Был Хильдебрандом Бернским[281] о вормсцах извещён

Его питомец Дитрих, и стал невесел он,

Услышав, с чем явился к нему старик-вассал,

Но всё ж приветливо принять бургундов приказал.

Распорядился Вольфхарт, чтоб подали коней,

И в поле Дитрих отбыл с толпой богатырей:

Спешил свои услуги он предложить гостям,

А рейнцы между тем шатры уже разбили там.

Когда увидел Хаген, кто подъезжает к ним,

Почтительно промолвил он королям своим:

«Я вас прошу подняться и выйти, господа.

Должны мы с честью встретить тех, кто к нам спешит сюда.

То края Амелунгов[282] могучие сыны,

Чьи души благородства и мужества полны.

Ведёт их Дитрих Бернский – я с ним давно знаком.

Не след гнушаться дружбою с подобным смельчаком».

Как долг гостеприимства и вежливость велят,

На землю спрыгнул Дитрих, за ним – его отряд,

И устремились бернцы к палаткам пришлецов,

На все лады приветствуя приезжих удальцов.

С тяжёлым сердцем Дитрих трём королям предстал:

Выходит, понапрасну надежду он питал,

Что Рюдегер сумеет бургундов остеречь.

И к детям Уты обратил герой такую речь:

«Привет вам, Гунтер, Гернот и Гизельхер младой,

Вам, Хаген, шпильман Фолькер и Данкварт удалой!

Но помните, что Зигфрид Кримхильдой не забыт.

О нибелунге доблестном досель она скорбит».

Воскликнул Хаген гордо: «Что нам её кручина!

Немало лет промчалось со дня его кончины.

О том, кто не воскреснет, к чему скорбеть без толку?

Пусть лучше любит Этцеля, чем плакать втихомолку».

«Пусть, – молвил Дитрих Бернский, – спит Зигфрид вечным сном.

Но речь, державный Гунтер, веду я не о нём.

Покуда дни Кримхильды ещё не сочтены,

Щит нибелунгов,[283] жизнь свою вы поберечь должны».

«Как мне ещё беречься? – король в ответ ему. —

Не вправе был не верить я зятю своему,

Когда меня просили прибыть на торжество

Два шпильмана от имени Кримхильды и его».

Шепнул тут государю владетель Тронье снова:

«Король, не остаётся вам выхода иного,

Как Дитриха с друзьями тайком уговорить

Намеренья Кримхильды нам по-дружески раскрыть».

Последовали тотчас совету короли

И Дитриха из Берна в сторонку отвели.

«Великодушный Дитрих, поведай без прикрас,

Что королева думает затеять против нас».

«Что вам ещё поведать? – сказал правитель Берна. —

Одно лишь о Кримхильде я знаю достоверно:

С зарёй встаёт и молит она в слезах творца,

Чтоб он воздал за Зигфрида, могучего бойца».

«Ничем тут не поможешь, пусть плачет весь свой век, —

Воскликнул шпильман Фолькер, отважный человек. —

Мы ж ко двору поедем, а там посмотрим сами,

Как обойтись и поступить решили гунны с нами».

И ко двору бесстрашно бургунды поскакали,

А гунны жадных взоров с приезжих не спускали

И Хагена старались меж ними угадать.

Его всем людям Этцеля хотелось увидать.

Давно владений гуннских достигла весть о том,

Что Зигфрид Нидерландский сражён его копьём,

Хоть силой муж Кримхильды всех в мире затмевал.

Вот отчего о Хагене здесь каждый толковал.

Хорош собой был витязь – осанист, длинноног,

В плечах косая сажень, да и в груди широк.

Лицом и взглядом грозным внушал он людям страх,

И серебрилась седина уже в его кудрях.

Отвёл покои Этцель для знатных пришлецов.

Однако в зал отдельный слуг и простых бойцов

Кримхильда поместила, желая брату зла,

И там вся челядь вормсская истреблена была.

Определён был Данкварт в начальники над ней.

Ему державный Гунтер велел беречь людей

И присмотреть, чтоб было всё нужное у них.

На совесть порадел герой о ратниках своих.

Неласково с гостями хозяйка обошлась.

