113

Четверг, 7 апреля лета Господня 30, Иерусалим

– Один из вас предаст меня.

Непринужденная беседа за столом мгновенно стихает, и воцаряется молчание. Пламя свечей бросает оранжевые блики на лица людей, сидящих на плетеных лавках вокруг низенького стола, и волны потрясения от этих слов, кажется, пронизывают могучие стенные и потолочные балки. Симон пригнулся, как будто ожидает, что предатель объявится прямо сейчас. Фома медленно качает головой из стороны в сторону, отказываясь поверить. Остальные апостолы смотрят друг на друга в ужасе и тревоге.

Иисус сидит среди них, и вид его таков, словно он уже пребывает в ином мире. Его взгляд не перебегает с одного человека на другого. Он смотрит прямо перед собой и слегка вверх, его взор сосредоточен на чем-то, недоступном видению прочих.

Петр сидит справа от Иисуса, а Иоанн слева от него. Внешне они совершенно не похожи: Петр – мудрый бородатый старец, с четкими, решительными чертами лица, Иоанн же отрок, припавший к груди Иисуса.

Петр за спиной Иисуса шепчет Иоанну:

– Кто это? О ком он говорит?

Ответный взор Иоанна почти равнодушен. Из всех двенадцати его, как видно, это волнует меньше остальных. Он любимый ученик Иисуса, предпочтенный. Он никак не может быть тем, кого обвиняют в предательстве.

Иоанн пожимает плечами. Петр шепчет снова:

– Ну, спроси нашего Господа.

Иоанн обращает светлые глаза к лику Иисуса.

– Господи, кто это?

Иисус не смотрит на него. Он как будто и не слышал этого вопроса.

Но в тот момент, когда Иоанн собирается повторить вопрос, он говорит:

– Тот, кто обмакнет руку в чашу вместе со мной, предаст меня.

Все в комнате устремляют взгляды на Иисуса. Он продолжает отстраненно смотреть прямо перед собой.

По традиции хозяин за пасхальным ужином предлагает гостям кусочек хлеба, обмакнутый в хазарет, пряный красный соус. Эта традиция восходит к первой Пасхе, когда Иегова праздновал прибытие народа избранного в Ханаан и кусочек хлеба служил для выражения благодарности и поощрения всем тем, кто выжил во время Исхода вместе с ним.

И снова именно Петр прерывает молчание. Он поворачивается к Филиппу, сидящему справа от него, и что-то вполголоса бормочет. Фома, сидящий по другую сторону от Петра, произносит что-то еще. Из этих реплик произрастает разговор – через некоторое время уже все апостолы переговариваются, группами по двое или по трое.

Что он имеет в виду? Кто предаст его? Кому предаст?

Их слова волнами накатываются на человека, сидящего в середине, но откатываются, словно разбившись.

Он же, будто ничего не слыша, выжидает несколько минут, пока они увлекутся разговором, а потом опускает взгляд и устремляет его на человека, сидящего прямо напротив него.

Иуда Искариот смотрит на своего Учителя в ответ и все понимает.

Иисус и Иуда как будто соединены туннелем света, который исключает всех остальных. Этот свет не меркнет к краям и концам туннеля. Он там, и его нет, ибо он существует в себе, только для этих двоих.

Иисус обмакивает кусочек хлеба в хазарет и протягивает его Иуде.

Не кладет на стол, а именно протягивает, держа меж большим и указательным пальцами, так что Иуде ничего не остается, как взять его.

Иуда протягивает руку. К своему кусочку хлеба. К своей судьбе. Их пальцы мимолетно соприкасаются, когда хлеб переходит из рук в руки, и с этим едва уловимым физическим контактом происходит окончательная передача ответственности на смертные плечи Иуды.

Туннель света неожиданно исчезает, а с ним прекращается и разговор.

Иисус обращается к Иуде:

– То, что делаешь, делай быстро.

Иуда ощущает, как поднимается со скамьи. Непроизвольно, как будто увлекаемый высшей силой.

Остальные ученики наблюдают за ним. Он видит их лица, обращенные в удивлении к нему, но не различает индивидуальных черт. Лишь лик Мессии по-прежнему отчетлив.

