Он оказывается прав по обеим статьям. Автомат, сожрав жетон, и вправду не реагирует, но шлепок – старый и самый надежный способ справиться с не желающим фурычить механизмом – срабатывает безотказно. Кейт подает машину вперед, пока зеленый огонек электронного индикатора не сменяется красным, проверяет, чтобы все окна были подняты, выключает двигатель и ждет, когда включится мойка.

И только после того, как это происходит, Кейт осознает, какую ошибку совершила. Тугие струи воды обрушиваются на машину, барабаня в ветровое стекло. На миг они замирают, словно желая подразнить ее, а потом начинают хлестать во всю свою злобную силу.

Вместе со струящимися потоками на нее обрушивается весь кошмар "Амфитриты". В одно мгновение автомобиль оборачивается паромом, а подаваемая насосами вода – волнами штормового моря. Когда вращающиеся щетки-распылители обрабатывают решетку радиатора, машину начинает качать, и Кейт понимает, что ощущение качки будет усиливаться, как будто автомобиль пытаются опрокинуть. Чтобы успокоиться, она кладет руки на приборный щиток. Голубоватое кружение завораживает: она ждет лишь того, что стекло вот-вот не выдержит напора и вода хлынет внутрь, чтобы с последним дыханием забрать ее жизнь. Уши заполняются пронзительным ревом, как будто здесь собрались все штормовые ветры мира. Паническое отчаяние окутывает ее белым саваном, лишая сил.

Кейт шарит в поисках ключа, пытаясь включить зажигание и рвануть с места, но пальцы соскальзывают с головки. В зеркале заднего вида она видит собственные глаза, расширенные настолько, что зрачки окружены белыми кругами.

Моющие роллеры касаются ветрового стекла.

Ее машина – это мини-паром, металлическая клетка, предназначенная исключительно для того, чтобы держать ее взаперти. Ловушка! Западня!

Отчаянным рывком Кейт открывает дверь и вываливается наружу. Чистящий раствор попадает ей в глаза и рот, роллеры тянутся к ней, чтобы затащить в свое жерло. Вскинув руку, чтобы защититься, она пинком захлопывает позади себя дверцу и, скользя на мокром полу, бежит по въезду на мойку назад, наружу. Водители, заправляющие свои машины, очумело таращатся на нее.

Их взгляды заставляют Кейт оглядеть себя.

Мокрая насквозь одежда облепляет контуры ее тела. А еще она с ног до головы покрыта пеной.

Кассир заводит Кейт в заднюю комнату, дает ей полотенце, чтобы обсушиться, и чашку чая, чтобы успокоить нервы. Молча кивнув в знак благодарности, она пытается унять дрожь.

Чертова идиотка! Ей только-только удалось сунуть голову под распылитель душа, а туда же! Стоило подумать, какую реакцию вызовет у нее мойка.

Один из заправлявшихся водителей, мужчина в темно-красной футболке и тонких очках без оправы, выводит ее машину из зоны мойки и паркует рядом с воздушными и водяными насосами, после чего заходит в заднюю комнату и вручает ей ключи.

– Немного воды попало внутрь, – говорит он. – Я все вытер. Оно конечно, жарища сегодня страшная, но, по-моему, можно найти и лучший способ охладиться.

Она слабо улыбается.

Когда ее дрожь ослабевает до приемлемого (как с хорошего похмелья) уровня, Кейт снова садится в машину и рывками едет домой. В ногах ощущается слабость, и она ловит себя на том, что жмет на педали сильнее, чем следует.

Дома она стягивает одежду, швыряет ее в стиральную машину, наспех переодевается в сухое и направляется на Куин-стрит, прямо в камеру Блайки.

– Вас поцарапал не Скулар. А Петра. И сделала она это, когда вы ее убивали.

– Я не убивал ее. Все было так, как я рассказал. Вы что, не верите мне насчет Скулара?

– Про него вы не соврали. Но и не рассказали мне всего.

