Теодор Старджон
      Золотое яйцо
      Он родился, когда время было вдвое моложе своего нынешнего возраста и находилось на расстоянии и в измерении, которые невозможно себе представить.
      Он так давно покинул свой мир до того, как попал на Землю, что сам не знал, сколько времени провел в космическом пространстве. Он так давно жил в том мире, что даже не мог вспомнить, что он собой представлял до того, как их наука изменила их род.
      Хотя невозможно узнать, какое место в пространстве занимал его мир, известно, что он находился в системе двух громадных солнц, голубого и желтого. Его планету окружала атмосфера, а великая цивилизация и наука планеты были недоступны самым глубоким представлениям человечества. Он мало говорил о своей планете, потому что ненавидел ее.
      Слишком совершенна. Их науки кормили их, и управляли эфирными токами, которые создавали им удобства, и переносили их с места на место, и учили их, и всячески заботились о них. Миллиарды лет существовали члены общества, выделенные для ухода за машинами, но со временем они вымерли - в них больше не нуждались. Не было ни борьбы, ни неудобств, ни болезней. Следовательно, не существовало границ, целей, побуждений и в конечном счете не осталось места для возможных преобразований, за исключением одного - самого рода.
      Это происходило постепенно. От конечностей отказались, отделили их от древних, ленивых тел, заменили, реконструировали и забыли о них. Чем реже случалась смерть, тем реже появлялась новая жизнь. Это была могущественная раса, сильная раса, исключительно высокоцивилизованная раса и - стерильная раса.
      Совершенствование продолжалось бесконечно, так как на протяжении веков изредка вспыхивало стремление к поиску нового. Ненужное отбрасывали, добивались того, что считали желательным, пока не остались только несколько тысяч сверкающих золотых яйцевидных существ, оболочек с абсолютно развитыми умственными способностями, функционально обтекаемых, красивых и скучающих. Это была своеобразная жизнь. Существа могли передвигаться, как они хотели: в воздухе, во времени или в пространстве. Все для них делалось автоматически; каждый был совершенно самостоятельным и действовал сам по себе. Они были мозгом, защищенным оболочкой из вещества, которое не могло быть разрушено ничем, кроме жара самого мощного из солнц или сверхкосмических сил, могущих быть выпущенными на волю по желанию любого из них.
      Но желания не было. Для них ничто не представляло интереса. Они висели небольшими группами, беседуя о вещах, недоступных нашему пониманию, или лежали на равнинах своей планеты и жили своей внутренней жизнью, пока их, совершенно ко всему равнодушных, не погребали в камнях и скалах в течение нескольких миллиардов лет. Одни просили, чтобы их убили, и их убивали. Убивали и тех, кто уклонялся от прямого ответа в отвлеченных философских спорах. Другие бросались в голубое солнце, страстно желая нового ощущения и зная, что там они обретут мгновенную смерть. Большинство просто существовало. Один исчез.
      Он остановился, как-то сумел остановиться в космическом пространстве так, что и его мир, и солнечная система, и уголок космоса, в котором он жил, отступились от него, и он стал свободным. И тогда он отправился в путь.
      Он побывал во многих местах и многими способами, как ему того хотелось. Иногда он растягивался по кривой изогнутого пространства, пока его конечные точки не становились диаметрально противоположными; затем он сжимался в прямую линию, восстанавливая бесчисленные миллионы световых лет от точки своего растяжения; и тогда его скорость, естественно, была скоростью света в кубе. Или опускался со своего уровня во времени до уровня ниже, где балансировал в задумчивости в течение одного цикла до возвращения вновь на более высокий уровень; именно так он открыл характер времени, представляющего собой спиральную ленту, которая вечно вращается, но не передвигается в своем сверхпространстве. Или медленно перемещался от одной силы притяжения к другой в поисках необычного, но без всякого интереса. Во время такого периода он и попал на Землю.