Чей-то голос, может быть, Андрея, спрашивает, собирается ли Иуда делать пожертвования для бедных.

Во время пасхальной трапезы все должны выпить четыре чаши вина: первую с очищением, вторую во время жертвоприношения агнца, третью после благодарственных молитв и четвертую с заключительными молитвами. Кроме того, пить каждый раз долженствует из новой чаши, каковые символизируют четыре царства, которые Книга Даниила определяет как угнетателей евреев: халдеев, мидян, вавилонян и римлян. Даже самые бедные из бедных должны получить свои четыре чаши. Если средства не позволяют им этого, они получают милостыню. Но никто не уходит с пустыми руками.

Иуда казначей Двенадцати. Он человек с мешком денег. Если кого-то и надо послать на раздачу милостыни, то как раз его.

Пусть остальные считают, что он идет именно с этой целью. Истина ведома лишь ему и Мессии. Таков уговор между ними.

Но в этот момент Иуда Искариот ощущает себя одиноким как никогда.

Дом, в котором они намереваются собраться на пасхальную трапезу, принадлежит одному из слуг Иосифа Аримафейского. В знак благодарности ему пообещали оставить шкуру убитого ягненка.

Иуда торопливо выходит в ворота, в хаос и сумбур, царящие в Сионе в Пасхальную ночь. Сион, старейшая часть Иерусалима, представляет собой лабиринт лачуг, оград, переулков, тупиков и двориков. Римляне туда практически не суются: в полном вооружении на тесных улочках не развернуться, а безоружным туда отправится разве что тот солдат, которому надоело жить.

Создается впечатление, будто целый мир явился в Иерусалим. Более ста тысяч паломников заполонили город, превысив количество жителей в соотношении более чем три к одному. Они набиваются в любое жилище, какое могут найти: они битком набили палатки, примостились, словно птицы, на насестах, на крышах или просто сидят на мостовой. Все паломники обязаны в эту ночь находиться в пределах города, ибо вкушать пасхального агнца подобает лишь в пределах самого Иерусалима. Каждый прием пищи схож с остальными, как предписано в Книге Исхода.

Влекомый неведомой силой, направляется Иуда по узеньким улочкам. Потрескивают костры, распространяя в ночном воздухе запах жареной ягнятины, смешивающийся с запахом варящейся в рассоле саранчи. Уши его заполняет шум суматошного города, который создают глашатаи, уличные торговцы, певцы, животные и просто толпа. Толпа, в которой он движется как можно быстрее, крепко держа в руке мешочек с деньгами. Наконец он добирается до храмового двора, где даже в этот час продолжают приносить в жертву ягнят. Земля по лодыжки в крови, и забойщики работают не покладая рук. Иуда наблюдает, как раскладывают барашков, вспарывают им глотки, перерезая дыхательное горло, пока не начинают брызгать красные фонтаны, и животные дергаются в последние мгновения перед тем, как испустить дух.

Кровь агнца, которая смывает грехи мира, да смилуйся надо мной.

Иуда огибает снаружи главный двор и направляется к трапезной храма, где вкушают первосвященники. Никто его не останавливает.

Он подходит к большой деревянной двери трапезной и, толкнув, открывает ее. Трапезная представляет собой массивный сводчатый зал с тремя стоящими параллельно, длинными, во всю протяженность зала, столами. По обе стороны от них восседает множество обедающих. За этими столами, на помосте, установлен Высокий Стол, предназначенный для высших иерархов. Иуда направляется прямо к Высокому Столу, и, когда он проходит мимо, все провожают его взглядами.

Он поднимается на маленькую ступеньку к первосвященникам. Стулья стоят только вдоль дальней, противоположной стороны стола, так чтобы никому из высших не приходилось сидеть спиной к пирующим в зале. Иуда подходит к ближней стороне.

Он останавливается посередине, напротив первосвященника Каиафы. Позади Каиафы стоит Ионафан, капитан храмовой стражи. Разговоры в зале стихают и полностью прекращаются.

Каиафа смотрит на Иуду, но ничего не говорит.

Первым нарушает молчание Иуда.

– Я пришел передать вам Господа Иисуса Христа.

