Род стиснул руку карлика и попытался усмехнуться.
      Затем над ним склонилось седобородое, в шрамах, лицо сэра Мэриса, его старческая ладонь сжала Роду предплечье, поднимая его на ноги.
      — Брось, малыш, не вешай носа! Ибо теперь ты — ратник армии королевы!
      — Армии королевы, — прогудел Бром, каким-то образом снова очутившийся на стропилах. Помещение затряслось от его смеха. — Нет, сэр Мэрис, на этого малыша претендую я! Ему быть личным телохранителем королевы!
      — Нет, черт побери, Большой Том, отвяжись от меня с этой штукой!
      — Но, мастер! — Том погнался за ним, протягивая панцирь. — Должны же вы надеть хоть какие-нибудь доспехи!
      — Укажи мне хоть одну вескую причину, зачем, — проворчал Род.
      — Да чтобы отбивать стрелы и мечи, мастер!
      — Мечи я легко могу отбивать своим собственным. От стрел я могу уклониться. А против арбалетных стрел от него все равно толку ни черта. Нет, Большой Том! Он всего лишь замедлит меня.
      Дверь в караульную заскрипела на петлях и с грохотом захлопнулась. Бром О'Берин стоял, наблюдая за ними, уперев руки в бедра; одно его плечо окутывало серебристое мерцание.
      — Как же это так, Род Гэллоуглас? Ты не станешь носить ливрею королевы?
      — Я буду носить ливрею, если будешь и ты, пестрый ты манекен!
      Карлик усмехнулся, сквозь дикие заросли бороды блеснули белые зубы.
      — Задел, определенно задел! Но я не гвардеец, Род Гэллоуглас. Я — шут, а пестрое — ливрея шута. Брось, солдат, облачайся в свои цвета!
      — О, я буду носить цвета королевы, не беспокойся. Фактически, я вообще неравнодушен к пурпурно-серебряному. Единственное, что я имею против нее — это то, что она ливрея, но я надену ее. Однако, черт возьми, Бром, я абсолютно отказываюсь иметь какое-либо отношение к этому карцеру, который вы называете доспехами!
      Лицо карлика посерьезнело, он медленно кивнул, не сводя глаз с Рода.
      — О, да. Я так и думал, что ты тех же убеждений.
      Серебристая ткань со звоном слетела с его плеч и шлепнулась на грудь Рода. Тот поймал ее, отстранил от себя, нахмурясь, проинспектировал ее.
      — Ты наденешь кольчужную рубашку, Род Гэллоуглас?
      — Я бы скорее надел власяницу, — проворчал Род, но все же втиснулся в железную фуфайку. — Хорошо сидит.
      Он проворчал и бросил на кольчужную рубашку гибельный взгляд, но грудь у него выпятилась, плечи распрямились почти так, словно он был на параде.
      Его взгляд вонзился в Брома О'Берина.
      — Как это так, Бром? Как понимать, что ты возжелал, чтобы мне сошло с рук отсутствие панциря? Ведь я буду без мундира, не так ли?
      — Отнюдь, — пророкотал Бром. — Ибо доспехи скрыты под ливреей. И ты единственный человек в гвардии, который не пожелал нагрудного панциря.
      Род посмотрел уголком глаза на маленького человечка.
      — Откуда ты знаешь, что я не захотел панциря?
      Бром тихо хохотнул в бороду.
      — Да я же дрался с тобой, Род Гэллоуглас, и ты хорошо дрался со мной, на мой лад. — Улыбка его исчезла. — Нет, ты надел бы доспехи не раньше, чем я.
      Род нахмурился, изучая большое бородатое лицо.
      — Ты еще не совсем доверяешь мне, не так ли?
      Бром улыбнулся, натянуто, с гримасой.
      — Род Гэллоуглас, нет такого человека, которому я доверяю, и я смотрю с подозрением на любого гвардейца королевы, пока тот не отдаст свою жизнь, чтобы спасти ее.
      Род кивнул.
      — И сколько таких?
      Глаза Брома прожгли его.