      Его обнаружил гусь. Он лежал в каких-то кустах у проселочной дороги, наблюдая издалека за землей и анализируя ее элементы. Гусь был обычным и бесповоротно гордым своей традиционной глупостью. Когда гусь приблизился к нему и с любопытством постучал по его корпусу, он не обратил на него внимания. Но когда гусь перевернул его клювом, он решил, что тот ведет себя невежливо. Он намертво обхватил гуся лучевой петлей и быстро ознакомился с его крошечным мозгом, ища способ досадить гусю, а потом начал дергать за хвостовое оперение, ожидая возможной реакции. Гусь отреагировал криком.
      Случилось так, что той же проселочной дорогой проходил Кристофер Инс, ведя домой из воскресной школы сестренку. Крис был озлобленным и циничным простым смертным, нормальным двенадцатилетним мальчишкой, который только что узнал, что старший возраст и мужественность дают человеку превосходство, и должен был вот-вот превратиться в подростка и убедиться в обратном. Девчушка была его пятилетней сестрой, которую он заботливо оберегал. Она была глупенькой. Она говорила:
      - Но так мне сказали на той неделе в школе, Крис, значит, так оно и есть. Принц вошел во дворец, и все спали, а он пошел в комнату, где была она, а она тоже спала, но он ее поцеловал, и она проснулась, и тогда все...
      - Еще чего, заткни свой родничок, - сказал Крис, который слышал, что у младенцев по мере роста затягиваются роднички, хотя толком не знал, что это такое. - Ты веришь всему, что говорят. Старый мистер Бекер как-то сказал мне, что я могу поймать птицу, насыпав ей на хвост соли, а потом вздул меня за то, что я зарядил дробовик двенадцатого калибра каменной солью и сшиб трех его родайлендских красноперок. Они говорят тебе чепуху, чтобы потом стукнуть тебя.
      - Мне все равно, так-то вот, - надулась малышка. - Моя учительница не будет меня бить за то, что я ей верю.
      - Тогда кто-нибудь другой, - мрачно сказал Крис. - Что там за шум, хотел бы я знать? Похоже, утка попалась в лисий капкан. Пошли посмотрим.
      Крис остановился подобрать палку на тот случай, если ему придется открывать капкан, а малышка убежала вперед. Когда он подошел, то увидел, что она прыгает на месте, хлопает в ладоши и захлебывается от радости: "Я тебе говорила! Я тебе говорила!", самое противное из всего, что женщина может сказать мужчине.
      - Что ты мне говорила? - спросил он, и она показала рукой. Он увидел большого белого гуся, зарывшегося лапами в землю и пытающегося освободиться от невидимых пут, а позади него лежало сверкающее яйцо. Пока они смотрели, еще одно хвостовое перышко отлетело от того места, на котором оно держалось, и улеглось на землю рядом со своими двумя собратьями.
      - Вот это да! - выдохнул Крис.
      - Мне рассказывали и такую историю! - сдавленно заливалась смехом девочка. - О гусыне, которая снесла золотое яйцо. Ой, Крис, если мы заберем эту гусыню домой и будем за ней ухаживать, мы станем богатыми, и у меня будет пони, и сто кукол, и...
      - Вот это да! - снова сказал Крис и осторожно взял в руку золотое яйцо. Едва он сделал это, птица неожиданно обрела свободу, ее застрявшие лапы резко бросили ее вперед и прямо на землю, где она и заперла, оглушенная и слабо гогочущая. И как это может делать только деревенский ребенок, девочка схватила ее за обе ноги и обняла.
      - Мы богаты, - выдохнул Крис и засмеялся. Потом он вдруг вспомнил свои рассуждения и нахмурился. - Не-е, эта не ее яйцо. Кто-то обронил его, а эта старая гусыня просто нашла его здесь.
      - Эта гусыня несет золотые яйца! Тоже несет! - пронзительно выкрикнула девчонка.
      Крис поплевал на яйцо и обтер его обшлагом рукава. "Красивая штука", сказал он вполголоса и подбросил яйцо в воздух. И вот так, с открытым ртом и протянутыми руками, он стоял не менее двух минут, потому что оно уже не вернулось. Оно исчезло.