– Рассказал.

– Поцарапал вас кто-то другой, не Скулар. И, скорее всего, это была Петра.

Блайки смотрит на нее молча. Кейт продолжает:

– Вы рассказали мне, что выбрали признание в избиении как наименьшее из зол. Но это все выдумки, на самом деле это была попытка сбить меня со следа. Потому что я была права. Вы все-таки убили ее.

– Я не убивал.

– Тогда расскажите мне обо всем, что произошло. Обо всем. И помните, что плакаты с вашей отвратительной физиономией расклеены по всему городу. Кто-то наверняка что-то видел, рано или поздно кто-нибудь обратится к нам. И, если я узнаю, что вы водили меня за нос, обвинение в убийстве будет наименьшей из ваших проблем.

В глазах Блайки вспыхивает вызов, но тут же угасает.

– Я не убивал ее. Вы должны верить.

– Выкладывайте все.

Он тяжело сглатывает.

– Я действительно пошел за ней. Когда разобрался со Скуларом.

– Как вы ее нашли?

– Позвонил ей на мобильный.

Еще один момент, о котором он умолчал ранее.

– И?

– Сказал, что хочу с ней встретиться.

– Но не о том, что вы только что отколошматили ее босса?

– Нет. Иначе она отказалась бы от встречи, вы не находите?

– То есть вы попросили ее о встрече ласково, без угроз?

– Да.

– Сказали ей, что у нее, наверное, был трудный день?

– Да.

– Где вы встретились с ней?

– У меня дома.

– И что вы ей сказали там?

– Что я видел ее со Скуларом.

– И?

– Я сорвался. Обозвал ее шлюхой. Сказал, что она спит с ним только для того, чтобы не потерять работу.

– А что сказала она?

– Что я не имел права шпионить за ней. Что он чуткий, деликатный человек, способный понять ее тонкую душу. Что с ним можно не только потрахаться, но и поговорить. Ну и тому подобную дерьмовую ахинею.

– Но она не отрицала?

– Нет.

– И вы ударили ее?

Может быть, Кейт это кажется, или действительна при ответе Блайки на мгновение отводит взгляд?

– Да.

– И тогда она поцарапала вас?

– Да.

– А потом?

– Она ушла. Сказала мне, что больше не хочет меня видеть. – Он умолкает, а потом со вздохом добавляет: – И больше она меня не видела.

– А она не сказала, куда уходит?

Он качает головой.

Стоя в камере, Кейт на миг уходит в себя.

"Всегда предполагай, что это не он. Сомневайся, всегда сомневайся.

Отрубленные ступни и кисти рук. Змея. Это мало похоже на действия брутального самца, потерявшего контроль над собой из-за уязвленного самолюбия.

Спрашивается, кто же этот Черный Аспид. Почему он совершил это? Что должно таиться в его душе, чтобы Черный Аспид мог совершить такое?"

Черный Аспид.

Это слово напоминает ей о том, что она должна делать дальше.

Войдя в совещательную, Кейт тут же улавливает царящее в помещении настроение: отчаянное стремление, вопреки всему, добиться прорыва. Фергюсон оборачивается к ней.

– О, да ты переоделась? Никак собралась сменить легкий полицейский хлеб на тяжкие труды на подиумах Милана?

Кейт отвечает вымученной улыбкой, за которой скрывает воспоминание о недавно пережитом ужасе. Затем она в нескольких фразах излагает суть признаний Блайки и спрашивает у Фергюсона, как продвигаются дела на других направлениях.

Он качает головой.

– Не о чем докладывать. Проверка транспортных средств и прохожих по-прежнему не приносит результатов. Всех, связанных с преступлениями на сексуальной почве, наши трясут, но пока пусто и там.

– Кто проверял зарегистрированных владельцев змей?

– Я как раз собирался этим заняться.

– Ну так и займись.

