- Нет, - ответил я.
      - Ты знаешь, куда он ходил?
      - Нет.
      - Ты знаешь, что он сделал с револьвером?
      - Он не... Нет.
      За моей спиной послышался ехидный смешок.
      - Хорошо, - продолжал Джерри. - Почему Килли угрожал миссис Гамильтон?
      - Нет.
      Наступило пораженное молчание. А затем Джерри сказал:
      - Что?
      - Нет.
      - Что означает "нет"?
      - Вы же велели мне отвечать "да" или "нет". Один из них сказал одобрительно:
      - О, этот парень не промах.
      И меня снова ударили по лицу, немного сильнее на этот раз.
      - Ну, Пол, - сказал Джерри, - зачем ты усложняешь собственное положение? Ведь дело-то очень серьезное. Ты этого еще не понял?
      - Нет. - Но когда та же рука опять ударила меня по лицу, я сказал:
      - Начинаю понимать.
      - Вот так-то лучше. Пол. - Джерри положил мне руку на колено и сказал:
      - Знаешь, парень, ты мне нравишься. У тебя есть характер.
      - А ваш характер мне не нравится, - сказал я ему в ответ.
      Последовавший затем удар был таким сильным, что я едва удержался на стуле.
      - Полегче, Бен, ты ударил свидетеля. Слушай, Пол. Я еще раз повторю свой последний вопрос. Почему Килли угрожал миссис Гамильтон?
      - Бен собирается снова меня ударить, - сказал я. - Килли ей не угрожал.
      Удара не последовало, что меня удивило. Джерри заглянул в лежавшие на столе бумаги. Зашуршала бумага, и Джерри сказал:
      - Ничего не понимаю. Послушай-ка, Пол. Миссис Гамильтон утверждает, что Килли сказал ей, кавычки, если ваш муж не появится в мотеле к семи, вы об этом пожалеете. Лучше ему прийти, иначе, многоточие, кавычки. Ну, Пол, ты хочешь сказать, что Килли этого не говорил?
      - Он говорил не в такой форме и не в таком смысле, - сказал я.
      - Пол. Ты собираешься играть с нами? Килли подтвердил, что это его слова.
      - Но это не его слова. Миссис Гамильтон не хотела, чтобы соседи видели, как ее муж разговаривает с людьми из профсоюза, поэтому мы сказали ей, что поговорим с ним в мотеле, но, если он не появится до семи, мы снова вернемся и поговорим с ним у него дома, только и всего.
      - Это возможно, - сказал Джерри. - Должно быть, ты говоришь абсолютную правду, Пол, и мне хотелось бы думать, что это так. Но вы должны были просто и ясно объяснить это миссис Гамильтон. Вы до смерти напугали бедную женщину, неужели вы этого не понимаете? Почему вы не сказали, что работаете в профсоюзе?
      - Мы сказали.
      - Ну, ладно, ладно, Пол. Она сказала, что вы вдвоем ворвались к ней в дом и...
      - Она лгунья!
      Рука снова ударила меня по лицу, а голос произнес:
      - Не прерывай!
      - Теперь слушай. Пол, - сказал Джерри. - Миссис Гамильтон дала свидетельские показания под присягой, что вы постучали в ее дверь, потом вошли в дом и стали искать мистера Гамильтона. Затем потребовали сказать, когда он возвращается после работы. Она отказалась вам это сообщить, и тогда вы сказали ей, что остановились в мотеле и Гамильтон должен прийти туда к семи или вы снова за ним придете. И это все, что вы сказали ей.
      - Она врет, - сказал я. - Мы первым делом сказали ей, что мы из профсоюза, и она знала о письме, которое ее муж написал нам...
      - Она говорит, что ничего не слышала ни о каком письме. И ты знаешь, что мы не нашли его, когда обыскивали ваш номер.
      - Оно было в портфеле.
      - Я его не видел.
      Я молчал, потому что, что бы я ни сказал, закончится ударом по лицу. Но меня все равно ударили, и голос грозно произнес:
      - Отвечай на вопрос!
      - Никакого вопроса не было! Пощечина.
      - Не повышай голос!
