- Теперь я и подавно не сделаю глупости - не выйду замуж, если б и нашелся какой-нибудь любитель старых дев и моих трехсот тысяч! - говорила Зоя Сергеевна с обычной своей усмешкой.
      - А если влюбитесь? - допрашивали приятельницы.
      - Я - влюбиться? Никогда.
      - А если вас полюбят?
      - Не поверю!
      Она самодовольно щурила глаза. Все ее лицо озарялось торжествующим выражением, словно говорящим: "Вот я какая!"
      Она щеголяла скептицизмом и не доверяла ближним. Не такая она дура, чтоб лишиться состояния, выйдя замуж за какого-нибудь охотника до чужих денег!
      VI
      Между тем эти триста тысяч Зои Сергеевны не давали покоя Щетинникову, и он стал обхаживать "красного зверя" с тонким искусством и хладнокровным упорством умного и осторожного охотника. Он собрал предварительно справки: действительно ли у этой зрелой барышни триста тысяч, и, убедившись, что они лежат в государственном банке, решил, что они крайне полезны для его будущей карьеры и что Зоя Сергеевна, как придаток к ним, не представляет особенных неудобств. Он познакомился, стал бывать в доме Куницыных и после тщательного наблюдения нашел даже, что Зоя Сергеевна как раз такая жена, какая ему нужна. Правда, она старше его года на два, но это не беда. Она достаточно моложава, чтоб не бросалась разница лет в глаза, и не такой уже наружности, чтобы могли сказать, что он женился исключительно из-за денег. Она, правда, не красива, но и далеко не урод. По временам, когда оживляется, она даже бывает миловидна и пикантна, эта брюнетка с черными волосами и с насмешливыми карими глазами. В ней тогда есть что-то вызывающее. Сложена она недурно, руки и ноги маленькие и красивые. Она, правда, худа и костлява недаром носит фишю и косынки, - раздражительна и нервна, но после замужества нервы, разумеется, пройдут, и она, вероятно, пополнеет и расцветет. Так, по крайней мере, уверяет знакомый доктор, у которого Щетинников предусмотрительно расспрашивал насчет худых, бледных и нервных зрелых девиц.
      Одним словом, он оценивал внешность Зои Сергеевны во всех подробностях, с объективным хладнокровием лошадиного барышника, покупающего коня с браком, и пришел к заключению, что Зоя Сергеевна, при трехстах тысячах, достаточно удовлетворительна с супружеской точки зрения и, как женщина умная, сумеет не быть надоедливой. И самый холодный темперамент Зои Сергеевны имел, по мнению Щетинникова, свои выгоды, предотвращая семейные ссоры. Он по недавнему опыту знал неудобство иметь дело с пылкими женскими натурами и боялся их. Они только вносят неровность в отношениях, нарушая покой.
      Что же касается до прочих качеств, то они во многом отвечали его требованиям. Она умна и тактична. Самолюбие гарантирует ее от какого-нибудь ложного шага. Она отлично вымуштрована светской выучкой, приветлива и любезна, может вести разговор о чем угодно и владеет в совершенстве двумя иностранными языками. Она бойка без крайностей, практична и умеет приспособляться к людям. Одевается со вкусом и ни в каком обществе не ударит лицом в грязь. Она консервативна и прилично религиозна, в меру патриотична для порядочной женщины, знает верхушки разных наук и умеет ими пользоваться без претензии "синего чулка", - словом, такая жена не заставит покраснеть мужа, какое бы положение он ни занял.
      От Щетинникова не скрылись и отрицательные стороны Зои Сергеевны. Как человек наблюдательный и серьезно изучавший намеченную им себе жену, он скоро понял, что, несмотря на экспансивность и живость ее характера, она, в сущности, себялюбивая, холодная натура и недоверчивая к людям эгоистка. Но все эти недостатки не пугали Щетинникова. Он и сам ведь был далеко не из чувствительных натур и надеялся справиться с подобной женщиной, только бы она вышла за него замуж, поверив его привязанности.
