Та-ак... Любопытный получается карамбольчик... Надо раскручивать его, раскручивать...
      - Арон Абрамович, прошу извинить меня за бестактность и киношность фразы, но вопросы буду задавать я вам, а не наоборот. Хорошо?
      - Да-да, конечно, я понимаю...
      Больной немного поводил головой, устраиваясь поудобнее. Вновь устало прикрыл глаза. Что-то в его состоянии не нравилось Вострецову. Только что выглядевший более или менее бодрым, теперь Штихельмахер на глазах слабел, дышал тяжело, надсадно; на его щеках все явственнее проступала неестественная бледность. Почему-то бросились в глаза наливавшиеся синевой ногти на лежавшей поверх одеяла руке. Зеленоватые кривые на экране вдруг пошли как-то вразнобой, потеряв свою хоть и замысловатую, но слаженную синхронность...
      Или это только кажется? И посоветоваться не с кем... Может, и в самом деле не надо было выпроваживать из палаты врача?..
      Вадим Сергеевич растерянно повел глазами вокруг себя. Что нужно сделать, как помочь больному? Случайно зацепился взглядом за странной формы шприц, прилепившийся к воронке утилизатора.
      Кнопка! Вот она! Вострецов решительно вдавил ее, посылая долгий звонок вызова медсестры...
      Между тем Леваневич, вернувшись в кабинет, сел к телефону и, сверяясь с бумажкой, которую извлек из кармана, быстро простучал по кнопкам, набирая номер.
      - Для абонента номер... Текст: Все в порядке. Подпись - Сеня... Да-да, спасибо.
      Он опустил трубку и какое-то время сидел неподвижно, напряженно глядя на дверь. Она вот-вот должна открыться, эта дверь. И тогда...
      Дверь не открывалась. Вместо нее зазвонил телефон. В сером окошке номер не обозначился - либо не сработал определитель, что нередко случается у нашей связи, либо звонивший включил режим "Анти-АОН".
      - Да, - коротко обронил Леваневич, схватив трубку.
      - Так все в порядке, говоришь? - донесла мембрана лениво растягивающий слова голос.
      Слишком хорошо знал Леваневич эту манеру говорить!
      - Да, - столь же коротко подтвердил он.
      - Кто-нибудь что-то заподозрил?
      - Нет.
      Семену Яковлевичу разговор был неприятен. Да, загнанный в угол обстоятельствами, он сейчас совершил вынужденное преступление. Но обсуждать подробности ему не хотелось.
      - Ну что ж... Хорошо, - продолжил голос. - Где отработанный шприц-тюбик?
      А где и в самом деле шприц-тюбик? Леваневич почувствовал, как его мгновенно прошиб пот. Ведь его строго-настрого предупреждали, что шприц-тюбик необходимо выбросить где-нибудь вне стен больницы и уж во всяком случае подальше от палаты, где лежит Штихельмахер.
      - Так где же? - почувствовав заминку собеседника, напомнил о себе голос.
      - В палате. Выбросил по привычке в мусорку... - выдавил из себя врач.
      - Плохо, - однако подлинной обеспокоенности в голосе собеседника не чувствовалось. - Но будем надеяться, что никто на него внимания не обратит... Ну ладно, Семен Яковлевич, будем считать, что мы с вами в рассчете и что вы нам больше ничего не должны. Ну а теперь не забудьте уничтожить листок с номером телефона и пейджера, по которому вы только что послали сообщение. До свиданья!
      Леваневич опустил трубку на место. Как же это я так, досадовал он, раздирая листок в мелкие клочки. Ведь насчет шприц-тюбика его и в самом деле строго предупреждали... Волновался, вот и выбросил по привычке, стараясь поскорее избавиться от улики... В первый раз пришлось такое делать - дай Бог, чтобы в последний!
      Что же делать? Не идти же сейчас в палату и не копаться в утилизаторе! Может, и в самом деле никто не заметит, пытался он себя успокоить, набирая на телефоне программу стирания всех входящих и исходящих номеров. Да и кто может обратить внимание на содержимое утилизатора? Уборщицам абсолютно все равно, что именно выбрасывают врачи, да и мало ли сейчас импортных препаратов в самых причудливых упаковках!..