Фергюсон берет телефон и набирает внутренний номер. Кейт смотрит в окно, через верхушки крыш, в сторону длинной золотистой полоски пляжа. С такого расстояния море кажется не более чем плоскостью, покрытой гофрированным пластиком. Выделяющаяся на серо-голубой глади широкой бухты крохотная черная заплатка траулера спорадически вспыхивает белым, когда судно, оседлав очередную волну, подставляет себя лучам солнца.

– Акт об опасных диких животных 1976 года? – слышится позади нее голос Фергюсона.

– Он самый, – отзывается она, не поворачивая головы.

Его голос раздается снова, но на сей раз он обращается к сотруднику архива.

– Нет, будет достаточно, если вы продиктуете мне имена по телефону. – Его ручка скрипит по бумаге. – А Дрю Блайки не числится? – Пауза. – Ладно. Спасибо.

Слышится щелчок пластика – он кладет трубку. Кейт оборачивается к нему.

– На территории Абердина зарегистрировано четыре человека. – Фергюсон постукивает своей шариковой ручкой о блокнот. – Дэниел Остбери, Имельда Траффорд, Арчи Форстер, Лоусон Кинселла.

– Исключи женщину. Сходи и проверь остальных.

– Ты думаешь, это кто-то из них?

– Ни на секунду. Черный Аспид не настолько глуп, чтобы зарегистрироваться. Но их необходимо проверить. И мне нужна пара человек, чтобы потянуть за другие концы. Проверить Интернет – форумы, чаты любителей рептилий. Всех, кто торгует замороженными тушками грызунов: и обычные магазины, и виртуальные. Приобретает он змей или сам разводит, кормить их все равно надо.

– А как насчет журналов? Не издается у нас какой-нибудь "Ежемесячник змееведа" или что-нибудь в этом роде?

– Мэтисон – он в университете главный по змеям, – сказал, что нынче герпетологи, и профессионалы, и любители, общаются главным образом в сети. Но ты прав, могут быть и печатные издания. Проверить, и если таковые найдутся, надо получить списки подписчиков.

– Наверное, есть и змеиные порножурналы, а? "Плейбоа"? "Серпентхаус"?

Кейт добродушно стонет:

– У кого что болит... Если понадоблюсь, я буду у себя в офисе.

Собрав все справочники, какие смогла нарыть в полицейской библиотеке, Кейт выходит с ними в коридор и натыкается на Ренфру.

– Хочешь попробовать понять, что им движет? – спрашивает главный констебль, указывая на книги.

– Пытаюсь.

– Если не обломится, можно обратиться к специалисту по психологическим портретам. Например, к тому малому из Хериот-Уотта[10]. Ребята из Эдинбурга хорошо о нем отзывались.

– Обязательно подумаю об этом.

Она проходит в свой кабинет, ногой захлопывает за собой дверь и начинает просматривать книги.

Змеи. Змеи. Почему змеи?

Просеивай! Подмечай. Думай! Почему?

Книга Бытия, глава третья:

"Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог... Змей обольстил меня, и я ела... И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами, и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей.

И вражду положу между тобою, и между женою, и между семенем твоим и семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту"[11].

Змей, как известно, искушал Еву в саду Эдема, который, по словам Мэтисона, не мог существовать.

Не является ли змея символом искушения? Черный Аспид как змий и Петра в роли Евы? Положим, он открыл для Евы, то есть для Петры, запретный плод. Еще один любовник, о котором не знали ни Блайки, ни Скулар? Тайный любовник? Может быть, какую-то роль здесь играет раздвоенное жало?

Правда, по словам Мэтисона, это никакое не жало, а язык, причем служащий не для болтовни, а как орган осязания. Черный Аспид должен это знать.

Кейт продолжает рыться в книгах.

"Историю змея в Эдеме можно рассматривать как символ победы Бога над Сатаной".

Не в данном случае. Сексуальный уклон данного преступления плохо вяжется с чем-либо мессианским.