      Вот это-то и было самое трудное. И охотник и "красный зверь" - оба были ловки и способны.
      Щетинников повел атаку необыкновенно тонко.
      VII
      В это зимнее воскресенье Щетинников встал, против обыкновения, поздно и не поехал показаться своему патрону. Было одиннадцать часов, когда он, взяв холодную ванну и окончив свой туалет, свежий и красивый, выхоленный и благоухающий, одетый в короткий утренний вестончик*, с расшитыми туфлями на ногах, вошел в кабинет своей уютной холостой квартиры в нижнем этаже на Сергиевской улице. Окинув зорким взглядом комнату и убедившись, что все убрано как следует и все сияет чистотой, он присел к большому письменному столу с тем видом веселого довольства на лице, которое бывает у человека, находящегося в отличном расположении духа.
      ______________
      * пиджачок (от фр. veston - пиджак).
      Письменный стол черного дерева, мягкая удобная мебель, крытая темным сафьяном, массивный шкаф, полный книг, хорошие гравюры по стенам, дорогие безделки и старинные вещи - все было не лишено вкуса и изящества в этом просторном кабинете, где весело потрескивали дрова в камине, все свидетельствовало о любви хозяина к комфорту.
      Тотчас же вслед за Щетинниковым появился с подносом и газетами в руках молодой, благообразный, чисто одетый лакей Антон, видимо хорошо вышколенный, и, осторожно поставив на стол стакан чая и положив газеты, почтительно-тихо осведомился:
      - Хлеба прикажете?
      Отрицательное движение коротко остриженной белокурой головы, и Антон исчез.
      Отхлебывая чай, Щетинников стал быстро пробегать газеты. Окончив чтение, он отодвинул их не без гримасы и с веселой усмешкой промолвил:
      - Ну, теперь соорудим любовное послание!
      Перед тем чтобы начать, он закурил сигару, потянул носом ароматный ее дымок и, достав из красивой коробки листок плотной английской бумаги, украшенной золотой коронкой, принялся за письмо к Зое Сергеевне.
      Он писал далеко не с той лихорадочной поспешностью, с какой обыкновенно пишутся любовные письма, и по временам останавливался, чтобы обдумать то или другое выражение и покурить. Страничка уже была исписана красивым, твердым почерком, как из передней донесся звонок.
      - Прикажете принимать? - спросил появившийся Антон.
      - Принимать!
      И он отложил в сторону начатое послание.
      Через минуту в кабинет входил, лениво покачиваясь рыхлым, полным туловищем, франтовато одетый господин лет за сорок, с моложавым, хотя истасканным лицом, бросающимся в глаза выражением наглости и хлыщества. Лицо было не глупое. Маленькие карие глазки блестели улыбкой.
      Это был Аркадий Дмитриевич Кокоткин, довольно известный человек, особенно среди постоянных посетителей театров, увеселительных заведений и среди дам более или менее вольного обхождения. Он занимал видное место, был немножко ученый, немножко литератор, немножко музыкант, друг актрис и содержанок, замечательный нахал, говоривший о чем угодно с великим апломбом, и циник, заставлявший краснеть даже самых отчаянных бесстыдников и бесстыдниц.
      Он преуспевал, мечтая о блестящем венце своей карьеры, и имел репутацию талантливого человека.
      "А главное - перо! Что за бойкое, хлесткое перо у этого Кокоткина! О чем бы он ни писал - записку ли о разведении лесов или об уничтожении мировых учреждений, статейку ли о шансонетной певичке или исследование о домах терпимости, - везде бойкость и стиль!"
      Так говорили о нем везде и похваливали. Действительно, у Кокоткина перо было не только бойкое, но и повадливое.
      - Кокоткин, изобразите!
      - В каком духе-с?
      - В таком-то...
      И Кокоткин изображал - и сделался, в некотором роде, персоной.
      Тем не менее его цинизм все-таки несколько шокировал, и о нем ходило множество анекдотов. Один из последних, циркулировавших в городе и, без сомнения, выдуманный кем-нибудь из шутников, если не самим же Кокоткиным, был очень характерен.
