Константин Михайлович Станюкович
      Куда уйти?
      {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
      I
      Валерий Николаевич Привольев, крупный, свежий и видный курчавый блондин под сорок, с очень белым, отливавшим нежным румянцем и несколько рыхлым лицом, напоминающим недошедшее заливное, в этот зимний день обедал торопливо и без обычного плотоядного внимания к наваристому супу с фрикадельками, кровяному ростбифу и трубочкам со взбитыми сливками.
      Идеальный, еще влюбленный муж, любящий прелесть домашнего очага, Валерий Николаевич не рассказывал сегодня жене новостей и свежих сплетен, которые обыкновенно привозил со службы, мило пошутил с двумя птенцами, очень похожими на него, и не спорил со своим гостем Иваном Ивановичем Безбородовым, давнишним другом-ровесником, худощавым чиновником-скептиком и неисправимым спорщиком.
      Привольев только любезно подавал реплики и помалчивал, пощипывая свою выхоленную шелковистую бороду и стараясь скрыть нетерпение поговорить с Иваном Ивановичем наедине.
      Когда взрослые окончили пирожное, Валерий Николаевич с обычной своей мягкостью деликатного мужа попросил у хозяйки позволения встать.
      Она поднялась, разрешив детям остаться и съесть еще по трубочке.
      - Но не больше, фрейлейн, пожалуйста! - сказала бонне молодая женщина.
      - О, ja! О, ja!* - ответила, вся краснея, немка из Эстляндии.
      ______________
      * О, да! О да! (нем.)
      Вид этой девицы, самолюбиво-застенчивый и в то же время самодовольно-исполнительный, словно бы говорил об ее добросовестности и ревностной глупости.
      И Привольева подавила вздох.
      "Найди-ка бонну умнее за двенадцать рублей!" - подумала она.
      Валерий Николаевич быстро поднялся, подошел к жене, горячо и крепко "по-влюбленному" поцеловал ее руку и проговорил, точно просил:
      - А нельзя ли кофе нам послать в кабинет, Лика?
      Лика, как звал муж Лидию Антоновну, стройная, хорошо сложенная и изящная, в ярко-пунцовом лифе и черной юбке, среднего роста брюнетка, разумеется, не имела ни малейшего повода уменьшать свои тридцать два года, так она была привлекательна редким сочетанием красоты и ума.
      Она не спросила мужа, какие тайны торопится он сообщить другу, - Лика к тому же и догадывалась.
      И, ласково улыбаясь большими греющими глазами, она быстро, с нежной шутливостью, провела по щеке мужа ласковой, душистой и красивой рукой с несколькими блестевшими кольцами на мизинце и с обручальным кольцом на безымянном пальце и сказала:
      - Сейчас подадут, Валерий...
      И участливо спросила:
      - Ты встревожен по службе?
      - Не особенно, Лика...
      - То-то... Не волнуйся... Право, милый, не стоит. Везде одно и то же... Всем порядочным людям трудно! - заботливо утешала жена мужа.
      И, снова пригладив любящим и слегка покровительственным взглядом, прибавила:
      - Ну, иди, иди в кабинет... Спорь с Иваном Иванычем... А я почитаю детям сказку...
      - Милая! - сердечно шепнул Валерий Николаевич.
      II
      Привольев взял за талию друга и через залу провел в небольшой кабинет, убранный не без претензий.
      Фотографии Лики, детей и нескольких писателей красовались на стенах. Большой письменный стол, мягкие кресла, шкап с книгами и оттоманка, словом все, как следует у интеллигентного человека, получающего тысяч пять и подумывающего иногда и о "душе".
      Валерий Николаевич запер двери и, внезапно возбуждаясь, проговорил:
      - Нет... Ты послушай, Иван Иваныч, какую сделали пакость... Я, понимаешь, не хотел рассказывать при Лике. За что ее волновать заранее...
      - Ну, конечно...
      - Так ты выслушай, голубчик, и поймешь...
      - Позволь, мой друг, только закурить твою сигару - твои лучше моих, ты ведь по десяти берешь - и сесть в кресло... Тогда присядь и говори.
      Иван Иванович закурил, поглубже уселся в мягкое кресло и подумал, что лучше всего было бы вздремнуть четверть часика после обеда.