Сколь это ни парадоксально, образ змея часто связывают с целительством – возможно, потому, что их способность менять кожу может восприниматься как намек на бессмертие. Змея обвивала посох римского бога врачевания Асклепия, змея и чаша – эмблема медицины. В некоторых странах змеям приписывают способность излечивать ревматизм, ангину, мигрень и боли в спине. Змеиную кожу и желчь используют для облегчения родов, мясо рекомендуют для улучшения цвета лица, а змеиный жир – в качестве противоядия при преждевременном облысении. Китайцы полагают, что поедание мяса любых змей – прекрасное средство профилактики туберкулеза, а мясо морских змей особенно полезно при малярии и эпилепсии. Здоровье, бессмертие.

Все это, конечно, интересно. Но вряд ли убийца оставил змею на изувеченном трупе, имея в виду здоровье или бессмертие.

Пошли дальше. С древнейших времен змеи являлись объектом поклонения для разных народов. Греки, римляне, критяне считали их священными. Древние ассоциировали змей с дождем и, соответственно, с плодородием: египетская богиня Эйо обычно изображалась лелеющей кобру с раздутым капюшоном, и схожий символ как знак сана помещался на головной убор фараона. Ацтеки и майя также обожествляли змей. Да и в наши дни змей почитают во многих районах Африки, на Гаити (в рамках культа вуду), на юго-западе США (особенно среди индейцев хопи) и в Индии. В "Книге джунглей" Редьярда Киплинга кобр, убитых мангустом Рикки-Тикки-Тави, звали Наг и Нагайна – имена, которые носят змееподобные божества индуистского пантеона.

С сердитым хлопком Кейт закрывает последнюю книгу. Все это никуда ее не ведет. Пустая трата времени.

Фрэнку трудно сказать, что изводит его больше: постоянно возвращающиеся образы мертвых тел на затонувшей "Амфитрите" или бычье упрямство Лавлока. В совокупности с изнуряющей жарой этого более чем достаточно, чтобы вывести его из себя. Фрэнк сознает, что может сорваться, и делает все возможное, чтобы этого не произошло. Ясно ведь, что от брани и крика толку все равно не будет.

– Сэр Николас, – спокойно, но не без язвительности спрашивает он, – неужели вы серьезно хотите убедить меня в том, что сообщение о бомбе, появившееся в "Абердин ивнинг телеграф", инициировано не вами?

– Я не давал им эту историю. У них есть хорошие репортеры.

– Вы видели ее до публикации?

– Да. Это легитимная линия расследования.

– Но вы не давали им этот материал?

– Я уже сказал вам. Нет.

– Ладно. Тогда объясните мне следующее. Не подлежит сомнению то, что автор этой статьи имел возможность ознакомиться с распечаткой записи показаний Кристиана Паркера. Некоторые фразы воспроизведены слово в слово, да и вся публикация основана почти исключительно на его воспоминаниях о тех событиях.

– Может быть, репортер беседовал с ним лично.

– Перед тем как прийти сюда, я позвонил в лечебницу. Единственными посетителями, побывавшими у Паркера, были члены его семьи и я сам. Это подтвердил полисмен, постоянно находящийся у дверей его палаты. Не было и никаких телефонных звонков. Следовательно, передать эту историю в СМИ могли лишь люди, ознакомившиеся с записью. И я точно знаю, что никто из моих служащих не разговаривал на эту тему с представителями вашей газеты.

Всякий раз, когда я провожу подобное расследование, у меня складывается впечатление, что только БРМП заинтересовано в установлении истины. Все остальные причастные стороны заинтересованы в том, чтобы что-то скрыть.

– А вы, стало быть, бесстрашный и бескорыстный поборник правды. Ну-ну.

– И на сей раз то же самое, – продолжает Фрэнк, не обращая внимания на его шпильку. – Позвольте мне прочитать вам вот это.

