Валентин шел по направлению к свету, который все нарастал, постепенно приближался. Несколько раз он касался плечами осклизлых кирпичных стен и вновь отступал к центру подземного коридора. Тоннель постепенно, почти незаметно, поднимался. Теперь под ногами уже не хлюпала вода, пол стал ровнее.
      И звуки песни с неразборчивыми словами все нарастали.
      А потом вдруг открылось!
      В темном замкнутом пространстве, где стен видно не было, а они лишь обозначались, словно подразумевались, находилось десятка два человек, облаченных в широкие темные плащи с капюшонами. Плащи были расписаны какими-то непонятными и неразборчивыми не то символами, не то разводами, слегка фосфоресцирующими в полутьме. Скрытые хламидами фигуры ритмично раскачивались в такт неведомо откуда звучащей песне. Кто-то из танцующих пытался подтягивать, включиться в этот ритм.
      Они стояли кольцом. А между ними виднелся высокий треножник. Наверху его, в широкой чаше колебался язычок пламени, отблеск которого и разглядел Валентин из коридора. Ниже, под чашей, между опорами треножника, висел небольшой шар размером примерно с гандбольный мяч. Он тускло светился. Внутри шара медленно струился, переливался, колыхался, шевелился, то сгущаясь, то свиваясь кольцами, тяжелый светящийся дым.
      Больше в помещении ничего видно не было.
      Впрочем, Валентин особенно не смотрел по сторонам. Он словно завороженный глядел на шар. Невероятно размазанный по времени царящий в нем тягучий струящийся хаос словно бы гипнотизировал, не позволял оторвать от себя взгляд. Почему-то вдруг захотелось присоединиться к этим людям, влиться в этот покоряющий ритм, в такт с которым раскачивались люди в балахонах.
      А еще, сразу почувствовал Валентин, тут присутствовал какой-то непривычный, незнакомый, чуточку дурманящий запах. В довольно спертой атмосфере зала витал неведомый приторный, слегка удушливый аромат. Почему-то вспомнились индийские фильмы, где нередко показывают, что перед изображениями богов курятся какие-то ароматические травы или смолы - кто ж их разберет...
      - Неофит, пройди вправо!
      Все тот же голос произнес эти слова нараспев, органично вписываясь, не нарушая гармонии ритма, которому покорялось все в этом подземном зале.
      Валентин послушно подался вправо.
      - А теперь сядь!
      На полу оказался мешок с чем-то мягким, теплым, податливым - на ощупь какая-то трава. Валентин опустился на этот мешок. От него исходил чуть ощутимый дурманящий запах - наверное, и в самом деле какая-нибудь специальная трава... Неофит хотел оглядеть все вокруг внимательно, все запоминая, во все вслушиваясь, стараясь все понять... Однако ощутил, что его неудержимо тянет включиться в этот ритм, который по-прежнему звучал невесть откуда. И невозможно было оторвать взгляд от шара, невозможно было зафиксировать внимание на чем-то одном, на чем-то конкретном. Сознание его словно размазывалось, размывалось, не в силах прочно остановиться на чем-то ином, кроме шара.
      А голос между тем продолжал звучать. Только теперь он обращался не к одному лишь Валентину, он звучал для всех. Правда, читая свою проповедь, он точно так же завораживающе вплетался в ритм звучащей мелодии.
      - В мире есть две главные силы - Свет и Тьма. Они равновелики, они не могут существовать друг без друга. Мы не можем написать портрет человека одной лишь белой краской, мы не можем передать все невероятное многообразие этого мира одним лишь черным квадратом. Мир - это бесконечное многообразие взаимодействия света и тьмы.
