Кирилл Станюкович
      Удивительный луч профессора Комаччо
      Был ясен день, шумело безбрежное море, гремя и пенясь, шли и били в берег крутые океанские волны. Качаясь, взмахивали своими резными листьями высокие пальмы, и все было наполнено веселым шумом, солнечным светом, вольным ветром. Вся природа, казалось, была пронизана радостью жизни и покоем, и как-то совсем не верилось, что совсем недалеко за этой ясной морской далью притаился враг, который только ждет удобного случая, чтобы вновь захватить эти солнечные берега, вновь поработить мою Родину.
      Мы шли по самому берегу, слева были высокие дюны, покрытые пальмовым лесом, справа - море.
      Шумел лес, качались стройные пальмы, и не было жарко, а было именно так, как нужно, было хорошо.
      И под этот мерный, широкий шум моря и ветра было так легко думать о многом, а то и просто бездумно следить за далекими парусами, за небольшой шхуной, маневрировавшей недалеко от берега, за полетом чаек.
      Шеф с самого начала сказал, что вызвал меня зря, что он получил неисправную аппаратуру и поэтому те эксперименты, которые намечено было сделать сегодня, откладываются.
      - Мы поговорим об этом после,- сказал он,- и раз уж ничего серьезного не вышло, то давайте бросим науку сегодня совсем. Идемте!
      Целый день мы бродили по берегу и то входили в тень берегового леса, то лежали на песке, и он молчал и думал о чем-то своем. И я понял, что совсем не должен развлекать его разговорами и молчал, и стеснение прошло, и было удивительно хорошо. Наверное, в этот день я отдохнул так, как не отдыхал за все три года бешеной работы над диссертацией, которую я делал там, в далекой, холодной, но дружественной стране, где шумели удивительные красноствольные сосны, так не похожие на наши пальмы. Все было очень хорошо, только изредка я ловил на себе внимательные, как бы изучающие взгляды учителя.
      И когда к вечеру мы возвращались домой, было так спокойно на душе, так безлюдно на берегу и в море, и даже чайки исчезли, и шхуна ушла, и я, по правде, думал только о том, накормит ли меня учитель или сочтет угощение прогулкой совершенно достаточным.
      Однако мои опасения скоро рассеялись, на веранде, обращенной к морю, я увидел накрытый стол и когда шеф гостеприимным жестом хозяина распахнул передо мной калитку, я с большим удовольствием вошел в сад перед виллой, имея только одну радостную мысль - наконец-то я поем!
      Но есть не пришлось.
      У стола на веранде сидела пожилая женщина, которая к удивлению учителя, крикнувшего: "сениора Стефания, вот и мы, голодные, как волки!" ничего не ответила. А когда профессор, войдя на веранду и не добившись ответа, тронул ее за плечо, желая разбудить, она не шелохнулась. Сениора Стефания не дождалась нас. Скоропостижная смерть навеки успокоила ее перед накрытым столом. У ног мертвой экономки лежала большая мохнатая собака с полуседой мордой. Старая собака не пережила смерти своей старой хозяйки, она также была мертва.
      И вместо приятного ужина пришлось бежать за врачом, который уже был не нужен, в полицию, чтобы сделать заявление. В сумерках, возвращаясь из поселка, куда я бегал за врачом, я споткнулся о мертвую чайку, лежащую у дома профессора, и опрометью бросился в калитку. Мне подумалось, что и учитель уже мертв. Но он был жив, и хотя лицо было как всегда каменно спокойно, но папироса чуть дрожала в его руке.
      Потом явились врачи, потом власти, потом увезли тело сениоры Стефании, потом мы забрали некоторые приборы, бывшие у профессора здесь на вилле, заперли дверь и уехали в город.
      - Здесь я не смогу больше работать после этого,- сказал шеф, укладывая свои приборы.
      Так печально окончился этот радостный день, который я и тогда считал и сейчас считаю переломным днем своей жизни.
      * * *
      Наш университет стоит на самой окраине города. Сразу за ним идут крутые откосы и скалы, покрытые неистовым переплетением тропических деревьев и лиан. А перед ним широким полукругом, нарезанный проспектами на куски, как торт, лежит город. Дальше - портовые сооружения, дамбы, элеваторы, краны и доки. Еще дальше - бухта, наполненная пароходами и парусниками. А на самом горизонте стелется синее-синее море.
      Наш город красив, он не менее красив, чем прославленные Рио или Фриско. Наш город пестр, в нем перемешались разные языки и народы. Здесь можно найти и потомков индейцев, которых здесь застал еще Колумб, и потомков испанских конкистадоров, поработителей, и негров, потомков рабов; здесь много пришельцев из глубины континента, потомки инков, майя, ацтеков. Вся эта пестрая мешанина людей еще недавно была жестоко разделена стальными перегородками на "белых" и "цветных", богатых и бедных. Но недавние революционные события, отдавшие власть в стране народу, сломали эти перегородки и сблизили все народы.
      Несмотря на страшную разноязычность, различие в цвете кожи, разность идеалов, религий и убеждений, эта человеческая масса, обретя свободу, спаялась, приобретя крепость алмаза, выкристаллизовавшегося вокруг людей, проповедующих справедливость. Твердость сплава проверялась недавно, когда хозяева земель и заводов, прибыв из-за моря, куда их недавно прогнали, пробовали вернуть себе свои плантации. Интервенты были мгновенно разбиты нашей полураздетой и слабовооруженной милицией. Народ защищался с яростью, достойной восхищения.
      Обо всем этом думал я, глядя из окна университетской лаборатории накануне того дня, с которого начинается мой рассказ.
      И вот тогда ко мне подошел мой учитель, профессор Комаччо и, глядя в упор своими острыми темными глазами, сказал:
      - Мне нужно поговорить с вами. Я жду вас завтра к себе на виллу.
      Я утвердительно поклонился, а когда собрался что-то сказать, за ним уже закрылась дверь.
      "Наконец-то!" - промелькнуло у меня в голове.
      Со времени поступления в университет я преклонялся перед ним. Я всегда, всегда мечтал работать у него, работать с ним, быть близким к нему. Комаччо был один из тех, кто делал большую науку. Его работы, появлявшиеся достаточно редко, всегда вызывали бурю.
      Но в последнее время он замолк и вот уже несколько лет не публиковал ничего. Говорили, что он выдохся, говорили, что он выстарился, но мы, его ученики, знали, что это не так. Он работал, он сильно работал, уж мы-то это знали!
      Вообще он был человек замкнутый, угрюмый и неразговорчивый. Он внушал почтение, но не любовь, уважение, но не симпатию. Жена его умерла давно, а он, угрюмый и далекий и от других профессоров, и от нас, студентов, всегда был один, всегда покрыт непроницаемой броней.
      Странный это был человек.
      По окончании университета меня отправили для подготовки диссертации за границу. Но после того, как я вернулся оттуда, защитив диссертацию, и был зачислен к нему на кафедру, он по-прежнему оставался для меня далеким и недоступным.
      Никто не знал, над чем он сейчас работает за железными дверями своей лаборатории, в которую никто не входил и у порога которой сидит, как цербер, угрюмый служитель индеец Виракоча.
      Старик Виракоча был фигурой достаточно колоритной и совершенно необходимой, по временам даже казалось, что он гораздо более необходим здесь, на нашей кафедре, чем сам Комаччо.
      Почти неподвижно сидел он, сохраняя неизменную суровость у входа в святилище, вот уже пятый год. Со студентами он отнюдь не был вежлив, а его заботы о старике Комаччо переходили в настоящий деспотизм. В случае, если Комаччо засиживался, он мог войти в лабораторию, погасить свет, говоря:
      - Довольно работать, пора домой.
      Пять лет назад, когда отец нынешнего Виракоча, Ацицотл, суровый индеец, просидевший у входа в лабораторию двадцать пять лет, почувствовал себя плохо, он пришел к Комаччо и сказал, что ему пора на родину.
      - Нужно ехать проститься,- сказал он тихо.- Мне скоро умирать.
      Предчувствия не обманули Ацицотла - с родины он не вернулся.
      Через месяц какой-то мрачный индеец, чем-то удивительно напоминавший Ацицотла, подал Комаччо письмо. В нем после длинного ряда приветствий писарь какой-то отдаленной индейской общины сообщал о последнем желании Ацицотла чтобы вместо него Комаччо взял к себе в слуги его сына Виракочу.
      На тревожный вопрос Комаччо - что же Ацицотл? - мрачный податель письма поднял глаза к небу.
      На вопрос - где же сын Ацицотла Виракоча? - он, потупившись, сказал:
      - Я Виракоча.
      Только тогда Комаччо понял, что он лишился своего сварливого, но верного друга и что сын, о котором была речь в письме, это тот самый огромный немолодой индеец, который неподвижно стоял перед ним.
      Так вместо Ацицотла уже несколько лет сидел Виракоча, такой же молчаливый и величественный, он так же бесцеремонно мог вломиться в аудиторию во время лекции, как его отец, и начать при студентах разувать профессора, потому что "вы ушли без калош и ноги у вас мокрые".
      От отца он отличался только тем, что тот непрерывно курил, а Виракоча предпочитал крепкие напитки.
      Ходили темные слухи, что он пьет денатурат.
      После ухода Комаччо товарищи окружили меня. Но что я мог рассказать им, кроме того, что получил приглашение?
      Когда товарищи разошлись, ко мне с таинственным видом подошел Виракоча. Шепотом, полувопросительно, полуутвердительно произнес:
      - К себе пригласил?!- приложив палец к губам, привел меня к себе в каморку, достал из запертого шкафа бутыль и нацедил полный стакан такой крепчайшей гадости, что я чуть не задохнулся, выпив ее.
      И вот, затем, сначала задержка с аппаратурой, из-за которой отложился эксперимент на вилле, затем эта неожиданная смерть.
      Прошел день, второй, третий, а учитель не появлялся, его лаборатория безмолвствовала, на пороге, как истукан, неподвижно восседал Виракоча.
      И наконец, сегодня по телефону я получил приглашение к Комаччо на квартиру.
      После моего звонка за дверью была долгая тишина. Наконец она приоткрылась, на пороге стоял мрачноватый служитель.
      - Профессор приходит в кабинет в половине восьмого,- сказал он и, проведя меня в гостиную, ушел.
      В доме воцарилась тишина, тикали часы. Я ждал, ждал и ругал себя, что пришел раньше времени.
      Ровно в половине восьмого раздались шаги, и в дверях появился Комаччо. Я встал, он безмолвно пожал мою руку и указал на дверь. Мы прошли в кабинет. Окна, занавешенные шторами, стол, заваленный книгами, и везде пепел. Он также молча указал мне на кресло, мы сели.
      Комаччо откинулся на спинку кресла, опустил голову и долго молчал, закрыв глаза. Я рассматривал его длинную тощую фигуру в широкой фланелевой тужурке, смуглое лицо, покрытое глубокими складками, высокий, весь в морщинках лоб, тонкие губы, морщинистую шею с огромным кадыком, худые темные руки с длинными пальцами. Я глядел на него и думал, что хотя все его считают испанцем, но он индеец, настоящий инка, сейчас я это совершенно ясно увидел. Он потомок тех инков, которые задолго до европейцев создали удивительно точные календари, колоссальные постройки, поразительную оросительную сеть. И тогда мне стала более понятна и замкнутость моего учителя и его одиночество. Ведь и у меня было немного индейской крови. Видимо, на учителя сильно повлияла смерть его дальней родственницы-экономки, во всем еще недавно бодром теле сейчас была разлита немощь, почти умирание. Он молчал бесконечно долго. Наконец заговорил глухо, словно издалека.
