Зина устало улыбнулась, закрыла дверь трейлера, спрятав за ней черноту снаружи. Она подошла к креслу из хрома и пластика возле его стола и села в него с ногами, прижав пальцы халатом.
      - Я выспалась, - сказала она.
      Он налил вина - искрящегося мозельского.
      - Не совсем подходящее время для него, - заметил он, - но я знаю, что ты его любишь.
      Она взяла стакан и поставила его на угол стола. Она научилась ждать.
      - Я нашел сегодня несколько новых, - сказал Людоед. Он открыл тяжелую шкатулку из красного дерева и вынул из нее бархатную подставку. - В основном молодые.
      - Это хорошо, - сказала Зина.
      - И хорошо и нет, - сказал Людоед раздраженно. - С ними лучше управляться - но они не много умеют делать. Иногда я думаю зачем я этим занимаюсь.
      - Я тоже, - сказала Зина.
      Ей показалось, что его глаза метнулись к ней и обратно в своих глубоких глазницах, но она не была уверена. Он сказал:
      - Посмотри на эти.
      Она взяла подставку к себе на колени. На бархате лежало восемь кристаллов, тускло мерцая. Они были только что очищены от слоя пыли, похожей на засохшую грязь, которая всегда покрывала их, когда их находили - слоя, который делал их похожими на комья земли и на обычные камни. Они были не совсем прозрачными, однако ядро мог увидеть человек, который знал какую внутреннюю колеблющуюся тень искать.
      Зина выбрала один из них и посмотрела на свет. Монетр что-то проворчал и она встретилась с ним взглядом.
      - Мне было интересно какой ты возьмешь первым, - сказал он. - Этот очень живой. - Он взял его у нее и посмотрел на него, сузив глаза. Удар ненависти, которой он направил на него заставил Зину вздрогнуть.
      - Пожалуйста, не надо...
      - Извини... но он так кричит, - сказал он мягко и положил его обратно с другими. - Если бы я только мог понять как они думают, - сказал он. - Я могу причинить им боль. Я могу направлять их действия. Но я не могу разговаривать с ними. Но когда-нибудь я узнаю...
      - Конечно, - сказала Зина, глядя на его лицо. Будет ли у него сейчас один из его приступов ярости? Ему пора бы уже было...
      Он тяжело опустился в свое кресло, зажал руки между коленями и потянулся. Она могла слышать как хрустнули его плечи.
      - Они видят сны, - сказал он, его громкий голос упал до пылкого шепота. - Пока что описывая их я смог приблизиться только к этому. Они видят сны.
      Зина ждала.
      - Но их сны живут в нашем мире, в нашем типе реальности. Их сны - это не мысли и не тени, не картины и звуки, как наши. Они видят сны во плоти и крови, дереве и кости. А иногда их сны не закончены, и поэтому у меня есть кот с двумя ногами и безволосая белка, и Гоголь, который должен был быть человеком, но у него нет рук, нет потовых желез, нет мозга. Они не закончены... им всем не хватает муравьиной кислоты и ниацина, среди прочих вещей. Но - они живые.
      - И вы еще не знаете - пока - как кристаллы делают это?
      Он глянул на нее, не поворачивая головы, так что она увидела, как его глаза блеснули под насупленными бровями.
      - Я ненавижу тебя, - сказал он и улыбнулся. - Ненавижу тебя, потому что вынужден полагаться на тебя - вынужден разговаривать с тобой. Но иногда мне нравиться то, что ты делаешь. Мне нравится, что ты сказала пока. Я не знаю, как кристаллы осуществляют свои мечты - пока.
      Он вскочил на ноги, стул грохнулся о стену, когда он двинулся.
      - Кто понимает воплощенный сон? - заорал он. Затем тихо, как будто бы в нем не было никаких эмоций, но продолжал, ровным тоном: - Поговори с птицей и попроси ее понять, что башня высотой в тысячу футов - это завершенная мечта человека, или что набросок художника - это ее часть. Объясни гусенице структуру симфонии - и мечту, которая стала ее основой. К черту структуру! К черту способы и средства! - Его кулак обрушился на стол. Зина молча убрала свой стакан с вином. - Как это происходит неважно. Почему это происходит неважно. Но это происходит и я могу управлять этим. - Он сел и сказал Зине, вежливо:
      - Еще вина.