Фрэнк берет вчерашний номер "Абердин ивнинг телеграф" и обращается к параграфу, который собственноручно обвел красным. Он читает его вслух:

"Если существование бомбы на борту "Амфитриты" будет убедительно доказано, это почти несомненно подтолкнет к масштабному пересмотру мер безопасности во всех портах Европейского союза. Паром остается одним из самых доступных средств водного транспорта, формальности сведены к минимуму, билет в большинстве случаев действителен для посадки на любое имеющееся в распоряжении судно. Усиление мер безопасности почти неизбежно повлечет за собой усложнение процедуры оформления, связанное с потерей времени, что будет встречено всеми, занятыми в этом бизнесе, с озабоченностью и даже с возмущением".

Фрэнк кладет газету и смотрит на Лавлока.

– "Всеми, занятыми в этом бизнесе". Вот в чем ключ, не так ли? Окажись причиной катастрофы "Амфитриты" бомба, все компании, связанные с паромными перевозками, оказались бы в одной лодке. Бомбу могли подложить кому угодно, все перевозчики уязвимы в равной степени, ну а что до потерь, то их в равной мере понесут все осуществляющие паромные перевозки компании. Таким образом, вы хотите заставить ваших конкурентов пострадать вместе с вами. Ведь коль скоро "Амфитрита" затонула не по причине конструктивных недочетов, технического состояния или некомпетентности персонала, пассажиры станут отказываться от паромных рейсов как таковых. Однако сведения о том, что катастрофа явилась результатом конкретных недочетов, связанных с данным судном, могут побудить пассажиров предпочесть судам вашей компании суда конкурентов. Иными словами, все сводится к тому, что версия с бомбой однозначно снимает с вас какую-либо вину.

– Это абсолютно...

– А теперь позвольте мне сказать вам вот что. Никакой бомбы на борту не было.

Реакция Лавлока однозначно доказывает, что диагноз Фрэнка насчет причастности "Паромных перевозок" к публикации был безошибочен. Сэр Николас выглядит так, словно Фрэнк выбил почву у него из-под ног.

– Это невозможно, – заявляет Лавлок. – Паркер высказался по этому поводу совершенно определенно.

– И совершенно ошибочно. "Амфитрита" не была подорвана. У нее нет пробоин, ни ниже ватерлинии, ни где-то еще.

– Нет. Нет.

– Осмотр доказал, что у парома были сорваны наружные носовые ворота.

– Так они и были сорваны взрывом.

– Нет. Взрывом разворотило бы обе двери, у парома же сорвана – именно сорвана! – только внешняя. Никакой бомбы не было, это установлено точно, и спорить тут не о чем. Вы уж поверьте, я не стал бы говорить все это, не будь у меня полной уверенности в своей правоте. И вот еще что – сегодня утром я получил письмо, автор которого брал на себя ответственность за взрыв на пароме и угрожал, если я не откажусь от расследования, прислать бомбу и мне. Теперь я знаю, что писал не террорист, но знаю только потому, что выяснил – парома никто не взрывал. Чем скорее мы сделаем эту информацию достоянием широкой общественности, тем лучше. Вот почему я настаиваю на публикации результатов моего расследования в ближайшем номере вашей газеты. Причем этот репортаж должен быть максимально полным и занять не меньше места, чем вчерашняя статья.

– Это невозможно.

– Если так, то я выйду на все программы новостей отсюда до Плимута и расскажу не только о том, что на пароме не было никакой бомбы, но и о категорическом нежелании "Паромных перевозок" сотрудничать с агентством. А заодно и о финансовых затруднениях компании. Да, сэр Николас, – я тоже умею читать деловые бумаги между строк и понимаю, почему вас так устраивает версия теракта.

Некоторое время Лавлок напряженно молчит.

– Я могу распорядиться, чтобы газета ознакомила читателей с материалами вашего расследования, но, в каком объеме будет подан этот материал и где его поместят, с уверенностью сказать не могу.

