Может, снова попробовать то же самое?
      - Женщина! Я не могу излечить тебя, если ты не покаешься! Ты должна открыть свою душу для Божией милости, иначе добро не коснется тебя.
      На миг старуха замерла, вытянулась в струнку. А потом ее снова скрутила боль. Она застонала, закричала:
      - Каюсь! Ой-ей-ей! Пусть я даже сдохну в агонии! Отрекаюсь от Сатаны, от его лжи!
      Она крикнула - повелитель всех болей сотряс ее тело - ну, точно, это ей был прощальный подарочек от босса. Но и выдержка была у бабки нешуточная. Как только спазм отступил, она продолжила покаяние:
      - Пусть Господь простит мои прегрешения! Отрекаюсь от моего союза с дьяволом! И опять она закричала... А я тут же принялся читать стихи - те же самые...
      Iокусал за руку греку?
      Ну, и сколько ж можно так?
      Что пристал ты к человеку,
      Что расставил клешни, враг?
      Убирайся быстро в реку,
      Уходи из бабки, рак!
      Aедьма вскрикнула в последний раз и замолчала. Она тяжело, с присвистом дышала. Казалось, даже воздух в кругу, замкнутом Жильбером, Уныликом, мной и старой ведьмой, стал гуще, потемнел... еще сильнее потемнел...
      И вдруг в одно мгновение перед нами возник во всех мельчайших подробностях... рак, фута в три длиной, с клешнями в целый ярд. И рак этот пополз ко мне, целясь клешнями в мое горло.
      Я взвизгнул и отпрыгнул назад, а Жильбер возопил:
      - Именем святого Монкера! - и, размахнувшись мечом, бросился на рака.
      Ему удалось первым же ударом пронзить чудище насквозь, пригвоздить его к полянке. На счастье, Жильберу хватило ума отскочить назад. Раздался свист, от которого могли лопнуть барабанные перепонки. Я закрыл уши руками и повалился на бок. Жильбер закачался и заткнул уши пальцами, а рак щелкал клешнями и вертелся на месте. В конце концов он выдернул из земли лезвие меча и пошел прямиком на сквайра.
      Но тут с ревом, от которого закачались деревья, в игру вступил Унылик.
      Он приземлился на рака обеими ступнями, и панцирь чудища треснул. Клешни бешено защелкали, пытаясь ухватить Унылика за ноги. Тролль наклонился, ухватил рака за клешни и выдернул их. Чудище взвыло - или свистнуло, это я услыхал даже через прижатые к ушам ладони, - и обмякло.
      На полянке сразу стало тихо-тихо.
      Я оглянулся и увидел Фриссона. Он стоял, прижавшись спиной к стволу дерева, и губы его беззвучно шевелились.
      У меня кружилась голова. Я сел, отнял руки от ушей, Но далеко не убрал на всякий случай.
      Однако услышал я всего-навсего победный вопль Унылика. Тролль подпрыгивал и топтал панцирь рака. Вот он разорвал надвое одну из клешней и отправил в пасть...
      - Унылик, нет! - закричал я.
      Клыки его щелкнули, но он не откусил ни кусочка - будто сработал невидимый предохранитель. Тролль обиженно уставился на меня, держа перед собой клешню.
      - Голодный!
      - Ты, безусловно, заслуживаешь обеда из десяти блюд, - подхватил я, шагнув к троллю. - Я тебе это обещаю, как только мы поможем этой бедной старой даме! Но это мясо есть нельзя, Унылик! Тебе от него станет плохо! В раках водятся паразиты! Ужасные паразиты! И вдобавок эта тварь может срастись в тебе из кусочков и примется продираться наружу!
      Унылик глянул на клешню так, словно впервые ее увидел.
      - Славно сказано, - заговорила Анжелика. - Это чудовище, оказавшись вне чужого тела, быстро ослабло. Но не наберется ли оно сил, очутившись внутри?
      Унылик издал вопль ужаса и отшвырнул клешню. Та начала таять на лету... и вскоре растаяла совсем. Растаял и панцирь, на котором стоял тролль, и все маленькие ножки рака, и вторая клешня. Унылик обескураженно уставился себе под ноги и ухнул. То место, где у него могла бы располагаться нижняя губа, имейся она у тролля, задрожало.