      Ладно, пусть все будет, как будет! Авось, пронесет...
      И в этот момент наконец распахнулась дверь. На пороге появилась медсестра.
      - Больной из четыреста шестьдесят четвертой умер! - торопливо сказала она.
      - Что?!
      Леваневич сорвался из-за стола.
      ...Вострецов происшедшим был потрясен. Больной человек, но уж не настолько, вдруг быстро, в течение нескольких минут, у него на глазах вдруг превратился в ТЕЛО - наглядное пособие для обучения студентов правильному вскрытию. И виноват в этом лично он, Вадим Вострецов, который каким-то своим вопросом до такой степени взволновал человека, что у того не выдержало сердце.
      Следователь, стоя в углу палаты и стараясь никому не мешать, растерянно смотрел, как вокруг тела Штихельмахера началась суета, и люди в грязно-зеленой одежде пытались вырвать его у смерти; как они делали ему уколы невероятных размеров иглой и прикладывали к груди какие-то диски, от которых тело сотрясалось; как они вдруг прекратили суетиться и накинули на голову человеку простынку. Все это было для них как-то обыденно, словно бы привычно - и неимоверно жутко в этой своей привычности.
      - Все! Пригласите батюшку,- потухшим голосом проговорил Леваневич и вышел.
      - Чьего батюшку?- скорее по профессиональной привычке, чем из искреннего любопытства поинтересовался Вадим.
      - Не чьего, а просто батюшку, - пояснила оказавшаяся рядом медсестра.- Священника. Причастить, отпеть, или как там это называется...
      - А у вас есть свой священник?- удивился следователь.
      - Да, специально при больнице есть свой священник...
      Медсестру окликнули и она отошла к кровати с телом Штихельмахера.
      - Так ведь у нас батюшка православный, а этот вроде как иудей,- спокойно обменивались между собой репликами медики.
      - Ну а Богу-то, по большому счету, какая разница? Это только люди между собой разбираются, какая вера правильнее, а Бог-то един для всех.
      - Черви, которые будут нас поедать, тоже едины...
      - Равно как и девочки-студенточки, которые анатомируют...
      - А ты бы какую предпочел, которая тебя будет того-самого?..
      Бессознательно наблюдая за действиями медиков, слушая их треп, Вадим заметил, как сестра выбросила в воронку утилизатора использованный одноразовый шприц. Тот было заскользил к горловине, чтобы провалиться внутрь, однако остановился, словно прилип к чему-то. Он был одинок на белой, слегка надколотой, эмалевой поверхности... Только недавно, несколько минут назад, там виднелся другой шприц, непривычного вида, - отстраненно вспомнил Вострецов. Вспомнил - и тут же забыл... В самом деле, до шприца ли тут, когда человек вдруг умер!
      ...Из больницы они выходили вместе с Леваневичем. Семен Яковлевич всячески старался уклониться от подобной совместной прогулки, однако Вострецов, желая узнать точку зрения кардиолога о происшедшем, настаивал, и врачу пришлось покориться. Они проследовали через просторный вестибюль, вышли на улицу. Широкие дорожки, удобные подъезды, деревца, газоны... Больница была построена не так давно, и все тут отвечало современным требованиям. Hичто не говорило о том, что совсем недавно внутри для одного из пациентов все это в одночасье перестало иметь значение. Впрочем, кто знает, может, не только для Штихельмахера, может, еще кто-то в эти же минуты приказал всем оставшимся долго жить?
      ...Вышли на улицу. День уже клонился к вечеру, хотя солнце стояло еще довольно высоко. Из-за просторной зеленой лужайки горячими лучами оно било прямо в глаза. Вдоль длинного частокола невысокого забора больницы гудело широкое шоссе. За ним виднелись большой парк и просторный пруд, на плотине которого в рядок сидели мальчишки с удочками. Жизнь продолжалась...