      - Нет, спасибо. Я еще...
      - Кристаллы живые, - сказал Монетр обыденным тоном. - Они думают. Они думают способами, которые совершенно чужды нашим. Они находятся на этой земле сотни, тысячи лет... комья земли, галька, обломки камней... думая свои мысли по-своему... не стремясь ни к чему, чего хочет человечество, не беря ничего, в чем человечество нуждается... ни во что не вмешиваясь, общаясь только с подобными себе. Они обладают могуществом, о котором ни один человек и не мечтал раньше. И я хочу его. Я хочу его. Я хочу его, и я собираюсь его получить.
      Он сделал глоток вина и смотрел на него.
      - Они размножаются, - сказал он. - Они умирают. И они делают вещь, которую я не понимаю. Они умирают парами и я их выбрасываю. Но когда-нибудь я заставлю их отдать мне то, что я хочу. Я делаю совершенную вещь - мужчину или женщину... человека, который сможет общаться с кристаллами... который сделает то, что я захочу.
      - Как, как вы можете быть так уверены? - спросила Зина осторожно.
      - Маленькие впечатления, которые я получаю от них, когда причиняю им боль. Вспышки, осколки мысли. Годами я пронзаю их, и за каждую тысячу ударов, которые я им наношу, я получаю фрагмент. Я не могу выразить это словами; это вещь, которую я знаю. Не в деталях, не вполне ясно... но есть нечто особенное во сне, который осуществился. Он не оказывается такой, как Гоголь или Солум - незавершенным или неправильно сделанным. Он больше похож на то дерево, которое я нашел. И такая завершенная вещь возможно будет человеком, или похожа на него... и если она существует, я могу управлять ею.
      - Однажды я написал статью о кристаллах, - сказал он, спустя какое-то время. Он начал открывать ключом глубокий нижний ящик стола. - Я продал ее в журнал - один из этих литературных ежеквартальных обзоров. Статья была чистым предположением, для всех намерений и целей. Я описал эти кристаллы со всех точек зрения, только не сказал, как они выглядят. Я продемонстрировал возможность других, чуждых форм жизни на земле, и как они могут жить и расти вокруг нас и мы не будем об этом знать - при условии, что они не будут с нами конкурировать. Муравьи конкурируют с людьми, и сорняки конкурируют, и амебы. Эти кристаллы нет. Они просто живут своей собственной жизнью. Возможно у них есть коллективное сознание, как у людей - но если оно и есть, они не пользуются им для выживания. И единственным свидетелем их существования, которое есть у человечества, являются их сны - их бессмысленные, неоконченные попытки скопировать живые существа вокруг них. И каким как ты полагаешь было ученое опровержение, вызванное моей статьей?
      Зина ждала.
      - Один, - сказал Монетр с пугающей мягкостью, - возразил неостроумным заявлением, что в поясе астероидов между Марсом и Юпитером находится тело размером с баскетбольный мяч, которое сделано из шоколадного торта. Это, сказал он, является заявлением, которое должно считаться истинным, потому что оно не может быть опровергнуто с научной точки зрения. Черт бы его побрал! - взревел он, а затем продолжал, так же мягко, как и раньше. - Еще один объяснял всякое существование уродливых существ пустой болтовней о мушках-дрозофилах, рентгеновских лучах и мутациях. Это именно то слепое, упрямое, проклятое отношение, которое приводило такую массу доказательств того, что самолеты не будут летать (потому что, если бы кораблям нужна была энергия, чтобы держать их на плаву, а не только чтобы двигать их, мы не имели бы кораблей) или что поезда непрактичны (потому что давление вагонов на рельсы превышало бы трение локомотивных колес и поезд никогда не двинется). Тома логических, объективных доказательств показывали, что земля плоская. Мутации? Конечно существуют природные мутации. Но почему один ответ должен быть единственным ответом? Мутации под воздействием жесткого излучения легко демонстрируемы. Чисто биохимические мутации очень вероятны. А сны кристаллов...
