XI

После вчерашнего «толчка природе» Василий Иванович проснулся поздно и с головной болью. Доктора уже не было. Он уехал на клипер осматривать своего единственного больного.

Несколько озабоченный своим долгим пребыванием на берегу (хотя капитан вчера снова повторил, что пробудет весь день на клипере), Василий Иванович торопливо оделся, выпил сельтерской воды, заплатил по счету и отправился в лавки искать платок с птицами для Антонова. Обойдя несколько лавок, он спешил на пристань, не сделав даже обещанного визита миссис Эмми.

Когда, наконец, после полудня он отвалил от пристани и увидал красивый, стройный, с чуть-чуть подавшимися назад мачтами клипер, покоившийся на зеркальной глади вод во всем своем великолепии, Василия Ивановича охватило радостно-спокойное чувство человека, увидавшего любимый дом после долгого отсутствия. Шутка ли: он не ночевал на клипере! В течение двухлетнего плавания это была, кажется, третья ночь, проведенная им на берегу. Он сжился с клипером и любил его тою странною любовью, которою любят свои плавучие дома страстные моряки и свои тюремные кельи – узники, давно забывшие свободу. Он так привык, просыпаясь, видеть полированные, гладкие, светлые «переборки» (стены) своей каюты, освещенной скудным светом круглого иллюминатора, и затем – белобрысую голову Антонова, выглядывающего из-за дверей, чтобы доложить, что команда встает, он так привык, наскоро одевшись и прочитав свое обычное «Отче наш» перед маленьким образом спасителя, носиться с утра по клиперу, наблюдая за уборкой, к восьми часам появляться на мостике с рапортом и затем хлопотать до вечера, живя по судовому расписанию, – что всякое отступление от подобного образа жизни являлось каким-то диссонансом. И теперь, подъезжая к клиперу, ему казалось, будто он давно не был на нем, и без него, чего доброго, что-нибудь недоглядели, и клипер не прибран как следует.

Зорким любовным глазом страстного любителя своего дела оглядывал он клипер снаружи и не нашел ничего, что бы могло оскорбить его требовательный морской взгляд. Все в порядке. Ни сучка, ни задоринки!

И он бойко выскочил на палубу и приостановился, поглядывая на фалгребных ласковым взглядом, словно бы давно не видал их и обрадовался, что увидел.

Приложив руку к козырьку, встретил его у входа Непенин. Василия Ивановича точно кольнуло что-то в сердце. Он вдруг вспомнил вчерашнее, смутился, неловко протянул руку и торопливо пошел по шканцам.

– Сегодня утром почтовый пароход пришел из Сан-Франциско, Василий Иванович! Есть новости… В Японию идем! – говорил Непенин, спеша первым сообщить старшему офицеру эти известия.

Василий Иванович остановился и взглянул на Юлку. Он был, по обыкновению, свежий, чистенький, щеголевато одетый, и приветливая, несколько заискивающая улыбка играла на его лице. Василий Иванович вдруг почувствовал желание оборвать своего бывшего любимца. Но вместо «обрыва» он проговорил, глядя в сторону:

– Кто едет с командой на берег?

– Лесовой и Кошкин!

– Разве не ваша очередь-с? – вдруг строго спросил Василий Иванович.

– Нет-с. Я в Нагасаки ездил! – почтительно отвечал, несколько удивленный этим тоном, Непенин.

И Василий Иванович снова смутился, на этот раз от стыда, что, увлекшись личным чувством, допустил служебную несправедливость.

– Виноват-с! Я думал, что ваша, Непенин! – мягко проговорил он, торопливо спускаясь вниз.

В кают-компании только что отобедали. На не убранном еще столе лежали газеты, несколько журналов и конверты от писем, только что полученных из России. Большинство офицеров было занято чтением. При появлении Василия Ивановича все так радостно приветствовали его, так торопились сообщить ему новости, полученные с почтой, что неприятное впечатление первой встречи с Непениным, после вчерашнего, потеряло свою остроту. По тону приветствий, по взглядам, он чувствовал, что все к нему расположены, что все ему искренне рады. Это сознание общего расположения подействовало на Василия Ивановича сегодня особенно приятно, и он с какою-то непонятною для других нежною ласковостью пожимал всем руки, отвечая на приветствия.

– В Хакодате идем, Василий Иваныч!

– От адмирала получено предписание… Говорят, соберется вся эскадра…

– Кажется, через три дня уйдем, Василий Иваныч!..