      - Не переживай, - вздохнул я. - Раком все равно не наешься. Не успеешь оглянуться - а его уже и нет. А через час опять жрать охота. Не горюй, детинушка, через пару минут мы тебе изобразим целого быка.
      - Ведьма, - тихо напомнил мне Жильбер. Сказано это было таким тоном, будто юноша опасался, что, избавившись от боли, ведьма примется за старое.
      - Прошло! - воскликнула старуха. Она села и, вылупив глаза, уставилась на собственный живот. Нажала в одном месте, в другом... - Прошло! Я здорова! Не болит!
      - Я бы на твоем месте не радовался так уж сильно, - приструнил я ее. - Мы, конечно, на время утихомирили боль, но это не значит, что она не вернется.
      - О нет, не вернется, я видела, как мою боль разорвал на кусочки твой могучий тролль! Диво, настоящее диво! И кто бы мог подумать, что у меня внутри поселился рак? И что его можно выманить наружу и уничтожить сильным клинком?
      - Он просто исчез, - напомнил я старухе. - Он может появиться снова. Он или такой же, как он.
      - А если он не вернется, то меня поразит другая болезнь, и очень быстро. Старуха смотрела на меня глазами, полными слез. - Увы мне! И как только ты, добрый странник, согласился помочь той, которая была столь жестока с людьми, отняв у стольких жизнь?
      - Не могу не откликнуться, когда зовут на помощь, - буркнул я, испытывая прилив глубочайшего отвращения к самому себе. - Знаю, из-за этого меня считают тронутым, но...
      - Значит, "тронутый" - это кто-то очень, очень замечательный! О, я буду восхвалять тебя всегда и везде!
      - Не уместнее ли тебе восхвалять Господа? - вмешался Жильбер.
      - О, воистину! - спохватилась старуха, пала на колени и воздела руки к небу. - Каюсь во всех моих прегрешениях! О, если бы я могла отречься от всех злых дел! Отец всемилостивый, прости меня!
      Ничего не произошло. Никаких тебе раскатов грома... однако по физиономии бабки разлилось выражение полного блаженства, глаза удивленно раскрылись.
      - Почему... это... так? - прошептала она.
      - Мир душе твоей, - поклонился Жильбер. - И все же, бедная женщина, тебе следует отыскать священника, чтобы он как можно скорее отпустил твои грехи.
      - Воистину так! Я так и сделаю! - Экс-ведьма вскочила на ноги, запахнулась в лохмотья. - А идти мне надо поскорее, покуда королева не раскрыла моей измены. А не то она меня быстро прикончит! Узнает - не миновать мне смерти.
      - И пыток, - добавил Жильбер. - Потому не медли. Старуха пожала плечами.
      - Пытки, муки - что они значат? Ведь я совершила столько злодеяний! О нет, теперь я даже согласна помучиться, чтобы облегчить бремя своей вины. Однако моим мукам не суждено стать вечными, а потому я поспешу. - Она повернулась ко мне, протянув руки. - О, странник! Как мне отблагодарить тебя за сострадание и помощь? Ты повел себя как истинный христианин, как святой! Будь навек благословен!
      - Рад, что сумел помочь, - отговорился я, чувствуя себя в высшей степени по-дурацки. И чего это все уставились на меня? - Ну а теперь ступай своей дорогой и постарайся помогать другим так, как я помог тебе.
      - О, я буду помогать! Непременно! И буду в молитвах славить твое имя! Прощай!
      Она повернулась и поспешила к лесу. Вскоре бабка скрылась из вида.
      - Ты славно потрудился во славу Божью, господин Савл, - негромко проговорил Жильбер. Я недовольно пожал плечами.
      - Сделал доброе дело для человека, притом из эгоистических побуждений.
      - Эгоистических? - переспросил юноша. - Это как?
      - А так, что в душе я был жутко доволен собой, - ответил я ехидно и добавил погромче: - Слышишь меня, ангел? Я тебе признателен за помощь, но ты бы мне все равно помог. Ведь тебе по нраву то, что я сделал! Не забывай - я не на твоей стороне! Но и не на их стороне тоже! Уяснил?