      — Семь, — ответил он. — За последний год я стал доверять семерым гвардейцам.
      Род дернул левой стороной рта в тяжелой улыбке.
      Он поднял серебристо-белый камзол и натянул его.
      — Так, значит, если ты действительно высокого мнения обо мне, то можешь позволить мне пробовать пищу королевы и проверять, не отравлена ли она.
      — Нет, — проворчал Бром. — Это мое удовольствие, и только мое.
      С минуту Род молчал, глядя в глаза коротышки.
      — Ну, — произнес он и повернулся застегнуть пурпурный плащ. — Я замечаю, что ты еще жив.
      Бром кивнул.
      — Хотя несколько раз я был болен — всерьез болен, мой мальчик. Но я способен определить яд на вкус, мне не нужно дожидаться смерти для доказательства. — Он усмехнулся и, пройдя через помещение, хлопнул Рода по одетому в железо животу. — Не тужи, нет причины быть мрачным! Тебе придется сталкиваться всего лишь с мечами и, наверное, время от времени с арбалетами, так что будь бодр и весел.
      — О, я просто дрожу от нетерпения, — пробурчал Род.
      Бром повернулся кругом и направился к двери.
      — А теперь — до палаты королевы! Идем, я покажу тебе твой пост. — Он обернулся, показав на Большого Тома. — Эй, там, ратник Том! Возвращайся к себе в казарму, твой мастер вызовет тебя, если ты понадобишься.
      Том взглянул на Рода, испрашивая подтверждения. Род кивнул.
      Бром со стуком распахнул дверь и вышел. Род покачал головой, улыбнулся и последовал за ним.
      Палата Совета королевы была большой круглой комнатой, заполненной, в основном, огромным круглым столом двадцати футов в диаметре. На южной стороне, восточной и западной находились тяжелые двери, северную занимал зияющий камин, где потрескивал небольшой костер.
      Стены были увешаны крикливыми гобеленами и богатыми мехами. Над камином висел огромный щит, украшенный королевским гербом. Потолок был сводчатым, почти куполообразным, и пересекался большими резными балками.
      Стол был из полированного орехового дерева. Вокруг него сидели двенадцать Великих Лордов королевства: герцог Медичи, граф Романов, герцог Глостер, князь Борджиа, граф Маршалл, герцог Стюарт, герцог Бурбон, князь Габсбург, граф Тюдор, баронет Раддигор, герцог Савойский и величественный старый седовласый герцог Логайр.
      Все были тут, заметил Род, слушая, как герольд зачитывает их имена со свитка — все, кроме королевы, Катарины Плантагенет.
      Рядом с каждым из Великих Лордов сидел тощий, жилистый, сморщенный человечек, старичок, у каждого было почти истощенное лицо с горящими голубыми глазами и несколькими прядями волос, гладко зачесанных по кожистому черепу. Советники? — гадал Род. Странно, что все они выглядят настолько схожими…
      Все сидели в массивных, изукрашенных резьбой креслах из темного дерева. Более крупное позолоченное кресло стояло пустым в восточной вершине стола.
      Зарокотал барабан, заиграла труба, и лорды с советниками поднялись на ноги.
      Огромные двойные створки восточной двери широко распахнулись, и в палату вошла Катарина.
      Род стоял на посту у западной двери, у него был превосходный обзор, да такой, что вызвал у него перебои в сердце.
      Облако серебристых волос вокруг изящно изваянного недовольного лица; большие голубые глаза и розовые губы; стройное детское тело с набухающими грудями и кошачьими бедрами под облегающим шелком, прижимаемым к ней еще туже широким ремнем пояса в виде буквы «Y» от бедер до пола.
      Она села в пустующее кресло, положив руки на подлокотники, жестко выпрямив спину, прислонившись к позолоченному дереву.
      Бром О'Берин вскочил на табурет справа от нее. Прямо напротив королевы в западной точке стола сидел герцог Логайр. Его советник нагнулся поближе, что-то шепча. Герцог нетерпеливым жестом велел ему заткнуться.