– Вы владеете этой газетой и можете гарантировать все что угодно. Место, объем, шрифт – абсолютно все. Итак, или вы идете навстречу моим пожеланиям, или я обращаюсь в другие СМИ. Делайте выбор.

На щеках Лавлока вздуваются желваки.

– Редактора зовут Камерон Шиллинглоу, – цедит он сквозь зубы. – Я дам ему знать о вашем визите.

В отношении расследования дела Петры Галлахер вторую половину дня можно считать потерянной. Люди работают, проверяют все, что возможно, но не находят ни одной приличной зацепки. В такие дни у Кейт возникает ощущение, будто она барахтается в патоке.

Кейт задерживает начало дневного совещания минут на пятнадцать, чтобы поговорить с матерью Петры, приехавшей хлопотать о выдаче тела для предстоящих в пятницу похорон. Кейт с Хеммингсом проверяют, проведены ли все необходимые экспертизы, после чего она подписывает требуемые бумаги и идет с ними в совещательную, где ее ждет Элеонор Галлахер.

Глаза Элеонор покраснели и воспалились от слез. Передавая бумаги, Кейт сжимает ее дрожащие руки и очень хочет сказать, как ей жаль Петру и как близко к сердцу принимает она эту трагедию. Однако она воздерживается от лишних слов, ибо понимает, что Элеонор Галлахер нужно от нее не сочувствие. Ей нужно, чтобы Кейт поймала человека, который убил ее дочь.

Коронер официально признает смерть Конни несчастным случаем и отказывается возложить вину за произошедшее на Айвена. Он подчеркивает, что семья пережила трагедию и что "пропорциональное распределение виновности" (таковы его точные слова, мальчику потом приходится посмотреть их в словаре в школе) в данных обстоятельствах не было бы ни правильным, ни полезным. Когда коронер произносит это, Айвен смотрит на Айлиш. Но она на него не смотрит.

Несколько недель спустя Айвен получает работу, связанную с глубоководным тралением. Он больше не ставит сети у береговой линии, но выходит на просторы Северного моря. Лов там тяжелее и опаснее, но и гораздо прибыльнее. Правда, теперь его подолгу – недели по две-три кряду – не бывает дома.

Как только Айвен уходит в море, Айлиш начинает вести себя так, будто мальчика не существует. Она разговаривает с Кэтрин, порой даже с Героем, но к нему не обращается никогда. Еду на стол ставит и тарелки после него моет, но этим все и ограничивается.

Как только баркас, со скользкой от крови и рыбьего жира палубой, появляется в гавани, женщины бегут к причалу, чтобы встретить своих мужчин. Айлиш следует их примеру, но плетется позади всех, словно на ногах у нее гири. Когда она видит, как Айвен, в желтом непромокаемом плаще, сходит на берег, плечи ее никнут. Она поворачивается и бредет назад, к дому.

Ночью, в то время как отец с командой обмывают в пабе улов, мальчик слышит ее тихое, монотонное бормотание:

– Опять он вернулся. Тонут же у некоторых и мужья, и сыновья, и братья – только мне не везет. Вон Линдси Маккуин, что живет за полем, за один рейс лишилась троих своих родичей. Но это дерьмо не тонет! Этот урод всегда возвращается целым и невредимым, а какой-нибудь бедолага идет на корм рыбам. Ну почему, почему не Айвен. Что-что, а уж сокрушаться о нем я бы не стала. Я бы сплясала шотландский рил на его могиле и плюнула на землю. Каждую минуту, пока он плавает на своей калоше, я не перестаю молиться о том, чтобы он пошел на дно. Даже когда посудина входит в гавань, меня не оставляет надежда: а вдруг он поскользнется на палубе, свалится за борт и на мелководье сломает себе шею. Или захлебнется, и когда его выудят из воды, будет уже слишком поздно. Но черта с два! А ведь говорят, что море дает и отбирает, словно Господь. Что ж, Господи, он твой. Забери его.