      - Я веду в течение ряда лет одну работу. Результаты ее, как вы знаете, я пока что никому не сообщал. До сих пор я вел ее один, но теперь мне нужен помощник. Да. Нужен помощник,- глухо повторил он.- Умеющий хорошо считать, но и хорошо молчать. Я знаю, вы неплохо считаете, но не знаю - умеете ли вы молчать?
      Он задумался. Я сидел безгласно, не зная, что ему отвечать.
      - Да, мой выбор остановился на вас, и я решил вас попробовать тогда на даче, но вот...
      Длинная пауза, его тонкие пальцы шевелились, шевелились и, наконец:
      - Я вам верю, но имейте в виду, работая со мной, вам придется от многого отказаться. Работа такого характера, что малейшее разглашение ее может нанести неисправимый вред. Понимаете, ужасный, непоправимый вред. Поэтому вам придется молчать так, как я молчу уже годы. Имейте в виду, если не везет в работе - все хорошо - молчать не трудно! Но если повезет! Если удача. Тогда труднее. Вот сможете ли вы затаить в себе эту радость. А?
      Я довольно бесцветно уверил его, что умею молчать, он задумался, а после этого начался самый жесточайший экзамен, который я, конечно, не мог выдержать. Да и вряд ли бы кто-нибудь мог. Но затем настал час и моего торжества, когда он захотел проверить меня по вычислительной работе, тут меня сбить было трудно, и я считал и считал. Я множу и делю в уме почти любые числа, я помню на память таблицу логарифмов. Он задавал и задавал мне новые задачи, все сложнее и сложнее, а я решал и решал. Наконец он не выдержал и улыбнулся.
      - Черт возьми,- сказал он.- Если бы я обладал такой счетной машиной в своем мозгу, я, наверное, давно бы был у цели.
      Но после этого он опять сидел и думал, а я молча ждал. Это было бесконечно.
      Но все-таки он решился, и с завтрашнего дня я начинаю работать в его лаборатории. Об этом уже знают мои коллеги по кафедре и завидуют. Не мудрено. Я сам себе завидую. Один из ассистентов нашей кафедры, Щербо, так прямо сказал: "появился любимчик".
      Первый день в лаборатории. Сегодня в 12 часов дня он ввел меня сюда. Когда за нами с лязгом захлопнулась железная дверь лаборатории, шеф сказал:
      - Итак, Антонио, клянитесь, что, выходя из этой мастерской, вы будете забывать, что здесь делали!
      Я твердо ответил: "Клянусь!"
      - Так слушайте,- сказал он,- мы знакомы с рядом явлений, которые грубо называем лучами, но природу их, по существу, знаем слабо. Хотя теперь я, кажется, знаю о них капельку больше других. Как вы знаете, есть лучи тепловые и световые, есть лучи видимые и невидимые, есть лучи, которые, будучи посланы, приходят туда такими же, какими были посланы, но есть такие лучи, как, например, некоторые космические, которые изменяются, расщепляются по дороге, меняют свое лицо, свои свойства по пути.
      Так вот, слушайте, я создал аппарат, который бросает на любое расстояние пучок лучей особого характера. Я могу направить этот пучок, который условно называю зет-лучом, на любой предмет. Одновременно при помощи другого аппарата посылается другой сложный луч, который имеет совсем другую природу. Эти лучи посылаются на строго заданное расстояние, создают сзади интересующего нас предмета как бы зеркало, оно отражает зет-луч обратно и я принимаю его сюда на экран.
      Этот аппарат заграждения, создающий непреодолимую преграду для зет-луча и отражающий его обратно, я называю аппаратом зеркал. Зеркало может быть разного характера. Оно может быть совершенно гладким, в этом случае оно или отразит зет-луч обратно или как зеркало повернет его в зависимости от того, под каким углом оно поставлено. А может оно захватить и целый слой и зарядит его так, что препятствием для зет-луча, скажем, станет поверхность предметов различной плотности и при помощи вернувшегося зет-луча различной жесткости мы сможем видеть и слои внутри земли или поверхность земли или даже облака. Первоначально мне удавалось получить только силуэт интересующего нас предмета, затем после длительных перекомбинаций лучей, я мог видеть как бы скелет предмета, нечто вроде рентгеновского снимка, а теперь, когда у меня работает одновременно несколько аппаратов зеркал, я, по-видимому, смогу увидеть и поверхность предметов, т. е. фактически сейчас для меня эти зеркала превратились в своеобразные локаторы, которые я невидимо могу расставлять там, где мне хочется, а зет-луч сообщает, что они видят.
      Он остановился, замолчал.
      - Вот уже несколько лет, как я работаю в полном одиночестве. Говоря по правде, я надеялся, что работу я смогу сделать один, сам. Оказывается, нет...- и он задумался.
      Сначала я должен был научиться самостоятельно владеть некоторыми приборами.
      Началось мое обучение с тренировки преломления тонкого пучка простого белого света зеркалами. Прямая стрела луча, пущенная через темную комнату, послушно ломалась, как только пускался в ход "аппарат зеркал".
      Я работал все утро и весь день и к вечеру уже мог самостоятельно ломать луч в пределах комнаты как хотел.
      - У вас хорошие руки,- сказал учитель.- Теперь мы попробуем сделать то, что до сих пор было мне недоступно из-за одиночества: пошлем зет-луч на какой-нибудь отдаленный предмет, хотя бы на купол собора Святого Павла.
      И я через окно направил жерло аппарата на далекий собор под руководством шефа, рассчитал, как установить зеркало.
      - В силу страшного напряжения магнитного поля мы не сможем переговариваться по телефону,- сказал шеф,- придется работать по старинке, я буду сигнализировать вам звонками, а вы по этой таблице смотрите, что нужно делать.
      Начались тренировки, только к вечеру я научился безошибочно делать по звонкам все, что от меня требовалось.
      Уже поздно вечером мы надели тяжелую одежду и обувь, шлемы вроде водолазных. Противный запах состава, которым пропитана ткань, ударил в нос, неуклюжие красные перчатки покрыли руки. Профессор превратился в длинное чудовище с круглой металлической головой. Начинался какой-то фантастический мир. Мы сели друг против друга. Чудовище напротив смотрело на меня, потом его красные клешни погасили люстру, включили рубильник.
      Нас обступила тьма, и лишь лампочки у приборов бросали свой приглушенный свет на циферблаты пульта управления. Звонок. Включаю мотор. Значит, невидимый луч уже протянул свое щупальце к собору. Новый сигнал. Веду реостат, наращивая мощность луча, дальше, дальше. Тяжелый гул заполняет уши, все трясется, все вибрирует, моторы безумствуют. Я довожу реостат до конца и с ужасом вижу на циферблате цифру немыслимого напряжения. Я гляжу из своей скорлупы на круглую голову сидящего напротив чудовища, она чуть блестит огромным глазом во мраке. Новый сигнал. Включаю зеркало. Новая стонущая вихревая нота вливается в рев осатанелых моторов.
      Кругом тьма. Впереди страшный фантом. Ощущение сумасшедшего полета в темноту. Смотрю на экран - он темен. Чудовище напротив нервно перебирает своими красными щупальцами.
      Комбинированный звонок - "работайте микрометрическими винтами настройки зеркал".
      И только я коснулся винта настройки, как экран подернуло бледною молочною пеленой, что-то сгустилось, вот выплывает силуэт купола. Но изображение мутно, оно прыгает. Учитель что-то делает, и вот мигание прекращается. Но ясности нет.
      Медленно веду ручку вариометра и вдруг ясно, совсем ясно, встала перед нами на экране вершина купола. Все дрожит, рев моторов. Я спрашиваю звонком: "Довольно?".
      Ответа нет.
      Вижу - странное существо с огромным глазом, свалив голову набок, поникнув, лежит в кресле.
      Я рву все рубильники, включаю свет. Звенит в ушах тишина. Он лежит неподвижно.
      Сдираю с себя красные перчатки, шлем, кидаюсь к нему, освобождаю его голову от футляра.
      Глаза его приоткрываются.
      - Вы видели?!
      Черт возьми, видел ли я?
      * * *
      Вернувшись домой, застал отца, ругающего телевидение.
      Отец каждый вечер смотрит всю программу от начала до конца. Как ему только не надоедает - не понимаю.
      - Сегодня давали Чаплина и вдруг посередине картины - стоп! Около часа ничего. Сплошное мигание, включили радио, тоже сплошной треск. А еще через полчаса все пошло нормально. В конце передачи заявили, что станция работала исправно, но по непонятным причинам никто не слышит и не видит передачи. Дураки!
      Я был так взволнован, что сперва не обратил внимания на этот рассказ.
      На следующее утро отец, развернув газету, опять стал ворчать.
      - Вся газета полна догадками о вчерашнем перерыве передач. "Непонятное явление!" "Чья рука?" Не могут разобраться!
      "Не мы ли это?" - подумал я.
      Заглянул в газету. Время совпадало. Несомненно, наш опыт сбил работу станции. С интервью успели выступить некоторые ученые. Один плел что-то о магнитных бурях, другой кивал на заграничных соседей.
      Когда в двенадцать часов я встретился с шефом в лаборатории, он спросил меня:
      - Читали?
      * * *
      Я не знал в то время, что тот же вопрос "Читали?" по тому же поводу задавался почти одновременно полковнику, возглавлявшему службу разведки в недалеко расположенной от нас республике Рэнэцуэлла, послом великой державы, территории которой отделяли от нас также не чересчур большие морские пространства.
      - Читал,- отвечал полковник,- на абсолютно неподвижном лице которого никто никогда ничего прочесть не мог. Старорежимный монокль в глазу полковника не падал даже, когда он как-то раз наблюдал за взрывом водородной бомбы.
      - И что скажете??- продолжал вопрошать посол, отвинчивая крышку-стаканчик с довольно объемистой фляжки и не глядя наливая в него.Стаканчик виски? Не хотите? А? Напрасно! Напрасно! И обратите внимание, что это не в первый раз. Аналогичный перерыв в передачах уже был на днях. Не забывайте, что срок высадки десанта приближается!..
      - Это выясню, сэр,- спокойно и как бы безучастно отвечал полковник, пожимая руку послу. В голове полковника с мгновенной четкостью уже сработала догадка.- И насчет приближения срока десанта я помню, сэр!
      Распростившись с послом, он через секретаря вызвал к себе ассистента профессора Шредера Дрейка, и уже через полчаса имел возможность пожимать ему руку.
      - Как здоровье, сеньор Дрейк? Как ваше здоровье? - приветливо, насколько это было для него возможным, говорил полковник, раздвигая губы таким образом, чтобы сеньор Дрейк мог видеть его превосходные зубные протезы.- Все хорошо?
      - Кажется, неплохо,- отвечал сеньор Дрейк, изо всех сил тиская руку полковника.- Я никогда не жалуюсь на здоровье, когда у меня есть деньги.
      - Очень рад, очень рад это слышать, сеньор Дрейк,- продолжал полковник,- здоровье вашего шефа, глубокоуважаемого профессора Шредера, так же, надеюсь? Надеюсь, он бодр и оптимистичен, как всегда? Как будто так? Как будто так?
      - Не совсем так,- медленно отвечал сеньор Дрейк, засунув руки в карманы и раскачиваясь на носках своих необыкновенно длинных ног.- У профессора было небольшое понижение в настроении.
      - Небольшое понижение? - переспросил полковник.