      Но тут по мне словно ударила волна. Нахлынула и отступила. Это было похоже на порыв ветра. Мне пришлось быстро повернуться к Фриссону спиной, чтобы тот не заметил моего смущения.
      - Войско, - скомандовал я, - вперед! - Нам с вами еще топать и топать весь день впереди.
      Но не прошло и десяти минут, как мы увидели взрыв, и тропу нам преградила злобная королева собственной персоной. Воплощенная ярость. Все ее жировые складки так и тряслись от злости.
      - Наглый захватчик! Из-за тебя я была жестоко наказана! Меня терзала агония, все тело жгло, как каленым железом! Еще одна душа избегла проклятия! Мой господин велел уничтожить тебя и твоих друзей! Но сначала я заставлю вас помучиться так, как мучилась сама!
      Но первую вспышку пламени она метнула не в меня, а во Фриссона. Едва пошевеливая скрюченными руками, королева выкрикнула что-то неразборчивое.
      Фриссон упал, корчась от боли.
      А я воскликнул:
      Iу ты смела, как погляжу:
      Чуть что - людей швырять на землю!
      А я поэту прикажу:
      "Восстань, поэт! И виждь, и внемли!"
      Oриссон облегченно вздохнул и начал подниматься.
      - Наглец, захватчик! - взвизгнула Сюэтэ. - Разбойник! Злодей!
      Но я-то слышал: паникует, мерзавка, боится.
      Меня что ли?
      Нет, конечно. Своего повелителя.
      - Коварный лжец! - прохрипела королева, прибавив что-то на языке, похожем на латынь, и тут же вся подобралась, готовая прикончить меня.
      А я набрал побольше воздуха, придумывая подходящее контрзаклинание... но в тот миг, когда я делал вдох, я ощутил, как что-то прикоснулось к ладони. Вздрогнув, я посмотрел на руку и увидел клочок бумаги, а на нем - каракули. Ошибок там было - не перечесть. Но мне ли, тьютору-добровольцу, привыкать проверять работы новичков? Я быстро пробежал строчки глазами и выкрикнул:
      Aзбесилась, ведьма злая?
      Давай, бери разбег!
      Ведь ты сейчас растаешь,
      Как прошлогодний снег!
      E Сюэтэ начала таять - снизу вверх. Воя от злости и отчаяния, она выдернула руки, хотела швырнуть в нас новую вспышку - поздно, руки растаяли. Королева яростно завопила, лицо ее почернело - более уродливой рожи я в жизни не видел! Вот исчезли ее бедра, потом живот. И тут, к несчастью, она опомнилась и что-то крикнула на древнем языке - что-то такое, из-за чего руки у нее появились снова. Пальцы Сюэтэ начертили в воздухе невидимый знак. Она произнесла еще одно двустишие - и вот уже стоит перед нами целехонькая, как ни в чем не бывало. Правда, восстановление произошло гораздо быстрее, чем исчезновение. Еще тогда, когда нижняя половина ее тела только начала возвращаться, королева начала проговаривать новый стих, при этом непрерывно вращая руками... и вот с рук ее спрыгнул шестифутовый дракон и с диким ревом бросился на нас.
      Жильбер издал радостный клич и забежал вперед, прикрыв нас собой. Вот он сделал выпад и отскочил. Из груди дракона хлынула кровь. Он взвыл от испуга, попробовал изогнуться и напасть на сквайра сбоку, но тот отпрыгнул и, размахнувшись, снес мечом перепончатое крыло чудища. Дракон закричал, забился, свился в кольца и опять кинулся на Жильбера. Стальные когти впились в кольчугу сквайра. Юноша стиснул зубы, занес меч и нанес удар такой сокрушительной силищи, что башка дракона в один миг слетела с мускулистой шеи.
      Мы дружно крикнули: "Ура!"
      А Сюэтэ снова что-то запела, злобно размахивая руками, - все громче и громче...
      В горле у меня пересохло. Я сглотнул слюну.
      - Похоже, она собралась прочесть что-то длинное.