      Бром О'Берин кивнул герольду.
      — Великий Совет королевы открыт, — провозгласил герольд. — Высокие и великие страны Грамарий собрались. Пусть все среди них, кто добивается восстановления справедливости, подадут сейчас прошение королеве в присутствии равных себе.
      Комната наполнилась молчанием.
      Герцог Бурбон неловко зашевелился и откашлялся.
      Голова Брома повернулась к нему:
      — Милорд Бурбон, — прогрохотал он. — Вы будете обращаться к королеве?
      Герцог медленно поднялся. Камзол его был украшен гербом лилии, но волосы и усы были белокурыми.
      — Ваше Величество. — Герцог степенно поклонился королеве. — И братья мои, лорды. — Он кивнул головой столу вообще, затем поднял подбородок, выпрямил плечи. — Я должен протестовать, — прорычал он.
      Катарина накренила спину так, что производила впечатление смотрящей на высокого вельможу сверху вниз.
      — Против чего вы должны протестовать, милорд?
      Герцог Бурбон опустил взгляд на ореховую поверхность стола.
      — Со времен наших предков, прибывших сюда из-за звезд, крестьяне были подданными своих лордов, а лорды были подданными Великих Лордов. Великие Лорды, в свою очередь, были подданными короля… королевы, — поправился он с легким поклоном Катарине.
      Губы ее сжались в тугую тонкую строчку, но она проявила выдержку и пренебрегла этим фактом неуважения.
      — Сие, — резюмировал герцог, — естественный порядок человечества, дабы каждый человек был подданным человека выше его, дабы правосудие и порядок были заботой лорда; в пределах своего домена он есть и должен быть законом, подчиненным, конечно, королеве.
      Снова вежливый кивок Катарине, и снова она стерпела неуважение, но руки ее крепко стиснули подлокотники кресла, так что побелели костяшки пальцев.
      — И все же ныне Ваше Величество ниспровергает этот великий и длительный порядок и определяет нам судей, назначенных вами справлять правосудие в наших доменах, вопреки мудрости вашего отца, благородная королева, и его отца допрежь его, и всех ваших предков с начала рода вашего. Если мне дозволительно говорить прямо, я нахожу это почти насмешкой над нашими предками, великими и благородными, и, говоря лично за себя, я не могу потерпеть этого вашего мужлана-подчиненного, который думает помыкать мною в моем собственном доме!
      Он закончил речь почти криком, пылая побагровевшим лицом на королеву.
      — Вы кончили? — спросила Катарина тоном, который она хранила в леднике именно для такого случая.
      Герцог Бурбон медленно склонил голову:
      — Да, — и сел.
      Катарина на миг закрыла глаза, патом посмотрела на Брома О'Берина и едва заметно кивнула.
      Бром встал.
      — Кто-нибудь выскажется в поддержку милорда Бурбона?
      На ноги поднялся молодой человек с огненно-рыжими волосами.
      — Я согласен со всем, что сказал милорд Бурбон. Более того, я добавлю, что королеве было бы не худо обдумать возможность продажности назначенных ею судей; ибо человека, не имеющего ни земель, ни средств, ни родового имени, честь коего надо поддерживать, можно будет легко искусить торговать своим правосудием.
      — Если они сделают это, — отрезала Катарина, — то будут повешены на самой высокой виселице, и люди, которым они учинили несправедливость, послужат им палачами.
      Она хранила молчание ровно три вздоха, сцепившись глазами с вельможей; затем Бром О'Берин прорычал:
      — Выражаем нашу благодарность герцогу Савойскому.
      Молодой человек поклонился и сел.
      — Кто еще выскажется в пользу милордов Бурбона и Савойского?
      Один за другим остальные десять лордов поддержали герцога Бурбона. Великий Совет королевы был единогласно против нее.
      С миг Катарина держала глаза закрытыми, плотно сжав губы. Открыв их, она обвела стол пылающим взглядом.