      Светом повелевает Бог. Тьмой - наш князь Сатана. Святые поборники Света истинно служат своему Богу. Однако их очень и очень немного. Простые люди только говорят, только утверждают, только уверяют друг друга и особенно себя, что они служат своему Богу. На самом деле они на каждом шагу, вольно или невольно, нарушают заповеди Господни. Потому что через душу каждого человека проходит линия борьбы Света и Тьмы. И каждому человеку дана свободная воля, которая определяет, каким путем следовать, какому из равновеликих божеств поклоняться. Если бы грех не был так сладок, если бы силы Тьмы и в самом деле были отвратительны, никто и никогда не нарушал бы заповеди Господни. Однако все всегда их нарушают. Это Закон Жизни. А Закон Жизни и состоит в том, чтобы человек сам выбирал себе, как должен поступить в той или иной ситуации. И потому каждый человек ежедневно, ежеминутно, совершает свой выбор в пользу одного из божеств, пишет бесконечную летопись своих светлых и темных поступков. Баланс жизни каждого человека рано или поздно будет подведен.
      Однако люди - ханжи. Они грешат, но не признаются в этом. И только очень немногие способны на то, чтобы действовать и вести себя так, как подсказывает им человеческая природа. Только очень немногие поступают так, как им хочется поступать. И людская ханжеская мораль их за это осуждает, их преследует.
      Мы - избранные из избранных. Мы хотим делать и делаем то, к чему зовет нас наша несовершенная человеческая природа, созданная в результате борьбы темных и светлых сил. Мы не навязываем другим своего мироощущения. Мы не заставляем других идти к нам, мы принимаем только тех, кто сам жаждет Великого Познания. И сегодня среди нас есть неофит. Так пусть он увидит все!
      Голос вкрадчиво вещал свои истины, однако пританцовывающие вокруг шара фигуры словно бы не реагировали на него. Словно бы ничего не слышали. Однако и не проявляли нетерпения. Просто раскачивались, медленно перемещаясь вокруг треножника. Складывалось впечатление, что все они не то загипнотизированы, либо находятся под воздействием наркотика. А может - и то и другое сразу.
      Наверное, все это говорилось, чтобы все проникало к ним в память помимо сознания - так происходит обучение во сне, так же, быть может, происходит программирование зомби.
      Валентин, чем дальше, тем больше чувствовал, что и его все сильнее завораживает ритм. Да и запах дурманил. Ему все труднее становилось противостоять желанию подняться и тоже присоединиться к этим фигурам. Однако он по-прежнему чувствовал, что он тут всего лишь гость. И проповедь, которая прозвучала, скорее всего, в первую очередь для него, подтвердила это. А потому он не двинулся с места. Так он и остался до конца сидеть на мешке у стены, пассивным созерцателем происходящего. Словно бы он смотрел на некое действие из зала. И, как бы ни влекло его туда, на сцену, к действующим лицам, все же оставался некий уголок сознания, который контролировал его поведение, удерживал на месте.
      - А теперь пришел миг, ради которого мы собрались! - голос звучал торжественно и многообещающе, несколько выбиваясь из ритма, которому здесь было покорено все. - Сейчас ЭТО произойдет! И мы снова докажем, как мы преданны нашему Отцу, Великому Князю Тьмы!
      В темноте зала произошло еще какое-то движение, не подчиняющееся ритму. Откуда-то появились еще несколько фигур в таких же балахонах, только без светящихся знаков. Они внесли и поставили рядом с треножником ящичек на высоких ножках, покрытый черным покрывалом.
      Ритм между тем постепенно нарастал, движения фигур, танцующих вокруг светильника, все ускорялся. При этом он перестал быть чем-то единым, ладным, синхронным. Каждый из присутствующих теперь танцевал сам по себе, дергаясь, извиваясь. Однако ни один не откинул с лица капюшон. И от этого становилось еще страшнее, еще привлекательнее, еще таинственнее.
      - Нашему Князю нужны жертвы! - голос теперь уже выкрикивал слова, бросал их, словно сухие поленья в разбушевавшееся пламя. - Пусть святоши и неверующие просто так убивают друг друга! Мы же докажем, что убиваем специально, чтобы доказать Сатане нашу любовь и преданность ему! Прими, наш Князь, жертву!