      - Разве ты не можешь одолеть ее? - умоляюще проговорила Анжелика.
      - Фриссон! - прошипел я. - Еще стишки есть? Поэт, выпучив глаза, покачал головой.
      - Стихов нет, есть только... вот я вспомнил одну старинную песенку, господин Савл, - но это глупая песенка, детская.
      - Давай! Все, что угодно, только поскорее! - Я зажмурил глаза.
      - Как пожелаешь, - пожал плечами Фриссон и запел:
      ? на рынке утром рано
      Прикупил себе барана.
      Продавца спросить забыл
      ?ем верзилу он кормил.
      Eак заблеял тот баран
      Aрянул гром, задул буран!
      Как по улице помчался
      Oопот, грохот, пыль столбом,
      Вся округа закачалась,
      Заходила ходуном!
      Aоздух сотрясся от низкого, глухого, рокочущего звука, земля у нас под ногами задрожала. Сюэтэ завизжала от страха и злости. Я чуть-чуть приоткрыл правый глаз.
      Примерно в сотне ярдов от нас солнце заслонила гора спутанной шерсти. А покоилась та гора на ножищах, которые толщиной посрамили бы секвойи... Я запрокинул голову: в вышине, футах в ста пятидесяти над землей, плыла огромная голова с могучими завитыми рогами величиной с рекламный щит на скоростном шоссе. Ну и естественно, вокруг рогов парили орлы.
      - У них небось пора гнездования, - пошутил я. А Сюэтэ уже не визжала, а бессильно повизгивала.
      - Это что же за колдовство - я про такое и не слыхивала!!!
      - Этномузыковедение! - крикнул я ей в ответ. Но королева не отрывала глаз от барана, и правильно, между прочим, делала: животное шагало прямо к нам, а с его-то размерами дошагать до нас - пара пустяков. - Эй ты, адское создание! крикнула Сюэтэ. - За что ты хочешь растоптать эту бедную-несчастную землю?
      - Ни слова про Ад! - жутким басом проблеял в ответ баран-великан, и мне показалось, что земная кора затрещала. - Я - плоть от плоти земли, я дитя магмы! А ты кто? Кто осмелился потревожить мой сон? - Баран подходил все ближе и ближе, и от каждого удара его копыт земля сотрясалась и подбрасывала нас. Ибо тот, кто разбудил барана, должен умереть!
      Фриссон побелел, как плат. До меня дошло: пробудилась стихия!
      - О, это он! - завизжала Сюэтэ, тыкая пальцем во Фриссона. - Растопчи его, пусть от него мокрое место останется! Это он, он тебя разбудил!
      - Это он? - Баран чуть-чуть развернулся и устремил взор на беднягу поэта.
      - Я по глазам вижу, теперь-то ты понял, что натворил!
      "Как же, видишь ты!" - подумал я. На самом деле баран видел только макушку Фриссона. Но к черту риск. Сработать в качестве прикрытия я не мог, а ведь это по моей просьбе Фриссон спел песенку. Я шагнул вперед, стараясь не замечать тоскливой пустоты в животе и дрожи в коленях.
      - Я попросил его об этом, значит, и разбудил тебя я. - И тут я ощутил порыв актерского вдохновения: - Берегись, гора баранины! Я могу извести тебя лишь одним куплетом песни!
      Ну разве не здорово прозвучало, а?
      - Ты угрожаешь мне? - с недоверчивым раздражением осведомился баран. А я как крикну ему в ответ:
      - Да, угрожаю! Поэтому берегись и делай то, что я велю. Убей эту глупую ведьму!
      - Эй, да как ты смеешь! - взвизгнула Сюэтэ. - Не слушай его, о могучий баран, иди и убей его! Ибо знай, я тоже могу погубить тебя. - Ее руки принялись плести невидимую сеть, и она запела:
      Cемля, гори и пасть открой,
      Поплюйся лавой и золой!
      ? не стал больше слушать и ждать. Кто бы ни была эта ведьма - королева или кто еще, - раз она такая непроходимая дура, что собиралась соорудить огнедышащий вулкан прямо под ногами барана, не соображая, что мы все погибнем, надо действовать. Я обхватил за плечи Жильбера и Фриссона, швырнул их на землю и крикнул Унылику:
      - Ложись! А когда бабахнет, беги куда глаза глядят, спасайся!
