение:
      Oы погляди сюда, мой мул!
      Я вижу, ты совсем уснул
      Так исчезай, тебя тут не держу я!
      Исчезнешь - за твои труды
      Я после дам тебе воды,
      И обниму тебя, и в морду поцелую!
      Iул исчез, а Клаут как сидел, так и шлепнулся на землю, пребольно ударившись копчиком. Он издал что-то вроде предсмертного вопля. И в это мгновение его настигли цифры. Клаут вскочил и заковылял прочь, держась рукой за ушибленное место. Цифры гнались за ним, жужжа, словно москиты, а нагнав, окружили облаком. Так он и убегал - в облаке цифр, крича от боли. Мало-помалу его жалкие вопли стихли вдали.
      Вокруг стояла мертвая тишина.
      Внезапно деревня огласилась радостными криками. Местные жители выбежали на площадь, подхватили на руки меня, Фриссона и Жильбера и пронесли нас по площади. При этом они распевали нам такие хвалы, от которых бы стыдливо зарделись Роланд и Артур.
      - У меня хорошо получилось? - взволнованно крикнул мне Фриссон, восседавший на плечах у какого-то крестьянина.
      - А ты думаешь, за что тебя славят? - крикнул я в ответ. - Ты был на высоте! И еще спасибо тебе, Фриссон, - ты мне шкуру спас. По крайней мере то, что от нее осталось.
      Поэт понял намек и тут же принялся сочинять стишок, призванный излечить меня от укусов злобных циФр. Праздничное настроение крестьян несколько поутихло, как только возвратился Унылик. Тролль ухмылялся во весь рот. Крестьяне опустили нас на землю, отошли, посовещались и решили, что стоит заняться более насущным делом, а именно: поискать, чем бы накормить голодного тролля.
      Нас они тоже накормили. Хорошее дело - крестьянская запасливость утаили-таки кое-что, чего не удалось разыскать и Клауту с солдатами. Наступила ночь. Мы с Фриссоном завернулись в одеяла. Унылик уже храпел - ни дать ни взять храпящая горка. Жильбер встал на стражу.
      ***
      N утра нас ждал сытный завтрак. Еще чуть-чуть, и мы не смогли бы сдвинуться с места. Единственной, кто не переел, была Анжелика. Но если б крестьяне ее хорошенько разглядели, они бы и ее тоже напичкали - уж придумали бы как.
      Словом, мы попрощались с благородными селянами и тронулись в путь. Как только завтрак улегся у нас в желудках, мы зашагали веселее. И вдруг наткнулись на круг. Ну, то есть дороги сходились кругом, как если бы тут стоял знак кругового движения. Я остановился, нахмурился.
      - Просто на редкость изысканная дорожная система. Почему бы не позволить дорогам попросту пересекаться?
      - А потому, - объяснил Фриссон, - что тогда получался бы крест, как тот, на котором был распят Спаситель.
      Он произнес запретные в этой стране слова, и, клянусь, я почувствовал, как сгущается воздух.
      - Тут когда-то был перекресток, - сказал Жильбер. - Вот, смотрите, тут трава проросла, а когда-то шла колея. Приглядитесь, еще можно разглядеть священный символ.
      Из-за этих слов воздух сгустился еще сильнее. Я пригляделся и действительно различил контуры былого пересечения дорог. - Да они тут прямо фанатики какие-то.
      - Уверяю тебя, будь тут перекресток, это ослабило бы власть королевы и ее прислужников, - прозвучал рядом голос Анжелики. Я, правда, ее почти не видел.
      - Ну, идти, так идти, - браво проговорил я. - Так или иначе, нам надо это место миновать. Пошли, ребята. - Я шагнул в Круг и повернул налево.
      В это же мгновение из ближнего леса выехал всадник в черных бархатных одеждах с тусклой серебряной цепью на груди. Следом за ним, бряцая оружием, следовало с десяток конных воинов. Они так шумели, что я с трудом расслышал, как всадник крикнул мне:
      - Стой!
      Мог бы и не кричать. Я и так остановился, нащупывая в кармане пачку свеженьких стишков Фриссона.