      Спутники повернули и пошли по тротуару в направлении ближайшей станции метро. Можно было несколько остановок проехать в автобусе или троллейбусе, но они пошли пешком: Вадим - чтобы можно было без помех поговорить, Леваневич - потому, что понимал, что следователь будет настаивать именно на пешей прогулке.
      Залитые предзакатным солнцем лужайка и лесопарк остались справа. Слева тянулись больничные аллеи.
      - Красиво, - задумчиво проговорил Вострецов. - Даже не верится, что мы в черте такой махины, как Москва.
      - Красиво, - рассеянно отозвался Леваневич. - В самом деле, не верится.
      Вадим Сергеевич приписал его рассеянность происшествию с Штихельмахером.
      - Скажите, Семен Яковлевич, как вы можете прокомментировать то, что сегодня произошло? Только с учетом того, что говорите с полным профаном по части кардиологии...
      Леваневич к такому вопросу был готов. Потому откликнулся сразу, хотя говорил размеренно, тщательно следя за своей речью.
      - Ну, если попытаться обрисовать ситуацию как можно более доходчиво... Сердце - это совершенно уникальный орган...
      Каждый кулик,.. подумал Вадим. В самом деле, что еще мог сказать кардиолог? Расхваливать работу гинеколога или проктолога?
      - А разве есть у человека орган неуникальный? - тем не менее обронил Вострецов.
      - Да-да, вы правы, все уникальны, - согласился врач. - Но сердце все-таки стоит особняком. Судите сами: человеческое сердце - это мышечный орган весом немногим более трехсот граммов. В течение всей жизни у него не бывает отдыха, в среднем за время жизни организма оно сокращается более двух с половиной миллиардов раз. Энергии одного такого сокращения достаточно, чтобы груз весом четыреста граммов поднять на высоту метра. Ну а за человеческую жизнь оно поднимает железнодорожный состав на высоту Монблана.
      Несмотря на только происшедшую на его глазах трагедию, Вострецов слушал этот экскурс с искренним интересом. И теперь не удержался от восклицания:
      - Ого!
      - Вот вам и "ого"... - даже несмотря на волнение, Леваневич почувствовал, что ему этот искренний возглас приятен. - Естественно, как и любой, даже самый совершенный механизм, пусть и биомеханизм, сердце постепенно изнашивается. Любой стресс, нервные переживания, неправильное питание, курение, болезни, избыточный вес, спиртное, наркотики, экология, чрезмерные физические нагрузки, а также отсутствие стрессов и физических нагрузок, нерегулярная сексуальная жизнь... Короче говоря, так или иначе, но у многих людей сердце изнашивается быстрее, чем весь организм в целом. Тогда оно начинает давать сбои - в этом случае мы говорим о миокардите, ишемической болезни, стенокардии или даже инфаркте... Ну и так далее. Вообще смертность от сердечно-сосудистых болезней занимает второе место и составляет почти тридцать процентов от всех смертей... Скажем, в Штатах от различных сердечных болезней страдает, по разным оценкам, от восьмидесяти до ста тридцати миллионов человек... Знаете, боль в груди при инфаркте называют "криком голодного сердца о помощи". И если уж оно начало кричать, тут его лучше дополнительно не беспокоить.
      Вадим понял, на что намекнул кардилог, пожал плечами.
      - Но ведь я не успел у него даже ничего спросить... - начал он.
      - Кто его знает... Может, непосредственной причиной сердечного приступа послужило уже то, что Штихельмахер узнал, что его собираются допрашивать, - перебил его Леваневич, стараясь направить течение мыслей следователя о причинах смерти пациента в более удобное для него русло. - Разволновался человек...
      Они подошли к круглой площади с зеленой клумбой посередине и остановились перед "зеброй" перехода, дожидаясь разрешающего сигнала светофора. До метро оставалось совсем немного, ну а в вагоне следователь так или иначе, будет вынужден прекратить свои дурацкие расспросы, - рассуждал Леваневич. Скорее бы уже дойти...