      Из глубокого ящика он вытащил помеченный кристалл. Он взял со стола серебряную зажигалку, щелкнул ею и провел желтым пламенем по кристаллу.
      Из темноты донесся слабый агонизирующий крик.
      - Пожалуйста не надо, - сказала Зина.
      Он пристально посмотрел на ее искаженное лицо.
      - Это Моппет, - сказал он. - Ты что, даришь свою привязанность двуногой кошке, Зина?
      - Вы не должны причинять ей боль.
      - Не должен? - Он снова коснулся кристалла пламенем и снова до них донесся крик из вольера для животных. - Я должен был пояснить свою мысль. - Он погасил зажигалку и Зина заметно расслабилась. Монетр уронил зажигалку и кристалл на стол и спокойно продолжал: - Доказательства. Я мог бы привести этого дурака с его звездным шоколадным тортом сюда в этот трейлер и показать ему то, что я только что показал тебе, и он скажет мне, что у кошки болит живот. Я мог показать ему электронную фотомикрографию гигантской молекулы внутри красных кровяных клеток этой кошки, которые действительно преобразуют атомы - а он обвинит меня в подделке пленок. Человечество было проклято в течение всей своей истории своим упрямством в том, что то, что оно уже знает должно быть правильно, а все что отличается от этого, должно быть неправильно. Я присоединяю свое проклятие к проклятию истории, от всего моего сердца. Зина...
      - Да, Людоед. - Его внезапная перемена тона заставила ее вздрогнуть; она так и не привыкла к ним.
      - Сложные вещи - млекопитающие, птицы, растения - кристаллы только копируют их, если хотят - или если я порю их до полусмерти. Но некоторые вещи делаются легко.
      Он встал и отдернул занавеску, открыв полки у себя за спиной и над головой. Он взял оттуда подставку, на которой был ряд химических предметных стекол. Поставив их под лампой он нежно прикоснулся к покровному стеклу.
      - Культуры, - сказал он, голосом любовника. - Простые, безвредные, сейчас. Палочки здесь, а спириллы здесь. Кокки растут медленно, но тем не менее растут. Я могу вырастить сап, Зина, если захочу, или чуму. Я устрою почти бесплатные эпидемии по всей этой стране - или сотру целые города. Все, что мне нужно, чтобы быть в это уверенным, это этот посредник - эта осуществленная мечта кристаллов, который может научить меня, как они думают. Я найду этого посредника, Зи, или создам его. И когда я это сделаю, я поступлю так, как захочу с человечеством, в мое собственное время и моим собственным способом.
      Она взглянула на его темное лицо и ничего не сказала.
      - Почему ты приходишь сюда и слушаешь меня, Зина?
      - Потому что вы зовете. Потому что вы причините мне боль, если я не приду, - ответила она прямо. - Почему вы разговариваете со мной?
      Внезапно он засмеялся.
      - Ты никогда не спрашивала меня об этом раньше, за все эти годы. Зина, мысли бесформенны, закодированы... импульсы без образа или субстанции или направления - пока ты не передашь их кому-нибудь другому. Тогда они осаждаются и становятся идеями, которые можно разложить на столе и изучить. Мы не знаем о чем мы думаем пока не расскажем об этом кому-нибудь другому. Вот почему я разговариваю с тобой. Вот для чего ты. Ты не выпила свое вино.
      - Извините.
      Покорно, она выпила его, глядя на него широко раскрытыми глазами поверх края стакана, который был слишком большой для того, чтобы быть ее стаканом.
      После этого он позволил ей уйти.