      - Ладно, Бен, - сказал Джерри и снова обратился ко мне:
      - Пол, почему ты покрываешь этого парня, Килли? Мы знаем, что ты чист, почему бы тебе не проявить благоразумие и не сказать правду?
      - Я не знаю, какую правду вам надо, - сказал я. Моя щека ныла, как от зубной боли.
      - Правда бывает только одна, Пол, не так ли?
      - Я всегда думал именно так.
      - Ну хорошо. Ты же не хочешь обвинить миссис Гамильтон во лжи, не так ли?
      - Я вынужден это сделать.
      - Нет. Послушай, не надо нарываться на неприятности. Ты объяснил, что именно имел в виду Килли, я верю этому, но зачем все другое вранье? Килли сказал то же, что нам сказала и миссис Гамильтон, но она просто не правильно поняла его слова, только и всего. Разве это невозможно?
      - Мы не врывались в ее дом силой.
      - Я не об этом говорю, Пол. Я говорю о том, что было сказано. То, что я тебе процитировал. Так это было на самом деле или нет?
      - Нет, не правильно.
      - Хорошо, подожди секунду. - Он снова продел мне цитату и сказал:
      - Разве не это говорил Килли? Может быть, не слово в слово, но, во всяком случае, очень близко к этому.
      - Да или нет, - раздался угрожающий голос. Я беспомощно развел руками, но они ждали.
      - Да, - сказал я.
      - Ну, хорошо, - сказал Джерри. - Я рад, что ты наконец признал это, Пол. Рад, что ты начинаешь внушать доверие. И конечно же ты не хотел называть миссис Гамильтон лгуньей.
      - Но она и есть лгунья.
      - Ну, Пол, ты опять за свое. Ты только что признал...
      - Мы не врывались силой в ее дом! Пощечина.
      - Не прерывать! - Еще пощечина. - И не повышать голос!
      - Ах ты, сукин сын... - Я вскочил со стула, размахнулся изо всех сил, метя в маячившую рядом со мной физиономию, но, естественно, промахнулся. Зато ответный и точно рассчитанный удар пришелся мне в живот, чуть ниже пояса. Я сложился пополам, было трудно дышать, кровь хлынула мне в голову, и кто-то толкнул меня обратно на стул. Я продолжал держаться за живот, отчаянно ловя воздух открытым ртом.
      - Теперь, Пол, ты не будешь пытаться ударить офицера, не так ли? - спросил Джерри.
      Но я снова попытался, хотя все еще не мог перевести дух, и на сей раз я целил в Джерри. Однако прежде чем я успел подняться, меня снова усадили на стул, а затем у меня за спиной с шумом открылась дверь и капитан Уиллик закричал:
      - Что, черт подери, здесь происходит? Непривычно смущенным тоном Джерри забормотал:
      - Он стал ужасно недисциплинированным, капитан.
      - Мне кажется, я велел вернуть ему очки?
      - Да, сэр.
      Мне тотчас же сунули в руку очки, но я не пытался их надеть. Воздух постепенно проникал мне в легкие, причиняя при этом такую жгучую боль, что я того и гляди мог расплакаться, поэтому я глубоко презирал себя.., за слабость.
      - Вам, парни, должно быть стыдно за себя, - изрек капитан Уиллик. Убирайтесь к черту отсюда и оставьте парня в покое.
      - Да, сэр.
      Послышалось шарканье ног, затем настала удивительная тишина, и, когда дверь снова закрылась, я понял, что мы остались с капитаном Уилликом одни.
      Он обошел стол и сел за него, говоря:
      - Надень очки, сынок. - Его голос звучал ласково и сочувственно.
      И у меня вдруг потекли слезы, жгучие, соленые слезы от бессильной злобы и унижения. Я наклонил голову, закрыл лицо руками и топнул ногою об пол, пытаясь остановить слезы. Но тщетно, они лились безудержным потоком.
