Затем ее ногти впились в его спину, когда все ее тело сплелось узлом в едином спазме боли. Потом она высвободилась, и ее грудь тяжело поднималась и опускалась под ним в одном огромном рыдании.
      Половина его гнева испарилась в ничто, другая половина повернулась кругом и пронзила его, проткнув в нем что-то, высвободившее прилив раскаяния.
      Он перекатился на бок, сняв с нее свой груз. Губы его стали вдруг нежными и теплыми, руки его стали мягкими, медленно и утешающе ласкающими.
      Она втянула в себя воздух, тело ее снова напряглось. Дурак,насмешливо бросил голос внутри него. Дурак! Ты же только еще больше обижаешь ее!
      Готовый со стыдом отвернуться от нее, он посмотрел ей в глаза… и увидел горящую там обнаженную страсть, умолявшую и требовавшую, затягивавшую его в мощный водоворот, бушующий в нем. Губы ее раскрылись, влажные, нежные и теплые, притягивающие и податливые, увлекающие его вниз и вниз в слепые, залитые светом глубины, где не было ни зрения, ни слуха, а только осязание на осязании.
      Род приподнялся на локте и посмотрел на лежавшую рядом с ним обнаженную девушку с одним лишь его плащом в качестве довольно неадекватного покрывала. Он обрисовывал ее контуры, и глаза Рода блуждали по ним, упиваясь ее видом, фиксируя в уме каждую черту ее тела. Это была картина, которую он не хотел утратить.
      Он принялся мягко и очень нежно ласкать ее. Она улыбнулась, пробормотала что-то неразборчивое и позволила своей голове перекатиться набок.
      Затем ее глаза снова открылись, она искоса посмотрела на него, губы у нее были тяжелыми и томными.
      — У тебя изумрудные глаза, — прошептал Род.
      Она роскошно потянулась с чуть заметной улыбкой, обвила руками его шею и притянула к себе, целуя его медленно, почти сонно, и долго.
      Род посмотрел ей в глаза, чувствуя себя крайне удовлетворенным и очень даже в мире со всем миром. Черт, да мир мог хоть повеситься!
      Он снова приподнялся, глядя на нее, затем медленно отвел глаза и осмотрелся вокруг: на выгнувшуюся над головой голубизну неба… на горку одежды по обеим сторонам.
      Он снова опустил взгляд, теперь перед лицом у него не было ничего, кроме нее, и слегка удивленный, он обнаружил, что ему понравилось такое положение. Покой внутри него был огромным, он чувствовал, что был цельным, совершенно довольным всем миром, жизнью, в единстве с ними и с богом, и в особенности с ней.
      Он дал своей руке задержаться на прикрытой плащом поверхности ее груди. Она закрыла глаза, что-то бормоча, затем, когда его рука застыла, снова посмотрела на него. Ее улыбка растаяла, в глаза ее закралась озабоченность.
      Она начала было что-то говорить, но остановилась и сказала вместо этого почти тревожно:
      — Тебе хорошо, милорд?
      Он улыбнулся с очень серьезными глазами, затем закрыл их и медленно кивнул.
      — Да. Мне очень хорошо.
      Он нагнулся, снова поцеловал ее, медленно, почти осторожно, затем приподнялся.
      — Да, мне хорошо. Удивительно хорошо, куда лучше, чем когда-либо бывало.
      Лицо ее снова ненадолго осветилось улыбкой, затем она отвела взгляд, посмотрела на свое тело, потом снова на него взглядом, тронутым страхом.
      Он стиснул ее в объятиях и перекатился на спину. На миг ее тело напряглось, а потом расслабилось, она издала легкий вскрик — полурыданье-полувздох — и застыла, уткнувшись лицом в его плечо.
      Он оглядел разметавшиеся по его груди ее золотистые волосы, лениво улыбнулся и позволил своим глазам незаметно закрыться.
      — Род, — прошептал у него за ухом голос Векса, и мир нахлынул снова.
      Род напрягся и щелкнул зубами, давая понять, что слышал.