      Рассказывали, будто какой-то крупный промышленник однажды приехал к нему на квартиру и, предлагая ему промессу в пять тысяч за хлопоты, говорил убеждающим конфиденциальным тоном:
      - Поверьте, Аркадий Дмитрич, это останется между нами. Ни одна душа не будет знать...
      - А я вот что вам скажу, любезнейший, - возразил на это с веселым смехом Кокоткин, - вы лучше дайте мне десять тысяч и рассказывайте кому угодно.
      Анекдот гласит, что проситель опешил.
      Еще бы не опешить!
      Вероятно, проситель, видавший на своем веку немало всяких людей, в первый раз увидал такого откровенного и, разумеется, исключительного бесстыдника в наше время экономии, бережливости и бескорыстия.
      - А вы разве не чтите субботнего дня, Николай Николаич? - воскликнул с веселым смехом Кокоткин, пожимая приятелю своему руку. - И отчего вы сегодня не в храме божием, как подобает благонравному россиянину? Ужели за работой? Помешал?
      - Нисколько. Писал письмо... Успею. Садитесь. Что нового, Аркадий Дмитрич, - вы ведь все знаете? Прикажете сигару?
      - А у вас какие? Для друзей? - засмеялся Кокоткин, снимая перчатки.
      - Хорошие.
      - Тогда давайте.
      Он грузно опустился в кресло, заложил одну ногу на другую и, закурив сигару, сделал довольную мину и продолжал крикливым, громким тенорком, пощипывая свою темную бородку:
      - Сигара недурна... Очень недурна... А я ведь к вам, Николай Николаич, завернул, между прочим, за билетиками... Уважьте приятелю.
      - Опять для дам?
      - Ну, конечно, для дам, - захихикал Кокоткин, - для двух, знаете ли, недурненьких девочек... Хотят Москву поглядеть. Желаете, они сами явятся к вам сюда, как-нибудь вечерком за билетами? Одна из них, Мария Ивановна, сложена, я вам скажу...
      И, приняв вид знатока по этой части, Кокоткин вошел в невозможные подробности насчет достоинств этой Марьи Ивановны, смакуя их с видимым наслаждением развратника.
      Щетинников слушал собеседника, не разделяя его восторгов и с скрытым презрением к этому истасканному и до мозга костей развращенному виверу. Сам он не был развратником и вел более или менее правильный образ жизни, благоразумно оберегая свое здоровье и имея связи, гарантирующие его и от увлечений и от излишеств. Он недаром уважал гигиену.
      - Так прислать к вам дамочек, а?
      - Нет, не надо. Я пришлю билеты вам.
      - А познакомиться с ними не хотите?.. Да что вы, Иосиф Прекрасный, что ли? Не любите бабы?.. Да я без нее пропал бы от скуки. Или к женитьбе себя сохраняете, ха-ха-ха! Кстати, как ваши дела с Куницыной?
      - Идут помаленьку.
      - На каком пункте, дружище? Срываете уже мирные поцелуи или только по части рук... До каких пор дошли: до локтя или пробавляетесь пока еще у пульсика?..
      - Да полно вам врать, Аркадий Дмитрич!
      - Нет, вы поймите, это важно... очень важно. Флирт флирту рознь. Ведь не влюблены же вы в эту барышню, надеюсь, а хотите, так сказать, прикарманить ее триста тысяч?.. Вы ведь тоже малый не промах... ха-ха-ха!
      Даже Щетинникова покоробило от этих сочувственных замечаний, и он заметил:
      - Просто хочу сделать выгодную партию.
      - Ну это, мой друг, то же, что и я говорю, только мягче выражено. И потому надо, чтобы она втюрилась... Флирт этому способствует, особенно относительно старых дев. С ними надо действовать по-суворовски... Только смотрите, молодой мой друг, не проморгайте трехсот тысяч.
      Щетинников высокомерно подумал: "Не проморгаю, она сама мне после свадьбы отдаст!" - и громко сказал:
      - То есть как?