      Времена года сменялись друг друга и были и другие изменения. Зина теперь очень редко читала вслух. Она слушала музыку или играла на своей гитаре или возилась с костюмами и сценариями, молча, пока Горти растянувшись на своей койке положив подбородок на одну руку, другой перелистывал страницы. Его глаза двигались от силы четыре раза, чтобы пробежать страницу, и они переворачивались с ритмичным шорохом. Книги выбирала Зина, но сейчас почти все они были выше ее понимания. Горти проглатывал книги, вдыхал знания, хранил их, сортировал их. Она иногда смотрела на него с глубоким удивлением, поражаясь, что он был Горти... он был Малышка, девочка-ребенок, которая через несколько минут будет петь на эстраде "Йодль в джазе" вместе с ней. Он был Малышкой, которая хихикала над грубыми шутками Каюна Джека на кухне и помогала Лорелее надеть ее короткие костюмы наездницы. Однако все еще хихикая, все еще болтая о бюстгальтерах и блестках на платье, Малышка была Горти, который брал романтическую повесть в соответствующей суперобложке и погружался в эзотерические вопросы, которые под ней скрывались - тексты спрятанные под фальшивыми обложками - книги по микробиологии, генетике, раку, диететике, морфологии, эндокринологии. Он никогда не обсуждал то, что читал, и очевидно никогда не оценивал его. Он просто хранил это - каждую страницу, каждую диаграмму, каждое слово каждой книги, которую она ему приносила. Он помогал ей надевать на них фальшивые оболочки, и он помогал ей тайком избавляться от книг, когда он прочитывал их - ему никогда не надо было заглядывать в них потом за справкой - и он никогда ни разу не спросил ее, зачем он это делает.
      Дела человеческие отказываются быть простыми... цели человеческие отказываются быть ясными. Задачей Зины была самоотверженность, однако ее цели были испещрены пятнышками подозрений и незнания, и ноша была тяжкой...
      Как-то в темные предутренние часы дождь злобно бил по трейлеру, и в августовском воздухе была октябрьская прохлада. Дождь разбрызгивался и шипел как пенящаяся мешанина, которую она так часто чувствовала в сознании Людоеда. Вокруг нее был карнавал. Он был и вокруг ее воспоминаний, в течении большего количества лет, чем ей хотелось бы считать. Карнавал был целым миром, хорошим миром, он взыскал горькую плату за то, что предоставил ей там место. Сам факт, что там было ее место, означал поток изумленных глаз и указывающих пальцев: ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ.
      УРОД!
      Она беспокойно заворочалась. Кинофильмы и песни о любви, романы и пьесы... в них была женщина - ее тоже называли изящной - которая могла пересечь комнату за пять шагов, а не за пятнадцать, которая могла взяться за дверную ручку одной маленькой рукой. Она поднималась в поезда, а не карабкалась в них, как животное, и пользовалась вилками в ресторане, не перекашивая при этом рот.
      И их любили, этих женщин. Их любили, и они могли выбирать. Их проблемы выбора были трудно уловимыми, легкими - различия между мужчинами, которые были столь незначительны, что они едва ли могли иметь значение. Они не должны были смотреть на мужчину и думать прежде, прежде всего. Что значит для него то, что я урод?
      Она была маленькой, маленькой в очень многом. Маленькой и глупенькой.
      Единственное, что она могла любить, она подвергала смертельной опасности. Она сделала все, что могла, но никто не мог знать было ли это правильно.
      Она начала плакать, тихонько.
      Горти не мог услышать ее, но он пришел. Он скользнул в постель рядом с ней. У нее перехватило дыхание и какое-то мгновение она не могла выдохнуть воздух из горла. Затем она взяла его за плечи, отвернула от себя. Она прижалась грудью к его теплой спине, скрестила руки у него на груди. Она прижала его близко, близко, пока не услышала, как дыхание со свистом вырывается из его ноздрей. Они лежали неподвижно, свернувшись, прижавшись друг к другу, как две ложки.
      - Не двигайся, Горти. Не говори ничего.
      Они молчали долгое время.
      Ей хотелось говорить. Она хотела рассказать ему о своем одиночестве, о своем желании. Четыре раза она уже сложила губы, чтобы заговорить, но не смогла, и вместо этого слезы намочили его плечо. Он лежал тихий, теплый и с ней - просто ребенок, но так сильно с ней.
      Она вытерла его плечо простыней и снова обняла его. И постепенно неистовство ее чувства оставило ее и только что не жесткое давление ее рук ослабело.