      Позже они открыли, что гусь был гусаком. Никто из них так и не смог полностью свыкнуться с этим.
      "Было бы интересно, - размышлял сам с собой бронированный мозг, лежа в стратосфере, - превратиться на время в такого двуногого. Думаю, стоит попробовать. Хотел бы я знать, которые из двух более разумные - с перьями или без перьев?" Он немного поразмыслил над этим забавным различием и затем вспомнил, что мальчик вооружился палкой, в то время как гусь этого не сделал. "Они несколько неуклюжи, - додумал он, мысленно пожав плечами. - Я стану похожим на них".
      Он камнем ринулся к земле, притормозил, пулей промчался над самой поверхностью и оказался в небольшом городке. Его внимание привлекло какое-то движение в маленькой аллее; один мужчина целился из пистолета в другого, стоявшего на противоположной стороне улицы. Космический пришелец молнией промчался между ними, оставшись незамеченным, и направление его движения пересекло траекторию полета пули. Она ударилась о его гладкую поверхность и, вонзившись в землю четырьмя футами ниже, не оставила следа и не изменила его полета даже на одну тысячную градуса. Вероятная жертва осталась невредимой и продолжала свой путь, а мужчина в аллее выругался и в недоумении отправился домой разбирать пистолет. Никогда в жизни он так не мазал.
      Рядом с городком мозг обнаружил то, что искал, - поле, прикрывавшее огромный пласт скальной породы. Он остановился в поле и исчез из виду, пронизав дерн, землю и гранит, как воду; в считанные минуты он вырезал себе в скале огромную подземную камеру с высокими арочными стенами, сводчатым потолком и ровным гладким полом. Повиснув на мгновение в пространстве камеры, он исследовал точный химический состав окружающей местности, излучая тонкие высокочастотные лучи и настраивая их на различия в молекулярных колебаниях. Присутствие определенной точной гармоники на любой данной частоте указывало на точное местонахождение нужных ему элементов. Их было немного. Эти двуногие были совсем несложными.
      "Тип, тип, - думал он. - Мне нужна какая-то модель. Думаю, что эти существа чем-то отличаются друг от друга".
      Он проскользнул через крышу своего убежища и вернулся в городок, где нашел оживленный уголок и спрятался под карнизом, откуда он мог наблюдать за проходящими людьми.
      "Те, кто поменьше, должно быть, мужчины, - размышлял он, - те, кто идет с важным видом и плавной походкой, очевидно, мало работают и одеваются в такие крикливые цвета и так смешно подчеркивают цвет ротовой полости. А те, кто побольше, мускулистые, должно быть, женщины. Какие однообразные".
      Он направил луч, чтобы прочесть мысленные импульсы. Луч коснулся мозга молодого человека, который брел, как во сне, за шедшей впереди него элегантной блондинкой. Это был нерешительный и робкий молодой человек, сгоравший от страсти, и та битва, что шла у него в душе между влечением и робостью, чуть было не заставила затаившееся под карнизом существо переменить место.
      "Вот так так, - подумал яйцевидный. - Эмоциональное чудовище! Похоже, я немного ошибся в отношении мужчин и женщин. Как странно!"
      "Стану мужчиной", - решил он в конце концов.
      Он счел благоразумным продолжать поиск, пока не обнаружил девушку, которую мучили все "позы", что могут встретиться в рекламных объявлениях, а кроме того, комплекс неполноценности, прыщи, мозоли и немузыкальный слух. Он знал, что ее образ идеального мужчины будет действительно превосходным. Потихоньку внушая ей нежные мысли, он терпеливо и мягко заставил ее создать красивый образ своего идеального мужчины. Она шла своей дорогой, а он брал на заметку все необходимые детали, отбрасывая только страсть, которую мужчина из мечты изливал на бедняжку, изголодавшуюся по ласке. Захваченная внушенной ей мечтой, она попала под автомобиль и довольно серьезно пострадала, но все завершилось благополучно, потому что впоследствии она вышла замуж за водителя.