      - Обернись ко мне, тупица! - рявкнул человек в черном. - Куда это ты направился? Собрался нарушить приказ королевы - пошел по солнцу?
      Я обернулся и уставился на него.
      - По солнцу? Как это? Вы о чем?
      - Он говорит о том направлении, в котором вы пошли, господин Савл, негромко пояснил Фриссон. Человек в черном заорал:
      - Обратно идите, слышите? Против солнца! Так положено ходить всякому, кто выходит на дорожный круг!
      Я долго и пристальна смотрел на него. Потом пожал плечами и развернулся.
      - Ладно, пойду с запада на восток, против часовой стрелки, если вы так настаиваете. Делов-то!
      - Стой! - снова рявкнул всадник. - Не нравится мне, как ты разговариваешь.
      - А у вас, между прочим, тоже акцентик - я вам доложу! - огрызнулся я и нахмурил брови.
      Всадник прищурился, ударил коня поводьями, тот шагнул вперед. Человек в черном смотрел на меня сверху вниз. Я стоял как вкопанный, и было мне не по себе, однако упрямиться я решил до конца.
      - Странные одежды, странные речи, дерзкие манеры... - Всадник глянул на моих спутников. - Ив компании с троллем. - Он снова перевел взгляд на меня. А не ты ли, голубчик, излечивал ведьм от смертельных болезней, а?
      - Всего-то двоих, - ответил я. Мне положительно не нравилось, какой оборот принимает дело, а особенно не нравилось то, как звенят саблями воины, сопровождавшие черного всадника. - А что, нельзя?
      - Знай же, что я здешний шериф! - прошипел мужчина. - До меня дошли слухи, что ты вчера лишил королеву части податей, положенных ей по закону. Да еще и поднял руку на бейлифа?
      - Я защищался, - ответил я. - И все-таки, что такого дурного в том, чтобы вылечить больных?
      - А разрешение у тебя на это имеется?
      - Документ о том, что я имею право лечить людей? - спросил я, выпучив глаза. - Уж не сертификат ли от АМА <Американская Медицинская Ассоциация.>?
      - Королева во все времена запрещала лечить ведьм на смертном одре! Ты же свершил это, и хуже того: ты уговорил их покаяться и порвать союз с Сатаной!
      - Вот это точно, тут я молчу. Всадник выхватил меч.
      - Ты не имел права! У тебя не было разрешения! И ты немедленно произнесешь заклинание, снимающее чары излечения, - сейчас же, иначе умрешь!
      Глава 12
      Унылик глухо зарычал, и воинам пришлось придержать лошадей. Вообще все они явно занервничали. Я дал своему отряду знак сохранять спокойствие и сказал шерифу:
      - А можно взглянуть на твое разрешение дышать?
      - Какое такое разрешение? - вытаращился он.
      - Разрешение дышать, - преспокойно повторил я. - Раз у вас тут нужно разрешение на то, чтобы выздороветь, значит, и на то, чтобы дышать, тоже нужно разрешение! Разве королева не удосужилась вам об этом сообщить? Давай показывай!
      - Такого не бывает! - прошипел всадник в черном.
      - А-га, у тебя его нет! - И я укоризненно покачал указательным пальцем. А ведь каждый, кто живет в этой стране, живет, угождая королеве, верно?
      - Ну... это...
      - И любое сердце здесь бьется потому, что королева позволяет ему биться, верно?
      - Ну, и это... только...
      - Значит, и дышит тут каждый только потому, что королева позволяет ему дышать! Потому, что королева дает ему такое разрешение! Ну, так и где твое разрешение дышать?
      - Я... У меня такого нет...
      - Нет? И ты еще тут говоришь об исполнении законов? Ты не имеешь права запрещать мне лечить людей только из-за того, что у меня нет разрешения. А иначе немедленно прекрати дышать, у тебя нет на то разрешения!
      После такого моего демарша шериф заткнулся. Он просто смотрел на меня, то есть это я думал, что "просто", пока его физиономия не стала лиловой. Только тогда я вдруг заметил, что его грудная клетка не движется.