      Наконец она произнесла две вещи, которые похоже означали давление, которое она чувствовала. Потому что своими набухшими грудями, своим жаждущим лоном она сказала:
      - Я люблю тебя, Горти. Я люблю тебя.
      И позже, объясняя свою страсть, она сказала:
      - Как я хотела бы быть большой, Горти. Я хочу быть большой...
      После этого она смогла отпустить его, повернуться на другой бок, уснуть. Когда она проснулась в смутном полусвете она была одна.
      Он ничего не сказал, он не шевельнулся. Он дал ей больше, чем любое другое человеческое существо дало ей за всю ее жизнь.
      - Зи...
      - Ммм?
      - Я сегодня разговаривал с Людоедом пока они натягивали тент.
      - Что он сказал?
      - Ничего особенного. Он сказал, что горожанам нравится наше выступление. Я думаю, это настолько близко, настолько он может себе позволить приблизиться к тому, чтобы сказать, что ему самому оно нравится.
      - Ему не нравится, - сказала Зина уверенно. - Что-нибудь еще?
      - Ну - нет, Зина. Ничего.
      - Горти, дорогой. Ты просто не знаешь, как лгать.
      Наступила тишина. Затем:
      - Я думаю тебе лучше будет рассказать мне, Горти.
      - Ты не думаешь, что я смогу с этим справиться?
      Она повернулась и посмотрела на него через трейлер.
      - Нет.
      Она ждала. Хотя было абсолютно темно она знала, что Горти закусил нижнюю губу и вскинул голову.
      - Он захотел посмотреть мою руку.
      Ее подбросило на кровати.
      - Нет!
      - Я сказал ему, что она меня не беспокоит. Боже - когда же это он лечил ее? Девять лет назад? Десять?
      - Ты показал ее ему?
      - Успокойся, Зи! Нет, я не показал. Я сказал, что я должен привести в порядок костюмы и ушел. Он окликнул меня и велел прийти к нему в лабораторию завтра до десяти. Я просто пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы не ходить туда.
      - Я этого боялась, - сказала она, ее голос дрожал. Она обхватила колени руками и положила на них подбородок.
      - Все будет в порядке, Зи, - сказал Горти сонным голосом. - Я что-нибудь придумаю. Может он забудет.
      - Он не забудет. У него мозг как арифмометр. Он не будет придавать этому никакого значения до тех пор, пока ты не придешь; а затем - держись.
      - Ну, а предположим я покажу ее ему.
      - Я тебе говорила неоднократно, Горти, ты не должен никогда этого делать!
      - Ну, ладно, ладно. Почему?
      - Ты что, не доверяешь мне?
      - Ты же знаешь, что доверяю.
      Она не ответила, а сидела неподвижно, задумавшись. Горти задремал.
      Позже - наверное часа на два позже - он проснулся от руки Зины у себя на плече. Она присела на полу возле его кровати.
      - Просыпайся, Горти! Просыпайся!
      - Что?
      - Послушай меня, Горти. Ты помнишь все, что ты мне рассказывал пожалуйста проснись! - помнишь, о Кей и всем остальном?
      - Да, конечно.
      - Ты помнишь, что ты собирался сделать, когда-нибудь?
      - Ты имеешь ввиду вернуться туда и снова увидеть Кей, и поквитаться с этим старым Армандом?
      - Правильно. Ну так вот, именно это ты и сделаешь.
      - Ну конечно, - он зевнул и закрыл глаза. Она снова потрясла его. - Я имею ввиду сейчас, Горти. Сегодня. Прямо сейчас.
      - Сегодня? Прямо сейчас?
      - Вставай, Горти. Одевайся. Я серьезно.
      Он сел с сонными глазами.
      - Зи... сейчас ночи!
      - Одевайся, - сказала она сквозь зубы. - Давай, Малышка. Ты не можешь оставаться ребенком всю свою жизнь.
      Он сел на краю постели и стряхнул последние туманные остатки сна.