      Мозг устремился назад, в лабораторию, вынашивая свой мысленный портрет мускулистого, учтивого, любезного, утонченного и внимательного полубога, и начал собирать аппаратуру.
      У мозга не было способностей как таковых. Он мог управлять. Глупцом сочтут машиниста поезда из двадцати вагонов, пусть только мечтающего о том, чтобы развить скорость сто двадцать миль в час, используя собственные физические способности. Задачу легко решают рычаги управления. Рычаги управления мозга были такими же слабыми в сравнении с конечными результатами, что и рука человека в сравнении с двумя тысячами лошадиных сил, развиваемых локомотивом. Но мозг знал истинную природу пространства: оно не является пустым, а представляет собой массу уравновешенных сил.
      Прижмите вместе два карандаша, конец к концу. До тех пор, пока давление остается равномерным и уравновешенным, создается впечатление простого соединения концов карандашей. А теперь приложим небольшое усилие в той точке, где карандаши сходятся. Они выпадают из линии; они создают мощную равнодействующую, совершенно несоизмеримую с толчком, который нарушил равновесие, так можно повредить и костяшки пальцев. Равнодействущая находится под прямым углом к первоначальным уравновешенным силам; она доходит только до этих пор, а потом силы снова приходят в равновесие, несмотря на костяшки.
      Мы живем в упругой вселенной; мгновенное нарушение равновесия ничтожно, так как уменьшенное напряжение поглощается бесконечностью. Равнодействующая как результат одного слегка нарушенного равновесия может быть использована для нарушения другого равновесия; такая цепь может простираться до бесконечности. К счастью, мозг знал, как не делать ошибок.
      Он собрал свой аппарат быстро и умело. Длинный стол; большие и малые емкости с чистыми элементами; сложнейшее устройство с проекторами и рефлекторами, способными обработать любое излучение, которое может быть указано в кольцевом спектре, для соединения и приведения в нужное состояние основных материалов. На машине не было переключателей, индикаторов, шкал. Она была рассчитана на определенную работу и, как только была закончена, начала работать. Когда работа была сделана, машина была уже не нужна. Это была та самая машина, чье совершенство погубило цивилизацию мозга, несомненно, погубила другие и наверняка погубит новые цивилизации.
      На поверхности стола появилась тень. По мере того как машина регулировала и проектировала смеси углерода, магния, кальция, возникали клетка за клеткой. Человеческий скелет был вдруг почти закончен, то есть почти человеческий скелет. Мозг не тратил время на ненужные детали и, если отсутствовали некоторые позвонки, а затем аппендикс, миндалины, синальные полости и мышцы, отводящие пальцы, и, наоборот, добавились более нежные ребра, то это было только в интересах логики. Кровеносные сосуды оставались плоскими, а их внутренние поверхности вместе сжатыми, пока тело не было полностью закончено и готово к кровообращению. "Новорожденный" появился на свет с полным желудком; он начал функционировать задолго до того, как подготовился принять мозг.
      Тело продолжало принимать заданную форму, а тем временем мозг расположился в углу комнаты и обдумывал дальнейшие действия. Он знал строение тела и создал его. Теперь он выяснял причины, объясняющие такое строение, и рассчитывал его функции. Слух, зрение на свету, общение путем колебания тканей, степень телепатии, органы равновесия, возможные и вероятные умственные и физические рефлексы - все эти первичные элементы были тщательно продуманы и запечатлены в этом непостижимом мозге. Осмотр тела или просто взгляд на него были абсолютно не нужны. Он спланировал его, и оно должно быть именно таким, как запланировано. А если он хотел изучить какую-то часть до того, как она формировалась, он всегда мог рассчитывать на свою память.
