85

Джез и Кейт склоняются друг к другу за угловым столиком в переполненном пабе. Они все пьянее и пьянее. Бармен вытягивает руку над головой Джеза и звонит в колокольчик.

– Делайте последние заказы в баре, пожалуйста. Кейт указывает на остатки в пинте Джеза.

– Еще одну?

– Ага. Почему бы и нет? Если уж завтра все равно страдать от похмелья, так уж по полной программе.

– Тебе взять?

– Пожалуйста.

– Джез, от пива толстеют.

– Так говорят. Но ведь это углеводы и жидкость, ничего больше. Идеальный питательный раствор для атлета вроде меня.

Кейт морщит нос и встает. Ее поводит в сторону, и, чтобы сохранить равновесие, ей приходится опереться рукой о спину человека, сидящего за соседним столиком.

– Простите, – говорит она. – Малость перебрала. Кейт идет к стойке бара, сосредоточиваясь на каждом шаге.

Маленький паб рядом с Кенсингтон-Черч-стрит, где они так основательно набрались, представляет собой в их глазах оплот нормальной человеческой жизни, находящийся всего в четверти мили от искаженного мирка Церкви Нового Тысячелетия с ее тоталитарным устройством. Израэль обладает такой властью над умами и сердцами людей, верящих в его божественность, что в его воле заставить их совершить что угодно. Он властен даже над их жизнью и смертью, как Серебряный Язык.

За исключением того, конечно, что Израэль не Серебряный Язык. Собственно говоря, после того как он хлопнулся в обморок, дальнейший допрос потерял всякий смысл. Порез на руке Джеза был в дюйм длиной, и кровотечение прекратилось в считанные минуты, Израэль же отреагировал на это так, будто Джез вскрыл перед ним вены. А на местах преступлений пролились реки крови. Реки!

Человек с такой сильной реакцией на крохотный порез никак не мог быть тем, кого они ищут. Ну а если Израэль действительно страдает гемофилией, то это еще одна причина, по которой он не может быть Серебряным Языком. Самый сильный и самонадеянный человек не может исключить вероятность того, что его жертва, сопротивляясь, нанесет ему хотя бы легкую рану, а для страдающего несвертываемостью крови любая царапина смертельно опасна.

Правда, когда Израэль пришел в себя, они все равно допросили его, в соответствии с положенной процедурой.

– Вы знаете, что вы делали в такие-то и такие-то ночи, сэр?

Разумеется, чтобы отчитаться за все даты, Израэлю требуется свериться с дневником, но он с ходу отвечает, что первые два месяца из интересующего их периода провел в Соединенных Штатах.

– Вы можете это доказать, сэр?

– Да, конечно. Вот здесь, в моем паспорте. Отметка о прибытии, аэропорт Кеннеди, восемнадцатое апреля девяносто восьмого года. А вот и отбытие, через аэропорт О'Хара, девятого мая того же года. С субботы по субботу, ровно три недели.

– Большое спасибо, сэр. Просим прощения за беспокойство.

В результате Израэль даже не опоздал на трапезу со своими приверженцами. Правда, у Кейт и Джеза возникла мысль о том, не является ли исполнителем убийств кто-нибудь из паствы, делающий это по велению Израэля. Идея казалась смехотворной по причине кротости и покорности членов секты. В любом случае эту версию можно будет проверить и в понедельник утром.

После завершения той провальной беседы Джез с Кейт угнездились в уголке паба "Слон и замок" в окружении обтекающей их приливами и отливами пятничной толпы. Их разговор хоть и не затрагивает это дело напрямую, но вертится вокруг да около, в постоянной готовности быстро вернуться к теме, которая навязчиво не отпускает их уже на протяжении шести месяцев. Они говорят о душевном состоянии Реда и его консультациях, после чего переходят к обсуждению психотерапии как таковой; оба сходятся во мнении, что характерная для британцев антипатия к психотерапевтам лишает людей с реальными проблемами возможности выговориться. Это приводит их к роли самаритян, возвращает к убийству Джуда и снова к общим вопросам, связанным с суверенностью личности и анонимностью.

Кейт возвращается с выпивкой: пивом для Джеза, водкой с тоником для себя. Когда она ставит бокал на стол, пиво слегка расплескивается.

– Тут, на днях, Ред сказал мне нечто забавное, – говорит Кейт.