      - Зи! - воскликнул он. - Уйти? Ты хочешь сказать, уйти отсюда? Оставить карнавал и Гавану и тебя?
      - Правильно. Одевайся, Горти.
      - Но - куда я пойду? - Он потянулся за одеждой. - Что я буду делать? Я там никого не знаю!
      - Ты знаешь, где мы находимся? Это всего лишь в пятидесяти милях от городка, из которого ты родом. В этом году мы ближе не будем. В любом случае, ты здесь уже слишком долго, - добавила она, ее голос вдруг стал нежным. - Тебе следовало бы уйти раньше - год назад, может быть два года.
      Она подала ему чистую блузку.
      - Но почему я должен это сделать? - спросил он жалобно.
      - Назовем это интуицией, хотя на самом деле это не так. Ты не сможешь пройти через встречу с Людоедом завтра. Ты должен уйти отсюда и оставаться в стороне.
      - Я не могу уйти! - по-детски протестуя в то время, как он подчинялся ей. - А что ты скажешь Людоеду?
      - Ты получил телеграмму от своей кузины, или что-нибудь в этом роде. Оставь это мне. Тебе не нужно беспокоиться об этом.
      - Никогда - я что, никогда не смогу вернуться?
      - Если ты еще когда-нибудь увидишь Людоеда, разворачивайся и беги. Прячься. Делай что угодно, но никогда не подпускай его к себе сколько будешь жить.
      - А как же ты, Зина? Я тебя никогда не увижу! - Он застегнул молнию на боку серой юбки в складку и стоял неподвижно пока Зи умело подводила ему брови карандашом.
      - Увидишь, - сказала она мягко. - Когда-нибудь. Как-нибудь. Напишешь мне и сообщишь, где ты.
      - Написать тебе? А если мое письмо попадет Людоеду? Разве это можно?
      - Не попадет. - Она села, по-женски отвлеченно, аккуратно оценивая Горти. - Напишешь Гаване. Почтовая открытка ценой в один пенс. Не подписывай ее. Напечатаешь ее на машинке. Рекламируй что-нибудь - шляпы или прически, или еще что-нибудь. Напишешь свой обратный адрес, но переставишь каждую пару чисел. Запомнишь?
      - Я запомню? - сказал Горти рассеянно.
      - Я знаю, что ты запомнишь. Ты никогда ничего не забываешь. Ты знаешь, чему тебе придется научиться теперь, Горти?
      - Чему?
      - Тебе придется научиться пользоваться тем, что ты знаешь. Ты сейчас просто ребенок. Если бы ты был кем-нибудь другим, я назвала бы это случаем остановившегося развития. Но все книги, которые мы прочитали и изучили... ты помнишь свою анатомию, Горти? И физиологию?
      - Конечно, и физику и историю и музыку и все остальное. Зи, что я буду там делать? Там некому будет мне говорить, что делать!
      - Ты теперь будешь говорить сам себе.
      - Я не знаю с чего начать! - завопил он.
      - Дорогой, дорогой... - Она подошла к нему и поцеловала в лоб и кончик носа. - Выходи на шоссе, слышишь? И держись в тени. Пройди по дороге примерно четверть мили и останавливай автобус. Садись _т_о_л_ь_к_о на автобус. Когда приедешь в город, подожди на автостанции примерно до девяти часов утра, а затем найди себе комнату в меблированных комнатах. Тихих, на маленькой улице. Не трать слишком много денег. Найди себе работу как только сможешь. Тебе лучше быть мальчиком, так чтобы Людоед не знал, где искать.
      - А я вырасту? - спросил он, высказав профессиональный страх всех лилипутов.
      - Может быть. Поживем - увидим. Не отправляйся искать Кей и этого Арманда пока не будешь готов к этому.
      - А как я узнаю, когда я готов?
      - Узнаешь. Чековая книжка с тобой? Чеки сплавляй по почте, как всегда. Денег у тебя достаточно? Хорошо. У тебя все будет в порядке. Горти. Ни у кого ничего не спрашивай. Никому ничего не рассказывай. Сам решай свои проблемы, или обходись без каких-то вещей.