Ионафан собирает отряд из пятисот солдат, чтобы отправиться в Гефсиманский сад.

Еще темно, когда он выводит их из Храма, нагруженных фонарями и оружием. У Золотых Ворот они встречают центурию римских солдат, специально посланных самим тетрархом Иродом Антипой. Эта центурия официально поступает под командование Ионафана.

Шесть сотен воинов быстрым шагом движутся в долину Кидрон. Они обходят надгробия Иосафатского кладбища, а потом бредут по колено в мутном потоке крови и внутренностей животных, который стекает с алтаря Храма. Ноги скользят, ноздри забивает вонь от гниющих кишок.

У могилы Авессалома отряд разделяется. Центурия направляется по долине в сторону моста, который соединяет город Иерусалим с оливковыми рощами. Они перекроют этот мост, как только пройдут апостолы. Ионафан ведет своих солдат вверх по склону холма к оливковым деревьям, а оттуда Иуда ведет их к пещере, где, как он знает, должен находиться Иисус.

Иисус не говорил Иуде, что он будет там, но Иуда все равно знает об этом. Он, и только он, ощущает присутствие личности Мессии. Присутствие достаточно близкое, чтобы ощутить, но всегда не столь близкое, чтобы коснуться. Это ощущение неумолимо тянет его к непреклонной судьбе.

Руку его оттягивает мешочек с деньгами. Те тридцать монет, которые получил он за то, что привел сюда солдат. Полученная плата связывает его, без нее он мог бы уйти в любой момент. Правда, он бы так не поступил. То, что он делает сейчас, творится им не по собственной воле. Деньги он взял без раздумий. Они в мешке, вместе с казной апостолов.

Иисус ждет их рядом с пещерой, под сенью маленькой рощицы. Позади него стоят трое самых доверенных из апостолов: Петр, грозно выставивший бороду, Иаков и Иоанн, сыновья грома. Их обвинения вонзаются в Иуду, как самый острый из наконечников копий.

Мессия, после своего моления, безмятежно спокоен.

– Кого ты ищешь? – спрашивает Иисус.

Голос за спиной Иуды: это Ионафан.

– Иисуса из Назарета.

– Это я.

Никаких колебаний.

Слева от Иуды шеренга разрывается, и в сумеречном холоде вспыхивает сталь. Меч Петра описывает дугу по направлению к голове солдата, и на землю падает отсеченное ухо.

Остальные апостолы подбегают между деревьями, но первым Симон.

Петр стоит, выставив меч перед собой и рыча на стражников.

Теперь Мессия находится между апостолами и стражей Храма. Судия, и он же добыча.

Иисус обращается к Петру, и голос его строг, но спокоен.

– Положи меч на место, ибо поднявший меч от меча и погибнет.

И теперь Иуда понимает.

Иисус стоит среди своих пленителей, и с ним сила небес, настолько могущественная, что по сравнению с ней ничтожны и жалки мелкие устремления смертных, которые окружают его. И все же он предпочитает не использовать эту силу. Он знает, что ему предстоит, и все равно отдается на волю людей, каковые рядом с ним не более чем пыль.

Иисус делает жест в сторону апостолов, но обращается он к Ионафану.

– Я сказал тебе, это я. Если ты ищешь меня, бери, а остальные пусть идут своей дорогой.

Стражники медленно и с опаской, словно ожидая подвоха, выступают вперед. Дрожащими руками они берут Иисуса за плечи и, лишь поняв, что он не намерен сопротивляться, связывают его и уводят.

Иуда смотрит им вслед. Когда он поворачивается, остальных апостолов уже нет.

Сад пуст, если не считать одного человека, оставшегося лицом к лицу с огромностью своего деяния.

Иуда несет тридцать сребреников обратно в Храм.

Каиафа находится в своем кабинете вместе с Анной и несколькими другими священниками-саддукеями. Они равнодушно смотрят на Иуду. Он сыграл свою роль – теперь он для них пустое место. Иуда кладет мешок с деньгами на стол и поднимает взгляд на Каиафу.

– Я согрешил в том, что предал невинную кровь.

Каиафа берет мешочек с деньгами и вертит его в руках. Потом отдает его обратно Иуде.