      - Прими жертву! - вразнобой, но дружно, истерично, в едином порыве, вскричали присутствовавшие.
      Насколько можно было судить по голосам, здесь была молодежь, юноши и девушки.
      Огонь в светильнике сам собой вдруг усилился. Шар же, напротив, почти совсем погас. И сразу перестал привлекать к себе столь пристальное внимание.
      Теперь в центре кольца оказался ящичек. Окружившая его толпа уже не казалась покоренной некому ритму. Теперь это была группа людей, жаждущих какого-то зрелища. И оно началось!
      Откуда-то появились еще несколько человек, причем один из них был в балахоне красного цвета. Он держал в высоко поднятой руке большой, слегка изогнутый нож. На его капюшоне, над прорезями для глаз был нашит золотистый православный крест, правда, перевернутый длинной прямой перекладиной вниз, а косой короткой - вверх.
      Рядом с ящичком оказался большой бубен, также разрисованный какими-то значками. Один из вышедших людей начал ритмично бить по нему палочками, которые с расстояния были подозрительно похожи на человеческие берцовые кости. Человек в красном медленно и торжественно подошел к ящичку. Рядом с ним оказались люди в балахонах без светящихся знаков, те, которые появились позже и не принимали участие в общем танце.
      Все вдруг стихло. Присутствующие замерли. Не было слышно ни единого звука. Огонь в светильнике теперь горел ровно, не колеблясь.
      Повинуясь движению человека в красном, один из его подручных сдернул с ящичка черное покрывало. Валентину с его места не было видно, что в нем находится. Однако по общему вздоху стеснившихся возле ящичка понял, что там находится что-то вожделенное.
      Человек в красном что-то торопливо и громко заговорил на каком-то совершенно неведомом языке. Слова были абсолютно непонятны, однако Валентину странным образом показалось, что в них присутствует что-то знакомое, как будто когда-то слышимое. Стоявшие рядом вразнобой подпевали ему. Только теперь в этом не было что-то завороженное. Здесь было что-то вожделеющее.
      Голос чтеца постепенно возвышался.
      - Ньима! Ньима! Ньима! - вдруг громко прокричал он.
      - Ньима! - взревели голоса.
      (Позже Валентин узнал, что смутно знакомый ему речитатив был ничем иным, как православной молитвой "Отче наш...", произносимой наоборот, с конца; а возглас "ньима!" - перевернутое "аминь!").
      Стенки ящичка вдруг раскрылись, упали, повиснув на петлях...
      На ровной дощечке лежал... крохотный ребенок. Маленький, месяцев трех от роду, не больше. Совсем голенький, он, как это обычно делают такие крохотульки, не в такт двигал ручонками, сучил ножками, поджимая их к животику, вертел головкой...
      Только теперь Валентин вдруг обратил внимание, что, как бы ни теснились люди в балахонах вокруг столика, они обязательно становились так, чтобы ему было видно, несмотря на расстояние - во всяком случае за этим внимательно, хотя и ненавязчиво, следили подручные человека в красном. И еще он обратил внимание, что внутри у него не поднимается активный
      протест против того, что сейчас должно произойти. А то, что именно сейчас должно произойти, он уже понимал.
      Так и произошло.
      - Князь Тьмы, наш повелитель! - громко произнес, опустив голову вниз, человек в красном. - Прошу тебя, укажи, кто сегодня твой избранный сын!
      Он широко размахнулся и глубоко вспорол ножом тельце ребенка. Тишину подземелья пронзил тут же захлебнувшийся детский визг. Из раны длинной струей брызнула кровь, ударив в балахон одного из присутствующих!
      - Я!!!
      Человек тут же откинул капюшон. Он был еще совсем молодым. Неестественно бледный (или таким цвет его кожи казался в неровном свете огня?), с лихорадочно блестящими глазами (или это тоже от недостаточной освещенности?), с темными кругами вокруг них (или это только падающая тень?), он протянул руку к бьющемуся к конвульсиях трепещущему хрипящему комочку плоти, из которого никак не хотела уходить жизнь.
