Голова у него слегка закружилась, потому что под ним понеслось пространство голой земли. Когда он обернулся, черное пятно, обозначающее волка, было далеко позади.

«Перелет, — со вздохом подумал Мэт. — Надо быть поточнее». Может, на этот раз получится лучше?

И он оказался там, где пожелал. Завидя его, волк замедлил свой бег и остановился, ворча, в шести футах от Мэта. Мэт согнулся, держа кинжал наготове.

Волк прыгнул. Мэт увернулся, взмахнул кинжалом, но промахнулся на какой-то дюйм. Приземлившись, волк закружил вокруг Мэта, примеряясь.

Мэт оказался в трудном положении. Он прекрасно понимал, кто такой на самом деле этот волк, и не хотел его убивать. Но понимал и то, что нельзя позволить волку ускользнуть.

Зверь кружил, то наскакивая, то отскакивая. Его рык поднимался каждый раз на октаву выше, и волк то и дело цапал Мэта за руки, пуская ему кровь. «Этакая прыть на трех ногах», — думал Мэт. И еще он думал, что недооценил человека, скрывающегося под волчьей шерстью. Стоило Мэту сделать выпад своим серебряным кинжалом, как волк увертывался и продолжал свой танец.

Так могло тянуться всю ночь. И даже если Мэт был не слабак, то все же — смертный. Надо было кончать с этим, и немедля.

Боковым зрением он заметил высокую кучу валунов, отбрасывающую чернильную тень на посеребренный луной ландшафт. Он начал отступать шаг за шагом, заманивая волка в тень. И когда волк прыгнул вслед за ним, переступая ее границу, Мэт выкрикнул:

Волк грянул с воем оземь. Очертания его тела стали расплываться, удлиняться, утончаться — и вот уже на вереске вместо волка лежал голый человек.

Он перекатился на живот, встал на колени и уставился на Мэта в ужасе, сгорая от стыда.

Мэт нахмурился, ощущая недоброту ночи.

— Здравствуйте, святой отец!

Священник низко опустил голову, спрятав лицо в ладони.

— Отвернись! Не смотри на меня! Слишком мерзопакостное зрелище для человеческого взора!

Мэт отвернулся. Надо было постараться избавить его от срама.

Патер Брюнел отнял руки от лица, глаза его изумленно расширились. Он опустил на себя взгляд и увидел на должном месте набедренную повязку.

— Благодарю, — тихо сказал он Мэту. — Но это не избавит меня от срама великого.

— Если тебе так стыдно, — озадаченно возразил Мэт, — почему не принял меры, чтобы этого не случилось?

Священник медленно поднялся, качая головой.

— Это не так-то легко. Я обычно запираюсь в своей комнате, когда выходит луна, — а тут мне негде было запереться.

— Нет, я не это имею в виду — зачем вообще было становиться оборотнем? Неужели это нельзя никак исправить?

Священник саркастически усмехнулся.

— Можно, надо только полностью освободиться от всех греховных желаний. А стоит хоть чуть-чуть дать слабину — тут же превращаешься в волка.

— Ну да, когда Саесса рядом...

— Вот-вот. — Горечь была в голосе патера Брюнела. — А принцесса взяла и приказала мне ехать с вами.

— О'кей, значит, вам волей-неволей пришлось влезть в звериную шкуру. Но почему же вы в таком виде не отправились просто прогуляться по полю, поохотиться на кроликов?

Патер Брюнел качнул головой.

— Когда я волк, во мне не остается ни совести, ни жалости. Один только волчий аппетит.

Мэт призадумался.

— При таком обороте дел... не кажется ли вам, что ваш выбор профессии несколько... э...

— Несколько ошибочен? — помог ему патер Брюнел. — Видите ли, господин маг, я обратился в лоно церкви очищения ради. Я хотел исправить свою порочную натуру, ведь это силы Зла делают из меня бездушного зверя. Я твердо знал, что самоубийство — грех.

Только церковь помогла бы мне очистить душу и навсегда закрепиться в человеческом обличье. Поэтому, когда я понял, что я такое, я ушел в монастырь.

— Когда вы поняли? — едко спросил Мэт. — А вы что, разве не знали об этом с детства?