      - Да, небольшое,- отвечал Дрейк,- наш профессор скорбел о безвременной кончине своего друга профессора Комаччо.
      - Кто же сообщил ему это трагическое известие? - осведомился полковник.- Кто огорчил его? Кто так огорчил его?
      - Эта печальная миссия выпала на мою долю,- возводя очи горе, отвечал сеньор Дрейк.
      - Зачем же зря огорчать старика, сеньор Дрейк,- еще шире раздвигая рот, так что стали видны не только зубы, но и десна протезов,- осведомился полковник.- Зачем зря огорчать старика?
      - Что вы хотите сказать, полковник? - меняя тон, спросил Дрейк.- В чем дело?
      - Дело в правде, сеньор Дрейк! Дело в правде! Разве мама не учила, что всегда надо говорить правду. Почему вы не говорите правду, Дрейк? Почему не говорите правду?! А потом, нужно читать газеты. Бывают случаи, когда газеты пишут правду! Вот, например, прочитайте эту газетку наших милых соседей. Вот смотрите, некролог. Вот траурное объявление. Печальное событие. Весьма. Университет скорбит о преждевременной кончине родственницы профессора Комаччо, сениоры Стефании и выражает соболезнование профессору. Понимаете? Ему выражают соболезнование!
      - Как так? Что это значит? - закричал Дрейк.
      - Это значит, что вы мазило, Дрейк, типичный мазило. Вот что это значит, Дрейк.
      - Да как же я мог... Я предполагал...
      - Вы предполагали? Очень хорошо. А бог располагал. Вы, видимо, плохо молились богу, Дрейк. Плохо молитесь господу нашему! Вот поэтому всеблагой и нахаркал вам в борщ. Впрочем, не один бог виноват. Вы сами осел, Дрейк. Вы организовали порчу приборов, выписанных стариком Комаччо? Вы? Конечно, вы. А затем удивляетесь, что Комаччо не сидит на вилле с испорченными приборами, а отправляется куда-то гулять - в кабак! К черту! К дьяволу! Все равно куда, но в такое место, где его не может достать ваш хваленый луч смерти, выкрасть конденсатор к которому у Комаччо стоило моему агенту в прошлом году таких трудов. Как вы теперь будете действовать с Комаччо - я не знаю, а он с молодым учеником пойдет так, что его сам черт не догонит.
      Дрейк перебил его:
      - Вы думаете, что дело обстоит неважно? Напрасно. Неважно - это не то слово. Дело просто дрянь. Лучи смерти Шредера без конденсатора Комаччо - это детская игрушка, аппарат Шредера действует на два - три метра. Только старику Комаччо удалось сделать конденсатор, сбивающий лучи в параллельный пучок, который бьет на любое расстояние. Вот при помощи этого конденсатора, талантливо украденного вашими людьми у Комаччо и любезно переданного мне во временное пользование, мы и прихлопнули старушонку. Но больше это невозможно, от времени или от того, что луч наш иной по составу, чем у Комаччо, не знаю, но конденсатор перестал работать, в нем что-то изменилось.
      - Не может быть,- чуть повысил голос полковник и даже монокль чуть дрогнул в его глазу.
      - К сожалению, может,- отвечал Дрейк.
      - И что же делать?
      - Что делать? Новый конденсатор делать!
      - А может, это все зря, может, никаких лучей смерти нет? Может, эта старушонка сама кончилась?
      - Ну, нет,- сказал Дрейк.- Все правильно. Я получил конденсатор и вашу шифровку, что старик Комаччо будет работать на своей вилле весь воскресный день, одновременно я вышел в море и так как один из шредеровских лучевых аппаратов я нарочно брал с собой, то мне не терпелось попробовать. Вмонтировал конденсатор в аппарат и начал. Попробовал на чайке - бенц! Чайка в воду. Попробовал на акуле - бенц! Акула - брюхо вверх. А мы как раз болтались в море у мыса, где Комаччо себе домик построил. Подошел я чуть не к самому берегу! Бенц! по домику. И сам видел как чайка, что летела в этот момент мимо дома, шлепнулась на землю. Так что луч бьет правильно. Ну раз старик жив, то мешкать нельзя, придется идти к Шредеру, отдать конденсатор, он лучше нас с вами разберется.
      - Дайте мне.
      - Что дать?
      - Конденсатор.
      - Зачем?
      - Я сам буду говорить со Шредером.
      - Думаете, скорее договоритесь?
      - Да, думаю.
      - Пожалуйста. Мне же хлопот меньше.
      - Вот и отлично. Поехали.
      И уже через пятнадцать минут полковник вместе с Дрейком, приветствуемый охраной, входил в проходную института Шредера.
      Но не успел полковник вступить в вестибюль центрального здания, как с лестницы скатился, как мячик, толстенький человечек в белом халате и черной шапочке. У него были пухлые щечки, розовые губки и его детские серые глаза ярко блестели из-за больших стеклянных очков без оправы.
      - Полковник!- радостно воскликнул он.- Дорогой, дорогой сеньор полковник! - и он не одной, а двумя руками потряс руку полковника, в восторге отступил на шаг, любуясь полковником, снова подскочил, расставив руки и ласково касаясь ими талии полковника, в еще большем восторге опять быстро отпрыгнул от полковника, все время не меняя восторженного выражения лица. Так что полковник был все это время в милой улыбке, напоминавшей оскал мумии Рамзеса Меамума Второго. Затем профессор Шредер (а это был он), похлопывая, поддерживая и обнимая, потащил полковника в свой кабинет, всю дорогу непрерывно издавая бесчисленные радостные восклицания, какими обычно приветствуют свою мать, принесшую кашку, годовалые младенцы. В кабинете, усадив полковника в кресло, профессор долго с умилением молча смотрел на него.
      - Уважаемый сеньор профессор!
      - Дорогой, дорогой полковник!
      - Маленькая просьба.
      - Ради бога! Ради бога, полковник. Чем? Чем могу служить? Рюмку вина?
      - Нет, благодарю!
      - Но, может быть?
      - Нет, уважаемый профессор. Маленькое дело. Вы знаете, мы приносили уже вам кой-какие материалы.
      - Да! Да! Да! Дорогой полковник.
      - Вы не забыли, надеюсь, одну небольшую рукопись, полученную через нас?
      - Не, не, не?...?
      - Не припомните?
      - Ах! Ах! Кажется, что-то такое было.
      - Напомнить?
      - Не стоит, не стоит, дорогой полковник. Вспомнил. Да! Да! Да!
      - Итак, есть одна находка.
      - Интересно! Интересно! Дорогой, дорогой, полковник. Что же? Что же?
      - Лучевой конденсатор.
      - Что? Конденсатор? - мгновенно сладкое выражение лица, как стертое тряпкой, исчезло с лица Шредера.- И...
      - И он у меня. Но он испорчен. По его образцу, по-видимому, нетрудно будет сделать новый. Имейте в виду, что он был проверен и бил лучом на два километра.
      - На два километра? - говорил Шредер, жадно облизывая свои губы.Любопытно. Любопытно.
      Полковник неторопливо вытащил из портфеля тщательно завернутый конденсатор и осторожно развернул. То, что увидел Шредер, заставило его передернуться от волнения. Он увидел трубу со сложной оптической системой, переплетенной в целый клубок проводов, катодных ламп и трубок, заключающийся небольшим прозрачным кристаллом, в центре которого ярко рдел оранжевый круг.
      - Вот... Вот. Вот. Где собака зарыта,- закричал Шредер,- вот ведь что он придумал. Ну, ничего не скажешь. Интересно. Интересно. Молодец, Франциско! Какая голова! Какие руки! Ну, теперь ясно, этот кристалл, видимо, является как бы дифракционной решеткой, пропускающей лучи строго в одном направлении, но главное не это. Видите, в середине в кристалле оранжевый шарик. Это в теле кристалла высверлено углубление в виде линзы, и в нее что-то налито или вставлено. Я думаю, что это какая-то жидкость. Она слегка помутнела, но не важно, мы вскроем кристалл и выясним, что за жидкость. Что-что, а качественный анализ у нас в институте делают неплохо. Идемте, идемте, дорогой полковник. Вот это подарок мне, старику, вот это подарок. Скорее в лабораторию.
      И они быстро пошли в другое здание, где целое крыло дома занимала химическая лаборатория. Мгновенно кристалл был промыт, стеклянная палочка вошла и прочистила отверстие, сквозь которое была когда-то заполнена линза, но когда Шредер готовился перелить жидкость, содержавшуюся в кристалле, в чистый стаканчик и вынул стеклянную палочку из отверстия в кристалле...
      Сначала даже никто не понял, что произошло. И Шредер, и полковник, оглушенные громким свистом и одурманенные резким смолистым запахом, недоуменно смотрели на кристалл. Но... Но оранжевое круглое пятно, бывшее в его середине, исчезло, кристалл был чист и прозрачен, а круглая выемка в его середине пуста. Вещество, бывшее в центре кристалла, исчезло.
      - Не жидкость, а газ?- наконец опомнившись, спросил Дрейк.
      - Но какой? - рявкнул полковник, едва не роняя из глаза монокль.Какой? Идиоты!
      - Что же это было? Что было? - напрасно вопрошал профессор, разводя руками. И все три фигуры, застыв, изображали вместе прекрасную модель для ваятеля, пожелавшего бы слепить скульптурную группу "большое горе больших негодяев".
      - Кажется, я знаю, что,- после долгого раздумья сказал Дрейк и замолчал. "Так пахнет в жаркие дни смолистый кустарник хуриско, растущий в высокогорьях Кордильеров,- подумал он.- Я помню этот запах. Это какие-то эфирные масла с очень низкой температурой кипения. Ведь как раз там родина матери Комаччо, там он прожил много лет". Но вслух он ничего не сказал.
      Все долго молчали, вопросительно глядя на Дрейка.
      - И я достану это вещество,- сказал Дрейк.- Но это будет недешево стоить! Да, недешево!
      - Что же это? - закричал Шредер.
      - Ну, уж это мое дело. А если хотите узнать и получить это вещество снабдите меня необходимой суммой.
      .- Удивительное дело,- сказал полковник,- я прожил столько лет, встречал стольких людей, но ни разу не встречал еще человека, которому не нужны были бы деньги. Но что поделать. Действуйте.
      * * *
      - После этой шумихи нам придется работать попозже, в такие часы, когда мы не будем никому мешать,- начал сегодня шеф.- А сейчас постарайтесь на верхней галерее собора установить таблицу, знаете, какую, как у глазных врачей, где всякие буквы. Нам нужно для тончайшей наводки на разных расстояниях. Займитесь этим сейчас же!
      Я пошел в город, купил в медицинском магазине таблицу и полез на купол Святого Павла. Когда я уже спускался вниз, то наткнулся на легкий скандальчик.
      Какой-то человек, бешено жестикулируя, кричал, что он "всех этих мерзавцев выведет на чистую воду", что он "знает, чья это работа" и т. д.
      Это сторож при соборе устроил себе между статуями небольшую голубятню и, по-видимому, его конкуренты по голубятным делам, осматривавшие его голубей вчера, подсыпали в корм яду, и все голуби лежали вверх лапками.
      Я пошел обратно в университет и чем больше думал, тем убыстрялись мои шаги.
      Когда я влетел к шефу в кабинет, у меня уже была почти уверенность.
      - Таблицу я установил, профессор,- сказал я;- Но только странное совпадение: на крыше собора, в голубятне у сторожа, передохли все голуби.
      - И вы думаете...- спросил профессор.- Но... но... Это надо проверить.