      Уиллик по-отцовски погладил меня по голове и сказал:
      - Успокойся, сынок, все не так уж плохо. Я резко отдернул голову от его руки и, по-прежнему заливаясь слезами, заорал:
      - Уберите от меня свои руки! Вы думаете, я слабоумный, думаете, я не понимаю, что вы делаете? Злой и добрый, злой и добрый, думаете, я этого не знаю? Сначала меня избивают, и, если это не помогает, появляетесь вы и изображаете отца исповедника. Неужели вы не понимаете, я же знаю, что вы все это время стояли под дверью и подслушивали!
      - Мне очень жаль, сынок, если у тебя сложилось такое мнение обо мне.
      - Вы лицемер. Лицемер, лицемер, лицемер!
      - Ну давай успокаивайся, слышишь меня?
      - Лицемер, лицемер, лицемер, лице... И я снова получил пощечину.
      Тогда я замолчал и постарался взять себя в руки. Я вытер лицо и надел очки.
      - Хорошо, значит, будет злой и злой. Когда у вас устанет рука, они придут вам на смену. Катитесь вы все в ад!
      - Хорошо, - сказал он. - Хорошо. Мы все можем покатиться в ад. Но по пути туда, парень, мы собираемся превратить твою жизнь в ад. Положение серьезное, и если ты думаешь, что твои сопляцкие шутки и...
      - Что за серьезное положение? Если вы все тут считаете, что у вас есть основания для всей этой чертовщины, то почему вы не скажете об этом открыто и не прекратите обращаться со мной как с дублером Хэмфри Богарта?
      Он замолчал и, брезгливо сморщив губы, смотрел на меня из-под нахмуренных бровей. Затем кивнул:
      - Хорошо, парень. Я скажу прямо, без обиняков. Вы с Килли приезжаете в наш город, в этот мирный и красивый город, где никто не сделал вам ничего плохого. Вы же являетесь в дом к миссис Гамильтон и начинаете ей угрожать, а спустя четыре часа после этого мистера Гамильтона убивают на автомобильной стоянке у одного из корпусов обувной компании. Ну а теперь что ты об этом думаешь?
      Глава 7
      Думаю? Я не мог думать. Я мог только в оцепенении взирать на Уиллика в этот напряженный момент между вспышкой молнии и ударом грома.
      Застрелен. Слово отдавалось эхом в моем мозгу. Застрелен. Застрелен. Застрелензастрелензастрелен...
      Если достаточно долго повторять слово, оно потеряет всякий смысл. Я однажды произнес про себя "пианино", а затем все повторял это слово до тех пор, пока правило не сработало. Был предмет, большой музыкальный инструмент, и был этот ряд звуков, пианино, и вот они перестали быть вместе. Это длилось всего несколько минут, я уже почти поверил, что пианино - это придуманное мною несуществующее слово, а для названия музыкального инструмента существует какое-то другое.
      Я думаю, в этот миг мой мозг пытался проделать что-то подобное со словом "застрелен". В моем мозгу продолжало звучать это слово, сначала медленный тихий первый слог, а затем громкий как выстрел двухсложный раскатистый конец слова. Застрелен.
      Но это не всегда срабатывает. Сцены из военного фильма: вот бежит солдат и внезапно падает, камера приближается, солдат в окопе вскидывает вверх руки и валится на спину. Сцены из детективного фильма: киллер в черном костюме шатается и падает с пожарной лестницы; охранник банка оседает и тыкается лицом в тротуар. Сцены из вестерна: индеец пятится назад, падает со вставшей на дыбы лошади и быстро откатывается в сторону, а его противник в крытом фургоне сражен наповал.
      Мне не приходилось видеть застреленного человека; эти образы мне понадобились, чтобы представить себе эту картину. Слово продолжало пульсировать у меня в мозгу, рождая все новые и новые образы, они набегали один на другой, а я все еще пребывал в этом мгновении между молнией и громом. И Уиллик терпеливо ждал, следя за выражением моего лица.
      Мой мозг кишел какими-то странными образами и обрывками фраз. "Застрелен". А дальше: "Убийство первой степени". "Мы признаем обвиняемого виновным". "После чего тебе накинут петлю на шею и ты будешь висеть, пока не наступит смерть".
      Я? Это меня повесят?