      - У меня нет своего места в том мире, - пробормотал он.
      - Я знаю. Будет, так же как оно появилось у тебя здесь. Вот увидишь.
      Двигаясь грациозно и легко на высоких каблуках Горти пошел к двери.
      - Ну, до свидания, Зи. Я - я бы хотел - а ты не можешь пойти со мной?
      Она покачала своей блестящей темной головкой.
      - Я не рискну, Малышка. Я единственное человеческое существо, с которым Людоед разговаривает - действительно разговаривает. И я должна следить, что он делает.
      - О. - Он никогда не спрашивал того, о чем не должен был спрашивать. По-детски беспомощный, безусловно подчиняющийся, точный, функциональный продукт своего окружения, он испуганно улыбнулся ей и повернулся к двери. - До свидания, дорогой, - прошептала она, улыбаясь.
      Когда он ушел, она рухнула на его кровать и зарыдала. Она проплакала всю ночь. И только на следующее утро она вспомнила про драгоценные глаза Джанки.
      Прошло двенадцать лет с тех пор, как Кей Хэллоувелл видела из окна, как Горти Блуэтт забрался в ярко раскрашенный грузовик однажды туманным вечером. Прошедшие годы не были добры к Хэллоувеллам. Они переехали в меньший дом, а затем в квартиру, где умерла мать. Ее отец продержался немного дольше, а затем последовал за своей женой, и Кей, в девятнадцать лет, оставила колледж на младшем курсе и пошла работать, чтобы помочь своему брату окончить подготовительную школу для поступления в медицинский институт.
      Она была спокойной блондинкой, аккуратной и уравновешенной, с глазами похожими на сумерки. Она несла нелегкий груз на своих плечах и она держала их расправленными. В душе она боялась быть испуганной, боялась быть впечатлительной, поддаваться чьему-то влиянию, волноваться, так что внешне она носила тщательно построенное самообладание. Она должна была делать свою работу; она должна быть пробиваться вперед сама, чтобы помочь Бобби преодолеть трудный путь и стать врачом. Она должна была поддержать свое самоуважение, что означало приличное жилье и приличную одежду. Может быть когда-нибудь она сможет расслабиться и развлечься, но не теперь. Не завтра или на следующей неделе. Просто когда-нибудь. Теперь, когда она ходила куда-нибудь потанцевать или на спектакль, она могла радоваться только осторожно, до той точки, когда позднее время, или сильное новое увлечение, или даже сама радость могли бы помешать ее работе. А это было очень обидно, потому что у нее были глубокие и полные до краев резервуары смеха.
      - Доброе утро, Судья. - Как она ненавидела этого человека с его подрагивающими ноздрями и мягкими белыми руками. Ее босс, Т.Спинни Хартфорд, из фирмы Бенсон, Хартфорд и Хартфорд, был достаточно неплохим человеком, но конечно водил дружбу с разными типами. Ну да ладно; в адвокатском деле по-другому нельзя.
      - Мистер Хартфорд примет вас через минуту. Пожалуйста, присаживайтесь, Судья.
      "Не сюда, Масляные-Глаза! О Боже, прямо возле ее стола. Ну, он всегда так делает".
      Она одарила его ничего не значащей улыбкой и пошла к шкафам с папками у противоположной стенки до того, как он начал проводить свою частично слабую, частично приводящую в смущение линию. Она ненавидела попусту тратить время; в папках ей ничего не надо было. Но она не могла сидеть там и игнорировать его, и она знала, что он не будет кричать через весь офис; он предпочитал метод, описанный Торном Смитом как "голос такой же низкий, как и его намерения".
      Она почувствовала его липкий взгляд на своей спине, на своих бедрах, как он прошелся вверх и вниз по швам ее чулок, и у нее по коже пошли мурашки, которые только что не чесались. Так дело не пойдет. Может быть близкое расстояние будет лучше; может быть она сможет парировать то, от чего не сможет заслониться. Она вернулась за свой стол, еще раз улыбнулась ему одними губами, и пододвинула к себе пишущую машинку, развернув ее на легко вращающихся шарнирах. Она вставила бланк для писем и стала печатать с деловым видом.