      - А так... Я Зою Сергевну вашу имею честь знать. Прежде бывал у них. Она - дева не глупая и деньгу бережет, а главное - холодный темперамент... Мало, знаете ли, расположения настоящего к мужчине... Это какая-то femme-homme*. Да глядите, как бы, женившись, вы не получили одной лишь подруги жизни... Денежек можете и не увидать. Она умная дама, Зоя Сергевна... В таких делах надо, мой друг, быть очень осторожным... Меня в дни молодости тоже чуть было не надули...
      ______________
      * мужеподобная женщина (фр.).
      - Как так?
      - Я тоже нацелил барышню с приданым. Ну, конечно, любовь и все такое... сладкие поцелуи - она была недурна и молоденькая; я звал ее Асей, она меня Арочкой, одним словом - идиллия... Все было готово. Назначен день свадьбы. А папенька обещал перед свадьбой в руки мне сто тысяч привезти. День проходит - нет моего папеньки. Ну я, как был во фраке, к ним в дом... Невеста уехала в церковь, а папенька собирался. Так и так, говорю, "argent comptant"*. Он, шельма, туда, сюда... "Будьте, говорит, спокойны, завтра получите..." - "Ну, так и я завтра буду венчаться!" - и от него домой... ха-ха-ха... Скандал... невеста без чувств, как следует, а я, как видите, до сих пор гарсоном остался, предпочитая свободную любовь... Дня через три после скандала я и подарки потребовал обратно... списочек составил... За что же их дарить?.. За поцелуи?.. Так ведь за это не стоит...
      ______________
      * наличные деньги (фр.).
      Он залился смехом и заметил:
      - А у вас что нового?
      - Где у нас?
      - Да у Проходимцева?
      - Кажется, ничего.
      - Ну, так я вам сообщу новость, касающуюся вашего патрона. Да разве вы, его наперсник, ничего не знаете?
      - Не знаю. Что такое?
      - Он получает еще два банка под свое главное наблюдение.
      - Неужели? - изумленно воскликнул Щетинников.
      - Кажется, что верно. Вчера вечером "мой" мне сообщил и прибавил: "Как этой каналий везет!" Удивлены и, конечно, обрадованы?
      - Мне-то что?
      - Ну, полно врать... Он теперь и вас устроит, дай вам бог здоровья и генеральский чин! Не забудьте и нас грешных, - смеясь, прибавил Кокоткин.
      Щетинников, несмотря на свой отчаянный скептицизм, был поражен этой новостью.
      - Вот что значит ум! - проговорил он, как бы отвечая на собственные мысли.
      - Да, умен и кому хотите зубы заговорит!.. Да, кстати, - вдруг точно спохватился Кокоткин, - скажите-ка вашему патрону, чтобы он и мне порадел... Пусть мне место члена какого-нибудь правления устроит, чтобы жалованье и ничего не делать, а то, ей-богу, большие расходы... Одни женщины чего стоят! - добавил, смеясь, Кокоткин. - А ведь командировки не каждый же год!.. - Он помолчал и продолжал: - А если ваша шельма заартачится...
      - Тогда что? - не без любопытства перебил Щетинников.
      - Тогда, мой милый друг, скажите милейшему Анатолию Васильевичу, что у меня есть очень интересная статья о тмутараканском банке и о деятельности там Проходимцева... Очень пикантная и, главное, полная фактов... Или эта деликатная миссия вас затруднит? Ну, в таком случае я сам заеду на днях к Проходимцеву посоветоваться насчет статьи... Надеюсь, он разъяснит мне... превосходно разъяснит! - с хохотом проговорил Кокоткин.
      - Он, кажется, печати не очень-то боится!
      - Вы полагаете? Надеюсь, еще боится... Да, милейший Николай Николаич, как вы там с вашим патроном ни фыркаете на прессу, а все-таки лучше с ней быть в ладу до той поры, пока... вы понимаете? И вам советую, по-приятельски, на будущее время водить дружбу с журналистами. Однако addio...* Пора! Уж первый час! Мы сегодня завтракаем за городом... Partie carree!** - прибавил Кокоткин и поднялся с места.