      — Большой Том снова одет и идет к твоему стогу.
      Род резко выпрямился, прищурился на солнце, оно было почти в зените. Время и расстояние снова принялись донимать его.
      — Ну, вернемся в мир живых, — проворчал он и потянулся за одеждой.
      — Милорд?
      Она печально улыбнулась, но глаза ее были напряжены от боли — боли, растаявшей в покорности и смирении прямо у него на глазах.
      — Память об этих мгновениях будет дорога для меня, милорд, — прошептала она, прижимая палец к груди и расширяя глаза.
      Это была обреченная мольба о разуверении, которого он по-честному не мог дать, потому что никогда больше не увидит ее.
      Тут до него дошло, что она ожидала отказа от всякого разуверения, ожидала, что ее выбранят за дерзость предполагать, что она чего-то стоит, что она стоила благодарности.
      Она знала, что мольба принесет ей боль, и все же молила, потому что женщина живет любовью, а это была женщина тридцати лет в стране, где девушки выходили замуж в пятнадцать.
      Она уже смирилась, что в ее жизни не будет никакой продолжительной любви. Она должна была существовать на те немногие крохи, которые могла собрать.
      Сердце его потянулось к ней, подтолкнутое в какой-то степени уколом самоупрека.
      Поэтому, конечно, он сказал ей ложь такого сорта, какую мужчины говорят женщинам только для того, чтобы утешить их, а позже понять, что это была правда.
      Он поцеловал ее и сказал:
      — Это была не жизнь, девушка, это было то, для чего живут.
      А потом, когда он сел на коня и обернулся посмотреть на нее, в то время как Большой Том весело махал своей девахе, Род снова заглянул ей в глаза и увидел отчаяние, оттенок страха перед его отъездом, безмолвную неистовую мольбу о клочке надежды.
      Клочка, говорил Том, будет слишком много, но Род, вероятно, никогда больше не увидит этой девушки. Даже не искру надежды, только отблеск, какой от этого может быть вред?
      — Скажи мне, как твое имя, девушка?
      Только искорка, но она вспыхнула в ее глазах пожаром.
      — Меня зовут Гвендайлон, милорд.
      И когда они свернули за поворот дороги и девушка скрылась из вида за холмом позади них, Том вздохнул:
      — Ты сделал слишком много, мастер. Теперь тебе никогда от нее не избавиться.
      Одно можно было сказать в пользу любовных игр в сене: они достаточно истощили жизненные силы Большого Тома, чтобы он больше не пел. Разумеется, он все еще насвистывал под нос, но он скакал достаточно далеко впереди, чтобы Род не мог его слышать.
      Род ехал молча, неспособный выкинуть из памяти пламенные волосы и изумрудные глаза. Поэтому он тихонько клял это неотвязное видение, но его отстраненному «я» казалось, что в его проклятиях чего-то недоставало: убежденности, наверное. И конечно, искренности. Эта попытка браниться была неубедительна, обвиняло его отстраненное «я».
      Род был вынужден признать это. Он все еще очень сильно ощущал свое единство с мирозданием. В тот момент он не смог бы рассердиться и на своего палача… И это его беспокоило…
      — Векс.
      — Да, Род? — Голос, казалось, исходил изнутри его головы немного громче, чем обычно.
      — Векс, я чувствую себя как-то не так.
      Робот помолчал, затем спросил:
      — А как ты себя чувствуешь?
      Было что-то в том, как Векс это сказал… Род остро поглядел на голову псевдоконя.
      — Векс, ты смеешься надо мной?
      — Смеюсь?
      — Да, смеешься. Ты слышал меня. Посмеиваешься себе в бороду.
      — Это тело не снаряжено бородой.
      — Кончай комедию и отвечай на вопрос.
      С чем-то, похожим на вздох, робот сказал:
      — Род, я должен тебе напомнить, что я только машина. Я не способен на эмоции… Я лишь замечаю противоречия.
      — Ах вот как! — прорычал Род. — Могу я спросить, какие?