– Карл Карлыч от фрейлейн Амалии письмо получил! Читает теперь! – заметил кто-то смеясь.

– Да ведь вы не обедали, Василий Иваныч?

– Нет… вот сейчас пойду переоденусь…

– Эй! Подавать обедать старшему офицеру! – крикнул вестовым второй лейтенант, содержатель кают-компании. – Сегодня, Василий Иваныч, ваш любимый суп с фрикадельками и отличный ростбиф…

Довольный этим общим ласковым вниманием и в то же время несколько озабоченный новостями и близким адмиральским смотром, Василий Иванович скрывается в каюту, чтобы, переодевшись, явиться к капитану.

Антонов уже ждет Василия Ивановича в каюте. Веда в рукомойнике приготовлена. Свежая, безукоризненная сорочка и белый китель аккуратно разложены на постели.

– Здравствуй, Антонов!.. Ну, вот тебе, братец, платок, – говорит Василий Иванович, отдавая вестовому сверток. – Не знаю, понравится ли?

– Очень форсистый, ваше благородие! – говорит Антонов, с восторгом рассматривая большой шелковый платок с павлином на красном фоне… – Поди два долларя стоит, ваше благородие?!

– Два доллара?! Ты ничего не понимаешь, Антонов… Всего полдоллара! – весело врет Василий Иванович, заплативший за платок целых четыре.

– Очень сходно купили, ваше благородие… Не прикажете ли окатиться?.. В колодце [36] отлично… Господа окачивались…

– Некогда… некогда!.. – торопится Василий Иваныч и, приведя себя в надлежащий порядок, идет в капитанскую каюту.

– Честь имею явиться!

– Что так рано? Мало погуляли, Василий Иванович! – радушно приветствует капитан, усаживая Василия Ивановича рядом с собою на диван и подвигая папиросы.

– Делать нечего на берегу, Павел Николаич! И то долго пробыл…

– Соскучились? – улыбнулся капитан. – Скоро придется уходить… Уж, верно, слышали?.. Я говорил ревизору, чтоб был готов.

– Как же, слышал.

– Адмирал торопит идти на соединение с эскадрой. Рандеву – Хакодате. Оттуда клипер получит особое назначение, но какое – предписание умалчивает.

– Уж не пойдет ли он с нами куда-нибудь? – испуганно спросил Василий Иванович.

– Все может быть… Вы ведь знаете: адмирал любит делать сюрпризы! – проговорил капитан с улыбкой. – Помните, как в прошлом году мы рассчитывали идти в Австралию, а попали на Ситху?.. Да вот прочтите предписание!

Василий Иванович пробежал предписание…

– Там сказано, Павел Николаич: «немедленно идти», – озабоченно проговорил Василий Иванович, чувствуя какой-то благоговейный страх перед бумагами начальства.

– «Немедленно идти по готовности»… Мы дадим команде освежиться на берегу, вытянем такелаж и пойдем… Дня в три справимся ведь, Василий Иваныч?

Василий Иванович выговорил еще денек про запас. Порешили идти через четыре дня.

Василий Иванович вышел от капитана с той смущенной озабоченностью на лице, которая всегда бывала у Василия Ивановича при ожидании адмиральского посещения и при каких-нибудь работах на клипере. Зато в серьезные минуты, когда приходилось выдерживать шторм или требовалась быстрая находчивость, Василий Иванович, напротив, удивлял своим спокойствием.

Тем не менее у него сегодня был отличный аппетит. Он ел все, что ни подавали, и похваливал, к крайнему удовольствию содержателя кают-компании, принимавшего чуть ли не за личное оскорбление всякое неодобрительное замечание насчет блюд.

– Когда снимаемся, Василий Иваныч? – спрашивали его со всех сторон.

– Через четыре дня.

– Это верно, что идем в Японию?

– Верно…

– А оттуда куда, Василий Иваныч?

– А этого не знаю…

– Говорят, Василий Иваныч, в Камчатку…

– За бобрами, что ли?.. – смеется Фома Фомич. – Я бы купил себе бобрика.

– «Говорят»? – усмехнулся Василий Иванович. – Я по крайней мере ничего не слышал. А впрочем, что ж?.. Пошлют в Камчатку – пойдем в Камчатку!

Об «особом назначении» старший офицер умолчал, так как капитан не уполномочивал его об этом говорить. В случае надобности Василий Иванович умел быть нем как рыба.