      - Мисс Хэллоувелл.
      Она печатала.
      - Мисс Хэллоувелл. - Он протянул руку и дотронулся до ее запястья. Пожалуйста, не будьте такой уж слишком занятой. Мы так мало времени бываем вместе.
      Она позволила своим рукам упасть на колени - одной из них, по крайней мере. Она оставила вторую руку не сопротивляясь в безвольном белом пожатии судьи пока он не отпустил ее. Она сложила свои руки и смотрела на них. Этот голос! Если она поднимет глаза, она была уверена, что увидит струйку слюны у него на подбородке.
      - Да, Судья?
      - Вам нравится здесь работать?
      - Да. Мистер Хартфорд очень добр.
      - Очень приятный человек. Очень приятный. - Он подождал пока Кей не почувствовала, что глупо сидеть так, глядя на свои руки, и не подняла лицо. Затем он сказал:
      - Значит вы планируете остаться здесь на какое-то время.
      - Я не понимаю почему - то есть, я бы хотела.
      - Благие намерения... - пробормотал он. Это еще что? Угроза ее работе? Какое отношение это слюнявое напыщенное ничтожество имеет к ее работе? "Мистер Хартфорд очень приятный человек". О. О Боже. Мистер Хартфорд был юристом и чисто вел дела по наследству и опеке. В некоторых из них принятие решения зависело от мельчайших деталей, а зависело от них многое. "Очень приятный". Конечно Мистер Хартфорд был приятным человеком. Ему надо было на жизнь зарабатывать.
      Кей ждала следующего шага. Он последовал.
      - Вам ведь не придется работать здесь более двух лет, насколько я понимаю.
      - П-почему? О-откуда вы об этом знаете?
      - Моя дорогая девочка, - сказал он, с безжизненной скромностью. - Я естественно знаю содержание своих собственных дел. Ваш отец был крайне предусмотрительным, и очень мудрым. Когда вам исполнится двадцать один год, вы получите вполне приличную сумму денег, а?
      "Это не твое дело, ты старая рысь".
      - Ну, я едва ли замечу это, Судья. Эти деньги предназначены Бобби, моему брату. Это даст ему возможность заниматься два последних курса и год специализации, если он захочет. И нам не придется больше не спать ночами, думая об этом. А до тех пор мы просто держимся над водой. Но я буду продолжать работать.
      - Похвально. - Его ноздри дрогнули при взгляде на нее и она закусила губу и снова смотрела вниз на свои руки. - Очень мило, - добавил он оценивающе. Она снова ждала. Последовал Шаг Три. Он вздохнул. - Знаете ли вы, что существовала закладная на поместье вашего отца, из-за вопроса старого партнерства?
      - Я - я слышала об этом. Старые соглашения были разорваны, когда было расторгнуто партнерство в отцовском бизнесе грузоперевозок.
      - Один комплект документов не был уничтожен. Они все еще у меня. Ваш отец был доверчивым человеком.
      - По этому счету заплатили уже дважды, Судья! - Глаза Кей могли иногда приобретать синевато-серый цвет грозовых туч. Они приобрели его сейчас.
      Судья откинулся на спинку стула и сложил перед собой кончики пальцев.
      - Это вопрос, рассмотрением которого может заняться суд. Суд по рассмотрению дел о наследстве, кстати.
      Он мог лишить ее работы. Может быть он мог лишить ее денег, а вместе с ними Бобби карьеры. Альтернативой... да, она могла ждать этого сейчас.
      Она оказалась абсолютно права.
      - С тех пор как умерла моя дорогая супруга - (Она помнила его дорогую супругу. Жестокое пустоголовую существо, у которой мозгов хватало только для того, чтобы потакать его эго до того, как он стал судьей, ничего большего), - я очень одинокий человек Мисс Хэллоувелл. Я никогда не встречал никого похожего на вас. У вас есть красота и вы умеете быть умной. Вы можете далеко пойти. Я бы хотел лучше с вами познакомиться, жеманно улыбнулся он.