      - А из-за чего он вообще к вам попал? С каким диагнозом? - Вострецов решил перевести разговор с абстрактной темы к вещам более приземленным.
      Семен Яковлевич оглянулся на него с неподдельным удивлением.
      - А вы что же, не знаете?
      - Не-ет...
      Врач усмехнулся - за все время впервые с откровенной насмешкой.
      - Ну вы даете, право слово!.. Хорошо же вы работаете, граждане сыщики!..
      Это были последние слова, которые он успел произнести.
      На бешенной скорости со стороны моста-путепровода на тротуар вылетел старенький "жигуленок"-"троечка". Он буквально врезался в группу стоявших у перекрестка пешеходов. Кто-то успел среагировать и, сбивая других, отпрянул в сторону; кому-то это не удалось... Высокая яркая коляска с сеткой с продуктами между колесами, отброшенная побитым ржавчиной бампером, кувыркаясь, прокатилась по тротуару и завалилась на проезжую часть, прямо под колеса набитого пассажирами автобуса-"гармошки". Сухонькая старушка с испитым лицом споткнулась о собственную сумку-тележку и рухнула на раскатывавшиеся и разбивавшиеся пустые пивные бутылки...
      Но главный удар бампера "жигуленка" пришелся на врача-кардиолога Семена Яковлевича Леваневича. Он успел только хрипло вскрикнуть, после чего опрокинулся на спину, и автомобиль, подпрыгивая, прошелся по его груди обоими правыми колесами. После этого "жигуль", подрезав какую-то шарахнувшуюся от него иномарку, влился в поток машин и, свернув по кольцу в сторону станции метро, исчез из вида.
      Все это произошло в одно мгновение. Налетевшая на людей машина уже исчезла, и лишь тогда раздался душераздирающий крик женщины, на глазах которой под тяжелой тушей автобуса исчезла коляска с ее ребенком. Ей вторил хрип залитой кровью старушки...
      Вострецов, который в последнее мгновение успел отпрыгнуть едва ли не из-под колес машины, наклонился к Леваневичу. И даже он, далекий от медицины человек, понял, что помочь пострадавшему уже невозможно. Тот лежал, глядя широко раскрытыми глазами в глубокое синее небо. Куда-то туда, в эту неведомую даль, по темному коридору сейчас мчалась его ошеломленная случившимся душа.
      Рядом лежал раскрывшийся от удара кейс Семена
      Яковлевича. Из него вывалился обычный набор предметов, которые могут оказаться у мужчины - телефонный блокнот, сложенный полиэтиленовый пакет, какая-то книга, газеты, шариковая ручка... Валялся в пыли и небрежно свернутый медицинский халат, из кармана которого выскользнул какой-то предмет. Вострецов с недоумением уставился на него. Это был шприц-тюбик, точно такой же, какой он видел в утилизаторе в палате столь странно умершего Штихельмахера. Вадим протянул руку и схватил предмет. Шприц-тюбик оказался использованным.
      Следователь еще не знал, что к чему в этой истории. Он интуитивно понял, что сейчас у него в руке какая-то очень важная, вероятно, даже ключевая деталь, с помощью которой можно будет хоть что-то в этом деле расставить по местам.
      ...В это время двое молодых парней быстро, и при этом стараясь не привлекать внимания прохожих, шли мимо рынка от брошенной машины к тоннелю, по которому можно было либо пройти на другую сторону железнодорожной ветки, либо попасть на станцию метро.
      - Вспомнил, - неожиданно сказал один из них, сказал негромко и озабоченно, словно про себя.
      - Что ж такого ты мог вспомнить? - насмешливо спросил второй, воткнув в рот сигарету и доставая зажигалку. - Где твой хрен в последний раз побывал?..
      - Где я его видел, - уже встревоженно отозвался первый.
      - Ты можешь толком объяснить, что случилось?
      Они вошли в гулкий полутемный тоннель, заполненный шумом множества шагов, голосов и грохотом медленно ползущего над головой поезда.