      Затем учителя вызвали к декану факультета.
      Я получил разрешение поместить для опытов на балконе собора подопытных животных.
      Мы привязали клетки с птицами и ящики с лягушками к перилам балкона. Ниже них поместили кошку и морскую свинку. Ягненок ходил на привязи по балкону. Сердобольный Виракоча даже сена ему принес.
      К восьми часам я был в лаборатории. Профессор, одетый в свои доспехи, удалился в лабораторию. Несколько минут продолжалась работа моторов. Затем он вышел.
      - Идите.
      Я помчался. Вот я на балконе. Великолепный день, все дали необыкновенно ясны. И голубое-голубое море так красиво.
      Вот лежит мертвый ягненок, вот чиж вверх лапками.
      Все! Все до одного мертвы!
      Масса неприятностей.
      Началось с того момента, когда мы с Виракочей снесли вниз мертвых животных. Увидев трупы, соборный сторож пришел в неистовство.
      - Ученые называются! Живодеры! Не вы ли моих голубей отравили?
      - Ну? Ну? - спросил профессор, как только я открыл дверь лаборатории.
      - Все убиты.
      Он хрустнул пальцами.
      - Вот так чертовщина! Немедленно отвезите их в медицинский институт.
      Отвез. А вернувшись, не застал профессора в лаборатории.
      И на следующий день он не явился. Прислал записку, что болен. Когда я зашел в аспирантскую комнату, все смолкли. Очевидно, разговор шел обо мне.
      - Вы очень изменились,- обратился ко мне Щербо.
      - Нездоровится.
      Мне не хотелось говорить с ним, я боялся, что скажу что-то лишнее, ведь я только вчера нечаянно подслушал, как он величал меня. Были явные намеки на примесь индейской крови в моих жилах. Терпеть не могу этого Щербо. Он долго пытался приблизиться к профессору, но ничего не вышло. И он злился на него. Вообще Щербо был неприятный человек.
      Вечером меня вызвали к декану, он имел достаточно возбужденный вид.
      - Что это за история с животными на верхушке собора?
      - Я был исполнителем приказаний профессора,- ответил я,- и...
      - И вам не хотелось бы говорить об этом! - декан нервно заиграл карандашом.- Тогда мне ничего не остается, как поблагодарить вас и обратиться непосредственно к профессору.
      Я побежал предупредить.
      Он был болен, но сидел в кресле.
      - Что еще случилось?
      Я передал ему разговор с деканом.
      - Я думал, что-нибудь хуже! Я жду одного человека. Так, видимо, не может продолжаться.
      Раздался звонок, и в кабинет вошел высокий мужчина в берете и в защитной гимнастерке. Лицо, пересеченное глубоким шрамом, выражало решительность и, пожалуй, самоуверенность. Один глаз был закрыт черной повязкой. Другой, жесткий и колючий, осмотрел комнату, потом остановился на сутулой фигуре старика, сидящего в кресле и закутанного в плед, несмотря на жару. Мне показалось, что в этом единственном глазу мелькнуло выражение жалости.
      - Я вас слушаю, профессор.
      Учитель не встал, он плотнее закутал свои плечи пледом.
      - Я болен,- сказал он.- Садитесь. Это мой помощник.
      Мы раскланялись.
      - Викунья Вары,- сказал тот мне, резко пожимая руку, и повернулся к профессору.
      - Я долго работал над получением возможности видеть на расстоянии,сразу начал учитель,- и для этого сконструировал аппарат, позволяющий далеко бросать мощный пучок особых лучей. Опыты не закончены, но привели к положительным результатам. До сих пор они хранились в тайне, теперь же, если не будут приняты меры, они должны либо разоблачиться, либо прекратиться. Вы, вероятно, слыхали о перерыве телевидения и радио? Но есть еще кое-что похуже,- профессор замолчал и молчал долго. Вары ерзал на стуле.- Слыхали ли вы, что на днях на куполе собора погибло несколько подопытных животных? Конечно, слыхали. Так вот! Они были убиты тем лучом, что я бросил из моей лаборатории с расстояния более километра, чтобы увидеть купол собора.
      У Вары сжался кулак.
      - Я этого не искал... Это пришло неожиданно. Но все-таки интересно: ни одно живое существо не может выдержать такого луча. Понимаете? - Опять долгое молчание.- А вы представляете, что получится, если секрет попадет в "хорошие руки", а? Боитесь? Не бойтесь! Я уже сейчас имею щит от этих лучей. И если будет нужно, я чужие лучи изломаю, как щепки! Понимаете? Я...
      Он вскочил. Но лицо его посерело и он почти упал в кресло.
      Я кинулся за водой.
      - Не надо! - резко сказал он.
      Я остановился, и так мы и стояли -- я в дверях, а по середине комнаты - Вары. На кресле, откинув голову, лежал, задыхаясь, сломленный волнением старик.
      - Так вот,- снова тихо заговорил он,- я стар, я болен, мне скоро умирать. И сейчас я скажу то, что хотел сказать тогда, когда все кончу. Но я боюсь не успеть. Я могу умереть каждую минуту. Слушайте вы двое и молчите. Но запомните и скажите потом, когда аппарат будет готов. Мой отец испанец, мать - индианка. Я родился далеко отсюда, в Кордильерах. Меня воспитывали как испанца и я неплохо закончил образование в Европе, где уже удачно начал заниматься физикой в одной лаборатории, между прочим, вместе со Шредером. Но отец мой умер рано, и когда я вернулся из Европы за наследством, оказалось, что друзья отца захватили его гесеенаду, а земля по какой-то долговой расписке перешла к начальнику полиции. Я узнал, что у меня ничего нет, и я узнал, что моя мать вернулась к своему племени. Мне было все противно и я ушел к ней, к ее кочевому племени. Меня приняли. Как в Европе я забыл, что я инка, так в Кордильерах я забыл, что я испанец, и там я прожил более десяти лет. И там женился. Но и туда пришли креолы-плантаторы, нас согнали с наших земель еще дальше в горы, а жену... а жену у меня украли. Но она сразу бежала и вернулась ко мне домой в нашу хижину, где я лежал с прострелянной ногой. Двое суток зимой шла она по снегу и пришла только затем, чтобы на третьи сутки умереть. Через месяц, когда я уже мог ходить, я пришел на заседание суда, где председательствовал мой обидчик, укравший мою жену, где присутствовал начальник полиции, забравший землю отца, и было еще четверо других, которые были мне нужны. Я выслушал речь прокурора, толковавшего о прогрессе. Он говорил, что нужно передать "пустующие" у индейцев земли "землевладельцам"-плантаторам и что это - прогресс. Он говорил, что индейцы не способны ни к труду, ни к науке и что их поэтому вытесняют. И что это прогресс. А затем я начал стрелять. Затем я бежал и вернулся в Европу. Потом меня пригласили сюда. Здесь все же ближе к моим Кордильерам.
      Но вот во вторую половину своей жизни, называя себя испанцем, я был индейцем, все это время называясь испанцем, я искал оружие для индейцев. Я искал средство сделать их сильными, доказать всему миру великие способности индейцев, создавших здесь задолго до европейцев удивительную культуру. Но не знаю, не опоздал ли я, я нашел свое оружие, кажется, слишком поздно.Обессилев, старик откинулся в кресле.- Не знаю, в чьи руки оно попадет, чьим целям послужит, если я умру. Не знаю, Антонио. Будешь ли ты служить делу освобождения индейских народов? Захотите ли вы, Вары, так же полуиндеец, помочь ему...
      Учитель замолчал, задыхаясь. Стояла тишина. Я едва мог опомниться.
      - Знаете, профессор,- со странной кривой полуулыбкой начал Вары,- пока вы тут работали для индейцев в своей лаборатории, со страной, в которой вы живете, произошли большие изменения. Пока вы сидели в лаборатории, отыскивая свое оружие, нас гоняли в болотах, как собак. Но потом и мы научились рычать, потом кусать и, наконец, сплотившись в большую стаю, сами перегрызли глотки плантаторам, а тех, что уцелели, выгнали за море. Так что и мы тоже кое-что сделали. Но возникает вопрос: как я буду помогать вам бороться за создание страны индейцев, если в моих жилах течет и негритянская, и испанская кровь. Мне ведь это вроде не подходит. Не лучше ли соединить и индейцев, и испанцев, и всех метисов, всех - черных, красных, белых и получерных, и полукрасных, и всех, в одно справедливое государство. Если вы хотите счастья индейцам, идите с нами. Не знаете? Ну, подумайте и решите!
      Долго и пристально смотрел на Вары учитель.
      Мы ждали, он молчал.
      Светила луна, каскады светляков вились вокруг невидимых в темноте кустов. В воздухе стояло горячее благоухание цветов.
      И вдруг, задрав свое одноглазое лицо прямо к луне и открыв свою широкую пасть, Вары захохотал прямо в небо.
      - А я, болван, считал его старой научной крысой,- наконец высмеявшись, сказал он.- А он-то, оказывается... ого-го! - и он снова заржал во все горло.
      * * *
      На следующий день я еле пробрался в лабораторию. Там уже два пропускных поста. На первом - фотографические карточки профессора, Виракочи и моя, на втором - только профессора и моя. В бывшей ассистентской густой запах трубочного табака.
      Не успел войти в лабораторию - позвонил Викунья Вары. От него я узнал, что теперь я "помощник производителя работ особого назначения". Просит подать заявку на все необходимое.
      Звонит учитель:
      - Послезавтра ночью повторяем эксперимент.
      Затем после продолжительного молчания:
      - Вчера я получил акт экспертизы из медицинского института от профессора Авельянеда, он пишет, что смерть животных наступила от общего паралича всех сосудов, вызванного поражением нервной системы.
      И повесил трубку.
      3 октября, 7 часов, 30 минут утра.
      Все разошлись. Один профессор работает в своем кабинете. Не спал и я всю ночь, и не хочу спать. Запишу, а потом пойду домой.
      С утра возился над установлением футляров. В результате лаборатория приобрела вид склада черных кубов.
      В четырнадцать часов был проведен телефон, соединивший нас с собором Святого Павла.
      Установку животных взял на себя Вары, пригласивший для этого профессора Авельянеда с его ассистентом.
      В 12 часов ночи позвонил профессор Авельянеда. Сообщает, что он уже в соборе, что ассистент передал ему сверху о том, что все животные размещены и здоровы.
      Шеф пришел в час ночи.
      К половине второго собрались все - два ученых, хорошо известных учителю. Они были вызваны срочно и даже не знали, зачем. Затем прибыл ректор, а последним в сопровождении Вары, представитель правительства. Он быстрыми шагами вошел в лабораторию и, пристально глядя в глаза профессора, подал ему руку.
      - Неужели это правда, то, что мне сказали, профессор? Какой же вы молодец! Спасибо, спасибо... Ну, хвастайтесь.
      Я видел, как на неподвижном лице учителя чуть проступило и сошло красное пятно.
      Объяснив сущность первого опыта, профессор приказал мне дать луч. Погасив люстру, я включил аппарат, и яркая полоса света протянулась из угла в угол лаборатории.
      - Теперь я ломаю этот луч по своему усмотрению. И он начал манипулировать аппаратом зеркал. Луч ломался по его произволу, принимая то вид молнии, то многогранника и, наконец, замкнулся в себе.
      Эффект был поразителен.
      Звонок телефона, рапортует ассистент профессора Авельянеда.
      - Телефон у входа на верхнюю галерею собора. Я наложил печать на вход. Все животные здоровы. Спускаюсь вниз.