      Но, считая одной из обязанностей друга быть складочным местом дружеских излияний, как бы ни были они однообразны и бесплодны, Иван Иванович самоотверженно готов был слушать то, что время от времени он уже добросовестно выслушивал в том же кресле, и не всхрапывал, чтобы не потерять единственного друга, которого, конечно, любил и у которого можно было пообедать и потом повинтить хоть до утра{284}, если бы не строгая Лидия Антоновна, заботившаяся о здоровье этого откормленного и влюбленного Валерия Николаевича, - как сердито думал Иван Иванович, если приходилось уходить с проигрышем.
      Не без снисходительно-ядовитой улыбки, обнаружившей скверные зубы человека некрасивого, совсем худого, желтого как лимон и лысого как колено, но зато не сомневавшегося, что он и умнее, и основательнее друга, и, главное, не под башмаком своей жены, - Иван Иванович проговорил своим скрипучим и назойливым голосом:
      - Ну, рассказывай, Валерий Николаевич... Какая такая подлость тебя огорчила?..
      И только было начал Привольев, как Иван Иванович перебил:
      - Значит, опять нашла полоса возмущения?..
      И хихикнул.
      - Да ты не смейся... Ты слушай...
      - Слушаю... Не кипятись... Побеседуем толком, дружище, а потом... винт устроишь?..
      - Тебе только винт... Устрою, успокойся! Совсем ты, Иван Иваныч, опустился... Ты войди в мое положение...
      Подали кофе, и Валерий Николаевич наконец стал рассказывать о той обыкновенной истории в правлении, где служил, которую он называл "подлостью".
      Чем подробнее и картиннее говорил он о лакействе и пролазничестве, о несправедливости и произволе, о взяточничестве и вымогательствах некоторых и завистливом попустительстве многих, о полной беспринципности людей, думающих только о наградах и деньгах, - тем Привольев возбуждался все более и более, и ему было приятно сознание, что все это он понимает и что все это его возмущает.
      Недаром же он с молодых еще лет возмущался, и Лика знает и любит и уважает его за то, что он благородный человек, принимающий к сердцу все несправедливое и позорное... И сама она такая же благородная и сочувствующая...
      - Ведь после этого нужно уходить из этой клоаки! - воскликнул Валерий Николаевич.
      И в эту минуту возбуждения, подогретого своими же словами, Привольев, казалось, сейчас же ушел бы из своего учреждения.
      - Ведь я сам подписываю то, что считаю вредным и в лучшем смысле бессмысленным... Я сам подписываю отчет, в котором раздуваются цифры, и многие верят, что наше дело, благодаря главному распорядителю, нашему коммерческому гению, стоит на идеальной высоте... А между тем еще сегодня...
      Иван Иванович осторожно зевнул.
      "Ведь порядочный и неглупый человек, а все-таки по временам впадает в транс и дает представления!" - подумал Иван Иванович, уверенный, что все-таки никуда Валерий Николаевич не уйдет и даже испугается, если его "великолепная королева", Лидия Антоновна, хоть для испытания согласилась бы с его благородными намерениями бросить клоаку. - "Лидия Антоновна умная женщина и недаром же любит друга и держит его в узде. Ореол беспокойного общественного человека ему оставляет и милостиво разрешает приносить в дом каждое двадцатое число четыреста шестнадцать рублей шестьдесят шесть копеек!" - подсчитал в уме Иван Иванович.
      И когда Привольев объяснил, что сегодня он делал то же, что и вчера, но что надо же когда-нибудь кончить, то Иван Иванович не без ехидного намерения протянул и как будто бы сочувственно:
      - А награду тебе большую назначили к Новому году?
      - Разве мне дадут?
      - Да ведь ты дельный служащий.
      - Кажется...
      - И обещали полторы тысячи?
      - Обещали и надули...
      - Сколько?
      - Семьсот... Урезали, чтобы дать какому-то "племяннику", который и на службу не ходит... Порядки... Прямо со мною подло поступили...
      - И очень... Нам, семейным людям, эти наградные деньги на затычки долгам...
      - И к чему надувать?
      - А ты рассчитывал?.. Ты еще, мой милый, пижонист...
      - Ну, черт с их деньгами!.. А главное...