      И когда грянувший гром вернул меня к действительности, я медленно сфокусировал свое зрение на лице Уиллика и прошептал:
      - Вы собираетесь сфабриковать против меня дело. Он с удивлением уставился на меня:
      - Что?
      - Мистер Флейш велел вам сфабриковать обвинение. Он велел вам.
      - Ты, проклятый сопляк!.. - Его лицо снова исказилось от гнева. - Кто пытается сфабриковать против тебя дело? Никто не предъявляет тебе никакого обвинения! Никто даже не винит тебя ни в чем.
      У меня от удивления отвалилась челюсть, и меня обуял панический страх.
      - Нет, нет, и никто не избивал меня. Не заточал в камеру, не рвал моего чемодана, не ломал пишущей машинки Уолтера, и никто не пытался вынудить меня сказать, что Уолтера не было в мотеле в тот момент, когда.., когда его... Гамильтона, убивали. И.., и никто не сфабриковал ложные показания миссис Гамильтон, никто не пытался вынудить меня заявить, что у Уолтера имеется револьвер и что он давно знаком с мистером Гамильтоном или...
      - Заткнись - О.., и никто не срывал с меня очки и не бил меня в живот...
      Он потянулся ко мне через стол, схватил меня за рубашку на груди и приподнял, поставив меня на ноги. Наши лица оказались на расстоянии дюйма одно от другого, и я ощущал его зловонное дыхание.
      - Заткни свою глотку, - прошипел он. - Ты толкаешь меня на крайности, и я пришью-таки тебе срок. Я обвиню тебя в нападении, на офицера и сумею это доказать, будь уверен. Если ты не хочешь угодить на два года в тюрьму, одумайся немедленно.
      Я весь дрожал. Я зажал рот и глаза руками, затаил дыхание и ждал. Я ждал, когда Уиллик скажет мне, что у меня нет выхода, что я погряз в этих джунглях навсегда, и в тот момент, когда у меня уже не останется никаких сомнений в том, что он намерен сделать со мной самое худшее, что только возможно, я открою глаза на одно короткое мгновение, чтобы убить его.
      Знаете, Уиллик, я способен на это, Уиллик. Никогда прежде мне и в голову не приходило, что я способен на нечто подобное. Да, я убью его. Какой из вас получился хороший учитель, Уиллик!
      Но он молчал, не проронив больше ни слова, жребий еще не был брошен, и я продолжал висеть, дрожа, в его кулаке, пока, наконец, он не отпустил мою рубашку и не отодвинулся от меня. Тогда я открыл глаза и увидел, что он опять сидит за столом с потемневшим от гнева лицом. Он посмотрел на меня и хриплым голосом сказал:
      - Сядь!
      Я сел. Дрожь постепенно стала униматься.
      - Сожалею, что потерял терпение, - сказал он. - Ты не должен был так меня злить.
      Ну и ловкач, подумал я, сумел ко всему прочему представить себя пострадавшей стороной!
      - Одну вещь ты сказал, - пробормотал он. Он перелистал пачку бумаг, лежавшую перед ним. - О показаниях миссис Гамильтон. Она продиктовала их, подтвердила под присягой и расписалась под ними. Я готов во многом тебе поверить, но на этот раз я желаю услышать правду. Мне надоело возиться с тобой, я хочу услышать правду и покончить с делом.
      Я ждал. Он все еще мог сказать свое последнее слово. Я ждал.
      - Все, что я хочу знать, - сказал он, - это почему вы не сказали миссис Гамильтон, что вы из профсоюза.
      Так, значит, вот в чем дело. Я действительно почувствовал облегчение и даже сел поудобнее, вытянув ноги. Наконец мы подошли к последней черте. Я в последний раз скажу ему правду, а он скажет мне, что я упустил предоставленную мне возможность, и тогда я перегнусь через стол и сомкну руки у него на глотке, и никакая сила в мире не заставит меня их разжать, пока он не перестанет дышать.
      Я сам удивился своему спокойному, ровному голосу, когда заявил:
      - Первым делом Уолтер сказал миссис Гамильтон, что мы представители Американского союза инженерно-технического персонала и квалифицированных рабочих.