      Наконец тело было закончено. Это было молодое, сильное и благородное создание. Оно лежало, дыша глубоко и размеренно, под широким интеллектуальным лбом излучали бледный свет идиотизма глаза. Твердо билось сердце, и, по мере того, как клетки приспосабливались друг к другу, легкое биение в левом бедре то появлялось, то исчезало. Волосы брюнета блестели и имели ярко выраженный треугольный выступ на лбу. Линия волос делила голову на две части, причем верхняя часть служила откидной крышкой, которая пока была полностью открыта. Серое вещество головного мозга было совершенно готово к приему закутавшегося в металл создателя.
      Он приблизился к голове стола и устроился в открытом черепе. Секунда, и крышка захлопнулась. Длительное время молодой человек, а именно таким он и стал теперь, лежал неподвижно - мозг проверял различные органы температуру, давление, равновесие и зрение. Медленно поднялась и опустилась правая рука, потом левая, затем одновременно поднялись и свесились через край стола обе ноги - молодой человек сел. Он помотал головой и пристально посмотрел вокруг своими быстро яснеющими глазами, неуклюже повернул голову и встал на ноги. Колени слегка подгибались; он судорожно ухватился за стол, даже не сгибая пальцев - об этом он еще не думал. Открылся и закрылся рот, он ощупал языком внутреннюю часть рта, губы и зубы.
      "До чего же неуклюже!" - подумал он, перемещая вес тела сначала на одну, а затем на другую ногу. Он согнул руки в локтях и кистях и осторожно подпрыгнул вверх-вниз.
      - Агх! - сказал он дрогнувшим голосом. - А-а-а-гх-ха-агх! - Он прислушался к звукам своего голоса, завороженный этим новым способом самовыражения. - Ка. Па. Та. Са. Ха. Га. Ла. Ра, - сказал он, пробуя возможности язычных, горловых, шипящих, палатальных, губных звуков поодиночке и в сочетании. - Хо-о-о-о-оуи-и-и-и! - выл он, пробуя непрерывные модуляции, от низкого до высокого тона.
      Он неуверенно доковылял до стены и, держась за нее одной рукой, начал ходить по комнате взад и вперед. Вскоре необходимость в опоре отпала, и он стал передвигаться самостоятельно; он все прибавлял и прибавлял скорость и наконец начал бегать по кругу, при этом издавая странные возгласы. Ему было несколько неприятно, когда он обнаружил, что такая неистовая деятельность заставила быстро биться сердце и затруднила дыхание. Хрупкие создания эти двуногие. Он уселся на стол, часто и тяжело дыша, и начал проверять органы вкуса и осязания, мышечную, словесную, слуховую и зрительную память.
      Чонси Томас был аристократом. Никто и никогда не видел его в заплатанных штанах и ботинках, требующих починки. Но увидит, горько размышлял он, если в скором времени ему не удастся что-нибудь стащить для своего гардероба.
      - Вот дьявол! - бормотал он. - И всего-то я прошу есть три раза в день, приличную одежду, жилье и прочее, без всякой работы. Эх! А они мне твердят, что для этого надо работать. Не стоит. Просто не стоит того!
      У него были все права, чтобы быть злым, думал он. Его не только спустили по трем лестничным маршам самой фешенебельной гостиницы города и только за то, что он спал на лестничной площадке, но и сунули в тюрьму. Разве ему удалось отдохнуть в тюрьме? Не удалось. Они заставили его работать. Его заставили белить камеры. Вряд ли это было справедливо. А потом его выгнали из города как последнего бродягу. Это было несправедливо. Ну и что, что он попался в девятый раз? "Придется найти другой город", - решил он. Он раздумывал над словами шерифа о том, что если его еще раз застукают, то шериф пришьет ему убийство, даже если для этого ему придется убить одного из своих помощников.
      Чонси повернул свои медленно плетущиеся ноги на шоссе Спрингфилд и направился прочь из города. Было два часа ночи и очень тепло. Ощущая себя непонятым, Чонси, сгорбившись, брел по дороге, засунув руки в карманы. Он не обратил внимания на легкое движение в тени у дороги и никогда бы не подумал, что там кто-то есть, пока не почувствовал, как его ухватил за слабо затянутый пояс брюк и начал неудобно раскачивать мощный кулак.