      Пауза. Сидим, ждем.
      Телефонный звонок. Профессор Авельянеда сообщает, что ассистент спустился.
      - Можно начинать. Но сначала я попросил бы всех присутствующих надеть эти комбинезоны, шлемы я перчатки,- сказал шеф.
      И вот передо мной сидят шесть странных фантомов. Труднее всех влезть в шлем представителю правительства, у него роскошная борода. Мы с профессором осмотрели всех и друг друга. Заняли свои места. Звонок, свет погас. Зажглись тусклые лампочки у приборов. Слева маячат фантомы. Там на балконе 40 животных. Жалко их. Звонок. Думать нечего! Включаю рубильники - "А", потом "В" и под вой моторов на большом экране встала дуга купола, фонарь, крест. Манипулируя точной наводкой, я поглядываю на этот фантастический абрис. Он стоит на полотне, окрашенный в необъяснимо мутный цвет. Моторы неистовствуют, но их перебивает звонок. Пускаю в ход второй аппарат зеркал. Все пропадает, кроме одного окна. Я начинаю двигать вариометром, и вот вместо купола встает чертеж - разрез купола собора. Временами видны балки, их скрепы. Чертеж разрастается. Видно, как вьются лестницы. Вот наибольшая ширина - купол разрезан пополам. Иду дальше. Теперь он опять сужается. Уже! Уже! Вот вьется лестница. Но что на ней? Маленькая фигурка? Крошечный человечек? Да! Ясно вижу его... Но ведь этого не может быть?!
      Быстро один за другим выключаю моторы. На экране пусто. Тишина. Зажигаю свет.
      Вижу, шеф встает, снимает шлем. Сижу недвижно. Он смотрит на меня вопрошающе, но я молча снимаю шлем. Ведь этого не может быть. Он глядит на меня. Я молчу.
      Фантомы вскочили, разоблачаясь. Из-под шлемов выходят недоумевающие бледные лица.
      Представитель правительства подходит к профессору.
      - Разрешите выразить вам, профессор, от народа, от правительства благодарность и восхищение. Поверьте, я горжусь тем, что присутствовал при таком великолепном опыте. С завтрашнего дня начнется постройка новой лаборатории вашего имени.
      Потом подошел ко мне.
      - Позвольте пожать вашу руку,- и обращаясь к Вары,- выяснить немедленно, в чем дело, доложить! - и быстро вышел.
      - Профессор Авельянеда! - уже кричит в телефон Вары.- Где ваш ассистент? Он рядом с вами? Да! Прекрасно. Опыт кончен. Но подождите. Первым в собор войду я с моим помощником. Да, так нужно! Пошлите к телефону моего помощника. Товарищ Додди? Да, я. Немедленно, чтобы было 20 больших баулов. Взять в интендантстве. Немедленно, понимаешь? До моего прихода никого в собор не пускать. Поднимемся мы с тобой. Да.
      Он бросил трубку.
      - До свиданья, товарищи! И ушел.
      Ученые обступили учителя и выражали восторг, но лица их были испуганы. Они были все еще в серых балахонах.
      Потом все ушли. Я сидел и молча ждал.
      Забрезжило. Звонок. Голос Вары.
      - Прими телефонограмму. 5 час. 07 мин. В присутствии профессора Авельянеда, его ассистента и моего помощника сорок трупов контрольных животных снято с верхнего балкона собора и передано профессору Авельянеда для научной экспертизы. Вары. Передал Вары.
      - Принял Диац.
      - Ах, это вы, Антонио? - весело сказал он.- Что делаете? Чай пьете? Отлично. Передайте профессору привет. До свидания, Антонио.
      - Послушайте, Вары, кто там был?
      - Где?
      - В куполе на лестнице.
      - Никого там не было. Выкиньте это из головы, Антонио.
      - Я серьезно спрашиваю.
      - Потом скажу.
      - Что он сказал? - осведомился учитель.
      - Он говорит, что там никого не было,- равнодушно ответил я.
      - Пойдемте домой.
      - Нет, я сделаю записи.
      И вот я записал все это. Потом глядел в окно. Меня волнует вопрос: кто он? Мучительно хочется узнать - кто он - шпион, вор, случайный человек?... И потом, что я - виноват или нет?
      * * *
      Страшный день. Сегодня меня вызвал к себе Авельянеда и передал акт и заключение о причинах смерти подопытных животных. Потом, помявшись,- акт о вскрытии того, ну, того человека на лестнице. Причина смерти та же - паралич нервной системы.
      Потом он долго ходил молча и, наконец, положил передо мной копию акта на вскрытие сениоры Стефании. То же самое.
      Учитель, оказывается, тоже все знает. Вот почему он так быстро решился тогда.
      Сегодня был у Вары. Пригласив меня сесть, он довольно долго молчал, поглядывая на меня, наконец, заговорил.
      - Прежде всего, Антонио,- сказал он,- я должен получить от вас некоторые сведения. Во-первых, что вам известно о лучах смерти?
      Я усмехнулся.
      - До недавнего дня единственные сведения о лучах смерти, которые я имел, были почерпнуты из приключенческих рассказов.
      - А среди ваших коллег вы никогда не слышали ни о чем подобном?
      - Нет. То есть бывали чисто теоретические разговоры, но о лучах, опасных в военном отношении, мне слышать не приходилось.
      - Хорошо. Теперь второй вопрос - известна ли вам фамилия Шредера?
      - Шредер? Ну что ж. Это достаточно крупная фигура. У него много работ о природе некоторых излучений.
      - Так. Теперь вот еще что, не скажете ли вы, в каких отношениях находится со Шредером ваш шеф?
      - Насколько я знаю, они друзья, я слыхал от профессора, что они когда-то вместе работали в одной лаборатории. Знаю, что они и сейчас обмениваются печатными работами.
      - Так что, вы считаете, что они друзья?
      Я задумался.
      - Видите ли, насколько я понимаю, в определенном отношении они друзья, но в другом - они как бы конкуренты, соперники.
      - Так,- поднимая брови, сказал Вары.- Интересно. А как вы считаете, могут ли они делиться секретами своего мастерства?
      - Не знаю, думаю, что обмен мнениями, конечно, существует, но что свои секреты они друг другу вряд ли доверяют. Мне это хорошо известно, потому что года два назад, когда к шефу Шредер прислал своего ученика для практики, профессор приказал ходить за ним следом неотступно и не позволять лазить под чехлы, и я ходил за ним, не спуская глаз, и глядел,
      - И все-таки, кажется, не доглядели?
      Я смутился.
      - Действительно, этот тип оказался достаточным пройдохой. Он спер...
      - Я знаю, что он украл, можете не рассказывать. И я должен обратить ваше внимание на некоторые сопоставления, которые можно сделать. Первое шесть лет назад из запертого стола профессора в лаборатории исчезает рукопись. Вскоре после этого из лаборатории Шредера посыпался целый фейерверк работ на ту же тему. Второе совпадение - приезд ученика Шредера и исчезновение одной детали, какой - вы знаете. Но тут никакой усиленной деятельности не было, спер он совершенно ненужную деталь. И теперь последнее - исчезновение конденсатора сравнительно недавно. И сразу вслед за этим - появление сведений о луче смерти.
      - Насчет конденсатора,- сказал я возможно более спокойно, хотя должен сказать, что известие о луче смерти меня совершенно сразило,- там важна одна деталь - кристалл. Если бы у них было несколько кристаллов, они бы могли докопаться. Но у них один. Поэтому я надеюсь, что этот конденсатор не откроет им секрета.
      - Ну это, конечно, хорошо, но вот в дальнейшем нужно подумать крепко, иначе дело будет плохо... Как вы знаете, конденсатор пропал из запертой лаборатории профессора, причем за время, прошедшее между исчезновением конденсатора и тем временем, когда он был туда положен профессором, в лаборатории были следующие лица: сам профессор, вы, Щербо с одной дамой, за которой он теперь ухаживает и, по-видимому поэтому, за которую ручается головой. А я имею все данные, чтобы ручаться за Щербо. Вот вам и заколдованный круг - все надежны, а конденсатора нет. Мало того, мне совершенно точно известно, что он у Шредера. Да, забыл прибавить, в этот промежуток времени я с помощником так же был у профессора.
      - Понятно? - спросил он.- Какие же выводы? Во-первых, по-видимому, возле самого профессора кто-то есть? Вопрос - кто? Второе - Авельянеда прав - смерть сениоры Стефании,- это не случайность, вас с профессором спасла ваша прогулка не вовремя. Но самое замечательное - это то, что, по-видимому, против вас работал тот самый конденсатор, который вы прозевали.
      На этом и закончился наш разговор. Я поехал назад и все думал, но не мог надумать ничего.
      Одним словом, в этой лаборатории мы не будем больше экспериментировать. Будет построена новая в старом полуразвалившемся дворце вице-короля недалеко от города, туда идет электричка.
      За всеми этими событиями я совершенно отошел от нормальной жизни. Решил пойти на один доклад. После доклада компания зазвала в ресторан. Я поехал со Щербо. Он был несколько угрюм и сказал, что если бы я был хорошим товарищем, то замолвил бы словечко у профессора. А я шел и думал, откуда у него такой хороший автомобиль и известно ли это Вары, который за него ручается.
      Старые друзья встретили меня приветливо. Неожиданно сидевший напротив меня журналист начал рассказ, сразу привлекший мое внимание. Он рассказывал о таинственной смерти корреспондента Керэчо, вызвавшей недоумение газетных кругов.
      "Керэчо был очень ловким человеком. В трудных случаях, когда репортаж срывался, в редакции говорили: "Да пошлите Керэчо". Он обладал способностью проникать повсюду сквозь замочные скважины. Последний раз его видел у собора один корреспондент. А на следующее утро его труп был доставлен в морг. Вскрытие не обнаружило причин смерти. Но что всего страннее, цензура запретила печатать некрологи."
      Так значит, твоя фамилия была Кэрэчо?.
      * * *
      Три месяца - и ни одной записи в дневнике. Не до того было.
      Но зато есть и некоторые результаты. Двухсветная зала, занимавшая середину дворца вице-короля, превращена в центральный пульт управления. Там устанавливается огромный экран и против экрана - мостик управления. Он сделан из особого стекла, защищающего от действия луча, почему водолазные костюмы отменены, ими мы будем пользоваться в исключительных случаях. Аппарат зет-луча и зеркальный помещены в специальной вращающейся башне, устроенной по образцу астрономической обсерватории. Здесь я провожу теперь почти целые дни, прибывают приборы, их приходится устанавливать, монтировать.
      Внизу в подвале электрики заканчивают установку мощных моторов. Я порой заглядываю туда, а электрики не имеют права подняться в залу.
      Наверху работают только несколько сотрудников - фотографической частью ведает мрачный Щербо, его лаборатория в отдельном крыле дома, на монтаже трудится военно-морской инженер Хуан Крус, по прозванию "Байрон", так как он хром. Красивый, молодой и лихой, он отличается необыкновенной трудоспособностью. Кроме того, в главной группе участвуют инженеры Лавредо и Емельядо.
      Проводя целые дни в лаборатории, я мало понимал, что происходит кругом, а делается что-то странное. Когда я еду сюда, то вижу: вдоль дороги идет какая-то непонятная работа. Всюду сооружаются столбы для высоковольтных линий. Странно также, что электрические линии концентрируются не у дворца. К нам идет лишь одна ветка, а узлом служит дом, находящийся в двух километрах от дворца. Дом этот перестраивают и охраняют особенно усиленно.