      - Ты не заметил, что наш "клиент" у перехода с кем-то разговаривал?
      Его собеседник равнодушно пожал плечами.
      - Заметил, конечно. Только не обратил на него внимания - он нам не заказан. А что?
      - Я вспомнил, где его видел, - мрачно повторил первый. - Это "следак-важняк", он Барабаса брал.1).
      1). Вострецов принимал участие в аресте преступника по кличке Барабас в романе "Тринадцатый сын Сатаны".
 
      - Да ты что?!
      Воскликнувший настолько резко остановился, что на него сзади кто-то налетел и грубо обругал. В другой раз боевик не оставил бы такое поведение безнаказанным, но теперь было не до мелочей.
      - Ты уверен?
      Они стояли посреди перехода, толпа, толкая и матеря, обтекала их с обеих сторон.
      - Уверен, - по-прежнему мрачно ответил первый. - Я его тогда вот так, как тебя сейчас, видел. Боялся, чтобы и меня не замели...
      - Дела-а... - протянул второй. - И что же будем делать?
      - Не знаю... Доложим. А там пусть наши боссы решают... В конце концов, нам было дано одно, вполне конкретное задание... - он оглянулся по сторонами закончил:- И мы его выполнили.
      - Ты прав.
      Они оба направились дальше. На стоянке у выхода из тоннеля их ждала припаркованная напротив торгового центра серебристая "мазда".
      Уже тронувшись с места, водитель сказал немного неловко:
      - Слышь, Серый, ты про этого следователя шефу сам доложишь? Да?
      - Да уж... - с досадой отозвался Серый.
      Он был уже не рад, что узнал следователя, что сгоряча сообщил об этом напарнику - теперь придется объясняться с шефом. И еще неизвестно, как тот отреагирует на информацию о том, что они пришили врача на глазах у следователя по особо важным...
      - Ситуёвина, так ее... - выругался водитель.
      Он думал о том же: а ну как следователь разглядел его и запомнил - его карточек и фотороботов в разных прошлых "делах", скорее всего, хранится немало.
      - Как он по возрасту-то, твой "следак"? - хмуро поинтересовался он.
      - Щенок.
      - И то ладно...
      Серый в этом уверен не был.
      МОСКОВСКАЯ ОБЛАСТЬ. ОСОБНЯК ВАХИ СУЛТАНОВА
      Едва слышный звук, доносившийся из-за двери дамской уборной, насторожил Боксера. Ему уже давно не доводилось слышать такого. Тем более в стенах этого особняка - люди, способные на столь искреннее проявление чувств, сюда по своей воле попадали нечасто.
      Он остановился, прислушался внимательнее. Представил, как это могло выглядеть, если бы кто-то увидел его со стороны. Однако сейчас было не до подобных мыслей - и в самом деле было похоже, что там, в дамской комнате, кто-то тихо, едва слышно, плакал. Собственно, звуков самого плача не доносилось - только по временам проникали сдавленные всхлипывания.
      Входить в дамский туалет не принято (не то, чтобы запрещается - именно не принято) даже начальнику охраны. И все же... Поколебавшись, Боксер осторожно повернул ручку и чуть толкнул дверь. Хорошо отрегулированные и смазанные петли провернулись беззвучно.
      Прислонившись спиной к голубому кафелю стены, прямо на мусорном бачке, закрыв лицо руками, сидела та самая блондинка, которая полчаса назад обрабатывала ногти на ногах Вахи Султанова. Сквозь ее пальцы просачивались мутноватые от размытой косметики слезы, мерно капали на распахнувшийся коротенький кокетливый халатик. Одна грудь - пышная, но еще крепкая, не кормившая, загоревшая, с большим коричневым окружием вокруг обмякшего сосочка - вылезла из-под материи, другая была видна только до половины.
      Боксер шагнул в помещение, плотно закрыл за собой дверь. Услышав этот звук или просто почувствовав присутствие постороннего, девушка испуганно дернулась, едва не ударившись затылком о стену, уставилась на вошедшего своими синими, как васильки в поле, глазами. От этого движения обнажилась и вторая грудь. Мужчина невольно скосил взгляд на них, однако девушка этого не заметила.