      - Хочется бросить?
      - Именно... И бросил бы...
      - Что ж?.. Уж если тебе так опостылело, то уходи! - проговорил Иван Иванович, словно бы убежденный словами друга.
      Но Валерий Николаевич покраснел и раздражительно сказал:
      - Уйди!.. Тебе хорошо, вице-директору, говорить: уйди... А куда уйдешь?.. Точно ты не понимаешь моего положения?.. А ты так спокойно говоришь: уйди... Это просто свинство... С семьей я едва свожу концы с концами... И то еще благодаря Лике... Она во всем себе отказывает... Нарядов никаких... все переделывает, голубушка... Детям какого-то идиота за двенадцать рублей должны были нанять... Обивку надо бы в гостиной подновить и... не можем... Все безобразно дорого... И без того жмемся, а ты: уйди!.. Что ж, позволь тебя спросить, я должен Лику и детей в конуре поселить и получать где-нибудь сто рублей?.. И поищи еще их...
      И Валерию Николаевичу представилось, что его любимая, милая и ненаглядная Лика, которая так греет и одна только дает смысл жизни, и голубчики птенцы, и он сам - в конуре. Она - этот ангел - безропотно терпит, дети больны, он за сто рублей целые дни корпит... Когда представилось, что придется есть впроголодь и Лику запрятать в кухне, и не болтать с Ликой в их уютной, теплой спальне, - Валерий Николаевич пришел в ужас.
      И его небольшая квартира, и его родной очаг с Ликой, - этой верной подругой, заботливой женой и очаровательной женщиной, которую после семи лет он еще более любит и более влюблен в нее, чем прежде, и которая, казалось, тоже еще сильнее чувствует счастье близости и верного и влюбленного друга, вся обстановка, все привычки, словом - все, все казалось ему таким необходимым, дорогим и близким, добытым после бродяжной жизни необеспеченных правильным заработком интеллигентных людей, что Валерию Николаевичу казалось бесцельной подлостью с его стороны лишить семью удобств...
      И он снова обиженно воскликнул:
      - А ты: уходи! Нечего сказать... совет!
      - Так оставайся...
      - К сожалению, должен... Понимаешь: должен! Ты, небось, не уходишь?
      - Еще бы... И не думаю.
      - И не думаешь!.. Или твой хомут такая прелесть?
      - Такой же, как твой, дружище... И атмосфера такая же, как и твоя... И мне приходится фарисействовать, как и ты... И я, Валерий Николаич, такой же, как ты! Только не такой красивый здоровяк, как мой благородный друг, и... знаешь ли еще что? - с насмешкой прибавил Иван Иванович.
      - Что?
      - Меня называют ретроградом-чиновником, а тебя... либералом. Ты по временам любишь "поманиловствовать"{287} о том, что было бы, если бы ничего не было, а я... помалчиваю, делаю, что велят - а ты знаешь, что иногда велят? - и получаю столько же, что и ты... Ну, а теперь... я тебе скажу, куда идти...
      - Куда?
      - К Лидии Антоновне!
      - Зачем?
      - Попроси ее разрешения послать за партнерами... Винтить пора. Право, полезнее, чем сотрясать воздух.
      III
      Несколько сконфуженный вошел Валерий Николаевич в спальную.
      Дети уж были уложены, и Лика сидела за книгой.
      - Ну что, милый, доспорились?
      - Иван Иванович совсем закис, Лика, и только хихикает...
      - А что?.. Да ты присядь, Валерий... О чем вы спорили?
      - Да он не понимает, что можно возмущаться... Можешь себе представить, Лика?
      И, присевши к Лике, Привольев поцеловал ее руку.
      - Чего от него ждать... Сухой формалист и больше ничего!
      - А говорит: уйди!
      - Пусть он сам уйдет с своего места, - возмущенно сказала Лика. - Ты по крайней мере людям не вредишь, Валерий. Ты у меня ведь независимый... На сделки с совестью не пойдешь...
      - Ну, положим, Лика!
      - Что положим?.. Что ты хочешь сказать, Валя? - спросила Лика, сдерживая волнение.
      - Я только что рассказывал Ивану Ивановичу, Лика...
      - Напрасно считаешь его твоим другом. Хорош друг: "уйди". Что ж подало ему такой глупый совет?..