      Счастье, что у Анжелики не было тела. В земле образовалась небольшая воронка. Оттуда вылетела струйка пепла. Баран спокойно наступил на воронку. Земля чуть-чуть затряслась, баран опустил другую ногу - земля успокоилась.
      Сюэтэ остолбенела... Затем проскрипела что-то, бешено размахивая руками. Завертелся небольшой смерч, подхватил пыль и пепел... Внезапно все улеглось, утихло, а королевы и след простыл.
      - Можно встать? - прошепелявил Фриссон, пытаясь выплюнуть изо рта травинки.
      - А? Да, конечно! - Я медленно поднялась, не сводя глаз с того места, где только что стояла Сюэтэ.
      - О, да она пропала! - восхитился вставший на ноги Жильбер.
      - Зато я остался! - громовым басом напомнил о себе баран и затопал в нашу сторону. - Я не усну до тех пор, пока не схороню того, кто пробудил меня!
      - Минуточку, минуточку! - рявкнул я. - Ты не забыл про заклинание?
      - А я вот не боюсь! - заявил баран. Он был всего-то в пятидесяти ярдах от нас и очень быстро приближался. - Я тебя растопчу еще до того, как твои губешки хоть словечко скажут!
      - Зря. - Я пожал плечами, но при этом благоразумно отступил. - Я знаю стишок как раз для такого случая.
      Между тем я самым наглым образом блефовал.
      Фриссон изумленно глянул на меня.
      - Вот совпадение! Господин Савл, я тоже знаю такой стишок!
      - Ну, так пой! - крикнул я, чувствуя, как холодеет кровь.
      - Ага, давай! - довольно добродушно согласился баран, до нас ему оставалось прошагать всего с десяток ярдов. У меня в голове вертелся совершенно дурацкий стишок про барана, который все огрызался да огрызался, пока мясники его на куски не изрубили... Но представить себе целую гору кусков - это было выше моих сил. Но разве у меня был выбор? Оставалось только надеяться, что Фриссон тоже не блефует.
      - Фриссон! Пой, да побыстрее! И поэт запел:
      Oы спал века. Ты спал прелестно.
      Так спать бараны все должны...
      Тебе опять пора на место,
      В объятьях магмы видеть сны...
      Aаран приближался, до нас оставалось всего двадцать футов. Он заслонил собой весь мир... но очертания его стали какими-то расплывчатыми, колечки шерсти начали слипаться.
      Фриссон - кто бы мог от него ожидать - запел нечто невообразимо нежное и ласковое:
      Nпи, мой баранчик, усни...
      В глазках погасли огни,
      Ножки устали шагать.
      Рожки устали торчать...
      Yтакая туша - настоящая гора! Пик Мак-Кинли, Эверест! А ведь начал таять, исчезать. И еще - баран стал позевывать.
      Ну, тут уж я добавил от себя - центов на десять:
      Nпи, баранчик мой прекрасный,
      Я тебя не бью!
      Засыпай да поскорее,
      Баюшки-баю!
      Oриссон и Жильбер дружно подхватили:
      - Баюшки-баю!
      Огромное копыто зависло над моей головой, готовое шагнуть на последние десять футов. Но... О Боже, оно таяло на глазах! Собрав последние силы, я продолжал лихорадочно петь "баюшки-баю", не отрывая при этом глаз от черного круга, застившего солнце. Круг помедлил, потом начал опускаться, но... сквозь него были видны облака. Ниже, еще ниже... вот остались только едва заметные очертания...
      А потом и они исчезли.
      Вдали прогремел гром, послышалось не слишком злобное блеяние и... весьма явственный зевок. Эхо этих звуков разнеслось над землей, наверное, на тысячу миль и утихло.
      Все еще дрожа, я повернулся к поэту.
      - Просто фантастика, Фриссон. А бедняга, не мигая, смотрел туда, где только что стоял баран.
      - Он ведь был, он правда был? Выходит, мои стихи его доконали?