– А не слышно ли, Василий Иваныч, скоро ли вернется в Россию адмирал? – допрашивают мичмана.

– И этого не слыхал… Вы лучше спросите у самого адмирала! – шутит Василий Иванович. – Скоро его увидите.

Входит рассыльный и докладывает, что команда готова ехать на берег, и Василий Иванович, выпив стакан портерку, идет наверх.

– Смотри, братцы, не очень налегай на вино!.. Чтобы в лежку не привозили! Да друг от дружки не отбивайся… По кучкам гуляй, – наставляет Василий Иванович, обходя по фронту.

– Слушаем, ваше благородие!..

– Сажайте людей на баркас!

– Пошел на баркас! – раздается команда.

Матросы, один за одним, бегут вприпрыжку к выходу и спускаются по трапу.

– Завтра, брат Щукин, будем такелаж тянуть… Так уж ты, пожалуйста… – тихо говорит Василий Иванович, любуясь расфранченным старым боцманом.

– Постараюсь, ваше благородие! – тоже тихо отвечает боцман и с сознанием собственного достоинства направляется к выходу, расталкивая матросов.

Василий Иванович смотрит с мостика, как люди садятся. Теснясь, как сельди в бочонке, матросы занимают места при сдержанном говоре и смехе, перекидываясь шутками, и скоро баркас полон белыми рубашками.

– В котором часу прикажете отваливать с берега? – спрашивает, подходя к старшему офицеру своей медленной походкой, Лесовой.

– Здравствуйте, Федор Петрович! Мы с вами сегодня, кажется, не видались! – как-то особенно ласково говорит Василий Иванович, называя Лесового, против обыкновения, по имени и отчеству, и крепко жмет ему руку.

Лесовой, после такого внимания со стороны старшего офицера, становится еще серьезнее и повторяет свой вопрос еще более официальным тоном: «Я, мол, с тобой пришел не лясы точить!»

– В котором часу? – переспрашивает Василий Иванович и вместо ответа смотрит на Мечтателя так приветливо и сердечно, что тот несколько удивлен и снова замечает.

– Баркас с людьми ждет, Василий Иваныч!

– Ах, виноват… виноват! В девять отвалите!

– Есть!

«Экий славный какой этот парень!» – думает про себя Василий Иванович, провожая глазами отваливший от борта баркас с сидящим на руле Лесовым, и невольно сравнивает с ним Непенина.

XII

Через две недели клипер под всеми парусами, с ровным попутным ветром, входил на Хакодатский рейд, салютуя адмиральскому флагу.

Боцман только что рявкнул «Пошел все наверх на якорь становиться!» – и все были на своих местах.

Капитан ходил тихими шагами по мостику, по временам останавливаясь, чтобы посмотреть в бинокль на стоявшие на рейде суда. Кроме четырех судов русской эскадры, на рейде было несколько иностранных военных судов, не считая многих «купцов» и джонок Василий Иванович тоже, разумеется, на мостике, готовый командовать авралом. Опершись о поручни, он стоит на наветренной стороне и зорко глядит вперед.

Оба они, по-видимому, совершенно спокойны, но в действительности оба они в душе испытывают волнение, зная отлично, что со всех военных судов устремлены бинокли и моряки всех наций ревниво будут следить за маневрами красавца клипера, которому предстоит нелегкая задача – пройти под парусами к эскадре среди множества судов, стоявших на дороге.

Слегка накренившись и с тихим гулом рассекая воду, легко поднимаясь с волны на волну, приближался «Голубчик» к судам. Полнейшая тишина царит на клипере. Только изредка раздается звучный тенор Василия Ивановича:

– На баке! Вперед смотреть!

И ответ боцмана:

– Есть! Смотрим!

И снова тишина.

Все понимают, что для моряков это – торжественные минуты, что вход на рейд подобен появлению какой-нибудь блестящей красавицы среди ревнивых соперниц и что теперь посторонние разговоры неуместны, да и не идут на ум. У всех, начиная с капитана и кончая вот этим маленьким матросом, стоящим у своей снасти, одна мысль: как бы клиперу не осрамиться и войти в люди, как следует военному судну. Все посматривают на мостик и, видя спокойные, уверенные лица капитана и Василия Ивановича, чувствуют, что клипер не осрамится.