      Он присел перед ней на корточки.
      - Не бойся, - Боксер постарался, чтобы его голос и слова звучали как можно доброжелательнее.
      И тут же поймал себя на том, что не знает, как зовут эту педикюршу. Он вообще практически никогда не интересовался именами всех этих девиц - чаще всего именно столь любимых южанами блондинок, - их часто привозили сюда, они жили здесь более или менее длительное время и потом их отсюда увозили. Он всей душой презирал это бабское, настолько расплодившееся нынче, племя, прекрасно зная, на что здесь соглашаются эти самки ради того, чтобы получить плату побольше.
      - Тебя как зовут? - он положил свою могучую, столько раз посылавшую противника в нокаут, руку на ее круглое мягкое плечо.
      Педикюрша сначала вздрогнула от этого прикосновения, попыталась вжаться в стену. А потом вдруг напротив, подалась к Боксеру, вцепилась своими длинными острыми ногтями в лацканы его пиджака.
      - Увези меня отсюда! - заговорила она горячечным шепотом. - Не нужно мне денег, ничего не нужно! Только увези!.. Здесь страшно!
      - Ну-ну, милая, успокойся... - Боксер попытался привлечь девушку к себе.
      - Hе трогай меня, - вдруг заверещала она, пытаясь вырваться из его рук. - Все вы одинаковые...
      Этого еще не хватало! Если сейчас кто-нибудь услышит ее визг, черт знает что может получиться. Ясно же, что у нее с Вахой что-то произошло. И если этот кавказец узнает, что его подруга взбунтовалась, неизвестно, как поведет его "горячий южный кровь"!
      Боксер сграбастал девушку в свои мощные объятья, крепко зажал ей рот ладонью.
      - Ну-ну, успокойся, милая, - уговаривал он ее не привыкшим к шепоту голосом. - Все будет хорошо, только не надо кричать...
      Она вырывалась, крутилась, билась в истерике... Да только куда ей совладать с мускулатурой мужчины, причем, мужчины весьма спортивного! Боксер приподнял ее, уселся сам на хрустнувший под его весом мусорный бачок, легко, как куклу, не обращая внимания на ее трепыхания, развернул девушку, усадил себе на колени. От этого пояс на ее халатике окончательно распустился, и его полы разошлись. Боксер, стараясь не смотреть на ее ладное загорелое тело, какое-то время просто сидел, удерживая девушку, ожидая, пока она хоть немного успокоится. Лишь бы не укусила, - думал он, стараясь, чтобы и в самом деле его пальцы не попали в ее широко раскрытый задыхавшийся рот.
      Выждав некоторое время, он поймал момент, когда она пыталась втянуть в себя воздух, отпустил рот и несильно, но звонко шлепнул девушку по щеке. Та даже поперхнулась. И разом как-то обмякла.
      - Ну что, все? - теперь Боксер говорил строго - мягкость, по его мнению, могла только спровоцировать новую истерику.
      - Отпусти, - тихо сказала она.
      - Вот так-то лучше...
      Мужчина отпустил ее, поднялся сам. Встал так, чтобы она не смогла проскочить мимо него в коридор.
      - Так что же все-таки случилось? - спросил он, с невольным обостренным вниманием наблюдая за тем, как она, и в самом деле опомнившись, запахивает на груди халатик, затягивает поясок.
      - Увези меня отсюда... - безнадежно попросила она еще раз. - Увези...
      - Увезу! - твердо сказал Боксер. - Обязательно увезу. Только скажи, что случилось!
      Он и в самом деле решил увезти отсюда эту дурочку, которая - по глупости, по жадности или по даже по похоти - вляпавшись в это дерьмо, теперь пыталась каким-то образом из него выбраться. В конце концов, он ведь мужчина, к которому обратилась за помощью женщина! Он обязан отвечать за безопасность объекта, однако в его функции не входит силой удерживать здесь ни в чем не повинных людей!..