      — В данный момент — противоречия между тем, чем человек является в действительности, и тем, чем он желает себя считать.
      Верхняя губа Рода завернулась и прижалась к зубам.
      — И чем же это я желаю себя считать?
      — Ты желаешь считать себя эмоционально независимым от этой крестьянки.
      — Ее имя — Гвендайлон.
      — От Гвендайлон. От любой женщины, если уж на то пошло. Ты желаешь считать, что ты эмоционально независим, что больше не наслаждаешься тем, что называется «быть влюбленным».
      — Любовью я очень даже наслаждаюсь, спасибо!
      — Это совсем другое дело, — пробурчал робот, — чем быть влюбленным.
      — Черт побери, я говорил не о занятии любовью!
      — И я тоже.
      Губы Рода сжались в тонкую белую полоску.
      — Ты говоришь об эмоциональном опьянении. И если ты имел в виду именно это, то нет, я не влюблен. И если мой голос в этом деле что-то значит, никогда больше не влюблюсь!
      — Именно в это, как я и говорил, ты и желаешь верить.
      Род скрипнул зубами и подождал, пока пройдет приступ гнева.
      — Итак, что есть истина относительно меня?
      — Что ты влюблен.
      — Черт побери, человек или влюблен или нет, и он, черт возьми, обязательно знает, что именно с ним.
      — Согласен, но он может быть неготовым признаться в этом даже самому себе.
      — Слушай, — отрезал Род. — Я был влюблен прежде, и я знаю, что это такое. Это… ну…
      — Продолжай, — подтолкнул робот.
      — Ну, это вроде как… — Род поднял голову и огляделся по сторонам. — Ты знаешь, что мир вон там существует, и знаешь, что он реален, но тебе наплевать, потому что ты наверняка знаешь, что ты — центр мира, самый важный предмет в нем.
      — Ты испытывал в недавнее время подобные чувства? — спросил Векс.
      — Ну… да, черт возьми. — Род дернул уголком рта.
      — С Катариной?
      Род уставился на затылок коня и прожег его взглядом:
      — А ты откуда знаешь, черт побери? — и сузил глаза.
      — Логика, Род. — В голосе коня-робота звучал налет надменности. — Только логика. А какие ты испытывал чувства, пока был с Гвендайлон?
      — О… — Род расправил плечи и выпрямился. — Великолепные, Векс. Я чувствовал себя лучше, чем когда-либо раньше. Мир стал яснее, а день — моложе. Я чувствовал себя таким здоровым, а голова была такая ясная, что просто не мог поверить. Это прямо противоположно тому, что я чувствовал, когда бывал влюблен, но мне это нравится.
      Род хмуро посмотрел в затылок Вексу.
      — Ну?
      Робот брел себе дальше, не отвечая.
      — Язык проглотил?
      — Я не снаряжен языком, Род.
      — Не ускользай от темы.
      Конь помолчал с минуту, затем сказал:
      — Я ошибся, Род. Ты любишь и любим, но не влюблен.
      Род обратил хмурый взгляд на дорогу.
      — Это почему же, Векс?
      Робот издал звук, похожий на вздох.
      — В чем разница между двумя этими женщинами, Род?
      — Ну… — Род пожевал щеку. — Гвендайлон — человек. Я имею в виду, что она просто обыкновенная заурядная женщина, в той же степени, как я — обыкновенный мужчина.
      — Но Катарина — больше?
      — О, она женщина такого рода, каких я склонен возводить на пьедестал, нечто такое, чему поклоняются, а не ухаживают…
      — И не любят? — дополнил Векс. — Род, которая из этих женщин лучший человек?
      — Э… Гвендайлон.
      — Обвинению, — сказал робот-конь, — нечего добавить.
      Домен Логайров был огромной широкой равниной между горами и морем. Низкие, пологие горы стояли на северном краю и восточном, берег врезался широким полукругом в него, а на северо-западе возвышался крутой стофутовый утес.