      - Черт тебя подери! - Он пододвинул ко мне бумаги. - Вот читай!
      Почему я должен читать эти измышления? Я не притронулся к бумагам и повторил:
      - Первым делом Уолтер сказал миссис Гамильтон, что мы представители Американского союза инженерно-технического персонала и квалифицированных рабочих. Что дальше?
      Он откинулся в кресле и, подняв брови, смотрел на меня.
      - Ты знаешь, я почти верю тебе, я действительно хотел бы верить. Но только второй партнер уже объяснил, что это не ее дело, кто он и откуда приехал.
      Я помедлил, прежде чем ответить. Сейчас я мог бы изменить свои показания, согласиться с показаниями Уолтера. Возможно, это было бы самое лучшее. Но, не предусмотрев такого варианта с самого начала, я попал в положение, когда отступление было уже невозможно. Я не мог пойти на попятную, даже если бы и захотел.
      - Ну? - спросил он.
      - Уолтер более умный, чем я. Он, вероятно, не хотел, чтобы Джерри его избил.
      Он обдумал сказанное мною, скривил губы и так нахмурил брови, что почти не было видно глаз. Он перебирал документы и некоторое время спустя произнес:
      - Но почему она соврала? Какова была причина?
      Был ли он искренен? Я следил за ним, стараясь понять, и постепенно паническое спокойствие рассеивалось, и я снова мог соображать. Наблюдая за ним, я думал: "Он просто лицемер, страдающий от комплекса вины, больше ничего. И какова будет его защитная реакция, как он сможет себя простить?"
      Если я этого не сделаю, то сделает кто-нибудь другой. А человеку надо зарабатывать на жизнь.
      Что все это для него означало? Я чуть не засмеялся, когда вспомнил, что минуту назад я на самом деле собирался его убить.
      Он секунду смотрел на меня, затем сказал:
      - Подожди здесь. Я вернусь через минуту.
      Я отвернулся от него.
      Он вышел, тяжело ступая, и закрыл за собой дверь. Я закурил сигарету, и у нее был отвратительный вкус. Я не спал уже не помню сколько времени, и с самого утра у меня не было ни крошки во рту. Я скорчился, но продолжал курить, с трудом ухитряясь ни о чем не думать, а докурив, положил окурок в пепельницу.
      И в этот самый момент дверь открылась и вошел Уиллик.
      - Вы свободны, можете идти, - с ходу объявил он. - Ваши вещи у дежурного на входе. Здесь с вами хочет поговорить репортер.
      Я с любопытством взглянул на него:
      - Да неужели?
      - Я бы на вашем месте не стал особенно распространяться перед ней.
      - Перед ней?
      - Она ждет вас в офисе внизу, если вы захотите с ней говорить.
      - Я бы хотел с ней поговорить.
      Я был свободен. Самого страшного удалось избежать. Меня наполнила какая-то сумасшедшая радость. Чем дольше я находился под подозрением в этом здании, тем более неуправляемыми становились мои чувства и тем более сумбурными.
      Уиллик что-то проворчал себе под нос и пропустил меня в коридор. Я шел за ним вниз по лестнице на первый этаж. Он указал на дверь и сказал:
      - Сюда.
      Я задумался над тем, что скажу ей, этой девушке-репортеру, и у меня снова резко испортилось настроение. Я начал злиться, и злость грозила перерасти в ярость. Мне хотелось сказать Уиллику на прощанье что-нибудь этакое, ехидное. Но в последний момент забыл об этом и расстался с ним, не сказав ни слова.
      Глава 8
      Как только я увидел ее, девушку-репортера, я сразу же узнал ее, но не мог вспомнить, где и когда с ней встречался. Ей было лет девятнадцать - двадцать, она была элегантна и красива, разве что красота ее была чуть-чуть вызывающей или чрезмерно броской. Черные волосы подстрижены коротко, по последней моде, и уложены волнами. Глаза слегка подведены. На ней был темно-синий костюм с узкой длинной юбкой и коротким жакетом поверх белой блузки. На ногах - чулки и черные туфли на высоком каблуке.