      - Я ничего не сделал! - тут же завопил он, переключаясь на свой разговорный рефлекс. - Давай поговорим, дружище. Эй, кончай это дело, у меня ничего нет. Ты - г...!
      Многословие Чонси моментально прекратилось, едва ему, крутящемуся во все стороны в своей слишком большой для него одежде, удалось увидеть того, кто его схватил. Для Чонси Томаса было слишком увидеть мускулистого гиганта, ростом, по крайней мере, шесть футов пять дюймов, уставившегося на него бездонными темными глазами и державшего Чонси на расстоянии вытянутой руки. Он не выдержал и зарыдал.
      Обнаженный Аполлон подбросил бродягу в воздух и поймал его за ремень брюк. Он с любопытством дернул за потрепанный пиджак, дотянулся и оторвал кусок кожи от чересчур большой спортивной тапочки, как будто это была промокательная бумага, внимательно осмотрел его и отбросил в сторону.
      - Пусти меня! - завывал Чонси. - Эй, хозяин, я ничего такого не делал, честно, не делал. Я иду в Спрингфилд. Я найду себе работу или что-нибудь такое, хозяин! Когда он это говорил, слова жгли ему рот, но он попал в переделку и должен был что-то сказать.
      - Га! - прорычал гигант и уронил его ухом прямо на середину дороги.
      Чонси с трудом поднялся на ноги и поспешно побежал вниз по дороге. Гигант стоял, наблюдая, как он замедлил бег, сделал дугообразный поворот и бегом пустился в обратном направлении под действием сильного гипнотического внушения, исходящего от этого огромного чистого тела. Он стоял перед новорожденным, благоговея и дрожа от страха, мечтая умереть, мечтая очутиться далеко от того места, пусть даже в тюрьме.
      - К-кто вы? - заикаясь, сказал он.
      Другой захватил бегающие глаза Чонси своим глубоким пристальным взглядом. Потрясенный ум бродяги успокоился; он два раза моргнул и опустился на колени у дороги, неподвижно уставившись в непроницаемое лицо этого страшного, околдовавшего его человека. Как будто что-то вползало в мозг Чонси, шаря в нем. Это было ужасно, но в то же время не было неприятно. Он чувствовал, как его выворачивают наизнанку; исследуют его память, его знание человеческого общества, человеческих обычаев, традиций и истории. Неожиданно всплыли вещи, которые он считал забытыми или хотел забыть. Через несколько минут гигант имел такое же полное знание поведения и речи людей, какое когда-либо имел Чонси Томас.
      Он отступил назад, и Чонси рухнул, тяжело дыша, на дорогу. Он чувствовал себя полностью опустошенным.
      - Вставай, бродяга, - сказал здоровяк языком Чонси.
      Чонси поднялся; в этом звучном голосе безошибочно слышался приказ. Он съежился перед ним и заскулил:
      - Что вы сделаете со мной, хозяин. Я ни...
      - Заткнись! - сказал другой. - Я тебе ничего не сделаю.
      Чонси посмотрел на неподвижное лицо.
      - Ну... я... я, пожалуй, пойду.
      - Ладно, держись рядом. Чего боишься?
      - Ну... ничего... но кто ты все-таки?
      - Я - Элрон, - сказал гигант, используя первые пришедшие на ум благозвучные слоги.
      - Ага. Где твоя одежда? Тебя обчистили?
      - Не. Хотя да. Подожди меня тут; думаю, я смогу...
      Элрон перемахнул через изгородь, не желая слишком ошеломить бродяжку. Из мозга Чонси он выкрал мысленную фотографию того, что Чонси считал превосходным костюмом. Это был костюм в клетку, жилет с ромбовидным рисунком и желтые туфли, крылатый воротник и десятигаллоновая шляпа. Проскользнув в свою подземную лабораторию, Элрон откинул крышку сложного проектора, который построил его тело, и быстро кое-что отрегулировал. Сразу же после этого он очутился рядом с Чонси, полностью одетый в духе вкуса, импонировавшего Чонси.