Когда Айвен в третий раз уходит в долгий рейс, Айлиш заводит шашни с его двоюродным братом Крэйгом.

Особенно сладкой эту измену делает то, что она не просто внутрисемейная, но связана с застарелой враждой между кузенами. Их отцы, будучи родными братьями, как и все, то дрались, то мирились, до тех пор пока не завели совместный бизнес. Идея оказалась неудачной с самого начала: открытая ими мелочная лавка, не выдержав конкуренции, прогорела во впечатляюще короткие сроки, и горе-предприниматели принялись отчаянно обвинять один другого сначала в некомпетентном ведении дел, а после так и просто в мошенничестве. На сей раз разрыв был окончательным: вражда не угасала и передалась по наследству их сыновьям.

Ни Айлиш, ни Крэйг особо не стесняются. Крэйг даже завтракает и обедает в доме брата, а Айлиш при этом говорит, что приглашает его, пока Айвен в отлучке, потому что, когда в доме мужчина, она чувствует себя в большей безопасности. Однако мальчик, когда им кажется, что он на них и не смотрит, примечает, как прижимает, щиплет и щупает Крэйг его мать, когда та моет посуду, и какая самодовольная улыбка блуждает на его физиономии. Может быть, кое-какая видимость приличий и соблюдается, но дети, пусть они и слишком малы, чтобы понять происходящее, чувствуют: происходит что-то неправильное. Они слышат, как по ночам Крэйг занимает в постели их матери место Айвена. Он кряхтит и сопит, как и их отец, но теперь они слышат и голос Айлиш. Она стонет (мальчик даже думает, не больно ли ей), но потом смеется, и он, убедившись, что с ней все в порядке, засыпает с мыслью, не послышалось ли ему в этом смехе не просто удовлетворение, а еще и мстительное злорадство.

Айлиш и Крэйг переговариваются дома тихонько, опасаясь, что дети услышат их. Мальчику запоминается краткий настоятельный диалог. Может быть, она просит Крэйга не появляться, когда вернется Айвен. Даже самые затянувшиеся рейсы Айвена не продолжаются дольше трех недель, самое большее – месяца.

Разговоров в доме за эти недели звучит больше, чем при Айвене, бывало, годами. Как-то раз мать отводит мальчика в сторонку. Ее голос непривычно мягок.

– Ни слова отцу, когда он вернется. Есть кое-что, в чем нам с ним надо разобраться.

В день возвращения Айвена разражается ужасный шторм. Его баркас едва успевает прибыть к побережью незадолго до бури, и в гавань Абердина рыбаки входят с радостным возбуждением мошенников, которым удалось перехитрить сердитых морских богов, забрав их еду – суда нагружены рыбой, – и вернуться. Корабль причаливает как раз после рассвета, и все утро они проводят за сортировкой рыбы.

По пути домой Айвен наведывается в психиатрическую клинику в Стонхейвене. Там находится его мать, но он уже давно ходит туда не из-за нее: матушка в последние годы просто не узнает сына. Айвен бывает там, потому что трахает одну из пациенток: Касси Маккехни. Бледную худышку со впалыми щеками и глазами, в которых тлеют угольки вызова. Секс у них грубый и не имеющий ничего общего с понятием "любовь", но ни о чем ином Айвен просто не имеет представления. Ими не движет даже то вожделение, которое принято облагораживать, называя страстью. И он, и она спариваются с легкостью и безразличием людей, пожимающих друг другу руки.

Касси скоро предстоит выписаться. Она живет в соседней деревушке, и никто не пришел за ней, чтобы забрать домой. Айвен говорит, что он отведет ее куда надо.

Почему он сперва приводит ее в свой дом? Узнает об Айлиш и Крэйге и желает показать, что и ему есть с кем позабавиться. Или вообще ни о чем не думает, просто потому, что такой он человек.

В гавани разразился шторм. Из далеких туч хлещет проливной дождь.