      ______________
      * прощайте... (ит.)
      ** Двумя парами! (фр.)
      Проводив гостя, Щетинников подумал: "И без того этот Кокоткин нахватывает с разных мест тысяч пятнадцать, а теперь будет двадцать получать. Вот как дела люди делают. Проходимцев, наверное, сделает его членом. Даже такие нахалы ценятся!"
      Взволнованный только что сообщенной новостью, он быстро и нервно ходил по кабинету. Сегодня же он поедет к Проходимцеву, и тот, вероятно, сообщит ему в чем дело. Странно только, что вчера они виделись в правлении и Проходимцев ни слова не сказал.
      Если слух окажется справедливым, тогда, быть может, и его звезда поднимется, а там... кто знает? С энергиею и умом чего нельзя достигнуть?!
      И Щетинников долго еще ходил по комнате, увлеченный самыми приятными мечтами, какие только могут быть в наши дни у свободного от всяких предрассудков современного молодого человека.
      VIII
      Часов в десять вечера Щетинников вернулся домой от Проходимцева необыкновенно веселый и радостный. Слух оказался справедливым, о чем ему и сообщил не без торжественности Анатолий Васильевич, уведя его после обеда в кабинет. Потом произошла трогательная сцена: Проходимцев обнял Щетинникова, сказал, что верит его преданности и надеется, что они будут снова вместе работать, причем наговорил ему много комплиментов.
      В свою очередь и Щетинников не без волнения благодарил своего патрона, обещая до конца дней своих помнить; и так далее. Оба слишком были радостны и потому разыграли эту комедию вполовину искренно. Однако Проходимцев все-таки был правдивее: он был расположен к молодому человеку, а не только ценил в нем дельного и способного работника и умного человека, понимающего его идеи с намека. Щетинников, напротив, готов был предать своего патрона во всякую минуту, если б того потребовали его интересы. Недаром же он говорил, что его принципы - беспринципность, а совесть - жалкое слово, пугающее только глупых людей...
      Впереди ему открывались широкие горизонты. После беседы с Проходимцевым он твердо верил в свою звезду, и нервы его успокоились.
      - Ну, теперь можно и послание окончить! - проговорил он, присаживаясь к столу.
      Через четверть часа письмо было окончено, и он стал прочитывать его вслух:
      - "Уверять, что я влюблен в вас, подобно гимназистам и юнкерам, было бы и глупо и неверно; сказать, что жизнь моя будет разбита или что-нибудь в подобном роде, что говорят обыкновенно, если встречают отказ, было бы еще глупей и маловероятней, и вы, конечно, посмеялись бы от души, Зоя Сергеевна, получив от меня подобные строки. Так позвольте же мне вместо всего этого правдиво и откровенно сказать, что вы мне больше чем нравитесь, что я искренно привязан к вам и считал бы большим счастием разделить жизнь с такой милой, изящной и умной девушкой, как вы. Пишу это вам после долгих и зрелых размышлений, уверившись в своей привязанности. Надеюсь, что, при всем вашем скептицизме, вы, Зоя Сергеевна, догадывались, что меня тянуло в ваш дом не одно только сродство наших натур и сходство взглядов, не одно только удовольствие живых бесед, а нечто большее..."
      "Твои триста тысяч!" - мысленно проговорил, улыбаясь, Щетинников и промолвил вслух:
      - Кажется, начало ничего себе. Не очень банально, не особенно чувствительно и в ее вкусе. Эта старая дева любит оригинальность!
      И, покуривая сигару, Щетинников молча продолжал пробегать продолжение своего любовного произведения, не очень длинного, но и не короткого, ловко написанного, с рассчитанной сдержанностью в выражении чувств, придававшей письму тон правдивости, - не без шутливого остроумия насчет того, что Зоя Сергеевна и он слишком большие скептики и слишком хорошо воспитаны, чтобы сделать из семейной жизни подобие каторги, и не без блестящих метафор на хорошем французском языке, столь любимых Зоей Сергеевной.