      - Господин! - вскричали воины шерифа и кинулись к нему.
      Жильбер выхватил меч, Унылик шагнул вперед и злобно рыкнул.
      А шериф свалился с коня.
      Я подбежал и успел подхватить его. Солдаты закричали. Они снова бросились было к своему господину, но растерялись, опешили, увидев, что он у меня на руках.
      - Это же смешно, ей-богу! - воскликнул я. - Неужели вы юмора не понимаете? Прекратите валять дурака немедленно. Давайте дышите!
      Но он не задышал. Он посинел.
      - Вы не обязаны подчиняться королеве! - крикнул я. - И вообще я все это выдумал!
      Лицо шерифа почернело, и я понял: теперь он не то чтобы не хочет дышать он уже и не может. Видно, я переусердствовал в споре, а он получил что-то вроде постгипнотического приказа повиноваться воле королевы.
      Но это же невероятно - никакой гипнотизм не мог заставить человека совершить то, что приведет его к смерти.
      Следовательно, шериф смерти не противился?
      Тут меня словно кирпичом по башке ударили. Это все королева! Она связала постгипнотический приказ с желанием умереть!
      - Фриссон! Восхваляй жизнь, да поскорее! Фриссон незамедлительно подсунул мне кусочек пергамента. Я торопливо прочитал вслух:
      Iу что? Набилась в уши вата?
      Зову-зову, а толку нет!
      Эй, помирать вам рановато
      Nказать смешно - в расцвете лет.
      Шериф, сей мир не так уж плох!
      Одумайся и сделай вдох!
      Oут мне и самому припомнилось одно стихотворение:
      Oолько Ты, Всевышний, мог бы снова
      Жизни силу в бедняка вдохнуть,
      Чтобы он живой стал и здоровый,
      Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь.
      A потом я добавил еще немножко:
      Aдохни! Как много в этом вдохе
      В тебя чудесного войдет,
      Тебя очистит кислород!
      Oело шерифа дернулось от судорожного вдоха, лицо немного посветлело. Я же выдохся, похоже, не меньше самого шерифа.
      - Ты... ты спас меня! - прошептал шериф, глядя вокруг вылезающими из орбит глазами.
      - А то как же - конечно, спас! Еще минутка - и ты бы уже торчал у врат Ада! - Тут я понял, что образ-то у меня вышел не просто поэтический... - А ведь это точно, слушай! Ты служил королеве-колдунье, значит, продал душу Дьяволу, верно?
      - О, да! И я успел взглянуть на огненные врата! Это не детские сказочки! Это правда!
      Вид у него был, спору нет, потрясенный. Однако он уже прищурился и глядел на меня так, словно прикидывал, а какие пытки я способен выдержать перед смертью.
      - Фриссон, а у тебя не найдется стишка про сочувствие - ну, про то. Когда ты чувствуешь то, что чувствуют другие?
      За спиной у меня послышалось шелестение пергамента. Шериф встряхнулся и заглянул мне через плечо.
      - Он - писарь?
      - С его-то почерком? Что вы!
      Я протянул руку, взял у Фриссона пергамент, но шериф уже сам что-то забормотал на древнем языке. Я, даже не взглянув на Фриссоново творение, выпалил отрывок из Шекспира:
      O совести - сто тысяч голосов,
      Грехи мои любой из них считает,
      И каждый мне погибели желает,
      И каждый обвинить меня готов. О, я страшней суда не нахожу,
      Чем тот, которым сам себя сужу!
      Oериф буквально застыл. Я еще не успел дочитать до конца, а лицо его было охвачено ужасом.
      Очень хорошо. Тут я взял стишок у Фриссона и прочел его:
      ? б на колени пред любым упал,
      Кто от моей жестокости страдал!
      Тяжел до света путь из темноты,
      Но все ж я отыщу дорогу к дому!
      Тогда моею болью станешь ты
      Oа боль, что я принес другому!
      Aыражение злорадства, начавшее было озарять лицо шерифа, почти сразу растаяло. Глаза его раскрылись шире, еще шире... стали похожи на глубокие озера, полные тоски. Он скорчился, словно его внезапно охватила боль.