      - Можешь не сомневаться, - подтвердил я и обернулся к Жильберу. - А ты как?
      - Ерунда, - отозвался он, весь сияя. - Царапинка. А ведь я зарубил дракона, господин Савл. Пускай он был маленький, но все равно дракон! Вот ведь здорово - я зарубил дракона!
      - Точно, зарубил, и все мы тому свидетели, - подтвердил я. - И ты ни на секунду не утратил самообладания. Если уж и это не доказательство твоей отваги, то какое еще может быть доказательство? - Я обернулся к Фриссону. Послушай, а откуда ты знаешь слово "магма"?
      - Ну, как же? Баран сам так и сказал: "Я - дитя магмы". А кто она такая, чародей?
      Глава 11
      Благодарение Небесам, больше за день ничего не случилось, и мы встали лагерем на чудесном прибрежном лугу. И главное - рядом никакой живности! Ну, конечно, кроме пауков, а к ним я уже привык. Чем дальше мы уходили в глубь Аллюстрии, тем чаще нам попадались пауки - может, это было что-то вроде намека на Сюэтэ, на то, как она тут ведет домашнее хозяйство. И действительно - не было около нашего костра ни единого кустика, на котором бы не висела паучья сеть. Сети были круглые, треугольные, представляли собой нечто вроде гамаков, наброшенных на ветки, - ну, то есть все разнообразие арахнондной архитектуры. Они сверкали и переливались в отблесках пламени. Зодчие, надо сказать, тоже попадались разные - от застенчивых коричневых крошек и среднего размера пятнистых пауков до громадных тварей, вроде той, из-за укуса которой, собственно, и началась все эта история. На этих я поглядывал с укором. Но винить всех их за то, что сделал лишь один, - этого еще не хватало! А с другой стороны, я вовсе не обязан допускать этих существ в пределы своего заколдованного круга.
      Тут меня осенило: я стал относиться к паукам весьма снисходительно, а это значит - пора бежать отсюда, пока не поздно.
      Но как? Если это было "путешествие" под действием ЛСД, почему оно не кончалось? И давайте не будем забывать, что никакого ЛСД я давным-давно не употреблял. А если это он - ума не приложу, как же мне проснуться. В действительности я решил относиться ко всему происходящему в высшей степени прагматично, то есть воспринимать нереальный мир таким, каков он есть. Что это было на самом деле - иллюзия, сон, галлюцинация, сдвиг в сознании вследствие того, что я попал под машину и теперь валялся в коматозном состоянии, значения не имело. Что касается чудес, то они могли быть всего-навсего одной из составных частей этого иллюзорного мира, однако происходили в контексте иллюзии, укладывались в нее. Причем эффект эти чудеса производили такой, какой в моем мире мог бы произвести заряженный револьвер. Хочешь не хочешь, а приходилось с этим считаться.
      Но то и дело самолично творить чудеса? Вот уж нет! До такой степени признавать их существование я, извините, не собирался. Не собирался, покуда имел при себе Фриссона. Вот он пусть сочиняет заклинания, пусть будет чародеем - на здоровье! Да, вслух его стишки читал я. Ну и что? Не мои же они были.
      Лицемер, скажете. Я - лицемер? Ничего подобного. Просто я пытался выстроить свои эмоции в соответствии с необходимостью выжить психологически.
      Я выбрал первую стражу, поскольку голова буквально распухла от мыслей и никакой сон ко мне не шел. Правда, размышлял ч не слишком долго, поскольку у костра сидела Анжелика и не сводила с меня горящих глаз. Огонь озарял ее светящуюся фигурку. Я улыбнулся ей, прикрыл глаза и притворился, будто сплю.
      Но какое там... Сбылась моя сокровенная мечта: красивая молодая женщина по уши в меня втрескалась. Не мог же я к этому оставаться совершенно равнодушен. Что, я должен был отвернуться и зевать? Ну и пусть она - всего лишь кусочек галлюцинации, пусть она всего лишь призрак. Конечно, возвышенной любви нет дела до телесных радостей, но, боюсь, моя любовь не была настолько возвышенной...