С одним лишь Гизельхером Кримхильда обнялась,

А с прочими не стала здороваться совсем.

Заметив это, подвязал потуже Хаген шлем.

Владетель Тронье бросил: «Такой приём холодный

Обиду и тревогу вселит в кого угодно.

Встречают здесь учтиво не каждого из нас.

Как видно, мы отправились сюда не в добрый час».

Ответила Кримхильда: «Учтив с гостями тот,

Кому доставить радость способен их приход.

А с чем таким из Вормса явились вы ко мне,[284]

Чтоб рада вас принять была я у себя в стране?»

С усмешкой молвил Хаген: «Когда б я знал заране,

Что за гостеприимство вы требуете дани,

Поверьте, согласился б я по миру пойти,

Чтоб только вам, владычица, подарок привезти».

«Тут речь не о подарке – прошу я своего.

Что с кладом нибелунгов? Где скрыли вы его?

По праву им владела я в прошлые года.

Его-то и велел сам бог вам привезти сюда».

«Неужто вы забыли, что много лет назад

По воле государей увёз я этот клад

И бросил в воды Рейна, и он пошёл на дно.

Ему до Страшного суда лежать там суждено».[285]

На это королева такой ответ дала:

«О нём всё это время я много слёз лила.

Он мне подарен мужем, а значит – мнила я —

Вы привезти хоть часть его должны в мои края».

«Пусть чёрт вам клады возит, – сказал владетель Тронье.

Уже и без того я нагружен крепкой бронью,

Щитом, мечом и шлемом,[286] хоть из родной страны

Мной не в подарок вам они сюда привезены».

Кримхильда нибелунгов предупредила тут:

«У нас оружье гости при входе в зал сдают,

И я на сохраненье от вас его приму».

На это Хаген возразил: «Вовек не быть тому.

Да разве допущу я, чтоб на виду у всех —

Хозяйка надрывалась, таская мой доспех?

Учил меня родитель беречь прекрасных дам.

Носить своё оружие и впредь я буду сам».

Промолвила Кримхильда: «Я предана опять.

Доспехи не желают мой брат и Хаген снять.

Предостерёг, наверно, их некий доброхот.

Коль я проведаю, кто он, его кончина ждёт».

Побагровев от гнева, ответил Дитрих ей:

«И Хагена лихого, и знатных королей

Предостерёг по дружбе я и никто иной.

Попробуй, ведьма злобная, расправиться со мной».

Хоть стало от обиды у ней темно в глазах,

Кримхильда промолчала – внушал ей Дитрих страх

И отошла подальше от недругов своих,

Окинув на прощание свирепым взглядом их.

Тут за руки друг друга два славных мужа взяли.

Один из них был Хаген, другого Дитрих звали.

С бургундом витязь бернский повёл такую речь:

«Мне очень жаль, что дали вы сюда себя завлечь.

С Кримхильдой не случайно повздорить вам пришлось». —

«Посмотрим мы, что будет», – ему ответил гость.

Покамест шёл меж ними учтивый разговор,

Державный Этцель обратил на чужеземца взор.[287]

Спросил он приближённых: «А как зовётся тот,

С кем Дитрих наш беседу по-дружески ведёт?

Высокий ум и душу всё обличает в нём.

Наверно, он на свет рождён был доблестным отцом».

Один из слуг Кримхильды сказал: «Мой господин,

Он – уроженец Тронье и Альдриана сын.

Вид у него учтивый, зато суровый нрав,

И убедитесь вы ещё, насколько был я прав».

«Как я могу увидеть, суров он или нет?» —

Недоуменно молвил король ему в ответ.

Ведь он ещё не ведал намерений жены,

Не знал, что ею родичи на смерть обречены.

«Я помню Альдриана – служил мне верно он

И в рыцари был мною за храбрость посвящён.

Охотно с ним делился я золотом своим,

И незабвенной Хельхою он тоже был любим.

Потом прислал он сына в заложники ко мне,

И с Вальтером Испанским[288] тот жил у нас в стране.

Когда же Хаген вырос, он был отпущен мной,

А Вальтер с Хильдегундою бежал в свой край родной».[289]

О прошлом вспомнил Этцель и убедился снова,

Что видит пред собою соратника былого.