– Что?

– На днях... я имею в виду несколько месяцев тому назад. Еще летом.

– И что он сказал?

– Он спросил, нет ли между нами особых отношений.

– Между кем это "нами"?

– Между мной и тобой.

– И что ты сказала?

Кейт ищет ответа в своем бокале. Прозрачность водки тронута желтизной лимона.

– Не помню. Да и не важно.

Смелости начать этот разговор у нее хватило, но теперь решимости поубавилось.

– Нет уж, выкладывай, Кейт. Теперь отступать поздно. Что ты сказала?

– Я все отрицала.

– И он тебе поверил?

– Не знаю.

Джез цедит пиво, поглядывая на нее над ободком бокала.

– Он, наверное, знает, что у тебя есть приятель?

– Конечно знает. Но все же...

– Что "все же"?

– Ну, это же явление распространенное, верно?

– Что?

– Отношения на работе.

– Верно.

– Не то чтобы мы были первыми людьми в истории Скотланд-Ярда, между которыми... возникли неслужебные отношения.

– Внеслужебные, Кейт. Не "не", а "вне".

Она смеется.

Нужно перейти Рубикон. Карты выложены на стол, но все еще лежат рубашкой вверх. На этой стадии еще можно отступить, так что ничья гордость не пострадает. Повисает пауза.

Кейт решается.

– В общем, – произносит она, – это сейчас говорит пиво...

– Водка.

– Ну да. – Она хихикает. – Водка. Я знаю, что это говорит водка, но все равно хочу сказать, что ты чертовски привлекательный малый. Мне... правда хочется тебя поцеловать. О Господи. Ты заставляешь меня чувствовать себя девчонкой.

– У тебя же есть парень, – мягко напоминает он.

– Я знаю. Но это заглохло, Джез.

– И кем ты видишь меня? Легкой поживой?

– Джез, не говори так. Ты не знаешь, ты не можешь знать, как много я думаю о тебе, как высоко ценю. Ты одно, а Дэвид совсем другое, и то, как я к тебе отношусь, не имеет ничего общего с тем, как я отношусь к нему. Но то, что ты только что сказал... Это оскорбительно для нас обоих.

Джез встает.

– Я не могу думать с полным мочевым пузырем, – говорит он. – Схожу отолью. Вернусь через секунду.

Протискиваясь мимо Кейт, он пробегает пальцами по ее спине, и она поднимает руку, чтобы дотронуться до него. Всего лишь на миг кончики их пальцев соприкасаются.

"Едва уловимое прикосновение, – думает она, – а я схожу с ума от желания".

Три места у металлического корытца заняты, и Джез заходит в кабину. Он мочится и читает сделанную мелким почерком на стене над унитазом надпись.

"Бодибилдеры чертовски хороши в постели здесь был один на днях короткие темные волосы здоровенные мускулы под футболкой и мы поболтали он сказал что его зовут Стив и он купил мне пиво и мы не могли отлипнуть друг от друга и потом мы пошли к нему на квартиру и трахали друг друга всю ночь, вот был кайф так кайф".

Ох уж эти надписи в мужских туалетах. Постоянное напоминание о "Коулхерне".

К тому времени, когда Джез заканчивает и выходит из кабины, те трое у писсуара уже ушли. Он подставляет руки под холодную воду из-под крана, глядя на себя в зеркале над раковиной. Красные прожилки в белках глаз ясно свидетельствуют о переборе с алкоголем.

И ведь знал же он, что все идет к этому, но пустил дело на самотек. Вот и получается, что проблема, пусть отчасти, возникла по его вине. Теперь ему нужно найти способ отказать Кейт как можно тактичней.

Он возвращается в паб, садится напротив нее. Она подается вперед.

– Я сказала тебе, что я думаю, Джез. Теперь твоя очередь.

– Кейт. Кейт. Кейт. Кейт.

Она молчит. Ему приходится высказаться определеннее.

– Не думаю, Кейт, чтобы это была хорошая идея.

Она по-прежнему молчит.

– Даже если у вас сейчас что-то не клеится, ты все-таки не одна, и...

– Это моя проблема, Джез. Ты Дэвида не знаешь, так что не можешь упрекать себя в том, что обманываешь друга или что-то в этом роде. Если я что-то делаю, не ставя Дэвида в известность, это мое решение, в ответе за него только я.