      Да и любовь ли это? По крайней мере я в Анжелику влюблен не был или старался убедить себя в этом. Как минимум я знал, что чувство возникло из-за опрометчиво произнесенных слов. Из-за того, что в стране, где стихи обладают магической силой, было произнесено стихотворение, привязавшее девушку ко мне. И я черто... превосходно понимал: в противном случае Анжелика ни за что бы не влюбилась в меня.
      А что я мог поделать теперь? Взять и сказать ей об этом в лицо? Нанести такой удар беззащитному существу? Но мне почему-то казалось, что Анжелика и так знает правду, но все равно продолжает любить меня. И приворотное заклинание тут ни при чем. Вот и выходило, что делать мне больше нечего, как только помалкивать про свои истинные чувства. Но честно говоря, помалкивать было все труднее, глядя на нее, устремившую на меня восхищенный взор и казавшуюся в темноте самой обычной смертной женщиной из плоти и крови.
      И вдруг ни с того ни с сего этого не стало.
      То есть смотреть-то она на меня смотрела, но снизу начала распадаться, исчезать, разделяться на кусочки. Потом эти кусочки стали разбегаться друг от дружки, глаза Анжелики потускнели, перестали видеть...
      Я почти сразу догадался, что происходит. Сев рывком, я воскликнул:
      - Анжелика! Детка! Соберись!
      Я тут же выругал себя за полную утрату самообладания и красноречия. За то, что недодумался облечь мысль в стихотворную форму. Я обшарил память в поисках подходящего стихотворения.
      Iротоплазма, родная, помедли,
      Не беги далеко от ядра!
      Вы же близкими были намедни
      Iусть все станет, как было вчера
      Aа, я понимаю, вышло не слишком изящно. Можно даже прямо сказать - сущая безвкусица. А у вас, думаете, лучше получилось бы вот так, с пылу с жару? Ну-ну. И тем не менее помогло! Ну хоть капельку, а помогло. Кусочки и полоски повисли в воздухе, и впечатление было такое, будто Анжелика просто слегка увеличилась в размерах. Я снова поднатужился, пытаясь вспомнить стишок, в котором бы более четко говорилось о необходимости соединения разрозненных элементов. Но вдруг за моей спиной прозвучало:
      Aы на кусочки развалились,
      О, девушка мечты моей!
      Куда, куда вы удалились,
      Частицы той, что всех милей?!
      К тому, кто в вас души не чает,
      Вернитесь, дивный идеал,
      И снова станьте, умоляю
      Такой, как я вас прежде знал!
      Iадо отдать должное Фриссону - он довольно ловко обращался с размером и рифмами. И у него тоже получилось: частицы Анжелики начали слипаться, соединяться одна с другой.
      Я в изумлении обернулся и увидел: Фриссон сидит на одеяле и лихорадочно перебирает листы пергамента. Мне стало как-то нехорошо, но я собрался и принялся тянуть на себя магический канат. Кто тянет за другой его конец этого я не знал.
      Анжелика приобретала все более и более прочный вид, но затем снова начинала расслаиваться, распадаться. Вложив в голос последнюю надежду, я крикнул:
      A не я ли твой властитель,
      Твой могучий повелитель?
      Ты чего - вся вкривь и вкось?
      Ты мне это дело брось!
      Iасчет повелителя - это я погорячился. После моего приказа Анжелика не укрепилась, не стала прочнее. Маленькие и большие кусочки ее призрачного тела отплывали друг от друга, и теперь в них уже с трудом можно было признать женщину. В общем, только на одну минутку мне удалось приостановить распад Анжелики.
      Но этого вполне хватило Фриссону, который успел сунуть мне пергамент с новым стишком. Я мигом пробежал стихотворение глазами и прочел вслух:
      Oебя и так немного было,
      Теперь и вовсе мало стало,
      Не уходи! - я заклинаю,
      Покуда солнышко не встало!
      Iа некоторое время мы вздохнули. Кусочки Анжелики с потрясающей быстротой начали склеиваться, она почти превратилась в единое целое. Да... Фриссон, пожалуй, сам не знал, на что был способен. Целостность девушки восстановилась настолько, что она очнулась от наркотического сна и начала испуганно оглядываться.
      Я понял: медлить нельзя ни секунды, и...