И он не осрамился, а лихо прошел мимо французского фрегата, «обрезал кормы» двум английским корветам и шел теперь к русской эскадре.

– Придется резать корму адмирала! Иначе не пройдем. Вот этот «купец» нам мешает! – тихо замечает капитан Василию Ивановичу, указывая рукой на «купца».

– Есть! – так же тихо отвечает, но уже без обычной почтительной аффектации, Василий Иванович, одновременно с капитаном подумавший о том, что придется резать корму адмирала. – На якорь станем за «Красавцем»?

– Да.

– Лево! Больше лево! Стоп так! – нервно, отрывисто командует рулевым Василий Иванович, бросая сердитый взгляд на стоявшего на дороге «купца».

И клипер, бросившись к ветру, проходит сквозь ряд судов и джонок и благополучно минует «купца», пробежав у него под самым носом.

– Право!.. Право! Так держать!

– Есть! Держим! – отвечает старший рулевой, быстро ворочая штурвал.

Клипер теперь несется прямо на корму адмиральского корвета. Уж он так близко, что отлично видна приземистая, кряжистая фигура адмирала с биноклем в руке, стоявшая, подавшись вперед, на юте впереди других зрителей. Казалось, вот-вот, сейчас «Голубчик» врежется в корму «Грозного». Все затаили дыхание. Ни звука на палубе. Капитан перестал ходить и напряженно смотрит вперед, измеряя зорким взглядом расстояние между клипером и корветом.

«Пора, однако, спускаться!» – мелькнула у него мысль, и он, пощипывая в волнении бакенбарду, только что хотел об этом сказать Василию Ивановичу, как уже раздался уверенный, звучный голос Василия Ивановича:

– Право на борт! Одерживай!

И послушный рулю, как добрый конь узде, клипер лихо пронесся под самой кормой адмиральского корвета, и Василий Иванович улыбнулся, словно этой улыбкой благодарил клипер.

– Здорово, ребята! – раздался среди тишины довольный голос адмирала.

Громкое: «Рраз ддва!» – разнеслось по воздуху, когда уже клипер, приведя к ветру, шел далее.

Пройдя мимо «Дротика» и «Красавца», клипер круто повернул против ветра.

– Паруса на гитовы! Из бухты вон, отдай якорь! – раздавался голос Василия Ивановича. – Марсовые к вантам!

Не прошло и пяти минут, как исчезли, словно волшебством, паруса; клипер недвижно стоял невдалеке от «Красавца», и капитанский вельбот уже был у борта, готовый везти капитана к адмиралу с рапортом.

– Славно стали на якорь, Василий Иваныч! – замечает капитан.

– Да, кажется, ничего себе! – отвечает как будто спокойно Василий Иванович, сияя от удовольствия.

Но эта радость внезапно исчезает, а на лице его снова смущенное, озабоченное выражение, не покидавшее его во все две недели.

– Верно, адмирал скоро будет… А мы еще не убрались, Павел Николаевич!

– Нечего убираться!.. У вас клипер – игрушка… Чего еще, Василий Иваныч! – говорит капитан, и вслед за тем уходит вниз облекаться в мундир, чтобы ехать к адмиралу.

Через час капитан возвратился с адмиральского корвета. Смотр назначен через два дня. Через неделю клипер уйдет в отдельное крейсерство на север.

– Но адмирал с нами не пойдет, Василий Иваныч! – прибавил с улыбкой капитан, торопясь успокоить старшего офицера.

Вместе с тем капитан привез и радостное для «фендриков» известие о производстве их в офицеры. Пригласив их к себе в каюту, капитан, с бокалом шампанского в руке, поздравил молодых мичманов и сказал маленький спич:

– Все вы, господа, остаетесь у нас на клипере, чему я, конечно, рад… Один господин Непенин от нас уходит… Адмирал назначает вас флаг-офицером, господин Непенин! Сегодня же потрудитесь явиться к адмиралу!

Непенин не ждал такого радостного известия. Быть поближе к начальству, иметь возможность отличиться – это были его заветные мечты. Он вспыхнул от удовольствия.

– Вы, кажется, очень довольны назначением? – с едва заметной улыбкой спросил капитан.

– Я крайне благодарен вам, Павел Николаич!

Капитан с удивлением поднял глаза на молодого человека.

– Благодарите не меня, а адмирала… Я тут ни при чем. Не я рекомендовал вас на эту должность. И, признаться, я не вижу особенной причины радоваться… Для молодого офицера лучшая школа – строевая служба… А впрочем, желаю вам всяких успехов, господин Непенин.