      Вечером весь наш дворец залит внутри электричеством, но снаружи он темен. А вот наши соседи в недалеких окрестностях, наоборот, по ночам залиты огнями и стоит только стемнеть, как там и экскаваторы выходят из леса, начинают копать и рвут что-то, но как наступит день, так у них тишина и неподвижность.
      Всем командует неуклюжий суровый немец неопределенного возраста по фамилии Мюллер.
      Как-то, подъезжая к этому дому, я заметил, что его верх перестраивается наподобие нашей башни и спросил об этом Мюллера.
      - Отин раз нафсегда, профессор! - сказал он мне (он всегда зовет меня профессором).- Отин раз нафсегда! Каждым толшен смотреть на сфой и не телать фапрос. Когда я приду ф фаш либараторий, и спрошу - это што? - фы мне сказайт - Долой! Это мой либараторий! Долой!
      Я перестал спрашивать.
      Только в январе все было готово. В один прекрасный вечер в темноте в лабораторию прибыл представитель правительства. Он все осмотрел, все обошел. Задавал много вопросов.
      - Торопитесь,- сказал он,- торопитесь. Вы знаете, мы ни на кого нападать не собираемся. Но опасность со всех сторон - на нас со всех сторон точат зубы. Мы не можем уйти от опасности, но если мы будем знать, какая она, откуда, уж не так трудно будет и отбиваться. Поэтому торопитесь, торопитесь, вы должны стать нашими ушами, нашими глазами.
      После этого шеф вынул из кармана последний номер "Рэнэцуэлльских новостей" и показал ему.
      - Читали? - спросил он.
      В газете сообщалось достаточно подробно об окончании работ по созданию нашей лаборатории.
      * * *
      Я тогда не знал, что тот же вопрос "Читали?" по тому же поводу задавался за много километров от нас.
      - Читали? - спрашивал посол великой державы, протягивая тот же номер "Рэнэцуэлльских новостей" полковнику-разведчику, который, сидя на веранде отеля, попивал лимонад со льдом. С этой веранды открывался великолепный вид на главный порт Рэнэцуэлла Лязурайру.
      - Ах, сеньор посол. Прошу прощения, не заметил вас,- вставая и пожимая руку послу, говорил полковник,- тысячу извинений.- Надеюсь, вы в добром здравии, сеньор посол? В добром здравии?
      - Не жалуюсь,- отвечал посол, усаживаясь на стул и укладывая свои ноги на другой.
      - И супруга ваша, сеньор посол? Не жалуется, надеюсь? - продолжал полковник.
      - И супруга моя также не жалуется,- отвечал посол, показывая кинувшемуся издали официанту два пальца (что означало - двойное виски),- с тех пор как я ее свез на кладбище три года назад, она ни разу не жаловалась на нездоровье.
      - Ах, простите, простите, сэр! Простите, сэр! Такая забывчивость! Склероз, явный склероз. Провалы памяти.
      - Провал в памяти это еще куда ни шло,- зарычал посол,- а вот провал в делах - это уже гораздо хуже. Мы не виделись давно и хотелось бы кое о чем спросить вас, сеньор полковник. Сроки десантной операции приближаются. А?
      - Буду рад ответить на ваши вопросы, сэр. Спрашивайте, прошу вас, спрашивайте!
      - Это не я спрашиваю,- продолжал рычать посол.- Это спрашивают те доллары, которые я передал вам. Они спрашивают - на что их потратили? Вы знаете, что наши друзья построили огромную лабораторию? А у нас что сделано? А? Что сделано? Комаччо жив? Почему? Его ассистент жив? Почему? Конденсатор где? Что делает ваш агент, приставленный к Комаччо? Что вы сами делаете, в конце концов? - и разошедшийся посол начал привставать, но был резко перебит полковником, стукнувшим стаканом по столику:
      - Желаете ли вы получить ответ на свои вопросы, сэр? Да или нет? Да, сэр?! Отлично! Тогда помолчите. Дайте мне сказать, сэр! Замолчите, сэр? Рад это слышать, сэр. Я начинаю отвечать, сэр! Комаччо жив, да, действительно, и я не вижу средств его убрать, я за это не брался, в данных условиях это невозможно. Но вот его ассистенту пора исповедоваться и причащаться, потому что он на днях отдает богу душу. За это я брался и это будет сделано. Каким образом? Ну, это уж мое дело. Второе - как вам известно, одна из моделей конденсатора у нас в руках, но мы нуждаемся в одном веществе. Его добывают, этим занимается один из наших ученых - доктор Дрейк. Но ему нужно очень много денег. Ясно и это? Очень рад! Что делает наш агент, приставленный к Комаччо? Он выжидает. Он не демаскируется, пока не схватит хороший кусок. И это ясно? Очень рад! А кроме того, а главное, кто требовал, чтобы у нас в Рэнэцуэлле все было тихо? Вы или не вы, сэр? Ах, вы! Вы знаете, сколько стоит создание работоспособных групп типа ОАС? Вы требовали составления некоторых списков? Вы или не вы? Вы получили эти списки! Вы требовали создания плана Х-90, Х-100. Они созданы. А сколько стоят добровольцы и десантники? После того как ваш, т. е. наш, первый десант расколотили, они стали дьявольски дороги, сэр! Так давайте не ссориться. Берегите здоровье, сэр! Меньше нервничайте и меньше пейте! А что делает ваша собственная агентура, которой вы так хвастались? Что она делает, сэр?
      - Что она делает? - переспросил успокоившийся посол, принимая от официанта третий стаканчик.- Кое-что она делает. Имеются кое-какие надежды. И через некоторое время я вам кое-что скажу. Что касается вашего совета, то он старомоден. Как можно держаться в наше время таких ветхозаветных взглядов? А? Сэр Уинстон Черчилль выпивает не менее двух бутылок коньяку в день, бодр до сих пор и пишет двадцать шестой том своих мемуаров. Это неплохой пример для подражания. И вы забываете Бернса, мой друг "Не пейте пива летнею порою". [Он вспоминает эпитафию "Под камнем сим положен гренадер, он простудился, выпив кружку пива. Не пейте пива летнею порой! А пейте спирт, и будете вы живы!"], ваш лимонад ни до чего хорошего не доведет, сеньор полковник!
      И полковник и посол, обменявшись рукопожатием, разошлись.
      * * *
      Как-то раз я и Крус забирали кое-какие приборы из старой университетской лаборатории, вещи были отправлены и надо было ехать, но мне стало совестно, что я так долго не заходил к своим старикам.
      - Поезжайте, Байрон,- сказал я,- а я зайду к своим и позвоню, с каким поездом приеду.
      Пришел домой. Старики обрадовались. Рассказывали, какой любезный у них новый сосед. Он часто заходит, так что просил разрешения пользоваться моим телефоном, пока ему не поставят собственного. И вот уже пять дней, как телефон ему не ставят. Фамилия его Шаро.
      Забежал племянник, у него не клеится с математикой. Мы сели с ним и решили кое-какие задачки. Проводив его, я вышел в переднюю поговорить по телефону, и заметил, что племянник забыл лист с задачей, которую мы вместе решали.
      - Вот растяпа,- сказал я.
      Я прилег на час заснуть, а когда проснулся, спросил, был ли племянник. Мать сказала, что был и нашел свой лист на лестнице.
      - Как на лестнице? Лист лежал вот здесь на столе. Был кто-нибудь в комнате?
      - Никого. Только Шаро заходил поговорить по телефону.
      - Шаро, сосед?
      - Да.
      Странно.
      Чуть не опоздал на двенадцатичасовой поезд. Вскочил в последний пустой вагон. Вслед за мной в вагон ввалился представительный мужчина в пенсне, с наглыми рачьими глазами и ярко блестевшим во рту золотым зубом. Он уселся против меня и беспокойно стал шарить по карманам.
      - Черт возьми! Забыл папиросы!
      Я предложил ему открытую коробку. Он взял, поблагодарил, но продолжал шарить по карманам.
      - Здесь! - воскликнул он, радостно оскалившись,- позвольте вам отплатить -- и передо мной раскрылся серебряный портсигар.
      Я отказался, но он настаивал, утверждал, что у него превосходные папиросы, по особому заказу.
      Я взял. Он поднес мне спичку. Я затянулся.
      - Не правда ли, какие ароматные?
      - Да, очень.
      Кажется, я еще раз затянулся, и все поплыло у меня перед глазами.
      Когда я очнулся, кругом толпились кондуктора. Вагон качало. Мне было плохо. Я схватился за карманы. Они были пусты. Портфель пропал.
      На станции меня вывели из вагона под руки, уложили на носилки и доставили в лабораторию.
      Чувствовал себя сносно. Но ночью меня охватили слабость и одиночество. Я добрался до командного мостика и своей тетради. И теперь голова кружится и першит в горле.
      - Об охране вашей мне придется теперь позаботиться всерьез,- сказал мне на следующий день Вары.- Ваша охрана поручается персонально вот этому товарищу.
      Я оглянулся и увидел в углу развалившегося на стуле огромнейшего негра, с самой черной физиономией, с самыми белыми зубами и с самой удивительной улыбкой. Его ноги, обутые в грандиозные ботинки, каждый чуть поменьше детской ванночки, лежали на столе, Он, вскочив, подал мне руку величиной с диванную подушку.
      - Додди,- улыбаясь не только лицом, а почти всем телом, сказал он.
      - И что он будет делать? - спросил я у Вары.
      - Я буду стеречь и охранять вас,- отвечал Додди. Буду вашим сторожем. Вы будете в надежных руках,- и он показал ладонями вверх свои огромные руки, каждая величиной с небольшой поднос, на который можно поставить полдюжины чашек.
      - Благодарю за удовольствие,- со злостью сказал я Вары,- надеюсь, что и Додди вскоре возненавидит эту свою работу сторожа.
      - Почему,- все так же улыбаясь, сказал Додди.- Другие сторожа получают мало, а сторожат много. Мне же дают и хорошую зарплату, а объект охраны невелик, при опасности его всегда можно взять и унести в безопасное место.И он, взяв меня своими огромными руками, спокойно посадил на высокий шкаф.
      Вот с этой минуты у меня и появилась огромная темная тень, которая следовала за мной всюду. У нормальных людей тень исчезает ночью или в тумане, но моя была при мне и в полном мраке и в ненастье.
      В эти дни мы узнали, что силу зет-луча можно ослабить путем применения фильтров с растворами некоторых солей и магнитных сит. Первые - моя выдумка, вторые - учителя. Кроме того, я установил, что луч, брошенный на очень далекие расстояния, теряет свою силу и не опасен для человека уже за сто километров от аппарата.
      Решили произвести испытание сразу же. Перед самым опытом приехал Вары.
      - Сегодня я могу "угостить" вас новым зрелищем, посмотреть километров за 500,- сказал шеф. Попробуем луч на далекое расстояние. Интересно, что, например, делают в столице наших соседей, с территории которых к нам недавно устраивалась интервенция?
      Расчеты были приготовлены мною заранее. Сходил наверх установить аппарат. Как послушно и мягко движется на своей оси платформа башни. Хобот трубы покорно занял нужную высоту.
      Вернулся на мостик.
      - Начинаем!- сказал шеф в переговорную трубку.
      - Сейчас,- ответили снизу.
      Мы сидели и ждали, но никто не включал. Пришлось мне идти вниз. Электрик оказался в саду.
      - Ну что же вы, надо начинать,- сказал я.
      - Пожалуйста,- отвечал он,- я жду, когда скажут,- и пошел к себе.
      Я вернулся в кабину.
      - Ну что там? - спросил профессор.