Достойно гуннам Хаген в дни юности служил,

Зато немало их в бою под старость уложил.

Но вот прервал беседу бургундский удалец

И с Дитрихом из Берна расстался наконец.

Через плечо глазами окидывая зал,

Искал себе он спутника и вскоре отыскал.

С млад Гизельхером Фолькер стоял плечом к плечу,

И Хаген обратился учтиво к скрипачу,

Прося, чтоб вышел шпильман с ним вместе из дворца.

Он знал его как сильного, бесстрашного бойца.

Покуда в людном зале шёл громкий разговор,

Тайком спустились Хаген со шпильманом во двор

И вдоль него неспешно направили шаги.

В таких героев не могли вселить испуг враги.

Перед дворцом соседним – жила Кримхильда в нём —

Уселись на скамейку воители вдвоём.

Огнём сверкали брони на витязях лихих.

Всем, кто там был, хотелось знать, как величают их.

Как будто на заморских, невиданных зверей,

Толпой глазели гунны на двух богатырей.

Заметила Кримхильда обоих из окна,

И помрачнела Этцеля пригожая жена.

Опять у ней померкли глаза от горьких слёз.

Вассалы, видя это, ей задали вопрос,

Что ввергнуть так внезапно её в тоску могло.

Она сказала: «Витязи, от Хагена всё зло».

У королевы гунны допытываться стали:

«Как так? Ведь мы недавно весёлой вас видали.

Но пусть силён спесивец, который вас задел, —

Лишь дайте знак, и не уйдёт от нас он жив и цел».

«Молю вас на коленях, – в ответ Кримхильда им, —

Расправиться нещадно с обидчиком моим.

Кто за меня отплатит и Хагена убьёт,

Тому я дам в награду всё – богатство, власть, почёт».

Проворно снарядилось тут шестьдесят бойцов.

Любой за королеву был в бой вступить готов.

Они, посовещавшись, решили сгоряча

Сразить немедля Хагена, а с ним и скрипача.

Но взор остановила Кримхильда на бойцах

И, видя, как их мало, воскликнула в сердцах:

«Того, чего хотите, добьётесь вы навряд —

Не сломит в схватке Хагена столь небольшой отряд.

Но хоть властитель Тронье отважен и силён,

Тот, кто сидит с ним рядом, ещё страшней, чем он.

Могучий шпильман Фолькер – опасный человек.

Без подкрепленья с ними вы не сладите вовек».

Бойцам позвать на помощь товарищей пришлось.

Четыре сотни гуннов в доспехи облеклось.

Владела королевой одна лишь мысль – отметить,

И многим жизнью довелось за это заплатить.

Увидев, что дружина готова бой начать,

Кримхильда удержала своих людей опять:

«Я подождать немного приказываю вам.

Сперва в короне выйду я сама к моим врагам.[290]

Вы все должны услышать, в чём грешен предо мной

Владетель Тронье Хаген, обидчик давний мой.

Из гордости признает он вслух вину свою,

А уж тогда мне всё равно, что станет с ним в бою».

Назад отважный шпильман внезапно бросил взор

И сразу же заметил, что из дому во двор

По лестнице Кримхильда ведёт мужей своих,

И Хагена предостерёг скрипач в словах таких:

«Взгляните, сотоварищ, вон та, что зазвала

Нас на весёлый праздник, но нам желает зла.

Толпой бойцы с мечами валят за ней вослед.

Ни у одной из королев столь грозной свиты нет.

Не к вам ли, друг мой Хаген, они полны вражды?

Коль так, остерегайтесь, иль не минуть беды.

Быть начеку вам надо, чтоб жизнь спасти и честь.

Сдаётся мне, на лицах их нетрудно гнев прочесть.

На их груди широкой – я вам ручась в том —

Под шёлковой одеждой броня горит огнём.

Зачем они в доспехах – не знаю я покуда,

Но к бою, если бой грозит, готовым быть не худо».

Воскликнул Хаген гневно: «Прекрасно понял я,

Чего они здесь ищут, – нужна им жизнь моя.

Затем при них оружье, затем они в броне.