Священник сдвинул брови, потом его лоб разгладился, и со смиренной улыбкой он ответил:

— Вы думаете, я таким родился? Нет. Во всяком случае, в детстве это не проявлялось. Я рос в обычной крестьянской семье, играл с товарищами и делал, что положено ребенку. Я не боялся полной луны, пока не вступил в пору отрочества.

— Лет в тринадцать? — уточнил Мэт.

— В моем случае это случилось в двенадцать, когда при виде соседской девочки кровь во мне взыграла и пожар охватил чресла. Но я был воспитан Церковью и Писанием, поэтому, поймав себя на мысли о том, что кроется у нее под лифом платья, я скрутил эту мысль и попытался отбросить ее от себя. Борьба оказалась неравной, и я почти не спал в ту ночь, то грезя, то думая, что же мне делать.

— В ту ночь было полнолуние? — предположил Мэт. Патер Брюнел кивнул.

— Я внезапно очнулся в лунном свете. Дом показался мне чужим и пугающим. Я вылез из кровати и выпрыгнул в окно.

Тут я заметил, что оброс шерстью и что у меня четыре ноги. Но ни капли не удивился. Меня занимало одно: как бы мне схватить соседскую девочку, попробовать ее плоть, пройтись языком по ее дивному телу и... нет!

Он взъерошил пальцами волосы, ушел лицом в ладони.

— Сейчас вы в тени. — Мэт потряс священника за плечо. — Только лунный свет для вас опасен, не так ли?

— Так. А утренняя заря снова превращает меня в человека... Когда настало утро и солнце коснулось меня своим благословенным, целительным лучом, я стал собой и ужаснулся тому, что собирался сделать.

— Собирался? — переспросил Мэт. — Значит, не повезло?

Патер покачал головой.

— Ее отец, честь ему и хвала, оберегал свой дом — все двери и ставни были крепко закрыты. Под утро я вернулся к себе, встал на колени у своей постели, заплакал мужскими слезами и поклялся, что никогда больше не стану скверным похотливым животным.

Мэт задумчиво кивнул.

— И, чтобы не брать грех на душу, вы обратились к Церкви.

— Не только для этого. Я решил посвятить жизнь добру и благочестию, я решил уйти под сень Божьей милости и всеми своими помыслами устремиться к вечным небесам — так, чтобы даже на дне души не осталось ни малейшей тяги к греху.

Мэт вертел в руках серебряный кинжал и думал, что навряд ли теперь смог бы пустить его в ход.

— Я так понимаю, что намерения у вас были благие, но дальше намерений дело не пошло.

— Пошло и удалось на славу, — строго сказал Брюнел. — Монастырь меня принял. Там жили прямые, угодные Богу люди, всякую минуту они были заняты либо благочестивой молитвой, либо трудом, который и кормил их, и утомлял тело, умеряя его потребности. Я постился и молился тоже. Я воспевал и славил Господа. Я преуспел в набожности и вырос благочестивым монахом. Стоило во мне появиться малейшей греховной мысли, малейшему греховному желанию — и я шел на исповедь, и моя душа не подводила меня в течение пятнадцати лет. Ни единого раза за эти годы я не превращался в волка.

— Всего пятнадцати? — спросил Мэт. — Но это значит... погодите-ка... как давно они истекли?

— Пять лет назад, — с горькой усмешкой отвечал священник. — Мне следовало бы остаться в монастыре на всю жизнь, но умер наш аббат, и на его место пришел новый, помоложе. Только его посвятили в сан, как он собрал нас и объявил, что силы Зла снова берут в тиски нашу страну. Он сказал, что в каждой деревушке нужно поселить по священнику, который бы неусыпно следил за состоянием своей маленькой паствы. И мы содрогнулись, потому что нам предстояло выйти из безопасного мирка в мир грешников и стать их пастырями. — Он закрыл ладонями лицо. — Ты не представляешь себе моих мучений, когда аббат приказал мне покинуть святое братство, идти в мир и взять себе приход. Я-то ведь знал, какое мне предстоит испытание.

— Тогда зачем же вы послушались?

— На то оно и послушание, — отвечал священник, — я же давал обет! И если моему Господу было угодно подвергнуть меня испытанию, по тяжести перевешивающему все, какие я знал, значит, это должно было послужить на пользу как мне, так и моим собратьям.

— Ваша вера делает вам честь. — Мэт постарался, чтобы его голос не выдал сарказма.