– Конечно, конечно. Забудем о Дэвиде, но я все равно не думаю, что это хорошая идея. Мы еще не поймали Серебряного Языка, и нам не стоит менять отношения, пока продолжается это расследование. Мы должны работать вместе, Кейт, и не имеем права осложнять ситуацию, которая и без того непроста. И потом, это было бы нечестно по отношению к Реду. Теперь, когда нет Дункана, нас осталось всего трое. Представь, как почувствует себя Ред, если узнает, что две трети его команды сошлись на почве секса.

– Да ладно тебе. Он ничего не имел бы против.

– А вот и имел бы.

– Почему? Потому что от него ушла Сьюзен?

– Нет, вовсе не поэтому. Просто мы хорошо ладим, между нами сложились правильные деловые отношения, и было бы неразумно нарушать этот баланс. Я лично не хочу, чтобы Ред начал чувствовать себя посторонним.

– Джез, ты сам понимаешь, что хватаешься за соломинку. В чем вообще дело? Может, ты гомик?

Он смеется.

– Не глупи.

– Ну откуда мне знать. Человек, который распутал дело Колина Ирлэнда. Разве не было бы большой иронией, если бы ты в конце концов оказался одним из них? Не удивительно, что ты так хорошо справился с тем делом. Рыбак, как говорится, рыбака...

– Колин Ирлэнд не был геем, Кейт, и я не гей.

– Кто громче всех кричит "держи вора"?

– Кейт...

– Бьюсь об заклад, все ребята в "Коулхерне" влюблены в тебя, мистер Мускул, – выплевывает она в неожиданном порыве пьяного озлобления.

Джез встает.

– Думай что хочешь, Кейт. Но выслушивать всякие бредни я не собираюсь.

– И пожалуйста. Можешь не переживать по этому поводу.

– Я ухожу. Но могу, если хочешь, посадить тебя в такси.

– Нет, спасибо, Джез. Как-нибудь обойдусь. Я предпочла бы положиться на настоящего мужчину.

Джез быстро выходит из паба, оказавшись на прохладном осеннем ветру, застегивает пальто на все пуговицы и, не оглядываясь, удаляется по улице.

Ее сожитель. Необходимость сохранить дух команды для блага расследования. Звучит правдоподобно, но все это не истинные причины, а отговорки. Что Кейт, конечно же, понимает не хуже его.

86

Мир нуждается в новом Мессии. Я знаю, что немцы утверждали то же самое в конце существования Веймарской республики и получили Гитлера, но это частный случай, да и сравнение сугубо мирское. В наши дни мир нуждается в Мессии, как нуждался в Иисусе Христе две тысячи лет тому назад. Мир нуждается в Спасителе. Миру необходимо, чтобы кто-то взял на себя все страдания, всю боль и избавил человечество от прежних обязательств, чтобы оно могло начать свою историю заново. Ибо нынешний мир прогнил. Оглянитесь вокруг, присмотритесь к происходящему и попробуйте сказать, что он не прогнил. Он прогнил до сердцевины.

У нас больше нет морали. У нас полностью отсутствует представление о ценности добродетели. В восьмидесятые в душах господствовал бесстыдный, алчный материализм, но когда наступил спад и эти идеи оказались выброшенными на свалку, мы остались ни с чем. Без идеалов, без вождей, без ориентиров. Остались в моральном вакууме. Как можно этого не видеть? Мы выбираем политиков, а они лишь набивают свои карманы и затевают мелкие партийные склоки. Западные транснациональные компании стали более богатыми и могущественными, чем половина суверенных стран мира, и при этом они не подотчетны никому, кроме крохотной кучки влиятельных богатеев. Они насилуют третий мир ради сверхприбылей, насаждая повсюду свой грабительский капитализм, так, что этим странам, одна за другой, приходится перенимать наши наихудшие порядки, просто для того, чтобы выжить. Посмотрите на Россию, Китай или Бразилию – все идут по тому же пути, что и Запад, где богатые становятся богаче, а бедные беднее.