Непенин закусил губы от досады. Сидоров насмешливо улыбался. Никто из товарищей не завидовал назначению Юлки.

В кают-компании молодых мичманов встретили шумными поздравлениями и шампанским. Через пять минут уж у всех на сюртуках были мичманские погоны. Василий Иванович провозгласил тост за милую молодежь и со всеми перецеловался.

– Дай вам бог всего хорошего, Непенин! – мягко проговорил он, поздравляя Непенина.

– Вы, Василий Иваныч, пожелайте Юлке блестящей карьеры… Уж он ее начал… Он теперь особа… Адмиральский флаг-офицер!.. – с хохотом подхватил Сидоров.

– Что карьера?.. Не с карьерой жить… Не это главное… Вы вот все зубоскалите!

Многое хотелось сказать Василию Ивановичу. Он все еще не хотел верить в безнадежную испорченность своего бывшего любимца и все еще сохранял уголок для него в своем любящем сердце. Но Непенину было не до излияний. Он торопился явиться к адмиралу и даже не обратил внимания на насмешку Сидорова.

Вечером он совсем перебрался на адмиральский корвет, простившись с Василием Иванычем так небрежно и холодно, забыв даже упомянуть о своем долге, что Василий Иванович только грустно усмехнулся ему вслед, ни слова не сказав на прощанье.

XIII

Смотр прошел блистательно.

Куда только не заглядывал адмирал – он везде встречал образцовый порядок. О чистоте и говорить нечего! Когда, в сопровождении свиты, спустившись в машину, его превосходительство изволил провести пальцем в белоснежной замшевой перчатке по крышке цилиндра, Василий Иванович, признаться, струсил, и у него по спине забегали мурашки. А что как вдруг на пальце окажется черное, ужасное пятно?

Но этого, конечно, не случилось, и Василий Иванович напрасно струсил.

Его превосходительство с довольным видом поднес палец почти к самому носу сопровождавшего его флаг-капитана и весело проговорил:

– Посмотрите!

Флаг-капитан посмотрел, но, как опытный дипломат, ничего не сказал.

– Ни пылинки!.. Это не то, что на «Дротике»! Здесь – приятно быть. Видно, что настоящее военное судно! – проговорил он и пошел наверх.

Все учения производились на славу. Перемена марселей сделана была в пять с половиной минут; клипер приготовился к бою в три минуты; десант был посажен на шлюпки, готовый разить врагов, в четыре с половиной минуты. Чего еще более желать?!

Адмирал, стоя на мостике, несколько раз принимался благодарить капитана. Но капитан, по-видимому, недостаточно чувствовал себя счастливым от адмиральских комплиментов, принимая их с официальной сдержанностью. И адмирал, любивший взаимность чувств, под конец смотра сделался скупее на комплименты.

Он обратился было с выражением благодарности к Василию Ивановичу; но Василий Иванович, приложив руку к треуголке, так упорно молчал, что адмирал, взглянув на вспотевшее, красное, нелепо улыбающееся лицо Василия Ивановича, поспешил отвернуться, не желая длить агонию старшего офицера.

Смотреть, кажется, более нечего. Все учения окончены. Адмирал обходит команду, опрашивает претензии (претензий нет) и благодарит матросов за лихие работы. Затем снова благодарит офицеров, Василия Ивановича, капитана и уезжает.

– Сплавили! Сплавили, наконец, адмирала! – весело кричат мичмана, вбегая в кают-компанию. – А вас, Карл Карлыч, благодарил адмирал? – обращаются к доктору.

– Меня? За что меня благодарить? – скромно отвечает доктор.

– Как за что? А за то, что больных нет!

– Он у меня в лазарете, однако, был…

– Был, и что же?

– Как же, был; посмотрел и сказал: «У вас очень здесь хорошо, доктор!» Вот что он мне сказал!

– А мне хоть бы слово! – раздражительно проговорил Фома Фомич. – Тоже, кажется, видел, каково артиллерийское учение… Ну, да стоит ли нас благодарить!.. Мы не флотские!.. Верно, и вам ничего не сказал, Захар Матвеич? – обратился артиллерист к старому штурману.

– Мы и так обойдемся! – иронически усмехнулся низенький, кривоногий Захар Матвеевич. – Да и к чему нам благодарность? Из нее шубы не сошьешь!