— Но не моя сила воли. — Священник поник головой. — Тем не менее пока был жив старый король, мне удавалось блюсти себя. Я читал псалмы и молитвы всякую минуту, свободную от исполнения долга. Работал в своем саду и пас свою паству. Учился, глядя на женщин, видеть только лица. И я стоял крепко! До самой кончины старого короля у меня были не грехи, а грешки, и к похоти они отношения не имели. К тому же я не держал их при себе, а сразу шел в соседнюю деревню к тамошнему священнику и исповедовался. Четыре долгих года в миру я ни разу не превращался в волка.

— Но вот старый король умер... — подсказал Мэт.

— ...и на трон сел узурпатор, — с сокрушенным видом продолжил патер Брюнел. — А его подпирал злой колдун Малинго. Для всех нас это был большой удар, мы ослабли, а искушение стало крепнуть. Лица моих прихожанок потускнели, а их тела так и манили из-под грубых домотканых одежд. Я боролся изо всех сил. Но одна девушка принялась меня обхаживать, она то и дело норовила остаться со мной наедине. Я старался ее избегать, но она не отступалась. В конце концов, боясь собственной слабости, я ушел из деревни, решив, что если уж грешить, то не с той, которая вверена моим заботам. И так я...

Он осекся, остекленевшим взглядом уставясь в пустоту.

— Вы пошли искать специальную ведьму.

Брюнел крепко зажмурил глаза.

— Да. Так я выпал из благодати — и обернулся волком. Я грешил снова и снова, и всякий раз шел в соседний приход за отпущением грехов. И всякий раз снова обращался в волка.

— Но ведь это продолжалось всего год. Как же часто вы ходили к ней?

— Три раза, — тихо ответил священник. — Сейчас — четвертый. Я согрешил в мыслях, а луна нынешней ночью стоит высоко. Я знал, что согрешил, но другие священники отсюда далеко. Мне некому было высказать свой грех и очиститься. Так я стал волком.

Он медленно повернул к Мэту лицо с остановившимся взглядом.

— Друг! Если в тебе есть хоть капля обыкновенного человеческого сочувствия, возьми свой серебряный кинжал и вонзи его мне в сердце! Останови мое дыхание! Дай мне умереть, чтобы я перестал поганить землю! Убей меня, умоляю! Ибо только такой, как ты, маг с серебряным кинжалом, может избавить меня от моей греховной жизни!

— И такой, как я, этого не сделает, — твердо сказал Мэт.

Брюнел схватил его за ворот обеими руками и встряхнул.

— Убей меня, маг! А не то я снова обернусь волком и перегрызу тебе глотку!

Раздался страшный рев, что-то громадное заслонило от них звезды.

Обернувшись, Брюнел увидел гору в форме рептилии, разверзшей пасть, чтобы дохнуть на него огнем.

— Нет, Стегоман! — завопил Мэт. — Он не это имел в виду! Он преувеличивал.

Но пламя уже вырвалось. Брюнел взвыл и опрокинулся на спину — под лунный свет.

Мэт стоял над его телом, меняющим форму, держа наготове серебряный нож.

— Бей же! — потребовал Стегоман. — Бей, пока не поздно! Он-то тебя не пощадит, маг, можешь не сомневаться. Убей его сейчас же!

В ту же секунду огромный волчище с яростным рыком вскочил на ноги. Глаза его горели.

— Бей! — гаркнул дракон.

— Не могу, — отвечал Мэт. — Без покаяния он попадет в ад.

Волк бросился на него, щелкнув зубами. Мэт рванулся в сторону, покатился по земле и услышал позади себя выхлоп пламени и долгий вопль. Вскочив, он быстро обогнул дымящееся, обугленное тело и взлетел на спину Стегоману.

— Так-то вот, — проворчал дракон, когда Мэт устроился между двух зубцов, — дай себе роздых, пока я не очищу эту дрянь огнем.

— Нет! — воспротивился Мэт. — Он все равно хороший человек, только грешный и слабый. Назад, дракон! Он принадлежит Добру.

Обугленное тело сбросило обгоревший слой и поднялось: жажда крови в глазах, смертоносные клыки.

— Какого добра ждать от этакого монстра? — стал урезонивать Мэта Стегоман. — Опомнись, маг! Ты поможешь Злу, если оставишь эту тварь в живых.