Вот откуда берется преступность. Корни ее в том, что наш дерьмовый мир пробуждает в нас потребности, которые мы не в состоянии удовлетворить. Мы приучаем людей мечтать о недостижимом, а потом удивляемся, если они ради осуществления своих мечтаний прибегают к насилию. Можно сказать, что коммунизм был хорошей идеологией, потому что культивировал такие цели – быть образцовым рабочим или крестьянином, – которые были достижимы. Советский Союз основывался на серпе и молоте. Основа нашего мира – это шикарное авто и крашеная блондинка. Быть лучше означает быть богаче, успешнее. Это под силу далеко не каждому, вот многие и пытаются поправить свои дела за счет ближнего. Преступность, насилие и наркотики – к этому приходит одно потерянное поколение за другим. Мир производит достаточно пищи, чтобы накормить все население Земли. Но треть человечества голодает. И знаете почему? Да потому, что всем на это наплевать! Тех немногих неравнодушных, которые устраивают кампании в защиту окружающей среды или идут в церковь, чтобы помогать бедным, подвергают осмеянию, объявляя придурками или ханжами. Ну а все прочие пребывают в полной апатии, замкнувшись в своем мирке.

Так вот, я как раз тот, кто не намерен с этим мириться и собирается что-то предпринять. Я тот, кто устроит все по-другому.

87

Понедельник, 2 ноября 1998 года

Место для парковки им удается найти только в дальнем конце площадки. Шесть утра, а практически все парковочные места у Биллингсгейта уже заняты автомобилями. Несколько акров кипучей деятельности посреди спящего города.

Индикатор наружной температуры на приборном щитке Реда показывает два градуса по Цельсию, но нужно еще учитывать порывистый ветер. Наступающая зима дает о себе знать.

– Ну пошли, – говорит Джез с заднего сиденья. – Рванем на отлов скверных ребят.

Кейт вылезает из машины, не глядя на него. За сегодняшний день они с Джезом не обменялись и словом. Если Ред и заметил это, то не подал виду.

Пригибаясь из-за ветра, они пересекают автостоянку и направляются к рыбному рынку Биллингсгейт. Высоко над ними, на вершине небоскреба Кэнери Уорф, регулярно вспыхивают голубые авиационные огни. От автостоянки к рынку ведет пролет каменных ступеней, по которым вниз движется непрерывный поток людей с картонными коробками в руках. Они синхронно спускаются по лестнице, а сойдя на площадку, растекаются в разные стороны, к своим машинам.

Ред, Кейт и Джез протискиваются сквозь этот живой конвейер. В то время как большинство горожан еще дремлют в сумраке спален, здесь уже вовсю царят свет и движение. Носильщики в белых халатах суетятся позади тележек, нагруженных коробками с серебристыми лещами и красными снэпперами. Пол под ногами влажный, а рыбный дух так силен, словно этот запах закачивают сюда через вентиляционную систему. По одной из лестниц они поднимаются из торгового зала к опоясывающей его на втором этаже галерее, где располагаются офисы торговцев рыбой. Большинство телефонных номеров на дверях офисов все еще предваряется цифрами "01", кодом Лондона, вышедшим из употребления восемь лет тому назад.

Обойдя галерею, они находят кабинет представителя Сити, на двери которого рельефный герб причудливо сочетается с кодовым замком. Дверь приоткрыта. Ред толкает ее, открывает, и они заходят.

В кабинете за столом сидит низенький мужчина с маслянистыми волосами и желтыми от никотина пальцами. Перед ним, на краю стеклянной пепельницы, балансирует горящая сигарета.

– Чем могу служить?

– Мы ищем управляющего рынком.

– Уже нашли.

– Полиция. Я старший офицер Меткаф, это детективы-инспекторы Клифтон и Бошам.

– Дерек Уэлч. Привет.

– Мы ищем кого-нибудь по имени Эндрю.

Уэлч смотрит на Реда, прищурившись.

– Кого?

– Нам хотелось бы поговорить с кем-нибудь, работающим в этом здании, кого зовут Эндрю.

– Вы знаете его фамилию?

Ред вздыхает.

– Мне кажется, вы меня не поняли. Мы не ищем кого-то конкретно. Мы хотим поговорить здесь со всеми людьми, носящими имя Эндрю. У вас есть система общего оповещения?

– Да.

– Ну что ж, тогда не могли бы вы попросить всех людей по имени Эндрю прийти в ваш кабинет как можно скорее?

– Это срочно?

