- Успокойся, папа. У меня нет ни копейки долга.
      - Откуда ж у тебя деньги? - чуть было не сорвалось у отца, но он удержался и промолчал.
      И вдруг адмирал вспомнил, что сын его ревизор. Он хорошо знал, что в последнее время ревизоры и многие капитаны нисколько не стесняются пользоваться незаконными доходами и даже громко хвастаются этим.
      "Господи! Неужели и Сережа?!"
      Ужасное подозрение закралось в эту честную седую голову, и выражение страха и страдания исказило черты лица адмирала, когда он остался один в своем кабинете.
      "Не может быть! Это неправда!"
      Он гнал эти подозрения. Он ни слова не говорил сыну, ожидая, что тот сам объяснит это недоразумение. Быть может, Сережа выиграл крупную сумму в карты - ведь моряки любят поиграть в азартные игры на берегу!
      Но Сережа молчал, и подозрения снова назойливо закрадывались в голову старика и терзали его.
      В последние дни они не давали покоя. Куда девалось его прежнее добродушие и веселость? Как ни старался он скрыть от жены и дочери свои страдания, его скорбный, растерянный вид выдавал его. Он сделался молчалив и большую часть времени проводил у себя в кабинете.
      Анна Васильевна с тревогой спрашивала, здоров ли он, и старик, чтобы отделаться, сваливал свое дурное расположение на ревматизм. Чуткая Нита догадывалась, что поведение Сережи причиняет страдания отцу, чаще ласкалась к старику, заглядывая к нему в кабинет, и чаще предлагала почитать вслух.
      И старик нежно целовал ее и говорил:
      - Спасибо, спасибо, Ниточка, не надо... Ревматизм, подлец, дает себя знать... Я полежу... А ты иди к матери...
      Однажды он возвратился домой совсем убитый. Он только что вернулся из одного ресторана на Васильевском острове, куда ходил читать английские газеты и выпить чашку кофе, и там слышал разговор нескольких молодых моряков об его сыне. Они его не бранили - о нет! - напротив, с одобрениями и завистью говорили, что он "ловкий ревизор", тысяч десять привез из плавания, кроме вещей... Молодец Волынцев! Не зевал!
      Точно оплеванный вышел адмирал из ресторана, дошел домой и заперся в кабинете.
      "Не может быть... На Сережу клевещут!" - все еще не хотел верить честнейший старик и решил, что надо поговорить с сыном.
      Он опровергнет все эти мерзости!.. О, наверное!
      И надежда сменялась отчаянием, отчаяние надеждой. Безграничная любовь к Сереже ожесточенно боролась против очевидности.
      Но более терпеть он не мог. Надо же, наконец, узнать правду и не подозревать напрасно сына.
      И, однако, страх охватывал этого неустрашимого моряка, видавшего на своем веку немало опасностей, при мысли о подобном объяснении с сыном.
      Думал ли он, что ему придется иметь такие объяснения?!
      В этот день Сережа обедал дома. Веселый и довольный, он, между прочим, сообщил, что командир "Витязя" назначается командиром броненосца "Победный" и что он зовет его к себе ревизором.
      - И ты согласился? - с какою-то тревогой в голосе спросил старик.
      - Разумеется, папа! - ответил Сережа. - Через год "Победный" идет на два года в Средиземное море! - прибавил он.
      "И, значит, доходы будут большие", - невольно пронеслось в голове старика.
      Когда окончился обед, адмирал как-то смущенно проговорил:
      - А ты зайди-ка ко мне в кабинет, Сережа... Хочу тебе показать чертежи нового английского крейсера... интересные... Прелестный будет крейсер...
      Нита испуганно взглянула на отца и, заметив его смущение, поняла, что не о чертежах будет речь. И ей стало страшно за отца.
      IV
      - Присядь, Сережа... Видишь ли... Уж ты извини, голубчик... Никаких чертежей нет... Я так, чтобы, понимаешь ли... мать и сестра... Зачем им знать?.. А мне нужно с тобой поговорить... ты сам поймешь, что очень нужно, и извинишь отца, что он... в некотором роде...
      Адмирал конфузился и говорил бессвязно, видимо не решаясь объяснить сущности дела.
      Сережа, напротив, был спокоен и, взглянув ясными, несколько удивленными глазами на отца, сказал:
      - Ты, папа, говори прямо... не стесняйся... О чем ты хочешь говорить со мной?
      Этот самоуверенный вид и спокойный тон обрадовали старика, и он продолжал:
      - Я, конечно, так и думал, что все это подлая ложь... Но меня все-таки, знаешь ли, мучило... Как смеют про тебя говорить...
      - Что же про меня говорят, папа?
      - Что будто ты был ловким ревизором и привез из плавания десять тысяч...
      И адмирал даже рассмеялся.
      По красивому, румяному лицу молодого лейтенанта разлилась краска. Но глаза его так же ясно и решительно смотрели на отца, когда он проговорил:
      - Это верно, папа. Тысяч восемь я привез!
      Адмирал, казалось, не верил своим ушам. Так просто и спокойно проговорил эти слова сын.
      - Потому, что был ревизором? - наконец спросил старик упавшим голосом.
      - Да, папа. Я делал то, что делают почти все, и должен тебе сказать, что не вижу в этом никакой подлости... Напрасно ты так близко принимаешь это к сердцу, папа. Не возьми я своей части, все пошло бы одному капитану... С какой стати!.. И ведь эти восемь тысяч, которые мне достались, собственно говоря, ни от кого не отняты... Никаких злоупотреблений мы не делали ни с углем, ни с провизией... Все покупали по справочным ценам, которые давали нам консулы... Но эти обычные скидки десяти процентов со счетов, которые практикуются везде, что с ними делать?.. Записывать их на приход по книгам нельзя... Оставлять их поставщикам, что ли? Это было бы совсем глупо... Ну, они и делятся между капитаном и ревизором... И никто не видит в этом ничего предосудительного...
      - Но ведь это... воровство!.. Ведь эти скидки должны поступать в казну... Или вы с капитаном этого не понимаете?.. О господи, какие вы непонятливые!.. И ты, сын человека, который в жизни никогда не пользовался никакими скидками, ты тоже не находишь ничего предосудительного?..
      - Ты, папа, извини, слишком большой идеалист и требуешь от людей какого-то геройства, и притом ни к чему не нужного. А я смотрю на жизнь несколько иначе... Я не...
      - Вижу... Довольно... Мы друг друга не понимаем, - перебил старик, и голос его звучал невыразимою грустью. - Теперь во флоте не понимают даже, что предосудительно и что нет... И даже такие молодые... То-то ты и отставки моей не одобряешь... Ты рассудителен не по летам... И, верно, карьеру сделаешь... Иди, иди, Сережа... Нам больше не о чем разговаривать!.. Не говори только об этом сестре... Она тоже не поймет тебя...
      Сережа пожал плечами, словно бы удивленный этими ламентациями старика, и вышел из кабинета, а Максим Иванович как-то беспомощно опустил свою седую голову.
      Когда Нита принесла чай, Максим Иванович по-прежнему сидел за столом, скорбный и мрачный. Увидав дочь, он попробовал улыбнуться, но улыбка была печальная.
      Нита молча обняла старика. Он крепко-крепко прижал ее к своей груди, и слезы блестели на глазах старого адмирала.
      1896