      - Я!!! - прокричал он еще раз и, не то жадно, не то в волнении, облизал тонкие губы.
      - Ты! - торжественно согласился человек в красном. - Сегодня ты его возлюбленный сын!
      Он осторожно, аккуратно, опытно сделал на тельце еще один надрез. При этом прерывать конвульсии младенца он не торопился - не прошелся острым, словно бритва, лезвием по горлышку, не достал до сердечка. Вместо этого он ловко вырвал из вспоротого животика трепещущий окровавленный комочек живой плоти. Насколько Валентин мог разглядеть со своего места, это была печень.
      - Она твоя!
      Теперь уже все участники ритуального танца стояли без капюшонов. В большинстве тут были молодые парни и девушки и только несколько мужчин выделались своим возрастом. Все они оказались разными по внешности, и вместе с тем очень схожими по тому вожделению, с которым смотрели на то, как счастливчик схватил добычу. На тельце, которое еще подергивалось, подавая последние признаки жизни, никто не обращал ни малейшего
      внимания.
      Между тем счастливчик, еще раз плотоядно облизнувшись, обвел торжествующим взглядом соседей и, зажмурившись, впился зубами в доставшуюся ему по воле рока плоть. Кровь сочилась по его подбородку, стекала на балахон. А он длинно высовывал язык, стараясь достать капли, чтобы не потерять ни одной. И чавкал, чавкал...
      Тем временем подручные главного жреца начали чем-то манипулировать с тельцем принесенного в жертву ребенка. Валентин теперь не видел, что там происходит. Впрочем, это длилось совсем недолго. Потому что один из них вдруг наклонился и извлек из-под днища ящичка какой-то сосуд. Рядом с ним появилась еще одна высокая тележка, наподобие
      сервировочного столика. На ней стояли небольшие чаши, выполненные в виде человеческих черепов. Жрец аккуратно поднес к нему извлеченный из-под жертвенного столика сосуд и начал разливать темную жидкость по чашам. И снова Валентин вдруг каким-то интуитивным чувством понял, что это разливают еще живую горячую кровь только что убитого ребенка - очевидно она стекала в поддон под днищем, чтобы не пропала ни одна капля вожделенного напитка.
      А к столику уже тянулись жадные руки людей. Они хватали чаши и торопливо выпивали их содержимое. По ртам, подбородкам струились темные капли.
      По всему чувствовалось, что подобные жертвоприношения совершаются тут не впервые. Сколько же младенцев, практически не начав жить, встретили тут свой конец? - подумалось Валентину. Где ж их берут-то? Воруют, небось, как у той женщины, что после пропажи ребенка покончила с собой - о ней много по телевизору говорили. Или в Доме малютки берут, из тех, кого родители бросили?..
      Вновь зазвучала музыка. Она опять задавала какой-то ритм, правда, теперь рокотала как-то рвано, будоражаще... Вновь налился светом дымный шар... Огонь в светильнике чуть пригас, однако вместе с тем в воздухе вновь разнесся какой-то едва различимый аромат чего-то дурманящего...
      В чаши, которые охотно подставляли участники пиршества, вновь что-то наливали. И они пили, пили, пили...
      Валентин почувствовал, что рядом кто-то стоит. Он вздрогнул, едва не шарахнулся куда-то в сторону. Однако не поддался искушению, лишь обернулся в сторону шевельнувшейся рядом тени.
      - Выпей!
      Рядом был человек в красном и протягивал ему чашу.
      - Я... Я не могу, - чуть слышно выдохнул Валентин.
      В темноте не было видно лица говорившего. Однако, судя по голосу, человек усмехнулся.
      - Не бойся. Это не то, что ты думаешь... Я принесу тебе человеческий сок только тогда, когда ты будешь к этому по-настоящему готов. Если, конечно, будешь готов...