      Она стояла возле окна у дальнего конца длинного деревянного стола. Кроме этого стола и простых деревянных стульев по обе его стороны, здесь никакой другой мебели не было. Когда я вошел, она обернулась и пошла мне навстречу с характерной для ее профессии холодной улыбкой. Она обошла стол и протянула мне тонкую белую руку жестом, достойным Одри Хепберн.
      - Здравствуйте. Я Сондра Флейш из "Путеводной звезды".
      Моя рука застыла в воздухе.
      - Флейш? Улыбка стала шире.
      - Да, он мой папа. Но я не работаю у него. Я работаю в "Путеводной звезде". И тогда я вспомнил:
      - Да, ну конечно же...
      Тоненькие брови поползли вверх.
      - Простите? - Ее протянутая мне рука тоже застыла в воздухе.
      - Вы учитесь в Монекийском колледже?
      Она опять улыбнулась, но сейчас в ее улыбке сквозило удивление.
      - Да. Учусь.
      - Я тоже там учусь.
      Улыбка погасла, и на лице отразилось разочарование.
      - Вы учитесь?
      - Ну, конечно, учусь. Минутку, я покажу вам свою зачетку. - Я полез было в карман, но вспомнил, что они отобрали ее у меня. - Подождите минуту, я только возьму у дежурного свой бумажник.
      - Ну, что вы, - поспешно сказала она, - я верю вам на слово.
      Я смотрел на нее и улыбался как дурак, затем уселся за стол.
      Мне не пришло в голову связывать фамилию управляющего с Сондрой Флейш прежде всего потому, что в колледже я, в сущности, ее не знал. Она была известна тем, что вела колонку в "Индейце", газете колледжа, поэтому приходилось не раз слышать о ней и даже встречать ее в студенческом городке. Но мы не были знакомы, потому что она водила компанию с богатыми студентами, а я с седеющими ветеранами, и наши пути никогда не пересекались.
      Но теперь, при весьма странных обстоятельствах, мы в конце концов познакомились, и я смотрел на нее как на старого друга. Знакомое - весьма отдаленно - лицо возбудило во мне воспоминания о нормальном, духовном мире, который мне был близок и дорог, а Сондра олицетворяла этот мир. И сейчас я просто сидел и смотрел на нее.
      По-моему, ей нравилось, что я любуюсь ею. Она снова улыбнулась уже не заученной профессиональной улыбкой, а просто тепло, по-человечески, а потом села напротив меня.
      - Вы удивили меня, - сказала она. - Я не ожидала встретить соученика в нашей местной Бастилии.
      - Я и сам не ожидал очутиться здесь, - сказал я. - Но какого.., что, скажите, Бога ради, вы делаете здесь?
      - Прохожу полугодичную практику, - сказала она. - Папа хочет, чтобы я проводила дома хотя бы часть времени, и поэтому я здесь. У меня степень магистра по журналистике, так что эти полгода стажируюсь в "Путеводной звезде". - Она улыбнулась и пожала плечами. - Это не "Нью-Йорк тайме", конечно, но, думаю, с этим можно повременить до окончания колледжа.
      - Господи, - сказал я. Я и вправду сказал "Господи". - После всего этого г.., всего этого абсурда, который я пережил, вы просто услада для моих больных глаз.., в буквальном смысле слова... И больной челюсти, - добавил я, поглаживая себя по лицу, там, где особенно остро ощущалась "зубная боль".
      Сондра нахмурилась.
      - Вы хотите сказать, что они вас били?
      - "Били" - не то слово.
      Из большой черной сумки, висевшей у нее на плече, она достала карандаш и блокнот для стенографирования.
      - Сейчас вы все мне расскажете, - сказала она. Я так и сделал. Я рассказал ей о своей работе, о письме Чарлза Гамильтона и обо всем, что последовало за ним, когда мы приехали в Уиттберг. Она делала записи скорописью, задавая попутно вопросы, уточняя подробности, и все время слушала меня с серьезным, а порой со взволнованным видом. Когда я закончил свой рассказ, она быстро пролистала свои заметки, а затем сказала:
      - Это ужасно, Пол. Я никогда не думала, что полиция в этом городе может быть такой злобной, и я не могу поверить, что это мой папа приказал им действовать таким образом. Должно быть, они действовали по собственной инициативе, и если думали, что это понравится моему папе, то глубоко ошибались. Я расскажу ему об этом, поверьте мне, и поговорю с редактором, чтобы мою статью поместили на первой полосе. Ждите сегодняшнего вечернего выпуска. Им это не сойдет с рук, Пол, поверьте мне.