      — Я глубоко огорчена, милорды, находя всех вас столь сильно противящимися королевскому правосудию. — Она подарила им натянутую улыбку. — Благодарю вас за ваш честный совет. И все же я не отступлю от своего намерения, мои судьи останутся в ваших владениях.
      Вельможи зашевелились в своих креслах, перешептываясь друг с другом низкими хриплыми голосами. Они, казалось, составляли одного большого, рычащего, потревоженного зверя.
      Старый герцог Логайр медленно поднялся и тяжело оперся на стол.
      — Моя королева, — прогромыхал он. — Подумайте: даже короли могут ошибаться в суждениях, а вы еще молоды в делах государства. Известно, что много умов вместе могут обрести более ясное знание, чем один ум в одиночку, а здесь, с вами, собрались двенадцать человек из наиболее древних и достопочтенных родов, из семей, поседевших, занимаясь делами государства; старые люди из старых семей и, надо надеяться, умудренные грузом своих лет. Ужель вы будете настаивать на своем, когда столько человек столь уверены в том, что вы неправы?
      Лицо Катарины стало бледным, почти пергаментно-белым. Глаза ее горели.
      — Да, — спокойно ответила она.
      Долгий миг лорд Логайр смотрел ей в глаза, а затем медленно сел.
      Катарина обвела взглядом окружающие ее лица, не жалея времени, чтобы заглянуть поглубже в каждую пару глаз. Затем, вздев подбородок, заявила:
      — Мои судьи останутся в ваших владениях, милорды. Что же касается их возможной продажности, то вы найдете их почти святыми в пренебрежении к деньгам, винам и… удобствам. Их заботит лишь одно — только правосудие.
      Она помолчала, давая время дойти своим словам до лордов, и Род заметил, что среди Великих Лордов было несколько свекольно-красных лиц. Он догадался, что правосудие во владениях некоторых из них было совсем не таким праведным, как следовало бы.
      Лицо герцога Логайра не покраснело. Единственное чувство, которое могло быть прочтено на нем, — горе.
      — Однако, все это дело с судьями второстепенно по сравнению с целью, ради которой я созвала вас сюда сегодня. — Катарина улыбнулась с больше, чем намеком, на злость.
      Головы вокруг всего стола вскинулись в тревоге. Бром О'Берин выглядел более потрясенным, чем все прочие. Катарина явно не проконсультировалась со своим Первым Советником, даже Брому преподнесли сюрприз.
      Каждый лорд нагнул голову для быстрого, шепотом, совещания со своим советником; и выражение тревоги на их лицах углубилось до мрачного гнева.
      — В каждом из ваших владений, — начала Катарина, — есть монастырь. Вы привыкли назначать священников в свои приходы из своих собственных монастырей.
      С минуту она глядела на стол, затем снова подняла голову.
      — Здесь, в этом замке, я собираю лучших теологов из всех монастырей. Вы наберете из своих монахов молодых братьев, по одному на каждый ваш приход, и пошлете их сюда, ко мне, для обучения моими монахами. Если в каком-либо случае я не одобрю вашего выбора, я отошлю их обратно к вам и потребую на их место других. Когда они закончат свое обучение и вступят в свои Ордена, я верну их вам служить вашими приходскими священниками.
      Лорды с грохотом вскочили на ноги, крича и жестикулируя, грохоча кулаками по столу.
      Этот гам прервал голос Катарины:
      — Хватит! Молчать!
      Медленно, один за другим, Великие Лорды впадали в мрачное молчание и, пылая взорами, погружались в свои кресла, но лица советников, казалось, вспыхнули от подавляемой радости, глаза их горели, и на каждом лице играла улыбка, только-только не переходящая в ухмылку.
      — Я сказала, — произнесла Катарина с холодом и в голосе и в глазах. — Это будет сделано.
      Поднялся, дрожа, старый лорд Логайр.
      — Не будет ли Ваше Величество…
      — Нет.
      Бром О'Берин прочистил горло:
      — Не разрешит ли Ваше Величество…
      — Нет.
      В палате Совета воцарилось молчание. Катарина снова обвела взглядом лица лордов и их советников.