– Зачем это нам? Это твое.

Каиафа умывает руки от этого дела. Это не его судьба. Не его устрашающая ответственность.

Иуда быстро выходит из кабинета и идет мимо алтаря во Дворе Священников, где открывает мешок и выбрасывает серебряные монеты. Потом он, словно не в себе, спешит через храмовый комплекс наружу к Воротам Плакальщиков, а затем, через рассветный нижний город, прямо к Золотым Воротам, где лишь несколько часов назад стража храма встретилась с центурией Ирода.

Останавливается Иуда, лишь добравшись до выступа скалы в долине Гинном. Местность вокруг устилают тлеющие груды мусора. Он никогда не думал, что кончится этим.

Разумеется, как это кончится, он не знал. Ему была дана его роль, и он сыграл ее. И будет продолжать играть до самого конца и дальше.

Теперь для него открыт только один путь.

Все это время Иисус знал, что произойдет с ним. Он знает, что, поскольку первосвященники являются посредниками между римлянами и остальным населением, они, не мешкая, передадут его римлянам. Римляне возлагают на священников ответственность за вспышки беспокойства среди населения. Они не допустят, чтобы эти беспорядки сконцентрировались вокруг Иисуса, особенно в таком очаге напряженности, какой представляет собой Иерусалим во время Пасхи.

Иисус знает, что должен умереть во имя спасения человечества. Спасения, какового можно добиться, лишь очистив мир от грехов страданием. Он мог бы остановить все это в Гефсимании, но не сделал этого.

Они все сыграли свои роли.

И какова роль Иуды?

Он совершил одно из самых гнусных преступлений по еврейскому закону – предательство невинной крови. Мессия, которого он предал, не совершил никакого преступления. Однако Иуда передал его в руки убийц. Не важно, что любой из Двенадцати мог был избран как исполнитель предательства. Он был отмечен, и он должен искупить вину.

Он идет к дереву на самом краю обрыва. Он развязывает свой пояс и, сделав петлю, закидывает его за торчащую над обрывом ветку. Плотно привязывает и дергает, проверяя, крепка ли удавка.

Она выдержит. Иуда надевает петлю на шею.

С прекращением жизни приходит доблесть в смерти. Последним поступком в своей жизни человек может доказать, чего он стоит. Человек, душа которого воспаряет к Голгофе, молит Мессию о прощении за то, что предал его.

Иуда Искариот делает шаг с уступа.

114

Пятница, 1 января 1999 года

В городе царит тишина. Так всегда бывает в первый день Нового года. Не только благодаря коллективному похмелью после состоявшегося ночью празднования, но и в силу коллективного осознания в холодном свете нового дня того факта, что окружающий мир точно такой же, каким был двенадцать часов тому назад. В Новый год люди поднимают тосты со слепой оптимистической верой в то, что предстоящие двенадцать месяцев будут лучше двенадцати прошедших, хотя в глубине души и понимают, что произвольно выбранный момент, знаменующий начало нового года, вовсе не отправной пункт. Это всего лишь точка во времени, такая же, как любая другая, и особого значения не имеет. Доля секунды, за которую можно произнести "да", в которую появляется на свет твой первенец или испускает последний вздох любимый человек, – вот моменты, которые меняют жизни, а отнюдь не бой часов в полночь, возвещающий о начале последнего года тысячелетия.

Ред сидит на кухне у Хелен, и эти мысли вращаются в его голове, как одежда в барабане стиральной машины. Он находится здесь с двух часов пополудни и проверяет, чтобы задержание было подготовлено безупречно. Из дома Ред старается не выходить, чтобы не оказаться на виду, на тот случай если Дункан объявится раньше времени или решит сперва разведать обстановку. В результате он координирует операцию вслепую, ориентируясь на доклады, поступающие по двум лежащим на его столе рациям. Рядом с ним сидят двое вооруженных полицейских. Хотя Ред является техническим руководителем операции, он же представляет собой главный объект... Роль двойственная, что ощутимо тяготит и беспокоит.