      Океан молотил по его стороне, обращенной к морю, с другой стороны стекал водопад. Длинная древняя река петляла по равнине, направляясь к морю.
      Сама равнина была расшита заплатами полей с попадающимися то тут, то там скоплениями крестьянских хижин людей Логайра.
      Том и Род стояли на опушке одного из горных лесов, где на вершину выходила дорога с севера.
      Род медленно повернул голову, обозревая весь домен.
      — А где же, — спросил он, — замок?
      — Да за водопадом, мастер.
      Голова Рода резко повернулась, уставясь на Тома, затем он проследовал взглядом вдоль дороги.
      Она петляла по равнине до подножия водопада; там, где утесы встречались с равниной, в скале были высечены огромные ворота в комплекте с опускной решеткой, подъемным мостом через естественный ров, образованный излучиной реки. Лорды Логайры источили утес, как голландский сыр, строя себе дом.
      Между бровей Рода образовался восклицательный знак, когда они сошлись.
      — Это не дамба ли по обеим сторонам подъемного моста, Большой Том?
      — Да, мастер, и в ней, говорят, пороховые заряды.
      Род медленно кивнул.
      — И земля перед опускной решеткой ворот проседает. Так что если рискнут постучаться незваные гости, ты взрываешь дамбу и твоя парадная дверь прикрыта тридцатью футами воды. Очень ловко. А потом просто сидишь и пережидаешь осаду. Водопад дает массу пресной воды, так что беспокоиться приходится только о пище.
      — Говорят, в замке есть сады, — любезно снабдил его информацией Большой Том.
      Род в молчаливом уважении покачал головой.
      — Так, значит, ты там совершенно защищен и обеспечен запасами для десятилетней осады. Этот замок когда-нибудь бывал взят, Том?
      — Никогда, мастер, — покачал головой Том и усмехнулся.
      — Интересно, не был ли старикан, построивший этот замок — может, самую малость — параноиком… Надо полагать, у них найдется в этом замке комната для пары уставших путников, верно?
      Большой Том поджал губы.
      — Да, мастер, если они знатные. Гостеприимства Логайров широко известно. Но для таких, как я и даже вы, который не больше, чем сквайр, мастер, это гостеприимство находится в хижине.
      Солнце мигнуло. Нахмурившийся Род, прищурившись, посмотрел на небо.
      — Опять эта проклятая птица. Неужто она не понимает, что мы слишком крупны для завтрака?
      Он снял с плеча арбалет, натянул его и вскинул.
      — Нет, мастер, — поднял руку Большой Том, — ты и так уже истратил на нее четыре стрелы.
      — Просто мне не нравится все то, что следует за мною по воздуху, Том. Оно не всегда то, чем кажется.
      Том нахмурился при этом загадочном заявлении. Род приложил приклад к плечу.
      — Кроме того, последние четыре дня я делал в нее по одному выстрелу в день, это входит в привычку.
      Арбалет загудел, и стрела вылетела вверх, но птица поднялась быстрее, чем стрела — та пронеслась сквозь то место, где прежде была птица, поднялась еще на пятьдесят футов, достигла вершины своей траектории и начала падать. Птица, находившаяся пятьюдесятью футами выше, следила за ее падением.
      Большой Том поднял бровь и дернул уголком рта.
      — Ты никогда не попадешь в нее, мастер. Эта птица понимает назначение арбалета.
      — И впрямь кажется, что понимает. — Род закинул арбалет за спину. — Что за страна с эльфами под каждым деревом и тенью следующим за тобой ястребом.
      — То не ястреб, — возразил Большой Том. — То скопа.
      Род покачал головой.
      — Она начала следовать за нами на второй день нашего пути. Что делать здесь птице, питающейся рыбой, так далеко от моря?
      — Лично я не могу сказать. Ты, мастер, можешь однако спросить у нее.
      — И я в самом деле не так уж удивился бы, если бы она ответила, — задумчиво произнес Род. — Ну, я полагаю, она не причиняет нам никакого вреда, а у нас в данный момент есть проблемы поважнее. Мы приехали сюда, чтобы попасть в этот замок. Ты умеешь петь, Большой Том?