      Валентин взял в руки чашу. Поднес к лицу. Даже если бы в ней и в самом деле оказалась кровь, в этот момент, скорее всего, он смог бы ее выпить. Однако вместо ее удушливого сладковатого запаха дохнуло чем-то освежающим, травным, горьковатым - и тоже чуть удушливым.
      - Пей, не бойся!
      Такого вкуса Валентин никогда раньше еще не ощущал. Это было что-то непередаваемое. Напиток оказался не слишком приятным, однако и не был отвратительным. Вместе с ним в тело вливалась какая-то истома - и в то же время он словно бы придавал бодрости. Голова будто наливалась некой хрустальной прозрачностью и одновременно все становилось словно бы отстраненным, отделенным от его сознания. Как будто тело осталось здесь, с таинственной чашей в руке, готовое покориться тому, что здесь происходит, а разум вырвался из тесной коробочки черепа и взмыл куда-то, наблюдая за всем словно со стороны и воспринимая происходящее как будто на расстоянии. Фантастическое, непередаваемое ощущение.
      И с этого момента все дальнейшее Валентин воспринимал словно фрагментами, отрывками, отдельным эпизодами, слабо связанными между собой.
      Он вдруг отчетливо увидел, что среди приплясывающих вокруг светильника появились девушки - полностью обнаженные, но с закрытыми полумасками лицами. Они тоже плясали, словно в исступлении, эротически извиваясь, дергаясь и кривляясь, выкрикивая какие-то нечленораздельные звуки - и в то же время казались только машинами, механически исполняющими некую функцию.
      Потом почти все вдруг оказались на полу. Это был какой-то всеобщий психоз совокупления. Все копошилось, всюду валялись беспорядочно сброшенные балахоны, три десятка нагих тел сексуально дергались, непонятно кому принадлежащие руки и ноги переплелись, словно на картине Босха... Девушки целовались с одними, в то время как их тело принадлежало кому-нибудь другому... Парни, не разобравшись, обнимались с парнями, принимавшие участие в жертвоприношении девушки без масок целовались с девушками в масках... И все шевелилось, дергалось, громко хохотало, вожделенно стонало...
      Потом Валентин вдруг осознал, что он и сам полулежит со спущенными брюками все на том же мешке, и на него со сладострастным стоном раз за разом садится какая-то девица и сквозь прорези полумаски спокойно и отрешенно глядят на него пустые, ничего не понимающие и не выражающие глаза...
      Потом он вдруг увидел перед собой мужчину, который, издавая все те же сладострастные вздохи, лобзал низ его живота...
      А потом перед ним вдруг возникло лицо пожилого бритоголового человека с нарисованным на лбу черным перевернутым крестом.
      - Ну что, нравится тебе у нас? - ласково спросил он. - Может быть, ты еще что-нибудь хочешь? Тут можно абсолютно все! Тут выполняются любые плотские желания!
      И Валентин не знал, что ответить. Потому что у него, удовлетворившего свою первичную страсть, это дикое разнузданное празднество похоти вызывало омерзение - и в то же время странным образом привлекало.
      - Ты меня понимаешь? - снова спросил бритоголовый. - А, неофит?
      - Слышу, - тихо ответил Валентин.
      Он вдруг пришел в себя. Он по-прежнему полулежал у стены. Рубашка, в которой он пришел сюда, была расстегнута на груди. Брюки спущены.
      А вокруг бушевала, правда, уже понемногу утихая, все та же оргия. И хотя многие из ее участников спали или лежали, не подавая признаков жизни; хотя некоторые отключились, даже не оторвавшись друг от друга - однако оставались и те, кто подходили или изнеможенно подползали к столику, прикладывались к чаше - и словно оживали. И все начиналось сначала...
      Валентин приподнялся, с трудом натянул брюки и застегнул молнию.
      Бритоголовый резко поднялся, отпрянул от него. И исчез.
      Через мгновение рядом с Валентином оказался один из тех, кто все время ходил в капюшоне.
      - Выпей, - протянул он ему обыкновенный стакан.