      Но ведь удерживал же! И неоднократно! Сколько тут он уже насмотрелся за время работы на Ваху! И то, что сам он лично никогда никого не мучил, мало его оправдывало даже в собственных глазах. Его угнетало тут многое - и не на последнем месте стояло то, что он, истинный русский, помогал кавказцам "доить" своих же, русских. А тут еще эта истерика у женщины, в присутствии которой совсем недавно этот зверек Ваха откровенно издевался над ним...
      Уж не потому ли она обратилась за помощью именно к нему, что почувствовала, что он тут, в особняке, не свой?.. Да нет, скорее всего, она бы сейчас бросилась просить помощь к любому русскому, кто оказался бы рядом и проявил бы к ней хоть капельку искреннего сочувствия. Или даже неискреннего.
      Между тем Боксер был готов и в самом деле увезти ее отсюда. Ну а там будь что будет!
      - Правда увезешь?
      Она не верила. Но ей так отчаянно хотелось верить хоть кому-нибудь!
      - Сказал же!
      Блондинка подошла, уткнулась ему лицом в широкую грудь.
      - Мне страшно, Боря, - тихо сказала она. - Мне так страшно...
      Боря... Откуда она знает, как его зовут? А-а, кажется, Самурай обратился у нему по имени там, когда они были у Султанова...
      - Так что же случилось?
      И тут ее словно прорвало. Она заговорила торопливо, горячечно, не обращая внимания на то, насколько коряво и неправильно строит фразы.
      - Ваха отправил Самурая и Ису выпытать у какой-то девушки, которую они вчера привезли, что именно они изобрели с каким-то стариком. А со стариком они тоже что-то сделали, не знаю что. Он сказал Самураю, чтобы тот научил, как это делается, выпытывать, Ису... А Иса сказал, что он обязательно хочет блондинку попробовать. Тогда Ваха сказал, что вечером даст ему меня... Они не знали, что я еще не ушла и была в соседней комнате, все слышала...
      Ага! Значит, Самурай должен что-то выпытать у той девушки, которую они держат в подвале... Уж он, Самурай, выпытает это точно...
      - Ну а ты сюда разве не затем приехала? - с досадой скорее на себя, чем на на нее, спросил Боксер. - Ну побывает у тебя лишний черномазый хрен - что, от тебя убудет, что ли?..
      Девушка отпрянула от него, стукнулась задом о раковину умывальника. Уставилась на мужчину - в первый момент скорее удивленно, чем возмущенно или обиженно. Потом глаза ее стали наполняться слезами.
      - Умойся! - Боксеру было искренне неловко за свою вспышку. - Иди к себе и жди меня!.. Или нет. На выезде из гаража, у края кустарника, где скамейка...
      Он резко повернулся и вышел. Все! Он решился! Хватит!
      Шагая по коридору в сторону ведущей в подвал лестницы, Боксер едва не вслух разговаривал с собой, задавая себе вопросы, на которые чаще всего не в силах был ответить.
      До какой же низости ты опустился, бывшая надежда и гордость советского спорта! При твоем попустительстве, при твоем пассивном соучастии сейчас издеваются над совершенно ни в чем не повинной, совсем еще юной девушкой. Ты стоишь и молчишь, когда над тобой откровенно издевается это обнаглевшее человекообразное существо, разбогатевшее на грабежах и убийствах твоих же земляков. Ты охраняешь практически мафиозную базу банды, которая терроризирует, обирает твоих сограждан... Да, при прежнем руководителе банка, при ныне уже покойном Самойлове, тоже не раз доводилось идти против закона. Но они в то время никогда не опускались до похищения и пыток девушек. Самурай, конечно, и тогда творил многое - но все это происходило где-то в других местах, ему, Боксеру, не приходилось видеть все эти мерзости. Более того, когда малыш Джонни отказался убить какую-то девчонку, Самойлов, на что уж был безжалостным человеком, не позволил даже наказать Джонни!1). А Ваха? Да у него даже капли сомнения
      _________________________________________
      1). Эта история подробно описана в повести "Исповедь самоубийцы".