      - Да ничего, он вышел.
      - Включать? - по переговорной трубке спросил механик.
      - Давайте! - отвечал я.
      И с радостным гулом пошли моторы. Долго мы с профессором искали и вот, наконец, экран побелел: по его полю помчались тени, словно дым.
      - Облака! Ниже! Зеркало, ломаем луч к земле.
      Я начинаю ломать луч, и вдруг, словно из разорвавшейся мглы на экране выплыла сеть улиц с мчащимися по ним точками.
      - Что это? - кричит Вары.
      - Столица Рэнэцуэллы, Сан-Серано!
      - Ниже! Ниже! Я опускаю еще.
      И вот под шум моторов, словно под морской прибой, плещет перед нами город. Вот большая артерия, по ней пульсируют, льются потоки автомобилей, толпы людей. Вот мчится поезд. Вот вокзал. Вот городской сад, аэродром.
      - Здорово! Здорово! - кричит Вары.
      - Довольно? - спрашиваю я.
      - Нет, еще. Погоди,- отвечает он.- Дай налюбоваться!
      Что-то лязгнуло. Свет погас. Я вырвал рубильники. Зажег люстру.
      - Что-то случилось внизу,- говорит профессор.- Но смущаться нечего. Это первая конструкция. Можем поздравить друг друга.
      У аппарата зет-луча оказались повреждения.
      - Так я и знал! - сказал Крус. - Пережгли конденсаторы. Аппарат может быть восстановлен в два-три дня, но для таких работ он не пригоден. Для них должен быть сконструирован более мощный.
      - Сколько времени потребуется для этого?
      - Трудно сказать. Месяца два.
      Я закашлялся и почувствовал неприятный вкус во рту. Приложив платок к губам, увидел, что он окрасился кровью. Меня уложили здесь же на стульях мостика, а когда стало легче - перенесли в мою комнату.
      Это было вчера. А сегодня я еду с матерью к морю. Я не грущу. Новый аппарат будет готов не ранее моего возвращения.
      Вот запечатаю в конверт тетрадку, запру сейф и точка.
      На два месяца!
      Санаторий, куда меня поместили, стоял высоко над морем, и лежать на террасе, любуясь его удивительной синевой, было так приятно. Я только здесь почувствовал, как устал.
      Все шло хорошо, но на пятый день пребывания в санатории я почувствовал тяжесть в груди, а вечером пошла кровь горлом. Я провел тяжелую ночь, а когда утром проснулся от тяжкого липкого сна, увидел близко перед собой темные бархатные глаза, они внимательно следили за мной. Заметив, что я прихожу в себя, глаза отодвинулись, и я увидел перед собой лицо молодой женщины.
      - Молчите, лежите спокойно.
      Так я пролежал несколько дней. Надо мной сменялись то ее "бархатные" глаза, то знакомые, испуганные - матери.
      Через несколько дней я возвращался в санаторий. Мне захотелось как-то отблагодарить внимательную сестру, ну, цветов ей послать что ли?
      - Как ее зовут? - спросил я у врача.
      - Долорес Кэрэчо.
      На следующий день автомобиль мчал меня в горы.
      * * *
      Я провел шесть недель в горном санатории, окреп, загорел. Припадки кровотечения не повторялись. Под конец стало скучно, потянуло к работе.
      И тогда, когда я стал входить в прежнее настроение, появились все более сильные и зовущие мысли о работе, я многое стал вспоминать.
      И между прочим вспомнил и стал думать о последнем дне в лаборатории. Тут было что-то не то. Во-первых, почему все-таки произошла авария? Байрон сказал - конденсатор. Может быть. Но кто отвечал тогда из машинного зала, если электрик был в саду за дверью? Или я что-нибудь путаю? Кто там мог быть?
      Сразу же по приезде пришлось работать по двум направлениям - с одной стороны - на старом отремонтированном аппарате изучали методы использования зет-луча для съемки карт; с другой стороны, бешеным ходом монтируем новый очень мощный аппарат, который будет видеть на большие расстояния. И в этом аппарате масса работы для меня, так как наиболее секретные узлы знают только учитель и я. Даже Крус на наиболее важные части не допущен. На картосъемке мы с Крусом бьемся над установлением принципа перехода с одного квадрата на другой. Когда нам удалось быстро переходить с квадрата на квадрат, позвали Щербо и сняли десять площадей. Понемногу будем теперь это делать ежедневно. Мне было неловко перед Байроном. Несмотря на мою антипатию к Щербо, должен сказать все-таки, что он на съемке работает хорошо. Снимки Байрона и Щербо даже сравнить нельзя.
      Примерно через двадцать дней работы новый аппарат зет-луча был готов. И это действительно очень совершенный аппарат, не только видящий далеко, но позволяющий перемещать и поворачивать зеркала на крайне незначительное расстояние.
      Проверив окончательно весь агрегат, я пошел доложить учителю, что все готово.
      Когда я вошел, профессор сидел за своим столом на капитанском мостике и писал. Большая, залитая солнцем зала и мертвая тишина. Я доложил. Он долго молчал.
      - Вары сообщил вам о причинах гибели сениоры Стефании?
      - Да.
      Пауза.
      - Вары говорит,- снова начал профессор,- что я обязан защищаться. И защищать всех наших.
      Я молча кивнул. Помолчали.
      - Я никого трогать не буду. Но больше ждать с закрытыми глазами какую еще низость они выкинут - не хочу. Не хочу новых интервенций. Довольно. И с этого момента, раз готова наша установка, мы начнем наблюдение за их центром, готовящим новый удар.
      Утром перед опытом пришел ко мне Щербо. Забегал из угла в угол и потребовал объяснения - почему его к новому аппарату не допускают и что Байрон ведет себя вызывающе.
      Я сказал, что распределение работ зависит не от меня, а в его отношения с Байроном вмешиваться я не могу.
      Насилу ушел.
      Потом мы с шефом проверяли щиты. Проверили костюмы, вызвали Щербо. Он установил киносъемочный аппарат, зарядил его и проверил управление от моего места. Нажимая педаль, я приводил его в движение.
      Затем вызвали Вары, и когда он вошел, спустили тяжелые полога, со всех сторон обступившие мостик управления. Это были наши вторые щиты.
      Позвонили Мюллеру.
      - Мюллер,- говорит в телефон Вары,- повторяю: в 12 новый опыт. Установить наблюдение, чтобы никто не поднимался на гору к дворцу. Охрану в убежища. В парке чтобы никого не было. В лабораторию никого не пускать.
      Капитанский мостик, закутанный пологами, похож на погребальный катафалк. Без десяти двенадцать звонит Мюллер и докладывает, что все меры по охране приняты.
      Поднялись на мостик. Уселись. Надели наушники.
      Мюллер сообщает, что он на месте. 12 часов.
      Гаснет свет, мы - в темноте. Освещены лишь приборы управления.
      - Начинаем? - спрашиваю я профессора.
      - Да,- слышу его голос из темноты.
      - Пошло!- кричу электрикам, и торжественный гул моторов плывет, ширясь в мощный вихрь. Привычною рукою поворачиваю рукоятки.
      Экран темен.
      - Усильте напряжение,- слышу я голос в наушниках и начинаю поворачивать реостат. Бледный свет подернул экран, кругом дрожит мгла, дрожит весь дворец от бешено работающих моторов.
      Вот яснее и яснее - и пред нами огромное живое тело города. Оно пульсирует всеми жилами. Блещет белесой полосой река, над ней дымы пароходов. Вот бежит катер. По мосту переливаются волны автомобилей, людей, заполняя артерии, заливая перекрестки, площади, скверы.
      - Берите ниже,- говорит Вары.- Видите пруд и вокруг него зелень? Это загородный парк. Теперь между ним и портом улица. Второй квартал отсюда. Берите средний двор центром и спускайтесь ниже. Так!
      Я опустил последнее зеркало, ломающее луч, почти у крыши дома.
      - Суживайте радиус и фиксируйте луч на входе,- говорит шеф.- Видите подъезд. Кино! Довольно! Теперь войдем в дом. Берите дополнительное зеркало. Дайте его на высоте труб.
      Я исполнил приказание, и вот все исчезло с экрана кроме чертежа стропил.
      - Спускайтесь в первый этаж,- говорит Вары. Вот перед нами прошли разрезы всех этажей до низу. Когда мы спустились в нижний этаж - на экране отразились ясные разрезы стен, двигающихся людей. Странное зрелище мечущихся в клетке разрезов живых существ.
      - Вот что нужно медицине,- говорит профессор. В наушниках голос Мюллера.
      - Тшетветь перво. Все благополушно?
      - Да! Да! - отвечаем мы.
      - Теперь комбинация. Зет и зет два,- говорит шеф.- Давайте поворот последнего зеркала и возьмите выше.
      И сразу вестибюль преобразился, по нему забегали живые люди, с высоты видны их головы, плечи.
      - Отдохнем.
      - Перерыв! - кричу я вниз.
      Дрожь моторов стихает. Зажегся свет. Мы сидим друг против друга, усталые и потные.
      - Устали? - спрашивает Вары.
      - Немного,- отвечает учитель.- Теперь последнее и самое точное усилие. Аппарат должен превратиться в человека, т. е. смотреть не сверху, а сбоку, как человек. Для этого мы делаем еще излом луча, вводим еще одно зеркало. Таким образом луч превращается в зрячего человека, мы сможет гулять по коридорам и быстро отыскивать кабинет руководителя.
      И действительно, через пять минут я уже уверенно вел аппарат по коридору. На первом же повороте мы прошли сквозь двери и попали в комнату секретаря с посетителями, чинно сидящими и ожидающими своей очереди.
      - Знаете, это даже смешно становится! - сказал я, проникая сквозь закрытую дверь в следующую комнату.
      - Смотрите! Неужели он?
      Я приблизил аппарат вплотную, и на экране предстала сидящая за столом фигура полковника. Он бесстрастно слушал джентльмена, небрежно развалившегося перед ним в кресле. Его худое энергичное лицо с холодными глазами и поднятой стеклышком монокля бровью ничего не выражало. Он смотрел прямо на нас, потом кивнул - должно быть в знак согласия, и сказал несколько слов. Его собеседник также кивнул, достал из кармана довольно объемистую фляжку, открутил и налил в крышку, а затем передал полковнику. Полковник отстранил ее, вынул из кармана пробирку с каким-то гомеопатическим лекарством и предложил собеседнику. Тот было отказался, но затем, выпив свою крышку, потянулся и взял из бутылочки полковника гомеопатический шарик и проглотил его в виде закуски.
      - Довольно! Дайте свет. Кино работает?
      - Конечно.
      - Теперь точнейшим образом запишем показатели всех приборов, чтобы больше не искать этого момента, а сразу ставить на него.
      Это заняло порядочно времени. Мюллер кричит:
      - Один часов! Благополушно?
      - Вполне!- отвечали мы.- Отдыхаем.
      Сделав получасовой перерыв, мы снова приступили к работе. Нашей целью было найти штаб, руководящий готовящейся интервенцией. Он должен находиться где-то рядом. Это было утомительное путешествие! Я изнемогал от непрестанных перемен и перестроек зеркал, блуждая по бесконечным коридорам, и уже приходил в отчаяние, когда наткнулся на дверь с надписью "Бюро по найму матросов".
      Мы вошли в эту дверь. Там сидел маленький седой человек, лысый и с виду добродушный, в штатском. Это был Гонзалис - руководитель готовящегося десанта.
      - Попробуем подняться над его головой и снять письмо, лежащее на столе.