– Мистер Уэлч, если бы было не срочно, я вряд ли явился бы сюда в столь неподобающий час с двумя моими коллегами, не так ли?

Дерек Уэлч поднимается на ноги, пересекает офис, берет трубку вмонтированного в стену селекторного телефона и нажимает кнопку.

– Пожалуйста, просьба всем сотрудникам по имени Эндрю немедленно прийти в офис управляющего. Повторяю, всем сотрудникам по имени Эндрю срочно явиться в офис управляющего.

Джез выглядывает из офиса и через галерею смотрит на сам рынок. Несколько человек недоуменно переглядываются или поднимают растерянные лица к громкоговорителям. Двое – нет, трое – направляются к различным выходам с рынка. Огромное большинство просто оставляет объявление без внимания. Чтобы до всех дошло, что от них требуется, обращение приходится повторить несколько раз в течение четырех минут, пока наконец в конце пятой в офисе Уэлча не собираются четверо Эндрю. Один молодой – Эндрю Тернер. Двое средних лет – Эндрю Маршалл и Гилдфорд, один пожилой – Эндрю Рутледж. Ничем не примечательные люди – не считая того, что каждый из них может стать мишенью для убийцы. В их одежду въелся запах рыбы.

Ред называет им себя, Джеза и Кейт.

– То, о чем я собираюсь вам сказать, может показаться странным или чем-то вроде дурной шутки. Однако могу вас заверить, что шуткой тут и не пахнет. Вы ведь, надо думать, все слышали о так называемом убийце апостолов?

Все четверо Эндрю кивают.

– С тех пор как эта история была предана огласке, мы установили некоторые... детали, которые позволяют определить будущих жертв убийцы с большей точностью. Теперь нам известно, что он выбирает жертвы не только в соответствии с их именами, но и с учетом некоторых специфических аспектов, связанных с апостольскими признаками – в частности, с днем их святого и с родом занятий. Как вы, возможно, знаете, апостол Андрей – это святой покровитель рыбаков, почему мы и пришли сюда. По нашему предположению, следующий, кого изберет убийца, будет каким-то образом связан с рыбной отраслью. А День святого Андрея – тридцатое ноября. То есть ровно через месяц.

Все четверо Эндрю таращатся, словно аквариумные гуппи.

– Разумеется, я должен признать, что теоретически шансы кого-либо из вас оказаться жертвой весьма малы. Не приходится сомневаться в том, что по рыбным лавкам и отделам супермаркетов Лондона работают сотни людей по имени Эндрю, и мы будем говорить со всеми ними в течение следующих двух недель. Вам угрожает риск не больший, чем кому-либо из них. И потому это не более чем предостережение. Кто-нибудь из вас женат?

Двое мужчин средних лет, Маршалл и Гилдфорд поднимают руки.

Ред обращается к Эндрю Тернеру:

– А вы, сэр?

– Нет. Пока нет.

Он смущенно улыбается сквозь подростковые прыщи.

– А вы, сэр? – спрашивает Ред Эндрю Рутледжа.

– Моя жена умерла.

– Примите мои соболезнования.

Рутледж пожимает плечами.

– Дело давнее, сэр.

– Я спрашиваю потому, – говорит Ред, – что до сих пор убийца выбирал одиноких мужчин.

– Значит, нам с Марши можно не беспокоиться? – интересуется Эндрю Гилдфорд.

– Я бы не поручился. Я же сказал, что он следовал этому принципу до сих пор. Он может изменить его в любой момент.

– А получим ли мы защиту полиции? – спрашивает Эндрю Тернер.

– Как я и сказал, риск очень невелик. Вы должны понять, что у нас нет людских ресурсов, достаточных для того, чтобы взять под защиту сотни потенциальных жертв лишь на том основании, что преступник может избрать одного из них. О чем я вас попрошу, так это о том, чтобы вы приняли повышенные меры предосторожности в районе тридцатого ноября. Постарайтесь постоянно находиться в чьем-то присутствии, никуда не ходите одни, находясь дома, надежно закрывайте двери и окна, проверьте запоры, не отвечайте на звонки в дверь незнакомцев. И пожалуйста, не колеблясь звоните в случае нужды.

Ред залезает в нагрудный карман и достает четыре визитные карточки. Он тасует их, как крупье, и вручает четырем Эндрю.