      - Да ты не волнуйся, Лика... Не волнуйся, милая... Ну, ты ведь меня знаешь...
      - Еще бы не знать своего хорошего?
      - Ну, я говорил о неприятностях в правлении... Говорил, что бросил бы правление... Ну, конечно, если бы получил другое и лучшее место! - прибавил Валерий Николаевич, боясь огорчить свою Лику.
      - Милый!.. Я знаю, как ты всех нас любишь и как мы тебя любим. Я первая сказала бы: уйди, если бы везде таким людям, как ты, не было подчас тяжело... Это вот только Ивану Ивановичу везде легко, а ты... Так уж лучше оставаться там, где тебя знают и ценят все-таки тебя... Разве не так?
      - Умница ты моя. Конечно, так!
      - Они с тобою подлость сделали... большую подлость! - горячо и возмущенно говорила Лика. - Обманули с наградными. Я понимаю твое раздражение порядочного человека. Но бог с ними!.. Плюнь на них!.. Без этих денег ведь мы не пропадем!.. Живем же мы с тобою и не нуждаемся... Я счастлива... Ты ведь тоже, кажется, немножко любишь свою Лику?
      Любит ли он?
      И вместо слов Привольев обнял жену.
      - Дети у нас прелестные. Все у нас, слава богу, мирно и хорошо! радостно говорила Лика, улыбаясь. - Так не тревожься, мой милый... Не мучь себя напрасными и незаслуженными упреками... Помни, что хорошие люди в таких условиях, в каких мы живем, приносят большую пользу уже потому, что на их местах могли быть нехорошие люди... Разве ты не согласен?..
      Еще бы не согласен! Ведь Лика говорит так умно и убедительно, что часто думает и он. Недаром же он возмущается и все-таки сам не делает ничего, что заставило бы его покраснеть.
      И Валерий Николаевич уже совсем успокоился и, обрадованный, что Лика по-прежнему считает его если не героем, то во всяком случае честным общественным деятелем, принимающим участие в разных благотворительных обществах вместе с Ликой, горячо и восторженно сказал:
      - Ты такая... такая прелестная, моя умница... И как я счастлив...
      И через минуту весело проговорил:
      - А на Ивана Иваныча ты не сердись, Лика... Он так посоветовал... Верно, думал, что у меня есть другое место... А потом, напротив, советовал не уходить, точно я в самом деле идиот и злодей перед тобою и детьми, что мог бы вас сделать нищими... Не сердись... Лика, на него... Он хоть и воображает, что очень умен, а... Но все-таки он в сущности добрый.
      - Он и не стоит того, чтобы сердиться... Бог с ним!..
      - И уж знаешь ли что?
      - Что хочешь, милый?
      - Я пошлю за двумя партнерами...
      - И отлично... Но не заигрывайся, Валя. Тебе вредно.
      - Конечно, в двенадцать окончим. А ты что будешь делать, Лика?
      - Дома останусь... По крайней мере почитаю. А на неделе три собрания... И мы везде должны быть...
      В первом часу партнеры сели ужинать.
      Хозяин с обычным вниманием отнесся к скромному ужину, умело и хорошо приготовленному и поданному благодаря заботам Лики, и, когда выпил несколько стаканов вина и раскраснелся, он поговорил о долге, об обязанностях общественных людей делать хоть маленькие дела, памятуя о больших, и не оставлять своих постов, хотя бы и встречались на них тернии.
      Иван Иванович, выигравший десять рублей, не перебивал друга, не вставлял ехидных примечаний и не заводил спора. Он скромно помалчивал и усердно потягивал красное вино.
      А Лика взглядывала на мужа блестящими ласковыми глазами и думала:
      "И какой же он добрый и хороший человек, и как я его люблю!"
      ПРИМЕЧАНИЯ
      КУДА УЙТИ?
      Впервые - в газете "Русские ведомости", 1901, № 33, под рубрикой: "Современные картинки".
      Стр. 284. ...и потом повинтить хоть до утра... - то есть проиграть до утра в винт. Винт - разновидность карточной игры.
      Стр. 287. "Поманиловствовать" - образовано от ставшего нарицательным имени героя "Мертвых душ" - Манилова.
      В.Гуминский