      Затем, повернувшись налево, она склонила голову:
      — Милорд Логайр.
      Старый вельможа поднялся, крепко сжав челюсти под седой бородой, его кулак в красновато-коричневых пятнах пульсировал от едва сдерживаемого гнева.
      Он отодвинул назад большое позолоченное кресло, и Катарина встала. Он прошел обратно на свое место. Катарина повернулась, и огромные дубовые двери широко распахнулись. Гвардейцы выстроились впереди и позади нее. Она остановилась в дверях и обернулась.
      — Подумайте, милорды, — посоветовала она. — И соглашайтесь, ибо вы не можете выстоять против меня.
      Огромные двери захлопнулись за ней. В палате Совета разверзся ад кромешный.
      — Да брось ты! Это классическая картина, вплоть до последнего оскорбленного взгляда!
      Закончив дневное дежурство, Род ехал на Вексе обратно к постоялому двору с намерением перехватить немного сплетен и много пива. Большой Том занимался домашним очагом в королевском замке с приказом держать уши открытыми для лакомых кусочков информации.
      — Я не согласен, Род. Это классическая картина, но с некоторыми добавлениями.
      — Вот упрямый бык! Это простая преждевременная попытка централизации власти. Катарина пытается объединить Грамарий под единым законом и одним правительством, вместо двенадцати почти независимых герцогств. Это дело с судьями означает именно это, и ничего более. Пять к десяти, что некоторые из этих лордов разыгрывают из себя богов в своих владениях, вынуждая половину женщин спать с ними и зажимая налогами всех и все, что им приходит в голову. Катарина — реформатор, вот и все; она пытается исцелить все зло, что может найти, делая себя единственным законом в Грамарие — и у нее ничего не выйдет. Знать этого попросту не потерпит. Ей могло бы сойти с рук дело с судьями, но эта затея с попами наверняка вызовет мятеж. В такого рода обществах священник имеет больше влияния на народ, чем любые другие чиновники. Если она сделает их ответственными перед ней и только перед ней, она действительно вырвет у вельмож зубы, и они это знают. И они не сдадутся без боя.
      — Пока что я с тобой согласен, — сказал робот. — Пока что это классическая картина, очень похожая на попытку английского короля Джона централизации власти в стране прежде, чем такой проект мог бы иметь успех.
      — Да, — кивнул Род. — И мы можем надеяться, что подобно вельможам короля Джона Великие Лорды будут настаивать на Великой Хартии.
      — Но…
      Род принял вид мученического терпения.
      — Что «но», Векс?
      — Но есть чужеродный элемент: группа советников Великих Лордов. Группа, которая кажется очень сплоченной.
      Род нахмурился.
      — Ну да. Это есть.
      — И судя по тому, что ты мне рассказал о сцене после ухода Катарины…
      — Иэх! — Род содрогнулся. — Выглядело так, словно она бросила им перчатку, а все герцоги вышли посмотреть, кому достанется честь поднять ее. Девочка, может, и знакома с элементарной политологией, но она, наверняка, совершенно не знакома с дипломатией! Она просто поощряет их драться с ней!
      — Да, а советники очень умело подстрекали их — каждый советовал своему лорду не драться, потому что он слишком слаб… а потом говорили, что если он хочет драться, ему лучше вступить в союз с другими лордами, потому что каждый также слишком слаб, чтобы выстоять в одиночку. Опытное использование оборотной психологии. Можно подумать, что советники затеяли полностью ликвидировать центральную власть.
      — Да, — задумчиво произнес Род, нахмурясь. — Это не совсем обычно в такого рода обществе, не так ли, Векс?
      — Да, Род. Теория анархии обычно не возникает до тех пор, пока культура не достигнет намного более высокой степени развития.
      Род пожевал губу.
      — Может, постороннее влияние?
      — Наверняка. И это приведет к народному тоталитаристскому движению: еще одной аномалии. Нет, Род, это не классическая картина.