      Неофит попытался отказаться, отстранив руку. Однако подошедший был настойчив.
      - Выпей, не бойся. Это простая вода. Тебе от нее станет легче..
      Вода!
      Валентин схватил стакан и торопливо, махом проглотил жидкость. Приятная прохлада крупными толчками провалилась в желудок.
      И больше он ничего не помнил.
 
      ТОХА - КАПЕЛЬКА - САМУСЬ
      Тоху вызвали к телефону прямо из зала заседаний. Он был этим не слишком доволен - обсуждался вопрос финансирования "оборонки", а эта тема его в определенной степени интересовала. Не сама по себе тема, естественно, - только дураки-избиратели считают, будто во время этой трибунной трепотни может быть выработано что-то стоящее. "В спорах рождается истина"... Какая глупость! В спорах рождается только пустопорожнее сотрясение воздуха, да взаимные обиды! Истина рождается исключительно во взаимном стремлении людей, придерживающихся различных взглядов, к поиску компромисса!.. Поэтому сейчас Тоху, собирающегося предпринять попытку прибрать к рукам вдребезги обанкротившийся, уникальный, задыхающийся от безденежья военный НИИ, занимающийся разработкой не имеющих аналогов в мире крупнотоннажных тягачей, куда больше интересовали позиции сторон во время обсуждения. Ибо именно этот расклад интересов фракций и групп служил определенным индикатором того, что происходит на подлинной, закулисной политико-экономической кухне. Которая, кстати, отнюдь не так конфронтационна, как кажется, когда наблюдаешь словесные баталии, бушующие на трибунах при взаимных обвинениях. В кулуарах стаканы друг другу в морду не бросают и воду не выплескивают...
      Впрочем, все это так, к слову.
      Итак, Тоха сидел в зале заседаний и внимательно слушал очередного оратора. Тут главное состоит в том, чтобы суметь просеивать словесный мусор и вычленить главное. Так что слушать надо внимательно - если, конечно, тебя интересует вопрос. Если не интересует - можно заниматься своими делами. Или вообще на заседание не приходить.
      И тут вдруг его плеча кто-то коснулся.
      - Антон Валерьевич!
      То, что его отвлекают от слушания этого бреда, за которым стоит большая игра и не меньшее желание извлечь материальный навар, ему не понравилось. Однако Тоха уже давно усвоил, что ни в политике, ни в бизнесе, ни, тем более, в криминальном мире никогда не достигнешь каких-то более или менее значимых высот, если не будешь уметь сдерживать и скрывать свои эмоции. Так что он, когда обернулся, ни одним мускулом лица не выдал своего недовольства.
      Сзади, неловко перегнувшись через рабочий столик с микрофоном на длинной тонкой ножке, к нему пытался наклониться Капелька. Капелька - это большое, сильное, не слишком умное, но бесконечно преданное жвачное, которое официально числится помощником депутата, а на самом деле является личным телохранителем и личным секретарем, хотя последнее, разумеется, исключительно в меру своего интеллекта, Антона Валерьевича... Хорошая, кстати, эта структура - система помощников депутата. Плодить помощников каждый депутат может сколько угодно - в то время, как их права и льготы обеспечивает государство. Даже гаишники, на что уж тертые калачи, как черт от ладана шарахаются от автомобиля, водитель которого предъявляет "корочку" "помдепа".
      Лицо Капельки выражало виноватость. Обделенный умом, настроение своего шефа он чувствовал всей своей верной и преданной душой.
      - Антон Валерьевич, вас к телефону, - густо пробасил Капелька. - Срочно.
      - Кто?
      Капелька постарался ответить как можно тише, а вместо этого просипел еще громче:
      - Самусь.
      Самусь...