 
      не возникло бы, приведись наказать какого-то русака! Своего - ни в коем случае. А русского - ни секунды колебания!
      Ну а теперь все, хватит! У любого предмета, у любого материала есть предел прочности, и гнуть его можно только до этого самого предела. Боксер почувствовал, что нынче он дошел до такого предела - он больше не мог и не хотел быть здесь, он больше не желал охранять все то дерьмо, которое здесь находится! Сейчас уедет отсюда - и ищи его!.. Деньги у него есть - припрятаны в надежном месте, комплект почти подлинных документов имеется, квартира прикуплена... Начнем жизнь заново!
      Боксер достиг лестницы и легко сбежал по ней в подвал. Он хорошо знал, куда нужно идти.
      ...В камеру вошли трое - Самурай, Иса и один из охранников. Карина уставилась на них с ужасом. Она вообще мало что понимала - со вчерашнего дня, как только ее сюда привезли, как забилась в угол камеры, на жесткий топчан, так и просидела там. Несколько раз забывалась в коротком тревожном сне, поднялась пару раз - выпить несколько глотков воды из стоявшего на столике графина, да сходить по нужде - а остальное время сидела и сидела, покорно ожидая, что ей уготовила жестокая судьба. Ничего хорошего для себя она не то что не ждала - всем ее существом безраздельно завладел ужас. Этот ужас парализовал ее, затмил разум, сковал волю, лишил возможности думать хоть о чем-нибудь... Перед глазами раз за разом вставала одна и та же картина: на белых халатах медленно, словно в замедленном кино, одна за другой возникают, проявляются, увеличиваются красные пятна от впивающихся в тела пуль. Вот они стоят, ее сотрудники, у стены, стоят, с ужасом глядя на прохаживающего перед ними безжалостного человека. Они еще живые, еще на что-то надеются, потому что ничего сделать не могут. А потом на их халатах проявляются эти страшные кровавые пятна. И они падают, валятся друг на друга: вновь и вновь вздрагивают от новых и новых попаданий. Кто-то из ребят все сучит и сучит по полу ногами, обутыми в старые туфли со стоптанными каблуками; у кого-то из женщин порвались колготки и сквозь лопнувшую лайкру видна свежая ссадина на коленке. И глаза - почему-то все падали с открытыми глазами - глаза, которые теперь вдруг кажутся жутко похожими друг на друга в своей предсмертной муке и мольбе. Кровь, живая горячая кровь струится по полу, остается размазанными пятнами на окрашенной масляной краской стене...
      А потом словно вдруг обрывается пленка - и они опять стоят у стены, со страхом глядя на прохаживающегося перед ними безжалостного человека - и все начинается сначала. И так раз за разом, раз за разом, раз за разом... Уже вторые сутки.
      Карина сразу узнала Самурая. Да и как она могла не узнать, если его образ буквально врезался в ее память, в ее мозг, в ее сознание! И когда он с ней заговорил, девушка от каждого его слова вздрагивала, как от разрядов электрического тока.
      - Ну что? - остановившись перед топчаном, на который с ногами забилась Карина, спросил Самурай. - Не соскучилась еще за мной?
      Она ничего не ответила, просто сидела и смотрела в лицо этому человеку, переводя взгляд с его похотливых глаз на шевелящийся рот. Его слов она не воспринимала, только вздрагивала от каждого исходившего от него звука. Картина, которая преследовала ее вторые сутки, вдруг оборвалась. А изображение того, что происходило перед ней теперь, вдруг стало плоским, словно на экране. И этот экран начал постепенно уменьшаться, фигуры, которые она видела перед собой, удалялись, становились все более мелкими. А со всех сторон на эту уменьшавшуюся картинку плотно наступала непроглядная мгла...
      - Вах, какой невоспитанный девочка, - вставил свою реплику Иса. - С ней разговоры говорят, а он молчит...