      - Написано недурно! - произнес молодой человек и затем снова прочел вслух следующие заключительные строки письма:
      - "Мы хорошо понимаем с вами жизнь с ее требованиями, чтобы я умолчал о прозаической стороне дела, то есть о средствах. Не имея их, я, разумеется, не подумал бы о женитьбе, не веря в счастье "шалаша". У меня пока десять тысяч содержания и дохода и, вероятно, на днях будет двенадцать, что дает возможность жить до известной степени прилично. Положение мое для моих лет хорошее, но, разумеется, оно не удовлетворяет меня, и я рассчитываю - а я редко ошибаюсь в расчетах - на блестящее положение в близком будущем и на более значительные средства, при которых мы могли бы жить вполне хорошо. Говорю обо всем этом, чтобы вы имели в виду, что я не рассчитываю на ваше состояние. Я сумею составить свое, и следовательно, вы будете пользоваться вашим, как вам будет угодно. Мне до него нет дела. Я сказал все. От вас, Зоя Сергеевна, будет зависеть решение задачи. Подумайте хорошенько и, если вы не прочь быть моей женой, любимым другом и помощником, - ответьте: "Приезжайте", и я приеду к вам немедленно, радостный и счастливый".
      Он не спеша вложил письмо в конверт, надписал адрес и надавил под доской письменного стола пуговку от электрического звонка.
      В ту же минуту в кабинет явился Антон.
      - Отнести завтра утром это письмо к Куницыным. Знаете, где они живут? проговорил Щетинников, отчеканивая слова холодным, слегка повелительным, резким тоном, каким он имел обыкновение говорить с прислугой.
      - Знаю-с! - тихо и почтительно отвечал Антон, принимая письмо.
      - Где?
      - В Моховой-с.
      - Если ответа не будет, спросите, приходить ли за ответом потом. Понял?
      - Понял-с.
      Антон вышел.
      Щетинников поднялся с кресла, потянулся, хрустнул своими белыми крупными пальцами и с веселой самоуверенной улыбкой промолвил:
      - Эта мужененавистница, верно, будет приятно удивлена письмом и согласится, пожалуй, вкусить от брака... Я ей нравлюсь... Да и возраст критический...
      И молодой человек заходил по кабинету, улыбаясь по временам скверной, циничной усмешкой при воспоминании о своем сближении с этой недоверчивой девицей, о том, как постепенно он дошел до целования рук, с какой тонкой расчетливостью он старался возбуждать ее инстинкты и как мастерски охотился за ее состоянием.
      Действительно, он охотился недурно, с цинизмом и утонченностью холодного развращенного психолога.
      IX
      Он начал с того, что вел с Зоей Сергеевной одни лишь "умные разговоры", беседовал о Шопенгауэре, о спиритизме и не подавал ни малейшего повода считать себя ухаживателем. Он как-то сразу стал с Зоей Сергеевной на приятельскую ногу, как добрый товарищ, сходный с ней во взглядах и вкусах. Как будто не замечая в ней женщины, он горячо беседовал с ней, давая ей тонко понять, что она замечательно умная девушка, беседовать с которой доставляет ему истинное удовольствие, - потому только он и ездит, чтоб "отвести душу". Он часто вызывал ее на спор, делая вид, что интересуется ее мнениями, и сам, в пылу спора, представляясь увлеченным, как бы в рассеянности, брал ее руку и, слегка пожимая, задерживал в своей теплой, мягкой руке, украдкой посматривая, не производит ли это пожатие того действия, на которое он рассчитывал.
      Зоя Сергеевна, всегда приветливая и любезная, всегда довольная случаю поболтать, хоть и принимала Щетинникова радушно, но сперва не доверяла ему. "К чему он часто ездит?" - спрашивала она себя и добросовестно не находила ответа. Тем не менее ей было не скучно с Щетинниковым. Он говорил недурно, щекотал ее ум и нервы. Под конец она привыкла к молодому человеку. Его ум, хладнокровие, светская выдержка, его скептические взгляды на людей и, наконец, его вызывающее, красивое лицо - все это производило некоторое впечатление. Она стала с ним откровеннее, шутя звала его своим приятелем и под конец скучала, если он долго не приходил.