      Том внимательно посмотрел на него.
      — Петь, мастер?
      — Да, петь, или играть на волынке, или еще что-нибудь.
      Том, нахмурившись, дернул себя за нижнюю губу.
      — Я могу издавать какие-то звуки на пастушьем рожке, и полумертвый обозначил бы это словом «музыка». Но что это за глупость, мастер?
      — Глупость шута. — Род расстегнул седельную сумку и достал маленькую лютню. — Отныне мы — менестрели. Будем надеяться, что у обитателей утеса в настоящий момент дефицит по части музыки. — Он вынул из сумки автозаписывающий альт и отдал его Тому.
      — Я надеюсь, это достаточно похоже на твой пастуший рожок, чтобы вышло что-нибудь приличное.
      — Да, мастер. Очень похоже, но…
      — О, не беспокойся, они нас впустят, народ в такой-то дали от столицы вынужден пребывать вне цивилизации, они жаждут новостей и новых песен, а менестрели несут и то, и другое. Ты знаешь «Эддистоун Лайт»?
      — Нет, мастер.
      — Очень жаль, это всегда хорошо идет в припортовом городе. Ну, неважно, я могу научить тебя ей по дороге.
      Они тронулись в путь, распевая с альтерациями, неизвестными ни в каких человеческих ладах и гаммах.
      Скопа закричала и круто взмыла вверх.
      — Принесли новости с севера? — нетерпеливо спросил часовой. И Род, вспомнив, что менестрели были ближайшим средневековым эквивалентом репортеров, ответил утвердительно.
      Теперь они с Томом стояли перед собранием из двадцати восьми вельмож, их жен и слуг всех возрастов от хорошеньких служаночек лет четырнадцати до девяностолетнего графа Валлендери — все с одинаковым нетерпением, голодным блеском в глазах, а Род без единого обрывка новостей для сообщения им.
      Ну, неважно, он их выдумает по ходу дела. Он будет не первым репортером, совершившим подобный фокус.
      Старый герцог Логайр закостенело сидел в центре общества, в большом дубовом кресле; он, кажется, не узнал Рода. Но Дюрер-то узнал. Он стоял, согнувшись над левым плечом Логайра, излучая взглядом ненависть к Роду. Но разоблачение Рода не принесло бы ему никакой пользы, и он это знал. Логайр все еще любил свою племянницу, хотя и был не в ладах с ней. Он принял бы Рода с почетом за то, что тот спас Катарине жизнь.
      Именно Логайр огласил вопрос за всех своих вассалов, и Род, рассудив, что у герцога имелись очень личные причины жаждать услышать о Доме Хлодвига, ответил, что покамест на севере все тихо. О, разговоры ходят и знаки Дома видели, но это были разговоры и только разговоры — пока.
      Затем они с Томом принялись с притопыванием исполнять «Эддистоун Лайт». С минуту собрание стояло в пораженном молчании, потом по лицам расползлись улыбки, а руки начали хлопать в ритме песни.
      Получив такое поощрение, Большой Том набрал и громкость и темп, Род старался не отставать от него, одновременно сканируя лица зрителей.
      Старый герцог попытался глядеть строго и неодобрительно, без особого успеха, впрочем. Позади правого плеча старика стоял высокий молодой человек примерно того же возраста, что и Род. Пока он слушал песню, на губах у него появилась улыбка, а в глазах — блеск, сменив гримасу недовольства, жалости к себе и злости. Старший сын, догадался Род, с сонмом слабостей, на которых мог играть Дюрер.
      Было легко выделить вассальных лордов Логайра: все были богато одетыми и сопровождались даже более богато разодетыми жилистыми людьми — советниками, молодчиками Дюрера.
      Род испытывал странную уверенность, что все предложенное Дюрером будет поддержано всем югом, с одним несогласным — Логайром.