      - Вот это да! - выдохнул Чонси.
      Они шагали по дороге вместе: Чонси - в абсолютном молчании, Элрон - в задумчивости. Мимо промчалось несколько машин; каждый раз Чонси машинально и без всякой надежды поднимал натренированный большой палец. Они оба очень удивились, когда впереди них резко затормозил сжалившийся над ними водитель. Дверца открылась; Чонси обогнал Элрона и был бы первым, но Элрон схватил его за шиворот и оттащил назад.
      - Лезь назад, дубина! - рявкнул он.
      - Вечно мне не везет, - пробормотал Чонси, выполняя приказание. Он видел, кто сидел за рулем. Очень миловидная девушка.
      - Куда вы направляетесь? - спросила она, когда Элрон захлопнул дверцу.
      - Спрингфилд, - ответил он, вспомнив из того, что наговорил Чонси, что город находился на этой дороге. Он взглянул на свое новое знакомство. Она была настолько миниатюрной и прекрасной, насколько он был большим и прекрасным. Она вела машину по-настоящему артистически. Золотисто-каштановые глаза гармонировали с цветом волос. Оценивая ее по-человечески, Элрон нашел, что она очень привлекательная.
      - Я довезу вас туда, - сказала она.
      - Спасибо, барышня.
      Она бросила на него быстрый взгляд.
      - В чем дело, красотка? - спросил он.
      - Нет, ничего. Не называйте меня красоткой.
      - Ладно, ладно.
      Она вновь метнула на него взгляд.
      - Вы что, разыгрываете меня? - спросила она.
      - В чем?
      - Вы непохожи - хотя я не знаю.
      - Выскажись, сестренка.
      - Ну, как-то, ну, непохожи на тех, кто зовет девушек "красотка".
      - О, - сказал он. - Ты имеешь в виду - ты бы сказала это как-то по-другому. - Ему было тяжеловато с ограниченным словарным запасом Чонси.
      - Что-то в этом роде. Чем вы будете заниматься в Спрингфилде?
      - Думаю просто побродить вокруг. Хочу посмотреть город.
      - Не говорите мне, что вы никогда не видели города!
      - Послушай, - отрывисто бросил он, прикрывая свою ошибку одной из штучек Чонси, - тебя это не волнует, не так ли? Какое твое дело?
      - О, прошу меня простить, - сказала она с кислой миной. Он почувствовал что-то неестественное в наступившем молчании.
      - Рассердилась, а?
      Она посмотрела на него с презрением и хмыкнула.
      Тривиальный тупик заинтриговал его.
      - Остановись! - приказал он ей.
      - Что? - с яростью в голосе спросила она.
      Он наклонился вперед и поймал ее взгляд.
      - Остановись!
      Она выключила зажигание, и большая машина остановилась. Элрон взял ее за плечо и повернул к себе. Она начала было сопротивляться, но все произошло слишком быстро.
      Тончайшие мысленные лучи пронизали ее мозг, исследовали уголки памяти, вкусы, суждения, взгляды и словарь. Он узнал, почему называть женщину "красотка" считалось неприличным в порядочном обществе и что цивилизованные люди никогда не надевали десятигаллоновые шляпы вместе с крылатым воротником. Ее язык понравился ему несколько больше, чем грубые несоответствия Чонси. Он узнал, что такое музыка, очень многое о деньгах, что, само по себе уже удивительно, почти никогда не занимало мысли Чонси. Он узнал кое-что о самой девушке; ее звали Ариадна Дру, у нее было огромное состояние, которое она не заработала, и она настолько привыкла, чтобы к ней обращались в соответствии с ее положением в обществе, что относилась беспечно к таким вещам, как подвезти голосующих в попутной машине.
      Он отпустил ее, унося из ее памяти происшедшее с тем, чтобы она завела машину и отправилась дальше.