      - Хотелось бы надеяться.
      - Им не удастся отвертеться. - Она поднялась, очень молодая, очень решительная и очень красивая. - Вот увидите. Вы возвращаетесь в мотель?
      - Скорее всего, да.
      - Я вам туда позвоню. Мы доберемся до самой сути. - Говоря это, она подошла и протянула мне руку, и на этот раз я ее пожал. - Именно для этого существуют репортеры, - сказала она. - Чтобы доносить до народа правду.
      Я улыбнулся ее убежденности.
      - Вот уж мы им зададим, - шутливо заметил я.
      - Держу пари, что зададим. - Она крепко пожала мне руку. - Бегу в редакцию, чтобы успеть подготовить материал к вечернему выпуску.
      - Правильно.
      - Я позвоню вам. Пол.
      - Хорошо.
      Мы вышли в вестибюль, и я проводил ее до входной двери, где на высокой платформе у самой массивной дубовой двери сидел мужчина в форме с нашивками на рукавах. Там мы снова обменялись рукопожатиями, и она снова пообещала позвонить. А я поспешил за своим бумажником.
      - Я Пол Стендиш, - сказала я дежурному. - У вас мой бумажник.
      - Совершенно верно. - Он протянул мне пакет со словами:
      - Проверьте содержимое, напишите вот здесь, что все получили в полной сохранности, и поставьте свою подпись.
      Поскольку все действительно было в целости и сохранности, я подтвердил это в соответствующей форме, потом надел ремень, вдел в ботинки шнурки и убрал бумажник в карман. Затем снова подошел к дежурному:
      - Я хочу поговорить с моим другом, Уолтером Килли.
      - Время для посещения - с двух до трех.
      - Время посещения? Он арестован?
      - Вы сможете поговорить с ним в любое время с двух до трех.
      - Но ведь.., разве они его не отпустили? Меня же отпустили.
      - Мне это не известно, - сказал он. - Время посещения с двух до трех.
      - Я подожду, - сказал я. Он пожал плечами:
      - Как хотите.
      У противоположной стены была скамья. Я подошел к ней и сел. Большие часы над головой дежурного показывали шесть двадцать.
      Уже наступило утро, и, следовательно, я провел в этом здании двенадцать часов. Я закурил сигарету и поерзал, устраиваясь поудобнее на скамье, готовый провести здесь еще двенадцать часов. Мне надо поговорить с Уолтером, понять, что происходит и что мне следует делать дальше. В этой игре я был всего лишь любителем и без Уолтера был обречен на проигрыш.
      Без двадцати пяти минут семь из глубины здания показался Джерри. Ленивой походкой он приблизился ко мне и с ухмылкой проговорил:
      - Известно ли вам, какой срок дают за бродяжничество?
      - Я жду мистера Килли. Он указал на часы.
      - Видите секундную стрелку? Сейчас она на отметке девять. Как только она совершит круг и перейдет эту отметку, вы будете считаться бродягой. И я арестую вас за бродяжничество. И тогда вы проведете здесь тридцать дней. Вам это подходит?
      Бросить Уолтера? Но я пропаду без него. Я не буду знать, что делать. Я следил, как движется секундная стрелка, от двенадцати к одному, потом к двум, к трем, и думал, стоит ли тягаться с Джерри. Я не мог идти один в этот город. Секундная стрелка прошла отметки четыре, пять и шесть, я взглянул на Джерри и понял, что он не шутит и что больше всего на свете он хочет, чтобы, когда секундная стрелка дойдет до отметки девять, я все еще сидел на этой лавке, и тогда у него будет повод снова затащить меня внутрь. Когда секундная стрелка прошла отметку семь, я встал, а когда она подходила к девяти, я открывал уже наружную дверь.