      Что ж, если уж Самусь говорит "срочно"... Ради этого можно похерить не только обсуждение самого важного вопроса, но и само заседание. Потому что Самусь... Самусь - это глаза и уши, а по совместительству и аналитический центр всей команды, даже не команды, а империи, Тохи. Это один из очень немногих людей, которые осведомлены об истинной, а точнее сказать, об основной сфере деятельности депутата, и это единственный человек, с кем Тоха бывает относительно откровенным. И это единственный человек, которого Тоха по-настоящему боится. Потому что даже такие могучие криминальные "авторитеты", как Сильвестр, оба Аверы, Князь Ризо, Самойлов, Мастер Стас, Алтаец или Сараби - все они, конечно, могли и могут его, Тоху, убить. И лишь один Самусь в состоянии его ПОГУБИТЬ!
      Антон Валерьевич поднялся с места и начал пробираться к проходу.
      - Ты куда? - попытался остановить его кто-то из коллег. - Сейчас наши будут выступать!
      - Я скоро, - успокоил Тоха, хотя сам в этом отнюдь не был уверен - Самусь по пустякам беспокоить не станет.
      Капелька уже стоял у двери и дальше следовал за боссом тенью. За пределами зала заседаний он шефа одного не оставлял почти никогда. Складывалось ощущение, что у него даже нет обычных физиологических потребностей, которые как будто просто рассасывались в бездне его преданности.
      К счастью, в кабинете никого не было, так что можно было говорить более или менее откровенно. Не абсолютно, конечно же, - Тоха был уверен, даже не уверен, он просто знал, что все телефоны здесь обязательно прослушиваются.
      - Я слушаю тебя очень внимательно, - сказал он в трубку вместо приветствия.
      Эта фраза означала, что он в кабинете один, однако ограничен по времени. Факт прослушивания просто обязательно принимался за основу общения.
      - Я коротко, - Самусь тоже тратить время и слова на приветствия не стал. - У Рядчика проблемы.
      Если бы у этого Васьки Ряднова были просто проблемы, Самусь не стал бы выдергивать его из зала заседаний. Даже если бы эти проблемы были серьезными. Значит, случилось худшее: либо его убили, либо захватили, либо еще что-то подобного же уровня.
      - Вот как? - с деланным равнодушием спросил Тоха. - Серьезные?
      - Как сказать...- Самусь играл в ту же игру, ориентированную на чужые уши. - Он был вынужден нас покинуть.
      Покинуть... Вынужден покинуть... Значит, убили-таки. Значит, вся эта история с таинственным Валентином была затеяна, чтобы грохнуть Ваську. Глупость какая-то. Из-за Васьки - вдруг такая сложная афера. Или это конкуренты что-то прознали и подсуетились подобным образом... Вряд ли... Шут его знает. Короче говоря, нужно над этим помозговать. Да и у самого Самуся есть на этот счет дополнительные сведения, а также свои мысли и суждения, раз он счел нужным срочно оповестить шефа.
      - Ну что ж, ушел так ушел, хрен с ним. Меня эти проблемы не касаются, - брюзгливо и неискренне пробурчал Тоха. - Стоило из-за этого меня дергать... Что-нибудь еще?
      - Да, конечно, это я так, для сведения... Теперь главное, - все, что будет сказано после этих слов, будет говориться исключительно для отвода глаз, а если говорить точнее, для вешания лапши на уши "слухачам". - Во-первых, вы просили обязательно сообщить результат сделки со строительством...
      Тоха сделал вид, что искренне встревожен тем, чтобы эта информация не стала достоянием гласности.
      - Ну не по телефону же! - воскликнул он.
      Самусь подыграл прекрасно.
      - Я только скажу, что условия нас устраивают, - торопливо проговорил он.
      - Это хорошо, - пора было закруглять разговор. - У тебя что-нибудь еще?
      - Ну а теперь самое для вас неприятное, - голос Самуся звучал искренне извиняющимся. - Из-за этого я, собственно, и звоню...
      Ох уж эта конспирация!..
      - Что там еще?
      - У вашего "мерса" на стоянке какой-то пацан лобовое стекло гайкой из рогатки пробил. Так что я его уже отправил в "автосервис". Я "мерс" имею в виду, конечно... Ремонт выльется в копеечку.