      Но Логайр, конечно, имел на один голос больше, чем все вассальные лорды вместе взятые. Род вспомнил непрошенное обещание Логайра Катарине:
      «Пока я жив, королеве не будет учинено никакого вреда…»
      Пока я жив…
      Представление имело буквально громовой эффект. Род сумел удержать его скорее на фривольном, чем на политическом уровне, идя по тонкой грани между рискованным и порнографическим.
      Зрителям это очень понравилось. Род решил, что немузыкальный слух был, должно быть, генетической доминантой на Грамарие. Он заметил также, что взоры всех служанок были прикованы к нему и Большому Тому, и он все еще пытался понять, почему.
      Однако это, кажется, не причиняло никакого вреда эго Большого Тома.
      Но время от времени один из советников задавал вопрос, от которого нельзя было отделаться, и когда Род отвечал слухами, что Дом Хлодвига поднимается против королевы, в их глазах вспыхивала бешеная радость.
      Это-то он, по крайней мере, понимал. В революции важно начать ее, контроль над ней всегда можно захватить позже.
      Понимать-то он понимал, но теперь, по окончании пения, когда он шел на сеновал, временно предоставленный в его с Томом распоряжение, он все еще размышлял о выражении лиц служанок, когда они смотрели на Тома. Он был совершенно уверен, что сие что-то значило — он ожидал обнаружить полностью занятый сеновал к тому времени, когда прибудет туда, поскольку Большой Том пошел первым.
      Но такой взгляд не мог означать то же самое, когда относился к нему самому — если занятие менестреля не имело куда большего престижа, чем он ожидал.
      Поэтому, в общем и целом, он был скорее смущен, чем удивлен, когда одна из служанок перехватила его с чашей для пива.
      — Мазь для пересохшего горла, мастер менестрель, — предложила она, с сияющим взором протягивая ему чашу.
      Он посмотрел на нее уголком глаза и неохотно принял чашу: не было нужды в плохих манерах, не так ли?
      — И, — тихонько произнесла она, когда он выпил, — тепло для вашей постели, если вам угодно.
      Род поперхнулся, опустил чашу и прожег ее взглядом, потом быстро оглядел ее с ног до головы.
      Она была пышной, с высокими грудями и широким полногубым ртом — очень похожа на Гвендайлон в некоторых отношениях…
      Охваченный вдруг подозрением, Род посмотрел на нее внимательнее, но нет, наружные углы глаз у этой девушки смотрели вверх, и нос был прямым и длинным, а не курносым, кроме того глаза и волосы у нее были черными.
      Он криво улыбнулся, выпил то, что было в чаше, и вернул ее.
      — Спасибо тебе, девушка, премного благодарен.
      Показательно, что она обратилась к нему, а не к Большому Тому, подумал он. Том был, безусловно, более привлекательным образчиком мужчины, но Род явно был тем, кто обладал определенным статусом. Сука, как и все они, подумал он, ей наплевать, кто он, лишь бы его положение — то, чем он является — было выше, чем у нее.
      — Спасибо тебе, — снова поблагодарил он. — Но я слишком долго был в дороге и едва не валюсь с ног от усталости.
      Очень хорошая речь, подумал он. И на здоровье, пусть себе будет невысокого мнения о моей мужественности. По крайней мере, оставит меня в покое.
      Служанка опустила глаза, закусив губу:
      — Как угодно, добрый мастер, — и повернулась прочь, оставив Рода пялиться ей вслед.
      Ну, не потребовалось долго отвязываться. Если подумать, он был немножко унижен… но не было ли легкого намека на торжество в ее глазах, искорки радости?
      Род продолжил свой путь, гадая, не ступил ли он непредумышленно на страницы макиавеллиевского учебника.
      Дверь на сеновал, как и предполагал Род, была закрыта, приглушенный женский визг, а затем басовитый смех Тома еще больше подтвердили его догадки.
      Поэтому он философски пожал плечами, перекинул лютню через плечо и снова свернул на длинную винтовую лестницу. В любом случае, он мог хорошо воспользоваться временем. Замок столь явно был построен параноиком, что наверняка должен иметь тайные ходы.