      Небо перед восходом было мрачным, и улицы выглядели убогими и заброшенными. Стоя на тротуаре, я ощущал прохладу утреннего воздуха и некоторое время глядел на здание, пока из дверей не вышел Джерри. Он остановился на верхней ступеньке и с всегдашней своей ухмылкой взирал на меня. И я пошел налево.
      Куда мне идти? Что делать? Они не отпускают Уолтера; мне надо во что бы то ни стало вызволить его отсюда. И немедленно покинуть этот злополучный город. Но как это сделать?
      Мне нужно кому-то позвонить. Проходя мимо закрытой аптеки, я заметил в витрине синюю табличку с надписью, из которой следовало, что в аптеке имеется телефон, которым при необходимости можно воспользоваться, и мне захотелось кому-то позвонить.
      Но куда? Может, позвонить в Вашингтон? Но я там никого не знаю. Я и правда никого не знал в АСИТПКР, кроме Уолтера. Я их не знаю, и они меня не знают. И насколько мне известно, Уолтер находится в городе, где вообще нет никаких проблем.
      Тогда кому? Доктору Ридмену? Эта мысль меня просто покоробила. Какой, черт возьми, от него толк?
      Я дошел до Харпер-бульвара и увидел открытую забегаловку. Я старался сосредоточиться на своих проблемах - ведь Уолтер все еще находится в тюрьме! но яркий неоновый свет сбил меня с толку. Я вдруг понял, что смертельно голоден. Раньше я как-то этого не замечал: голова была забита совсем другим.
      Я попытался пройти мимо забегаловки, чувствуя, что было бы нечестно по отношению к Уолтеру в подобный момент думать о еде, но не смог. Терзаясь угрызениями совести, я тем не менее вошел и заказал две порции яичницы с беконом, ржаную булочку, колбасу и три чашки кофе. Расправившись со всем этим, я почувствовал себя лучше и морально и физически. За последней чашкой кофе я закурил, окончательно расслабился и стал размышлять.
      Как оказалось, все мои мысли заканчивались знаком вопроса. Что в эту самую минуту происходит с Уолтером? Что случится со мной? Каким образом мы с ним сможем убраться прочь из этого ужасного города? Кто в действительности убил Чарлза Гамильтона и связано ли это на самом деле с присутствием в городе представителей АСИТПКР?
      Только теперь мне стала ясна логика событий. Во-первых, Гамильтон был убит. Застрелен. Полиция явилась к его жене, и та рассказала им о нас, но по какой-то причине солгала, сказав, что не знает, зачем мы хотели видеть ее мужа. Тогда они отправились к нам, ворвались с револьверами на изготовку, потому что мы были таинственными незнакомцами, угрожавшими женщине, а потом, вполне вероятно, убившими ее мужа. Как только они выяснили, что мы были представителями профсоюза, Уиллик позвонил Флейшу и получил от него указание: создать парням из профсоюза трудности. Флейш даже не поленился приехать, чтобы взглянуть на нас.
      Я не думаю, что с того момента, когда они узнали, кто мы, Уиллик и компания всерьез подозревали нас в убийстве, но они продолжали выполнять указание Флейша. Они создали-таки нам трудности. А Уолтеру все еще продолжают их создавать. По-видимому, меня отпустили потому, что я оказался слишком наивен, чтобы осознать эти трудности, и через некоторое время мог бы добиться оправдания с помощью междугородного звонка.
      Обо всем этом я додумался сам. Но почему миссис Гамильтон солгала, я не мог понять. Почему был убит ее муж и кто его убил - до этого я не мог додуматься. Как я умудрился дожить до двадцати четырех лет и не знать, что такое возможно, - это выше моего понимания.
      Туша сигарету в блюдце, я взглянул на часы и был удивлен, что уже восемь часов пять минут. Этого не могло быть; ведь когда я вышел из полицейского участка, не было еще и семи часов.
      Время шло, и не оставалось ничего, кроме времени. Ни знаний, ни власти, ни влияния, ни друзей - ничего, кроме времени; и даже оно было ограничено.