Но не закажут путь на Рейн враги такие мне.[291]

Ответьте, друг мой Фолькер, могу ли я просить,

Чтоб вы мне пособили их натиск отразить.

Коль будете со мною вы в этот трудный час,

В беде и битве никогда я не покину вас».

Промолвил смелый шпильман: «Скажу вам наперёд:

Пусть против вас сам Этцель всю рать свою пошлёт,

Я и тогда охотно на помощь вам приду

И ни на шаг не отступлю, покуда не паду».

«Мой Фолькер благородный, да наградит вас бог!

Соратника надёжней я и желать не мог.

Мне никого не надо, раз вы со мною вместе.

Пусть появляются враги – мы встретим их честь честью».

Скрипач ему ответил: «Пора подняться нам.

Сидеть не подобает при появленье дам,[292]

Кримхильда – королева, и мы, не встав пред ней,

Уроним, без сомнения, себя в глазах людей».

«Клянусь вам нашей дружбой, – воскликнул Хаген в гневе, —

Не выкажу почтенья вовек я королеве.

Ведь если перед нею я с места поднимусь,

Её бойцы подумают, что ссоры я боюсь.

Не будем больше с вами вести об этом речь.

Пред тою, кто желает на смерть меня обречь,

Я вежливости ради не стану шею гнуть,

И гнев супруги Этцеля не страшен мне отнюдь».

Тут вытянул он ноги и положил на них,

Высокомерно глянув на недругов своих,

Клинок в ножнах, обшитых парчовою каймой.

Увидев рукоять его с отделкой золотой

И с яблоком из яшмы, зелёной, как трава,

Заплакала Кримхильда, от горя чуть жива:

Меч Зигфрида узнала она в оружье том,

Намеренно показан ей он был её врагом.

К себе поближе Фолькер придвинул свой смычок,

Который был столь длинен, тяжёл, остёр, широк,

Что при нужде владельцу он мог служить клинком.

Так и сидели на скамье два витязя рядком.

Был душам их высоким неведом страх совсем,

И не вставать решили они ни перед кем.

Но тут Кримхильда вышла к ним наконец во двор

И завела с бургундами недобрый разговор:

«Кто вас, надменный Хаген, зазвал в мои края?

Ужель вы полагали, что позабыла я,

Как из-за вас страдала в прошедшие года?

Лишились, видно, вы ума, коль прибыли сюда».

«Никем, – ответил Хаген, – не зазван к вам сюда я,

А лишь по долгу чести на пир сопровождаю

Трёх королей бургундских, чей верный я вассал.

В любой поездке и досель я их сопровождал».

Она сказала: «Хаген, признайтесь сей же час,

Известно ль вам, за что я так ненавижу вас.[293]

Вы Зигфрида убили, супруга моего.

До смерти не устану я оплакивать его».

«Давно мне всё известно, – Кримхильде молвил он. —

Да, я тот самый Хаген, кем Зигфрид был сражён.

Его собственноручно я смёл с лица земли

За то, что бранью вы до слёз Брюнхильду довели.

Расчёта, королева, мне отпираться нет.

Лишь я один – виновник всех ваших прошлых бед

И хоть сейчас за это ответ держать готов.

Пусть тот, кто мне отметить решил, отметит без лишних слов».

Кримхильда обратилась к пришедшим с ней бойцам:

«Вы слышите, признался в своей вине он сам,

И что с ним дальше станет – мне всё равно уже».

Молчанием ответили вассалы госпоже.[294]

Ведь если б гунны всё же затеяли сраженье,

Они б лишь новой славой покрыли, без сомненья,

Двух витязей бургундских, испытанных в боях.

То, что клялись они свершить, им не дал сделать страх.

Один из них промолвил: «Что ж мы молчим, друзья?[295]

Исполнить обещанье отказываюсь я.

Зачем нам после смерти богатство, власть и честь?

Из-за супруги Этцеля мы все поляжем здесь».

«Я мнения того же, – проговорил другой, —

И в жизни не отважусь на безнадёжный бой

Со скрипачом могучим, чей взор свиреп и лют,

Пусть даже горы золота за это мне дают.

О Хагене мне тоже рассказывать не надо —

Со мною вёл знакомство владетель Тронье смлада.