      Насвистывая, он фланировал по главному коридору. Гранитные стены были выкрашены охрой, украшены то тут, то там доспехами и гобеленами, некоторые из коих были огромными и тянулись от пола до потолка. Род старательно отметил в уме их местоположение. Они очень легко могли скрывать потайные двери.
      Главный коридор пересекали под прямым углам двенадцать коридоров поменьше. Когда он приблизился к седьмому, то заметил, что его шаги, кажется, приобрели эхо — очень любопытное эхо, делавшее два шага на каждый его. Он остановился посмотреть на гобелен, эхо сделало еще два шага и тоже остановилось. Поглядев уголком глаза, Род уловил мелькнувшее богато разодетое чучело, ему подумалось, что он узнал Дюрера, но по периферийному зрению судить было трудно.
      Он отвернулся и прошествовал дальше, насвистывая под нос «Я и моя тень». Эхо тронулось снова.
      Ну, Род был умеренно общительным, он вообще-то не возражал против компании. Но можно спокойно держать пари, что ему не узнать слишком много с Дюрером на хвосте. Следовательно, он должен вычислить какой-то способ оторваться от своего спутника. Это будет нелегко, поскольку Дюрер наверняка знает весь замок вдоль и поперек, в то время как Род не знал его вовсе.
      Но девятый коридор казался вроде бы самым пригодным для этой цели — он был неосвещенным. Странно, подумал Род. Во всех других коридорах факелы горели через каждые несколько шагов. Но в этом было темно, как в Карлсбаде до приезда туристов, в нем также лежал густой покров пыли без единого отпечатка следов. С потолка густо свисала паутина, по стенам тянулись влажные дорожки, питающие водой пятна мха.
      Но главной чертой была тьма. Он оставил премилый след в пыли, но тьма давала шанс нырнуть в какую-нибудь комнату или боковой коридор, к тому же Дюрер не сможет удачно притворяться, что он просто случайно шел той же дорогой.
      Род свернул по коридору, зачихав в поднятой им туче пыли, и услышал за спиной неожиданные торопливые шаги. В плечо ему впились когти, он повернулся к человеку, готовый к удару.
      Да, это был Дюрер, прожигающий Рода взглядом с его обычной смесью ненависти и подозрения.
      — Что ты здесь ищешь? — прохрипел он.
      Род стряхнул с плеча костлявую руку и прислонился к стене.
      — Ничего в особенности, просто осматриваюсь. У меня в данный момент не слишком много занятий, если ты не хочешь песню.
      — Черт бы подрал твои кошачьи концерты! — огрызнулся Дюрер. — И можешь бросить прикидываться менестрелем, я признал в тебе то, что ты есть.
      — Вот как? — поднял бровь Род. — Почему ты так считаешь, может, я и в самом деле менестрель?
      — Я слышал твое пение. А теперь ступай в свою комнату, если у тебя нигде больше нет дела.
      Род почесал нос.
      — А — насчет этой комнаты, — деликатно сказал он. — Мой спутник, кажется, нашел, э, лучшее употребление для нее, чем спальня. Так что я, своего рода, э, оставлен на холодке, если ты меня понимаешь.
      — Разложение! — прошипел советник.
      — Нет, я подозреваю, что Большой Том занимается этим в очень здоровой манере. А поскольку мне в данный момент негде остановиться, то я подумал, что никто не будет возражать, если я прогуляюсь.
      Дюрер прожег его взглядом, словно лучом лазера. Затем, очень нехотя, отступил на шаг-другой.
      — Верно, — сказал он, — здесь нет никакой тайны, чтобы ты совал свой нос.
      Род сумел ограничить свой смех умеренными конвульсиями в глубинах живота.
      — Но разве ты не знаешь, — продолжало чучело, — что эта часть замка населена привидениями?
      Род вскинул брови.
      — Да что вы говорите. — Он дернул себя за нижнюю губу, задумчиво глядя на Дюрера. — Ты, кажется, весьма хорошо знаешь замок.