      И в течение этих трех месяцев Щетинников приходил часто по вечерам. Генеральша обыкновенно сидела в гостиной, а Зоя Сергеевна, на правах старой девы, звала молодого человека в свой роскошный, уютный кабинет, где они обыкновенно проводили вечера, она - на низеньком диване, он - около, на мягком кресле, болтая о разных разностях, споря или читая какую-нибудь книгу, и расходились иногда за полночь. Она, веселая и оживленная, шла спать, а Щетинников, несколько подавленный от скуки и голодный, ехал в трактир ужинать.
      Во время этих бесед Щетинников ни разу не заводил разговора о "чувстве" - этой излюбленной теме молодых людей в начале ухаживания. Это как будто его совсем не интересовало. Не противоречил он, особенно в первое время, Зое Сергеевне, когда она называла себя "старой девой" и смеялась над товарками, все еще стремящимися выйти замуж. Он словно пропускал эти речи мимо ушей, и это немножко раздражало Зою Сергеевну, заставляя ее слегка кокетничать и стараться быть одетой к лицу к приходу Щетинникова. Он как будто и этого не замечал и с большей, казалось, искренностью принял по отношению к Зое Сергеевне тон доброго товарища, далекого от мысли за нею ухаживать. Он чаще брал ее руки или присаживался совсем близко около нее, обдавая ее горячим дыханьем, когда она прочитывала какое-нибудь место в книге, и в то же время с самым серьезным видом продолжал "умный" разговор, взглядывая украдкой на раскрасневшееся лицо и загоравшиеся глаза девушки. Затем он садился в кресло и терпеливо выслушивал возбужденную Зою Сергеевну, рассказывавшую, какие у нее были романы. Она любила их вспоминать и изукрасить собственным воображением, являясь в них всегда героиней, отвергавшей со смехом влюбленного героя. Он внимательно слушал, зная, что она привирает, и когда, закончив рассказ, Зоя Сергеевна говорила, что любить не умеет и ни разу никого не любила, молодой человек казался совсем равнодушным. Он лишь слегка, как светский человек, оппонировал, когда Зоя Сергеевна, словно бы вызывая на ответ, прибавляла, что теперь уж ее песенка спета, она уж не может нравиться. Это еще более подзадоривало самолюбивую девушку. Ей так хотелось, чтобы этот красивый молодой человек горячо оспаривал ее слова! И она еще тщательнее стала заниматься собой.
      Так прошло месяца два с половиной. Щетинников видел, что его дела подвигаются вперед, что он нравится и что пора сделаться слегка влюбленным.
      И вот однажды, когда он застал Зою Сергеевну, по случаю мигрени, с распущенными волосами, которые волной ниспадали на плечи, моложавя лицо девушки, - он с таким, казалось, восхищением, словно бы внезапно очарованный, глядел на Зою Сергеевну, приостановившись у порога, что она заалела, как маков цвет.
      - Вы что так глядите, Николай Николаевич? - прошептала она и тут же извинилась, что, на правах старой девы, позволила себе принять его в таком виде.
      Щетинников как бы очнулся от своего очарования, и с его губ, точно невольно, сорвался возглас, произнесенный тихим, мягким голосом:
      - Да ведь вы совсем молодая и такая...
      И, словно спохватившись, он прибавил уже более спокойно, тоном светского человека:
      - Такая авантажная, Зоя Сергеевна...
      И с этими словами подошел поздороваться с хозяйкой.
      Вся эта коротенькая сценка была разыграна с мастерством большого негодяя.
      Зоя Сергеевна испытывала величайшее удовольствие от этой, показавшейся ей столь искренней, хвалы. Но это, разумеется, не помешало ей сделать изумленное лицо и, прищурив глаза, со смехом спросить:
      - Комплимент старой деве? И вы думаете, я вам поверю?