Мы двадцать два сраженья с ним вместе пережили.

Нередко жёны о мужьях из-за него тужили.

Когда его держали заложником у нас,

Он с Вальтером Испанским ходил в поход не раз,

У Этцеля на службе стяжав большую славу,

И сохраняется досель она за ним по праву.

А ведь в ту пору витязь едва входил в года.

Увы, давно уж седы те, кто был юн тогда!

Теперь же грозный Хаген не юноша, а муж

И Зигфридовым Бальмунгом вооружён к тому ж».

В конце концов, сраженье затеять не посмев

И этим королеву повергнув в скорбь и гнев,

Сочли за благо гунны исчезнуть поскорей —

Так сильно их перепугал вид двух богатырей.

Сказал бесстрашный шпильман: «Теперь нам стало ясно,

Что предостерегали нас люди не напрасно.

Вернёмся же немедля к трём нашим королям,

Чтоб их задеть и в бой втянуть не вздумалось врагам.

Там, где, не зная страха, стоит за друга друг,

Оружье выпадает у недруга из рук.

Чтоб отреклись злодеи от умыслов дурных,

Порой довольно показать, что не боишься их».

«Вы правы», – молвил Хаген, воитель знаменитый,

И в зал они вернулись, где короли со свитой

Стояли, ожидая, пока их примет зять.

Не смог при виде этого герой-скрипач смолчать

И бросил государям: «К лицу ль гостям таким

Столь долго ждать свиданья с хозяином своим?[296]

Велите, чтоб немедля к нему пустили вас».

Тогда разбились витязи на пары сей же час.

Державный Гунтер рядом с владыкой бернским шёл,

А Гернота лихого отважный Ирнфрид вёл.

За ними выступали, друг другу руку дав,

Млад Гизельхер и Рюдегер, бехларенский маркграф.

Хоть с кем-то из хозяев шёл каждый гость вдвоём,

Не разлучился Хаген и тут со скрипачом.[297]

Заставить их расстаться лишь смерти удалось,

И многим жёнам из-за них наплакаться пришлось.

Сопровождали гордо трёх братьев-королей

Их славная дружина из тысячи мужей

И шестьдесят вассалов, всегда готовых к бою,

Которых Хаген на Дунай из Тронье взял с собою.

Бургундским государям, их обогнав чуть-чуть,

Указывали Иринг и смелый Хаварт путь,

А за порядком Данкварт и Вольфхарт наблюдали.

Боец, им равный доблестью, нашёлся б там едва ли.

Когда властитель рейнский вступил в приёмный зал,

Державный Этцель с трона нетерпеливо встал

И так радушно принял всех, кто вошёл туда,

Как не встречали их ещё нигде и никогда.

«Примите, Гунтер, Гернот и Гизельхер, привет.

Мне повстречаться с вами хотелось много лет.

На Рейн я с этой целью и посылал гонцов,

Я видеть также очень рад всех ваших удальцов.

С двумя из них мне встреча особенно приятна.

Давно с женой мы ждали, когда вы, Фолькер знатный,

И вы, владетель Тронье, пожалуете к нам.[298]

Она вам это сообщить дала наказ послам».

Сказал на это Хаген: «Я говорил с послами

И если б к вам не прибыл с моими королями,

То ради вас явился б на праздник и без них».

Тут за руку хозяин взял гостей столь дорогих.

Шурьёв с собою Этцель на троне усадил,

И в золотые чаши приезжим нацедил

Проворный кравчий вволю медов и сладких вин,

И быть как дома попросил их гуннский властелин.

Державный Этцель молвил: «Да будет вам известно:

Ничто мне в этом мире не может быть так лестно,

Как знать, что не отвергли вы наше приглашенье.

Приезд ваш для моей жены – большое утешенье.

Себя с недоуменьем я спрашивал не раз,

Каким своим поступком мог так прогневать вас,

Что в гости лишь одни вы не едете ко мне.

Я счастлив наконец принять вас у себя в стране».

Тут Рюдегер достойный вмешался в разговор:

«От счастья не напрасно у вас сияет взор[299] —

Супруги вашей братья вам преданы и верны,

А их воители полны отваги беспримерной».