      Глаза Дюрера вспыхнули, словно вольтова дуга.
      — Любой в замке может сказать тебе это. Но я — Дюрер, советник лорда Логайра! Это мое дело — хорошо знать, точно так же как не твое!
      Но Род отвернулся, глядя в темный коридор.
      — Знаешь, — задумчиво произнес он, — я никогда раньше не видел духа.
      — Никто не видел, или не дожил до того, чтобы рассказать об этом! Вступить туда — шаг дурака!
      Род обернулся, весело улыбаясь.
      — Но я удовлетворяю требованиям, кроме того, встреча с духом послужит материалом для баллады.
      Человечишка уставился на него, затем его лицо искривилось в презрительной усмешке. Он начал смеяться странным дребезжащим смехом, словно шарикоподшипник, катящийся по ржавому железу.
      — Тогда ступай, дурак! Мне следовало бы понять, что без разницы, пойдешь ты туда или нет.
      Род усмехнулся, пожал плечами и шагнул в темный коридор.
      — Минуточку, — окликнул Дюрер.
      Род вздохнул и обернулся.
      — Что ты теперь хочешь?
      — Прежде чем ты отправишься на смерть, — сказал Дюрер с лихорадочно горящими глазами, — скажи мне, что ты?
      По спине Рода пробежал холодок. Этот человечек разоблачил его легенду и видел его насквозь.
      Он прислонился к стене, излучая скуку.
      — Менестрель, конечно, чем же еще мне быть?
      — Нет, дурак! Ты думаешь, я настолько слеп? Ты шпион!
      Рука Рода прокралась к рукоятке кинжала. Он был сбалансирован для метания.
      — Шпион из Дома Хлодвига! — взвыл Дюрер.
      Рука Рода расслабилась, он выпустил дыхание, про которое совсем забыл.
      — Угадай еще раз, малыш!
      Дюрер нахмурился.
      — Не из Дома Хлодвига? Но тогда… Нет, ты их шпион! Даже теперь ты не признаешься в этом!
      В мозгу Рода сработал сигнал.
      Он привалился к стене, сложив руки на груди и ухмыляясь.
      — Эй, что у тебя за интерес к Дому Хлодвига, советник? Зачем бы Хлодвигу желать узнать о ваших делах?
      — Нет! — прошипел Дюрер, расширив глаза. — Дурак, неужели ты думаешь, что я отвечу на такой… Ой! Проклятие на мой старческий разум, не подумавший об этом! Ты шпион королевы!
      Род шагнул от стены, вынимая кинжал из ножен. Его не особенно волновало, знает ли Дюрер, что его послала Катарина, но он хотел получить ответ.
      — Я задал тебе вопрос, — спокойно произнес он.
      В глазах человечишки появился ужас.
      Он отпрыгнул к противоположной стене.
      — Стой! По моему зову явятся десять солдат!
      Род подарил ему выражение лица где-то между усмешкой и улыбкой.
      — Это принесет тебе мало хорошего, если ты будешь мертв к тому времени, как они прибудут сюда. — Он жестко указал на темный коридор. — К тому же я, вероятно, исчезну, когда они явятся.
      Человечишка в ужасе уставился на него и начал дрожать.
      Но этот маленький ублюдок был не робкого десятка, вынужден был признать Род. Голос его сломался, как у цикады, но он продолжал говорить:
      — Может быть… может быть, дело обстоит как раз именно так, как ты говоришь, и ты не от Хлодвига! Но если ты прибыл от королевы, ты же тогда для нас желанный гость!
      Род полуобернулся, бросив на человечишку намеренно косой взгляд.
      — Я расскажу тебе все, что ты желаешь узнать! — Советник воздел руки в патетическом энтузиазме. — Да, я все тебе расскажу, даже день, когда мы выступим с походом на столицу королевы, тогда ты сможешь сказать ей, и она выступит на юг, чтобы встретить нас на полдороге! Даже это я тебе скажу!