– Кто это?

Голос Айлиш звучит грубо, с неприкрытой неприязнью. Они с Айвеном уже давно перестали притворяться.

– Касси.

– Где ты ее нашел?

Они говорят о ней так, как будто ее там и вовсе нет. Касси переводит взгляд с одного на другую. Глаза ее налиты кровью.

– Я отправился навестить маму. Касси живет как раз за холмом. Меня попросили отвести ее домой.

– Трахался с ней, верно?

– А хоть бы и так?

Айлиш переводит взгляд на Касси.

– Трахалась, сучка подзаборная?

Касси смотрит на нее молча.

– Что ж, здесь тебе делать нечего. Можешь уходить.

Она кивает в сторону холмов.

– Проваливай. Скатертью дорога.

– Айлиш, пусть она останется. Выпьет чаю, передохнет.

– Ага, может, вам и потрахаться постелить? Пошла, пошла!

Айлиш машет на Касси рукой, словно прогоняет назойливую чайку.

– Бога ради, Айлиш. Мы напоим ее чаем, а потом я провожу ее домой.

Айлиш открывает рот, чтобы возразить, но тут происходит нечто неожиданное. Касси зажмуривается, разевает рот и издает дикий, нечеловеческий вопль.

И Айлиш, и Айвен – он полуобернувшись, она наполовину подняв руки – замирают, изумленно уставившись на Касси. Вопль обрывается, сменяясь торопливыми, пронзительными, маловразумительными выкриками:

– Беда, как о ней сказать? Приходит так быстро, слишком быстро! Рука, сильная правая рука убийцы! Она корчится, заманивая его. А сейчас, смотрите, извивается он! Кровь! Вода в ванне покраснела от крови! Прячут в сундуке!

Ее худая грудь вздымается от натуги. Глаза широко распахиваются. Айлиш подбегает к Касси и трясет ее.

– Заткнись! Заткнись!

Касси смотрит прямо сквозь нее.

Айлиш наотмашь закатывает ей оплеуху.

– Что ты орешь, сумасшедшая? Что это за бред?

От удара голова Касси дергается, потом возвращается на место. Взгляд медленно фокусируется на Айлиш. Когда она заговаривает, то уже не кричит, голос ее звучит ровно:

– Этот дом дышит убийством.

В следующее мгновение Касси вырывается из хватки Айлиш и припускает по дороге.

Часом позже Касси возвращается с полицией. Семья – пародия на семью, в которой живет память о дочке-утопленнице, а родители противны друг другу, – сидит за кухонным столом. Айвен все еще в непромокаемых рабочих штанах, его куртка висит на крючке за дверью. От его одежды по всему дому распространяется резкий запах рыбы.

С того момента, как Касси убежала, Айвен и Айлиш почти не разговаривали. Они и так-то не склонны откровенничать, а тут еще и эти странные выкрики, явно не поднявшие настроения ни ему, ни ей. Конечно, они стараются выбросить все это из головы как бред сумасшедшей – в конце концов, это ведь действительно бред сумасшедшей, – но в словах Касси столько одержимости и страсти, что их трудно игнорировать. Как и все здешние уроженцы, Айвен и Айлиш, видимо в связи с суровостью и непредсказуемостью здешнего климата, угрюмы, недоверчивы и всегда настороже. Говорят, на западном побережье Шотландии, где климат гораздо мягче, люди тоже более открытые и доброжелательные. Но здесь принято держать двери запертыми, и не только из-за то и дело проносящихся над прибрежной полосой шквальных ветров. Здешние обитатели доверяют лишь тем, кого знают как облупленных, а зачастую не доверяют даже им. Все они хорошо осведомлены насчет темных сторон человеческой натуры, а добро и зло для них не абстрактные религиозные понятия, а составляющие повседневной действительности. Вот почему истерическая выходка Касси произвела на них такое впечатление. Если присмотреться, во многих отношениях она не так уж сильно отличается от них.