Бургундов принял Этцель в канун солнцеворота,

И сколько ни живу я, а всё ж не слышал что-то,

Чтоб где-нибудь встречали радушнее друзей.

Повёл он сам к столу шурьёв, а также их людей.

Никто такого пира не видел отродясь.

Хмельная влага в чаши рекою там лилась,

И потчевал хозяин с открытою душой

Своих гостей, прославленных во всех краях молвой.

К закату день склонился, и мрак окутал мир.

Бургунды утомились, и стал им пир не в пир.

Был долгий путь нелёгок, в постель пора бы лечь,

И первым Хаген с Этцелем завёл об этом речь.

Тогда и Гунтер молвил: «Храни хозяев, боже!

Хотим мы удалиться и отдохнуть на ложе,

А утром в час урочный вернёмся в этот зал».

И от души согласие на то хозяин дал.

С мест повскакали гунны, гостей обстав кольцом,

И крикнул смелый Фолькер: «Вы тронулись умом,

Коль под ноги суётесь таким богатырям.

К нам подступать не пробуйте, иль худо будет вам.

Уж так смычком я двину, коль разозлят меня,

Что многих будет вскоре оплакивать родня.

Уйдите-ка с дороги, пока я не вскипел.

Все смельчаками мнят себя, да ведь не каждый смел».

Увидев, как разгневан его бесстрашный друг,

Окинул Хаген взором тех, кто стоял вокруг,

И бросил: «Храбрый шпильман разумный дал совет.

Вам, воины Кримхильдины, тесниться здесь не след.

Коль зла вы нам хотите, не тратьте силы зря.

Вы за своё возьмётесь, когда сверкнёт заря,

А ночью не мешайте нам почивать без ссор,

Как повелось у витязей со стародавних пор».[300]

Приезжих положили в огромном зале спать,

Для каждого поставив просторную кровать.

Спокойно сну предаться там можно было б им,

Когда бы не замыслила Кримхильда месть родным.

Лежали на постелях, разостланных для них,

Аррасские подушки из тканей дорогих.

На пышных одеялах с парчовою каймой

По шёлку аравийскому вился узор златой.

А покрывала были у всех честных гостей

Из белых горностаев и чёрных соболей.

Так дивно и удобно устроен был ночлег,

Что лучше ни один король не почивал вовек.

Но Гизельхер промолвил: «Всё это не к добру.

Есть у меня причины подозревать сестру.

Увы, приём радушный бедой для нас чреват.

Боюсь, что нам с дружиною заказан путь назад».

Сказал на это Хаген: «Оставьте страх покуда.

Всю ночь стоять на страже у входа в зал я буду

И до зари тревожить вас никому не дам,

А утром каждый за себя заступится и сам».

Поклон ему отвесив, бургунды разошлись,

С себя одежду сняли и тотчас улеглись —

Давно уж сну предаться любой из них мечтал,

А Хаген, витязь доблестный, вооружаться стал.

Воскликнул смелый шпильман-не лёг он спать с друзьями;

«Мне постоять на страже дозвольте, Хаген, с вами,

Пока заря не вспыхнет и не рассеет тьму».

И Хаген с благодарностью ответствовал ему:

«Великодушный Фолькер, пусть вам воздаст творец!

Когда со мной бок о бок стоит такой боец,

В бою меня вовеки не одолеть врагу.

Услугой с вами я сочтусь, коль смерти избегу».

Надев стальные брони, а также шишаки,

Повесили герои щиты на сгиб руки

И стали на пороге, где в ожиданье дня

О притолоки оперлись, покой друзей храня.

Но тут же щит свой Фолькер оставил на земле,

Вернулся в зал и скрипку там отыскал во мгле.

Во двор оттуда с нею опять спустился он,

Решив бургундам усладить их первый, чуткий сон.

На камень он уселся со скрипкою своей.

Вовек на свете не жил скрипач его смелей.

Так ласково и нежно он заиграл в тиши,

Что шпильману признательны все были от души.

Не пожалел воитель умения и сил.[301]

Смычок его напевом всё зданье огласил.

Волною плыли звуки, сливаясь и журча,

И многих убаюкало искусство скрипача.

Увидев, что уснули соратники его,