      — Да, черт возьми. Мы имеем три группы борющихся за власть: крестьян, герцогов с их советниками и королеву с теми, кто там ее поддерживает. В данный момент эта поддержка, кажется, ограничивается Бромом О'Берином.
      — Тоталитаристы, анархисты и королева посередине, — перечислил Векс. — А кого поддерживаешь ты, Род?
      — Катарину, черт возьми! — усмехнулся Род. — Я затеял посадить семена демократии, а все выглядит так, словно единственный шанс этого добиться — это создать конституционную монархию.
      — Я могу и ошибиться, — произнес Векс. — Но я считаю, что ты в восторге, обнаружив, что должен поддерживать ее.
      Несколько огней вокруг них померкли в вечерней мгле, стена тумана окутывала все в тридцати футах от них. Род ехал один через мир дыма, копыта Векса странно жутко цокали в гулком безмолвии.
      Ночь разорвал протяжный крик, за которым последовал звон мечей.
      — На помощь! На помощь! — кричал молодой голос.
      Род замер с рукой на эфесе шпаги, затем вонзил каблуки в металлические бока Векса, и огромный черный конь поскакал к месту схватки.
      В горловине переулка едва тлел сквозь туман факел. Там, в его дымчатом свете, один человек бился с тремя, стоя спиной к стене.
      Род заревел и врезался прямо на коне в эту свалку.
      Он закрутил вокруг себя плашмя шпагой, воя, словно индеец, учащийся быть солдатом конфедерации. Он вырвал из-за спины кинжал, как раз вовремя, чтобы отразить удар рапиры слева. Его собственная шпага описала дугу над головой и лязгнула о сталь, когда противник отбил удар.
      Затем остальные острия принялись колоть его, словно жала. Род был вынужден перейти к обороне, отметая в сторону клинки.
      Но тут намеченная жертва испустила вопль, которого не постыдился бы и баньши, и напала с тылу.
      Сразу же три шпаги отпали, а их владельцы поспешили скрыться в переулке. С миг Род сидел ошеломленный, затем заорал, и Векс поскакал вдогонку за убегающими фигурами.
      Но они уже добрались до темноты в конце переулка, и когда Род было уж настиг их, камни были пусты. Это был тупик — они исчезли в одну из затемненных, дурно пахнущих дверей.
      Их несостоявшаяся жертва подбежала сзади, оглядываясь кругом и тяжело дыша.
      — Ушли, и бесполезно их искать. Они будут в пяти лигах отсюда через столько же минут.
      Род выругался и со стуком бросил шпагу в ножны. Он вздрогнул и крайне осторожно коснулся предплечья, одна из рапир порезала ему камзол и посекла кожу.
      Он повернулся к незнакомцу:
      — У вас все цело?
      Молодой человек кивнул, пряча шпагу в ножны.
      На Рода смотрело открытое, курносое голубоглазое лицо со сверкающей сквозь туман усмешкой. Скулы были широкие, а глаза — большие и с выражением невинности. Белокурые волосы были подстрижены «под горшок». Это было молодое, неопытное, очень красивое лицо. Род почувствовал прилив негодования.
      Он спрыгнул с коня. Макушка головы незнакомца была примерно на уровне глаз Рода, но что у мальчика недоставало в росте, компенсировалось сложением. Бочкообразная грудь переходила в бычьи плечи — на добрых шесть дюймов шире, чем у Рода. Руки выглядели бы более уместными у медведя или гориллы, а ноги были слишком маленькими стволами деревьев, вогнанными в узкие бедра.
      Он носил кожаный колет поверх белой рубахи, широкий черный пояс, рейтузы и высокие мягкие сапоги.
      Он нахмурился, увидев кровь на рукаве Рода.
      — Вы ранены?
      — Царапинка, — презрительно фыркнул Род и нашарил в седельной сумке Векса антисептический бинт. Он перевязал бинтом предплечье, бросив юноше твердую усмешку.
      — Вы, однако, можете оплатить счет портному.
      Парень кивнул, глаза его посерьезнели.