      Антон Валерьевич громко, не стесняясь в выражениях, выругался и бросил трубку. После этого довольно улыбнулся. Теперь "слухачи" будут весь день радостно обсуждать между собой и передавать друг другу новость, что у преуспевающего бизнесмена и депутата разбили машину, а на то, что у кого-то из его мелких подручных наметились какие-то неприятности, которые шефа, похоже, не волнуют, соответственно, не обратят внимания.
      Он уже, было, поднялся, чтобы выйти из комнаты, однако Капелька его остановил.
      - Антон Валерьевич, тут еще такое дело...
      Выглядел секретарь-телохранитель непривычно смущенным.
      - Что еще? - Тоха почувствовал, что у него сердце сжалось в нехорошем предчувствии.
      - Вам пришло непонятное письмо...
      Капелька протянул боссу вскрытый конверт. Депутат взял его, вытряхнул на стол содержимое. Это оказалась... обыкновенная игральная карта. Правда, на белой глянцевой поверхности, там, где должен быть крап, виднелись нарисованные фломастером от руки какие-то значки и посередине - крупная цифра "1".
      - Что это? - с недоумением покрутил в пальцах карту Антон Валерьевич.
      - Понятия не имею. Просто пришел конверт на ваше имя, я его вскрыл, а там карточка...
      Тоха с раздражением пожал плечами. Непонятная гибель Рядчика, а тут еще эти загадки-шуточки-шарады...
      - Ну да и хрен бы с ней!
      Он решительно разорвал карту пополам и швырнул плотные обрывки в корзину.
      В зал заседаний депутат вернулся встревоженным. Делая внимательное лицо и даже односложно отвечая на вопросы соседей, он продолжал думать о своем.
      ...Итак, Ваську-таки "грохнули". Причин, по которым могли бы это сделать, особенно много даже невозможно придумать. Потому логичнее всего было бы предположить, что эта смерть напрямую связана с таинственным Валентином. Вероятность такого развития событий Тоха не исключал изначально, - где-то в уголке сознания шевельнулась самодовольная мыслишка, что он сразу же предположил и такой поворот событий, что не стал вмешиваться в это сомнительное дело, да и Коляна от этого уберег; правда, мелькнув, она тут же затерялась в сонме других, более важных и актуальных мыслей, хотя чувство довольства собой не улетучилось, оставалось... Вот только кто повинен в этом убийстве? Сам Валентин таким сложным путем отомстил Ваське за какую-то старую обиду или выполняя чей-то заказ? Или же суть происшедшего в том, что Васька попытался приложиться к чьей-то чужой кормушке и его шлепнули именно за это - на чужой каравай, как говорится... Но тогда и самого Валентина должны были бы шлепнуть... А может и шлепнули уже, например, во время той же встречи или после нее, просто Самусь об этом не осведомлен или не счел нужным говорить, не зная, заинтересует ли она Тоху...
      Нет, для того, чтобы сделать какой-то определенный вывод, необходимо иметь максимум информации. Вернее, не так, на максимум рассчитывать не приходится - хотя бы максимальный минимум, насколько, конечно, подобный словесный выкрутас имеет право на существование. А как раз ее, информации, катастрофически не хватало.
      ...Скорее бы вся эта бодяга, на которую Тоха, нутром почуяв, что данное происшествие отнюдь не случайно, теперь уже не обращал внимания, заканчивалась, чтобы можно отсюда сорваться и поехать узнать подробности происшедшего. Не зря же само по себе слово "парламент" в переводе с французского означает "говорильня". А если еще точнее, то "трепотня"...
      По большому счету, на этого дурака Рядчика можно было бы просто наплевать и забыть - не он первый, не он, скорее всего, последний. Дело в другом. Дело теперь состоит в том, что уж очень Тоху заинтересовала история с приемом делегации. Прибрать бы все это дело к рукам раз и навсегда... Однако гибель Васьки показывает, что дело тут совсем не так безопасно, как представлялось.