– Официально я не могу предложить вам вооружиться, – продолжает Ред. – У нас не Америка и нет конституционного права носить оружие. По сути дела, если вас остановят на улице с ножом в кармане, вам предъявят обвинение за ношение оружия нападения. Но если вы сочтете нужным держать у постели бейсбольную биту, это, пожалуй, будет разумной предосторожностью.

Прежде чем кто-то успевает встрять с вопросом, он торопливо продолжает:

– А в общем, джентльмены, я не хочу отвлекать вас от работы больше, чем необходимо. Как уже было сказано, риск очень невелик. Я понимаю, мне говорить легко, но постарайтесь, чтобы мое предостережение не превратило для вас следующий месяц в кошмар. Вы скорее сорвете куш в лотерею, чем встретитесь с этим маньяком. И пожалуйста, держите все в тайне. Мы не хотим, чтобы факт нашего предостережения просочился в прессу, поскольку не знаем, как может отреагировать на это убийца.

Рыбники Эндрю молча, один за другим уходят на рынок. Ред дает визитку и Уэлчу и благодарит его за то, что позволил воспользоваться его офисом. Уэлч, уже с очередной сигаретой, отмахивается струйкой дыма.

– В любое время.

Они выходят и направляются к машине. На ходу Кейт обращается к Реду:

– То, что ты сказал о лотерее. Ты ведь на самом деле не веришь в это, правда?

– Конечно нет. Но нам нужно встретиться с несколькими сотнями людей. И если бы я обрисовал каждому ситуацию такой, какая она есть, мы своими руками создали бы долбаный дурдом.

– Я вот думаю, какие, по-твоему, шансы у тех, кого мы предостерегаем? – спрашивает Джез.

– Больше, чем равные. Хочется верить.

88

Кейт ждет, пока Ред не выйдет из комнаты, прежде чем заговорить.

– Джез, – неуверенно произносит она.

Он отрывает глаза от письменного стола, поднимает брови, но молчит, не предлагая ей помощи.

– Мне очень жаль, что так вышло, тем вечером. И стыдно. Мне не следовало всего этого болтать. Повела себя по по-детски... и глупо.

Джез пожимает плечами.

– Нет проблем, Кейт. Спьяну чего не наговоришь, стоит ли все это мусолить? Давай забудем об этом.

– Все не так просто, Джез. Ты же сам знаешь, что заводишь меня.

– У тебя есть парень, Кейт. Я не думал, что ты серьезно.

– Что ж, теперь ты знаешь, что серьезно. Так что, если уж на то пошло, скажи мне, почему ты мною не заинтересовался?

– Я уже сказал тебе в пабе.

– Нет, в пабе ты придумал какую-то дерьмовую отговорку.

– Кейт, я не собираюсь с тобой спорить. Ты прекрасная женщина, и я отлично к тебе отношусь, но думаю, что было бы нечестно...

– Это то, что ты сказал в...

– И это то, что я имею в виду. Даже если ты этому не веришь. Послушай, ты сказала свое слово, я – свое. Друзья?

– Джез, мы не поговорили об этом...

Она умолкает, когда в комнату возвращается Ред.

– Друзья? – снова повторяет Джез.

Ред смотрит вопросительно на него, а потом на Кейт.

Кейт вздыхает. Она понимает: Джез не намерен раскрывать, что у него действительно на уме, толку она все равно не добьется.

– Ладно. Друзья.

89

Интерлюдия

На протяжении двух недель они "тралили" – вполне подходящее слово, учитывая обстоятельства, – каждого торговца рыбой и каждый супермаркет в центральном Лондоне. Это неблагодарная и нудная работа – объяснять по двадцать-тридцать раз на дню, в чем состоит опасность, какие меры предосторожности нужно принимать, по каким телефонам звонить. Они чувствуют себя бродячими торговцами, повторяющими одни и те же фразы снова и снова. Тем больше шансов выиграть в лотерею. Всего лишь мера предосторожности. Не открывать двери незнакомым людям.

Не болтайте лишнего, не рассказывайте о нашем предостережении всем подряд, и в первую очередь никаким хреновым бумагомаракам, потому что неосторожное слово может взбесить убийцу, и тогда он начнет вытворять неизвестно что. Ред обращается к чувству самосохранения каждого, и это срабатывает. Каждый день Ред с трепетом просматривает прессу, опасаясь увидеть заголовок вроде "Готовится рыбный Судный день", но, похоже, никто с журналистами не откровенничает.