      — Это я с радостью, ибо они вырезали бы мне сердце, не подоспей вы вовремя на помощь. Туан Макриди у вас в долгу.
      Род осмотрел его с ног до головы, медленно кивая. Хороший паренек, подумал он.
      — Род Гэллоуглас, к вашим услугам, — протянул он руку. — И никаких долгов. Всегда рад помочь одному против троих.
      — А, но долг все же есть! — не согласился парень, стискивая руку Рода захватом, напоминающим тиски. — Вы должны, по крайней мере, позволить мне купить вам кружку эля!
      — Почему бы и нет? — пожал плечами Род. — Все равно я сейчас как раз направляюсь в таверну, идем со мною!
      К его удивлению Туан заколебался.
      — С вашего позволения, дорогой мастер Гэллоуглас… в этом городе есть только один дом, где я желанный гость. Все прочие давно знают мой обычай, и… — округлое лицо вдруг расколола усмешка, — …мой образ жизни не доставляет удовольствия мирным и добропорядочным.
      Род кивнул и состроил гримасу.
      — Post iocundum iuventutem . Ну, я полагаю, один трактир ничуть не хуже другого.
      Дорога к туанову трактиру нисколько не шла к его внешности юноши из хорошей семьи. Они прошли два темных переулка, протиснулись через брешь в кирпичной стене и вышли на широкий освещенный лунным светом двор, бывший в свое время элегантным. Время это, должно быть, приходилось на век-другой назад. В центре потрескавшихся плит булькали остатки фонтана, благоухая вонью примитивного водопровода. Сорняки, сами в состоянии страшной нищеты, всюду лезли из всех трещин. Кирпич стен потрескался и покололся, известка крошилась. У стен и по углам лежали кучи мусора со случайными горстками отбросов то тут, то там.
      Сам постоялый двор был шелудивым гранитным блоком с полуразрушенным карнизом. Нависающий второй этаж подпирался грубо обтесанными бревнами, которым из-за ветхости, обязанной их возрасту, нельзя было доверять. Окна были забиты досками, потрескавшимися, заплесневелыми и пораженными грибком. Массивная дубовая дверь была единственным здоровым куском дерева в поле зрения, но даже и она осела.
      — А здесь твое поведение терпят? — спросил Род, осматривая запущенный двор, когда Туан постучал по двери рукояткой кинжала.
      — Да, терпят, — ответил Туан. — Хотя даже их гостеприимство иногда вымученное.
      Род почувствовал холодок меж лопаток и гадал, на какого же именно юношу со скромными манерами он наткнулся.
      Туан снова постучал. Род думал, чего он ждет в ответ, сквозь осевшие доски окна не выскальзывало ни малейшего проблеска света. Судя по его виду, дом был совершенно пуст.
      Но дверь начала двигаться и застонала, доказывая, что она собирается забастовать, требуя смазки, до тех пор пока не открылась ровно настолько, чтобы пропустить двух человек.
      — Твой трактирщик, — весело представил Туан. — Пересмешник.
      Искривленная, горбатая, иссохшая пародия на человеческое существо выглянула из-за двери, издавая горловые глотательные звуки. Одно ухо представляло собой что-то типа цветной капусты, а другое отсутствовало; по пораженному паршой черепу было раскидано несколько прядей маслянистых волос. Нос картошкой, рот — щель в массе бородавок, глаза — злорадные блестящие белки. Она, эта пародия, была одета в коллекцию лохмотьев и заплат, которые некогда могли претендовать на звание камзола и рейтузов, неуклюже висевших на фигуре чучела.
      Тролль шмыгнул в дурно пахнущую тьму своего логова. Туан широким шагом последовал за ним. Род сделал глубокий вдох, расправил плечи и оглянулся через плечо, удостоверившись, что Векс все еще стоит там, у фонтана, опустив голову в хорошей имитации пасущейся лошади. На миг Род позавидовал способности робота отключать свои обонятельные рецепторы.
      Затем, подняв подбородок, он последовал за Туанам в трактир. Дверь со скрипом закрылась за ними; раздался шуршащий звук, когда Пересмешник побежал впереди них открывать следующую дверь.