      - Полно, Зоя Сергеевна, вам кокетничать этой кличкой. Ведь вы сами знаете, что это вздор! - умышленно резким тоном ответил Щетинников.
      - Да вы чего сердитесь?! Садитесь-ка лучше... Что вы называете вздором?
      - А то, что вы хотите считать себя старухой.
      - Мне тридцать один год, Николай Николаевич.
      - А хоть бы тридцать два - не все ли равно? На вид вам нельзя более двадцати пяти-шести дать!.. - заметил Щетинников и тотчас же переменил разговор.
      В этот вечер Зоя Сергеевна была необыкновенно оживлена и весела. Она слегка кокетничала и нередко дарила молодого человека каким-то загадочным взглядом, не то вызывающим, не то ласкающим, своих карих глаз.
      "Клюнула!" - подумал, внутренне усмехаясь, Щетинников и при прощании крепко поцеловал ее руку.
      - Это - новость! - промолвила, вся вспыхивая, со смехом Зоя Сергеевна.
      - В чем новость?
      - Прежде вы никогда не целовали моих лап...
      - Я просто не замечал, что у вас такие красивые руки! - смеясь, отвечал и Щетинников. - А я, как поклонник всего изящного, люблю хорошие руки... Посмотрите, какой красивый склад кисти, какие линии пальцев...
      И он взял маленькую, бледную, красивую руку Зои Сергеевны, с самым серьезным видом несколько секунд любовался ею и снова поцеловал ее долгим поцелуем.
      - До завтра? - промолвила Зоя Сергеевна. - Завтра придете поболтать?..
      - Постараюсь.
      Но Щетинников не приходил целую неделю. Зоя Сергеевна нервничала и скучала. Наконец явился Щетинников. Он был как будто расстроен.
      - Где вы пропадали? - спросила Зоя Сергеевна, видимо обрадованная гостю.
      - Хандрилось что-то, - как-то многозначительно промолвил Щетинников, целуя ее руку.
      - Что с вами? - участливо спросила девушка.
      - Да ничего особенного... Так, видно, и у нашего брата нервы... С чего бы, кажется, хандрить?.. Положение хорошее... средства есть, а вот подите: одиночество иногда дает себя знать...
      И Щетинников так мягко, так задушевно, словно бы говорил с любимой сестрой, рассказывал в этот вечер о своей жизни, о блестящей будущности, которой он достигнет, о своих планах.
      Зоя Сергеевна слушала с видимым интересом и, когда Щетинников окончил, спросила:
      - И все-таки вы хандрите?
      - Все-таки порой хандрю. Приятели говорят: жениться надо.
      - А в самом деле, отчего вы не женитесь?
      - Жениться нетрудно, но...
      - В чем же дело? Или вас удерживает какая-нибудь старая привязанность?..
      - И никакой такой привязанности нет.
      - Так что же вас останавливает? Не находите достойной принцессы? смеясь, спрашивала Зоя Сергеевна.
      - То-то не нахожу, Зоя Сергеевна. Я ведь очень требователен. У меня совершенно особенный вкус.
      - Любопытно узнать какой?
      "Любопытно?!" - усмехнулся про себя Щетинников и с самым искренним видом, точно поверяя свои задушевные мысли, отвечал:
      - Все эти юные смазливые барышни с пустыми головками, занятые одними туалетами да глупой болтовней, не моего романа. Скучно с ними, они скоро надоедят. Да и вообще я не поклонник юниц!.. - как бы мимоходом вставил Щетинников. - Отзывчивая, изящная натура, характер, ум, такт, знанье жизни, уменье стать на высоте всякого положения - вот чего я ищу в женщине. Мне нужна не пустая дура, а нужен умный верный друг и помощник, с которым я говорил бы как равный с равным. К такой женщине я мог бы привязаться! закончил Щетинников с горячностью.
      Зоя Сергеевна слушала с участливым вниманием и в каком-то раздумье.