– Да я не к тому… Ну, скажи ты хоть слово… Ну, заметь по крайней мере!

– Благодарите создателя, Фома Фомич, что хоть не разнес. А вы – ишь чего захотели: благодарности!

– Э, полноте, полноте, господа! – вмешивается Василий Иванович, боявшийся этих щекотливых разговоров об антагонизме между флотскими и офицерами корпусов. – Ведь он нас всех благодарил, когда уезжал… Все было отлично… Эй, Антонов! – кричит он.

Но Антонов уж сам догадался и несет бутылку портера.

– Да ты что ж это одну бутылку?.. Вали еще! Не прикажете ли, Фома Фомич?.. Захар Матвеевич!.. Выпейте стаканчик… Уф! – отдувался Василий Иванович. – И жарко же сегодня, господа… Ну, теперь уже не скоро будет новый смотр! – весело говорит Василий Иванович и, по обыкновению, всех угощает…

– А Юлка-то наш… заметили, господа? – говорит Сидоров, обращаясь к молодежи.

– А что?.. форсит?..

– Отлично вошел в роль… Так и летал, исполняя адмиральские поручения на смотру. Настоящий флаг-офицер!

– Назначь вас, и вы бы летали! – вступается Василий Иванович. – Уж такая, батенька, должность!

– Летать бы, положим, летал, Василий Иваныч…

– Так что ж других осуждать…

– Только не было бы у меня написано на роже, как у него, что я летаю в восторге.

Все смеются. Улыбается и Василий Иванович.

– Ну… ну, полно зубоскалить-то про товарища!.. Лучше выпейте-ка, батенька, стаканчик портерку!.. Не бойтесь: вас не назначат флаг-офицером!

Василий Иванович только что отпил после ужина чай и взялся было от нечего делать за газету, но долго читать не мог – слипались глаза. Да и не особенно интересно читать о том, что было полгода назад! Девять часов – можно и на боковую! После сегодняшнего дня, полного тревог и волнений, не грешно лечь пораньше. Да и скучновато сидеть одному. В кают-компании ни души. После смотра все разъехались. Дома только Василий Иванович, отец Виталий, отправившийся спать тотчас после ужина, да Сидоров, шагающий по мостику, ощупывая по временам свои новые мичманские погоны.

Василий Иванович поднялся наверх посмотреть, по обыкновению, какова погода; осмотрел, сколько выпущено якорной цепи, поболтал несколько минут с Сидоровым на мостике и, приказав немедленно разбудить себя, если что-нибудь случится, – спустился к себе в каюту.

– Кто гребет? – раздался среди тишины обычный оклик часового наверху.

Василий Иванович не узнал ответного голоса. «Верно, Карл Карлыч!» – подумал он.

Мимо открытого иллюминатора тихо скользнула на лунном свете японская шлюпка, через минуту в кают-компании раздались торопливые шаги, и вслед за тем кто-то постучал в двери.

– Войдите!

В каюту вошел Непенин.

«Верно, адмирал требует!» – промелькнула первая мысль у старшего офицера.

Он вопросительно взглянул на Непенина. Тот был бледен и взволнован, и Василий Иванович сразу понял, что с Непениным случилось что-то необычайное.

– Вы не по службе?

– Нет… Я к вам с просьбой… с большой просьбой, Василий Иваныч! – проговорил молодой человек упавшим голосом.

– В чем дело?..

– Спасите меня, Василий Иваныч! Я… я… проиграл… чужие… деньги! – почти шепотом произнес он, с мольбой в голосе, видимо с трудом выговаривая слова.

– Чужие деньги-с? Проиграли? – испуганно и строго повторил Василий Иванович.

– Да…

И Непенин, растерянный и жалкий, со слезами на глазах, бессвязно рассказал, как на днях адмирал, поручив ему заведовать своим хозяйством, выдал на расходы деньги; как сегодня… час тому назад, он зашел в гостиницу… Там собрались с эскадры офицеры… играли в ландскнехт [37]. Он сел играть… проиграл свои пятьдесят долларов, думал отыграться, и…

– Сколько? – отрывисто спросил Василий Иванович.

– Много… Триста долларов.

Василий Иванович серьезно покачал головой, и, ни слова не говоря, выдвинул ящик шифоньерки, где у него лежали деньги, и, отдавая почти весь свой запас, проговорил: