“Перечисления” продолжаются года. “Мы имели случай видеть людей, — говорит г.Ядринцев в своей книге Сибирь, как колония, — живущих по 12 лет и более по паспортам без перечисления, точно так же, как и людей, лет по 11 хлопочущих о перечислении и находящихся в переходном состоянии. Переселенец как бы не принадлежит ни тому, ни другому обществу, но он несет и податную тяжесть и повинность на новом месте, наконец он несет расходы по перечислению”. С этою долгою, обставленною разными проволочками процедурой перечисления получается иногда, — по словам того же автора, — “комбинация самого сложного и запутанного свойства, которую не может ни разобрать канцелярия, ни распутать сама жизнь”. У г.Ядринцева был, например, в руках документ, в котором “значится перечисленных в Сибирь 25 душ крестьян; взыскание на них равняется 2097 р. 33 к. Из этих 25 человек только 8 оказались в живых, а из них только один, имеющий имущество, которое и подлежало продаже”.

Сколько таких мытарствующих, “не причисленных” по разным причинам переселенцев, об этом едва ли имеются точные сведения. По сделанному в 1880 году учету переселенцев в Томской губернии, — учету едва ли точному (статистика исправников — известно, какая статистика!), только в двух округах названной губернии (Бийском и Барнаульском) оказалось 3972 семейства таких непричисленных крестьян, которых существование находится в полной зависимости от снисходительности, разумеется, небескорыстной, сельских и административных властей, могущих всегда придраться за просрочку паспортов или бесписьменность. Нечего и прибавлять, как отзывается на таких переселенцах это долгое переходное состояние.

Что же касается рассказов о “быстро развивающихся”, “цветущих” переселенческих колониях, вырастающих будто бы со скоростью грибов, то все подобные рассказы, по словам местных наблюдателей, — не более, как гиперболические украшения вроде “винограда” на Амуре.

Тем не менее переселенцы идут и все более идут на “самару”, и если и не образуют цветущих колоний, хотя бы похожих на немецкие в Новороссийском крае, то все-таки в конце концов устраиваются экономически лучше, чем дома. По крайней мере, благодаря обилию земли, лугов и лесу, — обилию, о котором они давно забыли на родине, — можно жить без нужды, не рискуя шкурой за правильное поступление недоимок. Это-то сравнение здешнего обилия земли со скудостью ее на родине и вызывает нередко восторженные отзывы о жизни на вольных землях, особенно со стороны более ранних переселенцев. Но в последнее время устройство переселенцев в нашей “Америке” делается более затруднительным, если они не несут с собой денежного запаса, что бывает, разумеется, редко. Трудности эти, облегчить которые ничего бы не стоило при некотором, более внимательном отношении к переселенческому вопросу со стороны государства, увеличиваются по мере большего притока и обусловливаются, между прочим, еще и тем обстоятельством, что движение направляется преимущественно на Алтай и предпочтительно в один излюбленный переселенцами Бийский округ, где уже и теперь начинает чувствоваться теснота, вследствие бестолкового расселения новоселов в названном округе. По словам одного наблюдателя, посетившего многие алтайские деревни в прошлом году, уже и теперь там слышны жалобы, как бы “не сделалось тесно, как в России”, и эта-то теснота является нередким источником недоразумений между старожилами и новоселами[51].

Прежде, когда переселения на “самару” не принимали больших размеров, переселенцам на Алтай было гораздо легче устраиваться; старожилы охотнее принимали их в свои общества и брали за приемные приговоры меньшую плату, чем теперь, когда плата за прием колеблется между 50 и 60 рублями с переселенческой семьи, не считая других расходов, обязательных для новоселов[52]. Теперь же некоторые общества и совсем отказывают в приеме новоселов, рассчитывая, что в будущем самим старожилам понадобятся свободные теперь земли. Немалую роль играет и неопределенность земельного устройства алтайских крестьян, заставляя их бояться за будущее и косо посматривать на пришельцев, занимающих земли. Границы участков, отводимых вновь образуемым селениям переселенцев, нередко возбуждают споры, и причина их главным образом кроется в отсутствии правильного обмежевания участков[53].

Понятно, что расходы[54], необходимые для приписки к какому-нибудь обществу и для обзаведения, оказываются в первое время под силу лишь немногим переселенцам. Случается, что приезжают на “самару” и такие, что имеют даже тысячу рублей про запас, но таких “тысячников” капля в море. Громадное большинство является на место ни с чем или с самым ничтожным запасом. Таким переселенцам, прежде чем сесть на хозяйство, приходится нередко батрачить у местных крестьян, причем труд их оплачивается хлебом, лесом на постройку и частью деньгами. Нельзя сказать, судя по рассказам наблюдателей, чтобы старожилы по-братски рассчитывались с “Россией”. Они не прочь закабалить при случае рабочего, и тогда переселенцу приходится жутко. Имеющие какую-нибудь возможность заняться по прибытии на место земельным трудом сразу же принимаются за дело, не стесняясь захватывать свободные земли, принадлежащие старожилам, что вызывает со стороны последних жалобы. В свою очередь, и старожилы теснят новоселов. Пустят сперва переселенцев к себе, продадут им дома, уверяя, что обзаведшийся домом легче получит приемный приговор, и затем отказывают в приеме и выживают новоселов. Дело доходит до серьезных столкновений. Переселенцы, рассчитывавшие на “перечисление” и затратившие на покупку домов последние деньги, добровольно не уходят, несмотря на приговоры о выдворении. В одной из волостей, где старожилы сперва было позволили поселиться новоселам, но, увидав значительный их наплыв, испугались “тесноты”, был постановлен приговор просить исправника об удалении новоселов “ввиду упадка сельского благосостояния”, и исправник предписал волостному старшине “не допускать заниматься хлебопашеством всех непричисленных переселенцев и, назначив им сроки для приискания другого места жительства, выдворить”.

Были случаи, когда обострившиеся отношения доходили до того, что старожилы, желая выжить новоселов, ломали у последних печи и сносили дома. Вообще отношения между теми и другими ухудшаются по мере наплыва переселенцев, и именно в тех местах, где, как, например, в некоторых селениях Бийского округа, является страх за недостаток земли в будущем, — страх, вызванный в старожилах рассказами же новоселов о тесноте в России и о высокой арендной цене на землю. Местный наблюдатель, бывший в селе, где происходило столкновение старожилов с новоселами, и посетивший несколько алтайских деревень, рассказывал, что из бесед со стариками и из опросов многих переселенцев он вывел заключение, что вообще старожилы не прочь эксплуатировать и теснить переселенцев. Жалобы друг на друга — обыкновенная вещь. Старожилы говорят, что “российские” обманно водворяются в деревнях, самовольно выпахивают лучшие места, занимают угодья, пользуются лесом и т.п., а переселенцы, в свою очередь, утверждают, что они выпахивают “вольные” земли, втуне лежащие, что лес божий, что его, слава богу, много, не то что в России, и жалуются на старожилов, что те их “не признают”: обещали принять в общество, пили водку на их счет, продали за высокую цену дома, а теперь гонят.

Основываться сразу на новых участках и таким образом избежать расходов по приемным приговорам и столкновений с старожилами не всегда возможно для обнищавших в дороге переселенцев, особенно таких, которые переселяются малыми партиями и идут по зову родственников или земляков в определенные селения. Да и вообще-то русский человек любит жаться к людям. Переселяющиеся большими партиями, в несколько десятков семейств, нередко прямо с дороги садятся на участки, занятые ходоками, и опять-таки вследствие неимения средств не скоро еще входят в силу. Тот же самый исследователь, со слов которого я уже привел некоторые факты, рассказывал, что он видел новые поселки, где переселенцы уже поселились три года. В одном из таких поселков люди все еще жили в землянках, полных сырости. Зайдя в одну из таких землянок, он нашел больную бабу и детей в рубищах. Из рассказов нескольких домохозяев видно было, что они не особенно довольны “самарой”; жаловались, что не могут никак сбиться с постройкой и наладить хозяйство; жаловались, что земля неважная, что лес и вода далеко; вообще положение этих пионеров производило тяжелое впечатление.

Ко всем этим неурядицам следует еще прибавить и жалобы на то, что вновь назначенные в Алтайском горном округе для заселения участки не особенно удобны для земледелия. Расположенные в горах и пригодные для скотоводства, они пугают обитателей равнин, и переселенцы избегают этих мест, предпочитая устраиваться на более ровных местах, хотя бы и при относительной тесноте. Об отводе “вольных земель” на Амуре и около Владивостока идут от возвращающихся переселенцев еще более безотрадные слухи; места, указываемые чиновниками, заведующими переселенческим делом, оказываются никуда не годными, и нередко амурские переселенцы, после долгих мытарств, возвращаются вконец обнищавшими назад, горько сетуя, что их обманули землями, и жалуясь на равнодушие амурских переселенческих агентов.

>

* По словам врача, пользовавшего переселенцев, большая часть взрослых больных страдала болезнями от дурного питания. Серьезное лечение больных, разумеется, было невозможно; переселенцы торопились ехать, и даже тяжко больные не оставались, не желая отбиваться от партий. (Прим. автора.)

Из числа 5589 человек переселенцев* (в том числе 149 ходоков), составляющих 992 семьи, получили пособие: заимообразно 111 семей — 1280 рублей и безвозвратно 72 семьи — 280 руб., а всего 183 семьи получили 1560 руб., что средним числом составит 8 руб. 53 коп. на семью.

>

>

* Приводим любопытную и характерную таблицу, показывающую, из каких губерний шли переселенцы в нынешнем году.

1) Из Тамбовской 1303 чел. и 11 ходоков от 65 семей

2) “ Курской 956 “ 20 “ “ 67 “

3) “ Вятской 566 “ 38 “ “ 55 “

4) “ Пермской 551 “ 38 “ “ 124 “

5) “ Орловской 413 “ 13 “ “ 17 “

6) “ Обл. В.Донского 296 “ — “ “ — “

7) “ Пензенской 173 “ 3 “ “ 3 “

8) “ Черниговской 169 “ 8 “ “ 10 “

9) “ Томской 123 “ 2 “ “ 2 “

10) “ Воронежской 107 “ 2 “ “ 2 “

11) “ Тобольской 93 “ — “ “ — “

12) “ Рязанской 90 “ 5 “ “ 5 “

13) “ Самарской 87 “ 2 “ “ 7 “

14) “ Полтавской 79 “ 3 “ “ 8 “

15) “ Вологодской 66 “ 2 “ “ 2 “

16) “ Казанской 63 “ 1 “ “ 1 “

17) “ Радомской 58 “ — “ “ — “

18) “ Нижегородской 36 “ — “ “ — “

19) “ Уфимской 28 “ — “ “ — “

20) “ Костромской 27 “ — “ “ — “

21) “ Калужской 25 “ — “ “ — “

22) “ Екатеринославской 24 “ — “ “ — “

23) “ Владимирской 24 “ — “ “ — “

24) “ Харьковской 18 “ — “ “ — “

25) “ Тульской 15 “ 1 “ “ 3 “

26) “ Смоленской 11 “ — “ “ — “

27) “ Астраханской 10 “ — “ “ — “

28) “ Келецкой 10 “ — “ “ — “

29) “ Ковенской 7 “ — “ “ — “

30) “ Енисейской 5 “ — “ “ — “

31) “ Симбирской 3 “ — “ “ — “

32) “ Оренбургской 2 “ — “ “ — “

33) “ Тверской 2 “ — “ “ — “

—

Итого . . . . . . .5440 человек и 149 ходоков от 371 семьи.

О деятельности лиц, заведующих переселенческим делом в Сибири на местах расселения, точных сведений я не имею. Знаю только, что при горном управлении Алтайского округа находится отдельное управление земельною частью с несколькими чиновниками. Сколько слышно, деятельность их во многом парализуется горным управлением, и хаотическое состояние “временного” земельного устройства на Алтае, разумеется, не может быть поставлено им на счет. Но “теснота”, например, в Бийском округе, происходящая вследствие того столкновения старожилов с новоселами и наконец не всегда удачный выбор участков, предназначенных к заселению, — все это прямо касается их. Насколько сведущи гг. чиновники в сельском хозяйстве и насколько знакомы с местными условиями того края, в котором они должны “содействовать” переселенцам, сказать не могу, но, судя по сведениям о “местных условиях”, сообщаемым ими в имеющемся у меня в руках напечатанном Списке вновь образованным селениям и свободным участкам, предназначенным к заселению в горном Алтайском округе, — списке, подписанном г. начальником округа, компетентность составителей Списка в сельскохозяйственных описаниях очень слаба. Описания участков не дают даже и приблизительного представления о том, что найдет переселенец, лаконичны до смешного и сильно отзываются канцелярскою отпиской*.

>

>

* Списываю для образца некоторые из этих описаний, очевидно назначенных для руководства переселенцев, во всей их прелестной неприкосновенности. Эти “описания” помещены против названия каждого участка, в графе под такой рубрикой: “Направление от г.Барнаула до поименованных участков и селений и местные условия” (при этом в Списке не упомянуто количестве земли, а помещено только число “душ”, которым можно поселиться).

“Названия:

1) Деревня Вознесенская. — Местность ровная, степная.

2) Деревня Дубровина. — Местность ровная, степная.

3) Деревня Березовка. — Место каменистое, гористое, для хлебопашества имеются черноземные места.

4) Малышев-Лог. — Местность ровная, степная, сосновый лес в 1 версте. Церковь в 50 верстах.

5) Участок по р. Средней Терсти. — “О местных условиях” ни слова.

6) Деревня Воскресенская. — Место холмистое.

7) Участок по речкам Инчерепу, Карагумышу и Березовой. — Лес мешаный в 3 верстах; местность ровная.

И все в таком же лаконическом роде. Видно, гг. чиновникам кроме “ровного места”, нечем поделиться. Положим, ходоки лично осматривают земли, но, если б описания составлялись более толково, ходокам, разумеется, пришлось бы странствовать в поисках за подходящими участками гораздо менее, и переселенческие партии, прибывающие без ходоков, могли бы лучше ориентироваться при меньшей повествовательной скупости “описаний” (Прим. автора.)

Эта язва “канцелярщины”, без толку причиняющая людям немало страданий, особенно, как слышно, свирепствует на Амуре. На “неудовлетворительность” тамошних переселенческих порядков жалуются возвращающиеся переселенцы и указывает местная печать. По признанию одного лица, близко стоявшего к амурскому переселенческому управлению, существующему, кстати заметить, уже несколько лет, “во все время существования управления в его составе не было ни одного лица, знакомого с агрономией, так что вся деятельность управления сводилась к канцелярской переписке и ко всякого рода “бумажной деятельности”*.

>

>

* Газета Владивосток, No 22. См. заметку г.Гребенщикова. (Прим. автора.)

Но, как ни затрудняют переселенцев лица, обязанные им содействовать, каким испытаниям ни подвергаются переселенцы в пути и каких только мытарств ни предстоит им на новых землях, но дома так сильно “утеснение”, что партия за партией идут в далекие страны, идут часто христовым именем, эти искатели нового счастия, старающиеся разрешить трудную проблему: где же наконец хорошо жить русскому человеку?

Переселенцы, ехавшие с нами до Перми, шли из разных мест. Были тут и тамбовцы (их больше других), и воронежцы, и куряне, были и вятские, две семьи тронулись с тихого Дона. На вопросы о причинах переселения — одни и те же стереотипные ответы: малоземелье, высокая арендная плата, невозможность справиться с “поданями”. Вятчане шли из-за лесу, “лесом утесняли”. С Дона шли не казаки, а приписные, — теснили землей, и кроме того соблазнило письмо сродственников: разбогатели на “самаре” и зовут. Большинство переселенцев шло на “Самару” и немногие на Амур. Народ все крепкий, здоровый, еще не утомленный долгим путем. Мужчины хотя и выражали сожаление, что пришлось покинуть дедовские могилки (особенно старики жаловались), но вообще относились к будущему с надеждой, “только бы добраться до самары”, но бабы, по обыкновению, сомневались, и мне случалось слышать — особенно часто на сибирском пароходе — как бабы при всяком случае путевых затруднений упрекали мужиков. “То ли еще будет!” — жалобно вздыхали многие из них, подбавляя яду горечи в сердца мужчин, и без того сумрачных, если путевые расходы оказывались более предположенных. Вообще женский элемент, сколько я заметил, с большим недоверием взирал на будущее, рисуя его в мрачном виде, и с большим сокрушением вспоминал об оставленных гнездах, стараясь, в противоположность мужикам, представить прошлое житье дома в более розовых красках. Особенно безотрадно вздыхали старухи, не смея, однако, очень жаловаться в присутствии большаков.

Во время пути на пароходе и” Тюмени до Томска мне пришлось быть даже свидетелем, как из-за одной бабы чуть было не произошел в одной семье настоящий семейный бунт. Семья эта состояла из отца с женой и двух сыновей с женами-молодухами. Направлялись они из Мглинского уезда, Черниг. губ., под Бийск (куда именно — и сами точно не знали) по вызову земляков, переселившихся на “самару” три года тому назад. Глава семьи, серьезный, сосредоточенный мужик, стеснявшийся в дорожных расходах и харчившийся крайне скупо, в разговоре как-то обронил, что запаса у них мало, разве что добраться до места, и спрашивал: “поможет ли казна?” Я заметил, что при словах старика младшая его невестка, молодая, пригожая, бойкая баба, ядовито усмехнулась и незаметно подтолкнула локтем мужа, смирного на вид молодого мужика, с добрыми большими глазами, однако ничего не сказала и продолжала слушать вместе с другими главу семьи. Спустя несколько времени, подойдя к этой семье в отсутствие старика, я было спросил старшего сына, доволен ли он переселением, как вдруг молодая бабенка заговорила. Она подсмеивалась над дураками, которых “сбивают старики”, и с какою-то порывистостью доказывала, что лучше вернуться, пока еще не поздно. “И без того натерпелись дорогой, а что еще будет — про то господь знает…” Слова ее, по-видимому, находили полное одобрение в женских членах семьи. Старуха одобрительно покачивала головой, по временам пугливо озираясь, старшая невестка поддакивала, а оба брата молчали, причем старший взглядывал с таким видом, словно бы просил снисхождения за глупую бабу.

Молодая баба говорила с торопливою страстностью долго сдерживаемого негодования и во время речи то и дело вскидывала на мужа вызывающий взгляд, как будто ожидая от него одобрения и поддержки. Ее красивое лицо оживилось; в темных глазах искрился недобрый огонек. Но муж молчал. Видимо, смущенный ее речами, он все беспокойно поглядывал на стоявшую впереди, у дымовой трубы, кучку мужиков, среди которой был отец.

— Ну, будет, будет тебе! — вдруг мягко остановил он жену, указывая глазами на подходившего главу семьи.

Молодуха взглянула на мужа взглядом, полным презрения, как-то брезгливо повела плечами, однако тотчас же смолкла.

Я отошел в сторону, не переставая наблюдать за этою семьей. Я видел, каким строгим, пытливым взором обвел старик младшую невестку и сыновей. Молча уселся он на место и, несколько спустя, сообщил, обращаясь к старшему сыну, что сибирский мужик сейчас рассказывал, будто в Томском наверное от казны дают пособие.

— Сказывали люди, быдто и в Тюмени дают, а ничего не дали! — вдруг проговорила насмешливым тоном неугомонная баба.

Я ждал, что будет сцена, что патриарх немедленно оборвет эту протестантку. Но старик только повел на нее глазами и, будто не обращая никакого внимания на ее слова, продолжал:

— И хвалит же места! Благодать, говорит, господня, а не места, на самаре! Не то что у нас.

Все слушали патриарха молча. Старик, видно, ждал, что хоть старший сын обмолвится сочувственным словом, но и он не промолвил в ответ ни звука. Ясно было, что все семейство шло на “самару” лишь по воле большака. Еще суровее и подозрительнее взглянул старик на невестку и замолчал.

Ночью, осторожно проходя среди тесных рядов спящих переселенцев, я совершенно неожиданно увидал эту самую бабу с мужем, далеко от места, занимаемого их семьей. Оба они стояли у входного люка в каюту второго класса и вели какую-то таинственную беседу. Говорила, впрочем, больше она. Среди ночной тишины, прерываемой мерным стуком пароходной машины, доносился ее тихий голос. То нежные до ласки, то гневные до угрозы ноты низким шепотом разносились в воздухе. Временами она возвышала голос, и обидная, едкая насмешка над тряпичностью мужа вылетала из ее груди. Из обрывков долетавшего разговора я понял, что баба уговаривала мужа немедленно вернуться в Россию, с ближайшей пристани. Она убеждала, грозила. Можно потребовать свою часть у “старого дьявола”. И вслед за этим послышался мягкий, нежный шепот. Ласковыми словами манила она мужа домой. До моего слуха долетели какие-то уверения “любить по-хорошему”.

Вероятно, “заговорщики” заметили меня. Разговор внезапно оборвался. Обе фигуры оставили укромное место. Захваченные на открытой части палубы полосой бледного света луны, они, словно тени, скрылись в темноте, за трубой, и я спустился в каюту.