— Нет, я ослаблю Зло, и не проси меня ничего объяснять — я знаю, что прав!

Волк пошел на них. Стегоман раскрыл пасть.

— Поворачивай! — скомандовал Мэт, вонзая каблуки в бока Стегомана.

Челюсти дракона захлопнулись. Волк скакнул и вонзил в его бок два десятка клыков. Разъяренный, Стегоман опалил волку брюхо, и тот откатился, повизгивая.

— Поехали! — крикнул разозлившийся Мэт. — Иди же, хватит его мучить!

Стегоман вывернул шею, недоумевающе взглянул на него.

— Иди, кому говорят! — повторил Мэт. Ему невыносимо было слышать плачущие звуки раненой твари.

Стегоман проворчал что-то, но все же пустился в путь. Лапы у него были, может, и короткие по сравнению с телом, но все же шести футов в длину каждая. К тому же он довольно быстро ими двигал. Мэт не сомневался, что дракон может удрать от волка, если заставить его развить наивысшую скорость.

— Поехали! Надо предупредить наших. У них только лошади. Надо их поторопить.

Дракон пошел самым быстрым, на какой был способен, аллюром. Пейзаж так и несся мимо, и Мэт молил Бога, чтобы не свалиться. Когда наконец позади раздался неистовый волчий вой, он был значительно приглушен расстоянием.

На подходе к лагерю Мэту с трудом удалось затормозить разогнавшегося дракона.

Алисанда и сэр Ги поджидали их. Черный Рыцарь — весь закованный в броню, лишь полоска лица проглядывала в щель забрала. Саесса, стоя на коленях, забрасывала землей угли костра.

— Вы в полной боевой готовности? — Мэт не поверил своим глазам.

— А как же иначе, если такое творится на торфянике? — сказала Алисанда.

Протяжный голодный вой эхом пронесся в ночи.

— Понятно. — Мэт поджал губы. — Вы думали, что от меня останется поджаренный бекон. Трогательное доверие.

— Значит, хватило одного дракона?

Алисанда убрала руку с эфеса меча.

— В сущности, да, хотя, может быть, и не в том смысле, в каком вы подразумеваете. Бекон остался от патера Брюнела.

Саесса в тревоге подняла голову.

Мэт постарался это проигнорировать.

— Он идет сейчас по торфянику добывать себе шкуру, а чью он отнесет к дубильщику, ему, я думаю, все равно. Что ж, по коням?

— Бежать? — нахмурился сэр Ги. — От какого-то там оборотня? Нет. У нас есть мечи и серебряный клинок.

— Вы правда хотите его прикончить? — спросил Мэт.

Рыцарь замялся, а Саесса закричала:

— Нет! Он виноват пред Господом, да, но не надо убивать его за это!

— Она права, — подтвердила Алисанда и пошла к своей лошадке. — Уезжаем, сэр Ги. Нам надо вырваться из этой ночи и из этой ловушки.

Сэр Ги только кивнул.

Мэт смотрел, как они выезжают из лагеря, отбрасывая длинные тени. Стегоман пошел в арьергарде.

Они пустили коней в галоп, но Стегоман скоро обогнал всех и оказался впереди, несмотря на протесты Мэта:

— Мы должны ехать сзади! У меня — единственное оружие, которое может нам помочь!

— Как оно, интересно, поможет, когда ты им не пользуешься! — проворчал дракон.

Внезапно он скакнул в сторону — от большой белой совы, выпорхнувшей прямо на него, и завопил:

— Гарпии! Мерзкая падаль, охочая до детенышей!

— Ты что! — крикнул Мэт. — Это же просто сова!

Но огнемет уже заработал. Сова ухнула, загорелась и упала на землю. В языках пламени видно было, как она приобретает очертания человека.

— Пакоштные охотники жа драконовой кровью, — проревел Стегоман.

Мэт тяжело сглотнул.

Очертания колдовской твари снова расплылись, и, коснувшись земли, она превратилась в трехфутовую бурую игуану.

— Лорд Мэтью! — крикнула Алисанда. — Что это значит?

— У меня такое чувство, что за нами следят, — отвечал Мэт.

Никаких сомнений относительно того, чьи приказы исполняет этот перевертыш, у него не было.

К тому же он стал подозревать, что присутствие Саессы было не единственной причиной, по которой стал оборотнем патер Брюнел.