Дом находится на северной стороне Эверинг-роуд, на пересечении с Мори-роуд. Поскольку Мори-роуд улица с односторонним движением на север, подъехать можно четырьмя путями, но отъехать только тремя. Никаких случайностей быть не должно, они все предусмотрели.

В немаркированном белом фургоне, припаркованном чуть в стороне от дома, засели три офицера столичного отряда быстрого реагирования, все в бронежилетах и клетчатых полицейских бейсбольных шапочках и вооруженные автоматами "Хеклер и Кох". В их задачу входит отрезать путь к отступлению на запад, по направлению к станции Ректори-роуд.

Темно-синий "форд" припаркован в десяти ярдах к востоку от пересечения Эверинг и Мори, а серый "вокс-холл" смотрит на юг, на отрезок с односторонним движением на Мори-роуд. Им соответственно предписано блокировать пути на восток и север.

Два снайпера ждут наверху, в спальне Хелен и Энди, еще два в лестничном колодце многоэтажного дома напротив. Колодец опечатан от имени местных властей. На табличке большими белыми буквами написано: "НЕ ВХОДИТЬ. ОПАСНО".

Единственная женщина в группе захвата находится на улице, и она одна сейчас на виду. Роуз Бакли, натянувшая на себя сто одежек от холода, катает туда-сюда детскую коляску. В коляске находится ручной пулемет "Хеклер и Кох".

Двенадцать человек прикрывают все углы, постоянно поддерживая между собой радиоконтакт. Снайперы и люди в фургоне все в наушниках и с закрепленными микрофонами, которые при необходимости можно быстро отвести в сторону от лица. Четыре человека в машинах настраиваются на полицейские радиочастоты. Радиомикрофон Роуз находится на ее лацкане, так что она может говорить в него, не поворачивая головы. Если кто и приметит, что она разговаривает, решит, что мамаша обращается к ребенку в коляске. Откуда им знать, что младенец сделан исключительно из металла и в сорока метрах прошьет очередью любую преграду.

Дункан обычно приближается с юга, по Мори-роуд. Это единственный путь, который оставили без какого-либо прикрытия. Никто ведь не собирается мешать ему подъехать.

Чтобы операция прошла успешно, Дункан должен подойти к дому, ничего не заподозрив. Ожидается, что он выйдет из машины и направится к Хелен и Сэму, которые будут его ждать. Спугнуть его нельзя, ибо, оставшись в машине, он сможет устроить дикую гонку по Сток-Ньюингтону.

Хелен заходит на кухню, крепко обнимая Сэма. Ред бросает взгляд на часы.

Без четверти шесть. Осталось пятнадцать минут.

– Тебе пора выйти на улицу, – говорит он. – На тот случай, если Дункан приедет пораньше. Холодрыга еще та. Он не захочет, чтобы вы замерзли.

– Не рассчитывай на это.

– Ладно. Он не захочет, чтобы замерз Сэм.

По лицу Хелен скользнула тень улыбки.

– Пожалуй.

Ред бросает взгляд на Сэма. Мальчик выглядит скорее растерянным, чем напуганным. Растеряешься тут, когда в доме беспрерывно трещат рации, а когда он ходил в туалет, то заметил в маминой спальне двух снайперов.

Ред встает со стула и садится на корточки перед Сэмом – точно так же, как садился перед маленьким Тимом Уиксом десять дней тому назад. Другая кухня, другая эра.

Маленький Тим, который, возможно, видел, как отец этого мальчика хладнокровно убивал другого человека, и который с тех пор не сказал ни слова.

Усилием воли Ред переключается на настоящее.

– Ты знаешь, зачем здесь все эти люди, Сэм?

– Да.

– Зачем?

– Они пришли, чтобы забрать моего папу.

– Мы хотим лишь задать твоему папе несколько вопросов, вот и все. Когда он ушел из полиции, то оставил несколько незаконченных дел. Нам просто нужно с ними разобраться. Мы пришли сюда, к вам, потому что знали, что это единственное место, где мы можем его найти.

Какая неуклюжая отговорка! Ребенок не дурак. Он достаточно насмотрелся боевиков и понимает, что для того, чтобы задать отцу несколько вопросов, не посылают дюжину вооруженных офицеров.