На утро, проходя мимо черниговцев, я понял, что в этой семье произошла крупная семейная ссора. Старуха, старшая невестка и оба сына сидели смущенные, покорно притихшие, словно только что наказанные и чувствующие свою вину дети. Зато на лицах старика и молодухи еще не скрылись следы сильной душевной бури. Старик был сосредоточенно мрачен и гневен, а энергичное лицо молодой женщины дышало вызовом и затаенною злобой существа, покоренного, но не побежденного грубою силой. Глаза ее были красны от слез, но вздрагивающие тонкие губы по-прежнему складывались в язвительную усмешку. Видно было, что эта баба не из покорных, чувствует свою силу и еще задаст немало задач этой семье.

Среди соседей-переселенцев шли разговоры о бывшем рано утром скандале. “Старик поучил и сыновей и невестку. И поделом. Вздумали бунтовать. Делиться вдруг на дороге захотели — один срам. И все из-за этой шельмы-бабы…”

— Мало еще он ее, бесстыжую, уму-разуму учил! — задорно рассказывал смиренный такой на вид, мозглявый мужичонка. — Я бы ее, шельму, не так выучил… Я бы в кису ей наклал, подлой… Не бунтуй…

— О-о-ох, господи Иисусе! — вздохнула старушонка. — Виданное ли это дело бабе да бунтовать?

— То-то и есть. До места не дошли, а она… эко дело выдумала… ворочаться назад. И мужиков молодых смутьянила!..

Переселенцы, бывшие с нами на волжском пароходе, имели самые смутные представления об обетованной “самаре”. Никто и не подозревал о предстоящих затруднениях и мытарствах на новых местах. У всех на языке была надежда на вольную землю и на господа бога. “Господь не оставит!” Многие не знали, далеко ли еще ехать и где придется поселиться. О существовании переселенческих чиновников никто не слыхал, о переселенческой станции в Томске — тоже. О пособии от казны между переселенцами ходил смутный говор. Некоторые говорили, что, “слышно, дают” желающим, и даже цифра определялась — от двух до пяти рублей, — но где именно получаются деньги и куда обратиться за ними, никто не знал.

Возвращавшийся в Сибирь, после полуторагодовой побывки на родине, смышленый, бывалый белорус, мужик лет под пятьдесят, с умным, добрым лицом, державший себя с чувством собственного достоинства и с тою независимостью, которая составляет отличительную черту сибирского мужика, не знавшего крепостного права, сомневался насчет выдачи пособия. По его мнению, едва ли казна станет выдавать, а если и в самом деле выдает, то “чиновники” попридержат. Вообще о сибирских чиновниках он был крайне невысокого мнения и не без юмора рассказывал разные истории специально сибирского характера собравшемуся вокруг него кружку переселенцев.

Этот белорус прожил лет двадцать в Сибири, в Тобольской губернии. Он из поселенцев, но недавно получил право выезда в Россию. Ездил он на родину вместе с женой, чтобы привезти к себе старушку-мать. Заработав на возвратный путь, он возвращался теперь снова в Тобольскую губернию, где живет в деревне среди коренных сибиряков. Жить в Сибири, по его словам, можно, насчет земли и леса вольно, но зато теснит начальство. “Ты с ним держи ухо востро — все деньги вымотает, если есть!” И коренной сибиряк, по его словам, недолюбливает пришлого, особенно поселенца. “Народ, прямо сказать, грубый! Ну, да и то сказать, и между россейскими немало разных “жиганов” да “бакланов”… Сибиряк и боится!” — прибавил белорус.

Жадно ловят каждое слово о “Самаре” переселенцы. И когда, в первый же вечер нашего плавания, один чахоточный студент-сибиряк, ехавший из Москвы лечиться на кумыс, стал рассказывать соседу своему на палубе, переселенцу на Алтай, о тамошних местных условиях, то не прошло и пяти минут, как вокруг него собралась толпа, слушавшая в благоговейном внимании интересную речь студента. Он сам бывал на Алтае и вообще интересовался переселенческим делом. От него ехавшие с нами переселенцы впервые узнали о существовании переселенческих чиновников, о пристанище в Томске, о выдаче пособий, о стоимости дальнейшей дороги, о том, как перечисляться, короче говоря, благодаря студенту они совершенно случайно получили те простые, но важные для них сведения, которые хотя несколько облегчат бесцельные мытарства многих десятков людей.