      - С какой стати я останавливалась?
      - С тем, чтобы я мог проверить заднюю шину, - сымпровизировал он. Мысленно он вернулся к тому, что, как он обнаружил, может ее интересовать. Одежда занимала видное место.
      - Я должен извиниться, - сказал ей он слово в слово, как говорила она, - за эту шляпу. Она просто слишком, слишком отвратительная. Недавно я видел прелестную шляпку в магазине на проспекте, и я собираюсь ее купить. Я не шучу, дорогая!
      Она со страхом взглянула на его благородный профиль и массивные плечи. Он продолжал болтать:
      - Как-то я встретил Сюзи Гринфорд. Ты знаешь Сюзи. О, она меня не видела! Я позаботился об этом! А ты знаешь, с кем она была? С этим ужасным человеком Дженкинсом!
      - Кто вы такой? - спросила она.
      - Мне говорили, что Сюзи... Что? Кто я? О, просто один из молодых людей, дорогая. Так на чем я остановился? Ах да, Сюзи. Ты, возможно, слышала эту ужасную сплетню до того, как ей пришлось! - поэтому скажи мне, и я замолчу, если хочешь. Но она заявила своему мужу...
      - Дальше я не еду, - отрезала девушка, подруливая к обочине.
      - Хорошо, я... - Элрон почувствовал, что самое правильное - это выйти из машины. Он открыл дверцу и повернулся к ней.
      - Спасибо, что подвезла, дорогая. Дай мне знать, если когда-нибудь смогу отплатить тебе тем же. - Он отступил на тротуар, а она захлопнула дверцу и открыла окно.
      - Ты забыл сделать маникюр, - сказала она ехидно и рванула машину с места.
      - Что ты наделал, черт побери? - спросил голос рядом с ним. Чонси с грустью смотрел вслед "пикапу".
      - Не выражайся, - сказал Элрон. - Это вульгарно. Ты очень груб, Чонси. Я не хочу, чтобы ты был рядом со мной. До свидания, дорогой. - А что мог Элрон поделать, если Ариадна Дру обращалась с этим словом ко всем?
      Маленький бродяжка стоял с открытым ртом, глядя в спину греческого бога в крикливом клетчатом костюме, и медленно направился за ним.
      - За этим парнем надо понаблюдать! - пробормотал он. - Вот так так!
      Имея новые знания о людях, Элрон без труда заполучил несколько долларов у прохожего прямо на улице - он просто потребовал - и снял для своего тела номер в гостинице. Исследуя мозг Ариадны, он узнал, что такое почерк, расписался в книге приезжих и оплатил номер без всякой задержки. Как только его тело нормально разместилось на постели, он открыл крышку в голове и выскользнул наружу. Он чувствовал, что без него тело отдохнет лучше.
      Он выбрался из окна и некоторое время висел высоко над городком, разыскивая знакомые колебания - импульсы мозга Ариадны. Освободившись от громоздкого человеческого тела, Элрон был гораздо более чувствительным к таким вещам. Он хотел увидеть Ариадну немедленно, потому что хотел услышать о своем поведении.
      Он вскоре уловил ее. Для него она была примерно тем же, что для нас тонкие духи. Он понесся на городскую окраину и устремился вниз к массивному зданию из красного кирпича, окруженному прекрасным ландшафтом. Он дважды облетел его в поисках ее точного местонахождения в доме и спустился вниз по дымоходу. Он повис прямо над искусственными поленьями в камине и начал подслушивать.
      Ариадна сидела в своей экстравагантной гостиной, болтая с - не может этого быть - внушающей восхищение Сюзи Гринфорд. Сюзи была некрасивой девушкой с мелкой душонкой и имела способность выудить сведения из любого данного знакомого и по пылкому согласию могла целыми неделями заниматься исключительно злословием. Она походила на воробья с раздробленными зубами, одевалась так, будто выиграла пари на скачках в Дюбюке и имела личность, действующую так же успокаивающе, как зуд семилетней давности.