– Ты знаешь, что ничего нельзя говорить, когда приедет твой папа?

Сэм кивает.

– Тебе мама сказала?

Еще кивок.

– Это действительно важно. Просто делай, что делает она, и все будет в порядке. Никто не собирается причинить ему вред.

Ред приближает лицо к лицу Сэма.

– Ты доверяешь своей маме, правда?

Кивок.

– Хороший мальчик.

Одна из раций на столе пищит. Голос Роуз:

– Машина подозреваемого движется в западном направлении по Эверинг-роуд.

Ред встает.

– Быстро, – говорит он. – Идем.

Хелен сжимает руку Сэма добела, когда они торопливо выходят из кухни. Ред берет рацию.

– Опиши машину подозреваемого, Роуз.

– Темно-синий "фиат", регистрационный номер гольф, семь, четыре, шесть, танго, оскар, браво. В машине находится один человек, мужчина.

– Опиши его.

– Он в шляпе. Лицо частично закрыто. Не могу четко разглядеть.

Дункан не водит темно-синий "фиат", но ни в чем нельзя быть уверенным полностью.

– Не думаю, что это наш подозреваемый. Но продолжай наблюдение.

Десять секунд молчания, и снова голос Роуз:

– "Фиат" уезжает от дома, движется в сторону Ректори-роуд. Это не наш человек.

– Вас понял.

– Может, ему стоит поторопиться? Я здесь промерзла до мозга костей.

Секундная стрелка на часах Реда неторопливо описывает круги.

Очень многое может пойти не так. Хелен может потерять присутствие духа. Сэм может попытаться предупредить Дункана. Сосед может пройти мимо в неподходящий момент. Дункан может что-то заподозрить и не приехать. Что, если он знает?

Откуда ему узнать? Неоткуда. Правда, он убил десять человек, а мы об этом не ведали ни сном ни духом.

Нервы скручиваются в желудке Реда узлом. Пора действовать, времени осталось совсем немного.

Мертвая тишина на радио. Никто и не должен говорить, пока они не заметят машину.

Шесть часов.

Ну, давай же.

Хелен выдувает кольца дыма с дыханием. У Сэма клацают зубы от холода. Ред теребит мегафон, который должен раздробить вечернюю тишину и заново выстроить его порушенную жизнь. Ему нельзя выходить из дома, пока все не закончится. Но именно он, и никто иной, собирается зачитать Дункану его права.

Одна минута прошла.

Хелен говорит, что Дункан никогда не опаздывает. Никогда.

Сейчас он опаздывает.

Он знает.

Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он не знал. Господи, пусть хоть что-то пройдет хорошо, для разнообразия.

Три минуты седьмого.

Снова голос Роуз по радиосвязи:

– Темно-серый "вольво". Приближается по Мори-роуд.

– В каком направлении?

– Движется с юга.

Именно так всегда ездит Дункан.

– Назови мне номер, Роуз.

– Подожди секунду... Хитроу, девять, три, восемь, виски, униформа, папа.

– Это он.

Ред в нетерпении отталкивает стул.

– Ты хорошо его видишь, Роуз? Можешь отследить путь до самого конца?

– Без вариантов.

– Прекрасно. Держи нас в курсе. Скажешь, когда нам пора.

Голос Роуз искажен из-за статики и возбуждения, чувствующегося в ее дыхании.

– "Вольво" проезжает скрещение с Эверинг-роуд... включает сигнал левого поворота... сворачивает налево, на Эверинг-роуд... Сэм машет... Машина замедляет ход напротив Хелен и Сэма... Машина остановилась, встала на тормоза... Выключил мотор... Открывается дверца водителя... Подозреваемый выходит полностью... ПОРА!

Все происходит молниеносно.

Роуз выхватывает из коляски автомат. Задние дверцы белого фургона распахиваются, и трое людей выпрыгивают на улицу. Другие люди выскакивают из остальных машин. Снайперы в спальне и лестничном колодце наводят прицелы на виски Дункана.

Ред стоит, очерченный в дверном проеме входной двери, как ангел мщения. Он подносит к губам мегафон.

– Руки за голову, лицом на тротуар. Сопротивление бесполезно! Ты окружен.