      Эта открылась легко, хлопнув о стену и затопив их вспышкой факельного света и взрывами хриплого буйного смеха. Род выпучил глаза.
      Они прошли через дверь, и Род огляделся. Это был большой пивной зал с четырьмя ревущими открытыми очагами и десятками факелов, воткнутых в стены.
      Над очагами висело жарящееся мясо, слуги просачивались сквозь толпу с кружками для эля и вина, наполняемыми из двух огромных истекающих бочек, господствующих на противоположной стороне зала.
      Клиентурой были подонки города. Их одежда была грязной, латаной и кем-то выброшенной. Тела их носили следы примитивного правосудия: у этого не хватало уха, у того — глаза. Лица их были искажены и отмечены болезнями. И все же здесь, в своем собственном логове, они весело ржали; все как один ухмылялись, хотя в их глазах блеснула злоба, когда они увидели Рода.
      Но злоба растаяла, преобразившись во что-то почти похожее на преклонение, едва они заметили юного Туана.
      — Говорят, — и парень ухмыльнулся, — что нет чести среди воров, но здесь, среди нищих Грамария, есть, по крайней мере, сродство. Добро пожаловать, Род Гэллоуглас, в Дом Хлодвига.
      Волосы у Рода на голове встали дыбом. Он вспомнил толпу, виденную им ночью ранее в порту.
      Глаза его расширились, он уставился на Туана. Он не мог быть. Не мог.
      Однако ж он смог. Да, смог.
      Туан Макриди был демагогом, подстрекавшим толпу к походу на замок.
      Этот краснощекий здоровый юноша был первой крысой в местной клоаке.
      Толпа разразилась грубым, веселым гамом, приветствуя своего Галахада. Туан ухмыльнулся и помахал рукой. От воротника ко лбу поползла легкая краска. Он казался почти смущенным таким приемом.
      Он провел Рода в темный угол в дальней части зала. Он не сказал ни слова Пересмешнику, но две курящиеся кружки подогретого вина со специями стукнулись о стол чуть ли не сразу, как они сели. Хозяин удрал, не получив платы.
      Род следил за его уходом, цинично подняв бронь. Он повернулся к Туану.
      — Вы здесь не пользуетесь деньгами?
      — Нет, — улыбнулся Туан. — Все приходящие в Дом Хлодвига приносят те немногие деньги, какие у них есть. Их складывают в общую копилку, а мясо и вино выдают всем по потребности.
      — И место для сна, я полагаю?
      — Да, и одежду. Это бедный стол, по меркам дворянина, но огромное богатство для этих моих нищих собратьев.
      Род изучил лицо Туана и решил, что парень мог не шутить, когда сказал «собратьев».
      Он откинулся на спинку стула и скрестил ноги.
      — Ты бы назвал себя религиозным человеком?
      — Я? — Туан попытался придушить смех и почти преуспел в этом. — О, нет! Должен бы быть, но меня не видели в церкви трижды двунадесять воскресений, а то и больше!
      Значит, решил Род, его мотивы помощи бедным, вероятно, были не слишком лицемерными, какими бы они ни могли оказаться.
      Он посмотрел в свою кружку.
      — Так ты кормишь и одеваешь этих людей на принесенные ими гроши, да?
      — Нет, это только начало. Но со столь веским серьезным доказательством наших добрых намерений наша благородная королева нашла нас заслуживающими средств к существованию.
      Род уставился на него.
      — Ты имеешь в виду, что королева выкладывает вашей компании на вспомоществование?
      Туан озорно усмехнулся.
      — Да, хотя она и не знает, кому помогает. Она не знает Дом Хлодвига по имени, знает только, что дает доброму старому Брому О'Берину деньги, чтобы позаботиться о бедняках.
      — А Бром дает их вам.
      — Да, а он, со своей стороны, благодарен, что стало меньше краж и убийств в темных переулках.
      Род кивнул.
      — Очень хитро. И все это дело — твоя идея, верно?