      Aот кто-то взял и развалился...
      Неужто милая моя?
      Смотри, кто с горочки спустился!
      Ведь это ж я, любовь твоя!
      О, не разваливайся тот,
      К кому любовь сама идет!
      ?, конечно, немного погрешил против правды. Но с другой стороны - я нисколько не сомневался, что некий возлюбленный когда-нибудь к Анжелике непременно придет, и она его обязательно узнает. А соврал я или нет - не важно, потому что Анжелика снова стала почти что целая, а Фриссон отыскал еще один кусок пергамента и вручил мне. Не скажу, чтобы от этого произведения я пришел в невыразимый восторг, но все же прочел его:
      Eогда кто с кем серьезно дружит,
      То он обязан понимать:
      Коль узы ты не свяжешь туже,
      Те узы можно разорвать.
      Во имя дружбы и любви
      Сдержи себя и уз не рви!
      Nработало! Даже лучше, чем нужно! Кусочки Анжелики с такой скоростью начали собираться, что мне даже показалось: я слышу, как они стукаются один о другой.
      Но вот напасть: девушка снова начала распадаться, и притом так же быстро. Вражеский чародей наверняка вложил в последнее заклинание все свои силы. Я был потрясен. Я начал физически ощущать, как воздух давит на меня все сильнее и сильнее. Я был мухой, пойманной в паучью сеть. У меня мелькнула мысль: не так ли чувствует себя электромагнит, когда рывком резко поднимают напряжение? И еще... меня словно кто-то толкал - словно чужое силовое поле боролось с моим собственным. А это на что похоже? Может, так себя чувствует электрон в транзисторе?
      Паутина невидимой магической силы пронизывала меня все более отчетливо. Чужое поле пересиливает мое, стараясь разорвать Анжелику на части. Разум мой помутился. Мне казалось, будто меня самого тянут к себе два могучих двигателя. Два великана сражаются в перетягивании каната, и канат этот - я. Мелькнула паническая мысль: призрак Анжелики способен исчезнуть для меня (правда, Жильбер и Фриссон, наверное, будут по-прежнему видеть некое его подобие) только из-за этого моего нахождения меж двух, так сказать, огней.
      В отчаянии я выкрикнул первое пришедшее на память стихотворение:
      Eак страшно сердце истомилось,
      Как истончился образ твой!
      Ну, окажи такую милость,
      Не уходи, побудь со мной!
      Iбрывки Анжелики снова потянулись друг к дружке, вот они ближе, ближе... Я еще и опомниться не успел, а Фриссон уже вложил мне в руку свеженакарябанный стишок. Я прочел, даже не задумываясь:
      Iе раз, не два
      Тут говорится.
      На части хва
      Тит рвать девицу.
      Своею же
      Лчью захлебнешься!
      Дрожишь уже?
      Сейчас загнешься!
      Aдруг послышалось вполне явственное злобное шипение, что-то взметнулось и заставило нас упасть ничком на землю. Голова кружилась, но я тут же вскочил и обнаружил, что напряжение пропало. Два могущественных источника энергии вроде бы отключились, а Анжелика зарыдала и бросилась ко мне на шею, обняла, прижалась. Она плакала и плакала от страха и изнеможения.
      Я непроизвольно обнял ее, стараясь не очень сильно прижимать к себе, и принялся бормотать какие-то успокоительные слова. На самом деле я был не в том состоянии, чтобы как следует оценить прикосновение к призрачной девушке. Что-то такое было - какое-то покалывание, что ли, но я предпочел об этом не думать. Глянув сквозь прозрачную голову Анжелики на Фриссона, я выдохнул:
      - Спасибо.
      Фриссон только кивнул. А глаза его сверкали, между прочим, сверкали так, что мне стало зябко. Но тут Анжелика заговорила, правда, совершенно неразборчиво. Я сказал ей:
      - Не бойся, теперь все хорошо, тебе ничто не грозит. Все будет хорошо. (Мне бы еще самому в это верить - совсем бы славно было.) - О, да, всхлипнула она, - но как же это было ужасно! Эти прикосновения - я просто чувствовала, как они пачкают меня!