Серебряный Язык не должен прознать об их действиях, нельзя, чтобы убийца что-то заподозрил.

И с каждым днем, приходящим и уходящим, близится День святого Андрея. Впервые за все время расследования они точно знают, когда Серебряный Язык нанесет удар, и от этого знания Реду не по себе. Он не знает, что хуже: предупредить кого-то и узнать, что он все равно убит, или узнать, что жертва тот человек, о котором они не думали. Что унизительнее: убедиться, что тебя снова перехитрили, или понять, что даже в рамках сужающихся параметров Серебряный Язык по-прежнему имеет преимущество?

На первых порах Ред думает, что любые зацепки, пусть даже мелкие, лучше, чем блуждание в темноте и неведении, что происходило с ними на протяжении почти шести месяцев. Теперь им известен алгоритм убийств. Теперь они знают, чего ожидать. Они знают когда, они примерно знают кто, они предполагают где.

Но они по-прежнему бессильны это предотвратить.

Именно это бессилие и приводит Реда в крайнее раздражение. Чертовски досадно обладать знанием вроде бы немалым, но сознавать, что оно слишком ограниченно, чтобы ты мог с его помощью достичь практической цели.

Это все равно что наводить мост через реку. Вы начинаете строить с обоих берегов реки, строите и строите, и две части моста приближаются друг к другу, как Леандр и Геро через Геллеспонт[17]. И тут выясняется, что материалов для завершения строительства у вас недостаточно и посредине по-прежнему несется поток, слишком широкий, чтобы преодолеть его прыжком. Сооружение грандиозно и безукоризненно во всем, если не считать пробела. Но именно этот пробел делает его бесполезным, что полностью сводит к нулю и достоинства сооружения, и труды по его возведению.

Порой, в странные мгновения, Ред начинает сравнивать себя с Серебряным Языком. Ему даже нравится воображать, что, возможно, они ведут параллельные жизни, не только в плане устоявшегося распорядка дня, но и в вопросах более личных и интимных. Когда Ред просыпается в пустой кровати в четыре утра, с образом безъязыкого тела перед мысленным взором, не тот ли образ пробуждает и убийцу?

Ред и Серебряный Язык. Две стороны монеты. Черная и белая. Позитивная и негативная. Христос и Сатана.

Тридцатое ноября. Решающий день.

Понедельник. Начало недели. Конец жизни.

8 их совещательной комнате висят два календаря. Один, отрывной, уже открыт до дня следующего святого. На другом отмечается регулярный обратный отсчет, день за днем.

Ред отмечает галочкой даты на втором календаре. Каждый понедельник представляет собой начало новой недели – и еще одна неделя прошла. Их число умножилось до семи, как семь смертных грехов.

9 ноября. Осталось три недели. Три недели спокойствия и безопасности. Длиннее, чем летние Олимпийские игры.

19 ноября. Две недели. Есть еще пространство для вздоха. Есть еще время найти что-то. Кого-то.

23 ноября. Неделя. Теперь близко. Может быть, в политике это долгое время. Но не столь долгое в контексте охоты на убийцу, которая затянулась на семь месяцев.

Требуется лишь, чтобы настал момент перелома.

И вот он настает – недели превращаются в дни, дни в часы, часы в минуты, а минуты в секунды. Как будто время одновременно и бежит, и ползет.

Пятница, 27 ноября, приходит и уходит. В половине шестого вечера Ред выглядывает в окно и наблюдает за тем, как Лондон устремляется на выходные. Два дня, чтобы толком выспаться, посмотреть футбол и вытерпеть воскресный ленч с родственниками, а потом, утром в понедельник, снова вернуться к монотонности серых будней, добродушно ворча о том о сем с внутренней признательностью устоявшейся рутине.

Выходные у Реда – это два дня метания то по офису, то по пустой квартире, с постоянным бессмысленным просматриванием имеющихся материалов. Упражнение в бесполезности.

Все подразделения полиции и "скорой помощи" приведены в полную готовность.

Ред лежит в постели воскресной ночью и смотрит, как цифры на дисплее цифровых часов беззвучно скользят с 11.59 к 12.00, превращая воскресенье в понедельник.

Пора.

90