      Я никак не ожидал, что можно будет с такою остротою навести аппарат! Он оказался точный до такой степени, что письмо мне удалось сфотографировать во весь экран.
      - Теперь вернемся к прежнему положению. Я привел аппарат в положение человека-зрителя. Старик, словно почувствовал наш взгляд, стал тереть себе щеки и лоб, начал чихать, потом сорвался со стула и так быстро скрылся, что я не смог последовать за ним.
      Я хотел погнаться за стариком, но что-то спутал и вышел не на соседнюю улицу, а куда-то на окраину порта. Возле белых длинных пакгаузов порта стояла большая толпа. Сквозь нее двойной ряд полицейских пропускал в заводские ворота автобусы и грузовики, наполненные людьми. Толпа волновалась, разевались рты, махали руки. Люди, сидевшие в грузовиках, смотрели себе под ноги. Все ясно. Забастовка. Полиция. Штрейкбрехеры.
      Когда замолкли звуки моторов и зажглась люстра, мы долго сидели молча.
      Явился Мюллер и поздравил с успехом.
      - А почему вы знаете?
      - Ошень просто. Ви так кричаль - все слишно.
      Черт возьми! Это нам и в голову не приходило! Я изнемог от усталости и ушел к себе.
      Но опять пришел Щербо и зашагал из угла в угол.
      - Почему меня не допускают? Если не верят, пусть скажут прямо!
      Он сидел возле моего стола, продолжая возмущаться, играл каким-то нераспечатанным письмом.
      Я лежал, смотрел в потолок и молчал. Внезапно его речь прервалась. Я перевел глаза с потолка на него. Он с жадностью рассматривал конверт.
      - Вы знакомы с Долорес?
      - Что-то не помню.
      - Это ее почерк. Я его отлично знаю. Вы давно с нею знакомы?
      - Это что, допрос?
      И взяв письмо, распечатал его. Действительно, это была благодарность за когда-то посланные цветы и просьба помочь ей в каком-то деле.
      - Простите мою нескромность. Я после смерти мужа потерял ее из виду.
      Я промолчал.
      Проводив Щербо, я вышел в сад и столкнулся с Байроном.
      - Погуляем,- предложил я.
      - Некогда. Пойдемте во вторую лабораторию. Я согласился.
      Был ясный солнечный день. Мы дошли тропинкой до густой стены из стриженых кустов и повернули вправо вдоль нее. На шоссе, там где кончалась стена, блестели крылья автомобиля. Возле него возился шофер. Когда мы огибали машину, я увидел Щербо, разговаривавшего с рыжим человеком, похожим на рабочего, в кепке и спецодежде.
      Незнакомец что-то сказал и указал рукою вдаль. Этот жест привлек мое внимание. Я оглядел незнакомца. Машинально прошел несколько шагов.
      - Подождите, Байрон, это...- я повернулся и пошел обратно. В этот момент шофер сел за руль. Я ясно видел перед собой "человека с золотым зубом".
      - Стойте! - крикнул я подбегая.- Стойте!
      Я видел, как он резко повернулся в автомобиле.
      - Ходу!
      Байрон пронесся мимо меня, стреляя вслед быстро уносящемуся автомобилю, я услышал ответные выстрелы, нас накрыла полоса пыли. Я хотел побежать вслед, но не мог, почувствовал боль в ноге.
      Черт возьми, ранен!
      Рана оказалась пустяшная, поверхностная, но крови я потерял порядочно. Щербо сказал, что он встретил "монтера" у автомобиля, стоявшего на шоссе. "Монтер" спрашивал, как проехать к строящимся вышкам. Все-таки это как-то странно, именно Щербо спрашивал "Золотой зуб".
      Меня уложили в постель. Чувствовал я себя превосходно. Должно быть, кровопускание проясняет голову. К вечеру я уже, полулежа, работал.
      Вары подтвердил, что в автомобиле был "человек с золотым зубом". Только он был рыжий, без золотого зуба и одет в прозоодежду монтера. Кстати, она была найдена в гостинице, где, оказывается, прожил несколько дней золотозубый; конечно, он исчез оттуда, как дым. И так торопился, что забыл в одном из карманов интересную записку. Это почти точное дневное расписание мое и профессора и даже предполагаемые поездки на сегодня и завтра. Почерк незнакомый. Но кто же все-таки работает у нас под носом? Я опять сказал, что считаю Щербо подозрительным. Но Вары не согласился с моими доводами.
      - Это все не основательно. У вас подозрение, а у меня факты. Щербо надежен.
      - Послушайте, Викунья,- вдруг вспомнил я,- а вот еще странная подробность,- почему-то когда все это произошло, Додди не было.
      - Не было Додди? Эх вы, научные слепыши! Да Додди две недели как нету, Додди по просьбе профессора отправлен в путешествие. Он должен добраться до вершин Кордильеров, до родины профессора, он должен набрать там смолы хуриско. А вот сейчас мы получили неприятные сведения, что Дрейк также отправился в высокогорья Кордильер. Не догадался ли он о чем-то? Так что нам, т. е. вам, нужно будет проследить лучом, как двигается Додди. Я, надеясь на вас, обещал ему это.
      Поговорив, мы с ним после решили прочесть письмо, которое в тот раз было в руках полковника. Ведь тогда мы не успели это сделать. Нашли нужный кадр и развернули письмо во весь экран.
      Что было на первой странице письма и что на третьей и четвертой - мы так и не узнали, но и содержание второй страницы было достаточно красноречивым. Там стояло: "...и мне вы грозите напрасно. Я не мальчик и вас не боюсь. Уничтожив или демаскировав меня, вы ничего не выиграете. Вы меня сможете уничтожить только тогда, когда чертежи или аппаратура будут у меня, т. е. у вас в кармане, а это рано или поздно случится. Но сейчас нет верного случая, чтобы взять все, что нужно, и благополучно убраться. Да, слушайте, что за серия грубых покушений. Какая топорная работа. И результаты соответственные. Стыдитесь, мой друг, вы стареете, и мне неловко за вас. Ваш Шредер осел, если он не сумеет разгадать вещество внутри конденсатора и его непрерывные требования уничтожить Комаччо, пока секрет не у нас в руках, просто нелепость. Скажите ему, что..." - дальше текст переходит на следующую страницу.
      Прочитав, мы долго сидели с Вары друг против друга. Кто же это, кто так хорошо знает все наши дела? Но думали, думали и додумались, что все же Байрона и Лавредо придется допустить к работе с большим аппаратом. Иначе не справимся.
      Теперь чуть не с утра поднимается гул моторов. Я научился владеть аппаратом в совершенстве. Вот когда мне пригодились мои математические способности.
      Полковника мы посещаем в часы, когда он подписывает корреспонденцию, и вместе с ним читаем ее. Это удобно - он сам услужливо поворачивает листы.
      Так что работы очень много. Вары обещал Додди, что мы будем в определенные числа в определенных местах находить его лучом и следить за его путешествием. Правда, мы ему ничего не можем сообщить, но он нам может. Так, первого мая в двенадцать, как было условлено, после недолгих поисков мы вышли лучом на реку Игуану. Но берег реки был безлюден. Мы спускались лучом все ниже и ниже, когда учитель, обладавший самым лучшим зрением, неожиданно вскрикнул:
      - Ниже! Ниже! Сужайте в тень под этой скалой. И мы все увидели группу людей - индейцы и европеец. В нем было что-то знакомое, что-то очень знакомое. Я снизил луч и спустился пониже. Мы увидели искаженное злостью лицо, он кричал на погонщиков, он орал, он замахивался на одного из них палкой.
      И...
      - Дрейк! - закричал я.
      - Конечно, Дрейк! - заорал Байрон.
      - Зачем он там?- мрачно спросил шеф.- Что он там делает? Неужели он узнал, что в конденсаторе? Раствор газовый был при большом участии эфирных масел из смол хуриско. Конечно, это им секрета не откроет. Конечно, в конденсаторе, кроме эфирного масла, много других компонентов, подбор которых дался мне после нескольких лет труда.
      - Но Додди! Там же Додди! - заревел Вары.- Этот негодяй способен на все, а мы не можем никак даже предупредить Додди!
      - Да, никак,- сказал я.
      На экране же действие протекало очень бурно. Дрейк просто начал лупить одного из проводников-индейцев.
      - Что же будем делать? - спросил я.- Нужно хоть присмотреть за Дрейком.
      И мы решили дежурить. И то, что мы видели вначале, было нам на руку. Дрейк разбил лагерь на этом месте и вечером избил еще одного индейца. А наутро, включив луч, мы увидели приятную картину. Лагерь был в порядке, все было цело, все мулы привязаны, но никого, кроме Дрейка, не было, проводники, видимо, сбежали.
      Но как появился здесь Дрейк? Мы узнали впоследствии, что Дрейк, получив неограниченные кредиты, долго кружился по равнинам предгорий и низкогорий, где были не только смолоносные растения, но и хорошие курорты, быстроходные машины, великолепные напитки и красивые женщины. Однако, убедившись через некоторое время, что нужных смол тут нет, он, ругая все на свете, высадился в порту Гведерико, оттуда было ближе всего до высокогорий Кордильер.
      Высадившийся в Гведерико, Дрейк остановился в гостинице "Королевская орхидея". "Королевская орхидея" размещалась чрезвычайно удобно на главных коммуникациях из порта в город. Ни один моряк, стремящийся к утехам суши, не мог миновать ее роскошной вывески, равно как ни один сухопутный житель, направляющийся к судам в порт, не мог обойти ее ярко освещенных окон. Немудрено поэтому, что все сделки по купле и продаже, по доставке из далеких стран на судах или из глубины страны караваном мулов - все совершалось на верандах этой гостиницы. Здесь за деньги можно было получить все - полный комфорт, любую еду, любые напитки, опиум или кокаин, любую компанию мужскую или женскую, любые справки, консультации и посредничество, и улыбки, и поклоны, и подобострастие на любую цену. Дрейк использовал гостиницу самым широким образом, он пил самые различные коктейли, торговался с комиссионером, который должен был предоставить ему мулов, снаряжение и проводников, и ругал порядки в этой богом забытой республике, где дикость населения настолько велика, что цветным разрешен вход в рестораны и театры.
      - Черт знает, в какое время мы живем,- хрипел он, обращаясь к своему не менее пьяному собеседнику- спившемуся португальцу, который готов был слушать, как ругают цветных, даже если это не сопровождалось выгодной сделкой или бесплатной выпивкой.
      - Черт знает! В этой вшивой республике я должен подавать руку поганым неграм и вонючим индейцам! Это я, Дрейк, потомок работорговцев! Какой дурак сказал, что люди равны? Неужели я равен вот этой черномазой обезьяне? - и он ткнул пальцем в направлении очень высокого негра, скромно обедавшего в углу веранды. Негр слышал все эти слова, но даже не подал вида, что что-либо слышал. Он, закончив еду, вышел во двор, быстро сговорился с двумя индейцами-проводниками, купил трех мулов и к вечеру уже, приобретя все необходимое, выехал из города в направлении к горам. Этого негра звали Додди.
      Прекрасен, но страшен тропический лес, густы, непроходимы его чащи, где, как башни, вынесены в небо вершины огромных деревьев, где все переплетено густейшей сетью лиан, где на каждом стволе, на каждом суку, на каждом листе десятки, сотни тысяч эпифитов, орхидей, мхов, лишайников. Где возле каждого цветка, причудливых как мечта орхидей, вьются, сверкая, как драгоценные камни, колибри, переливающиеся всеми цветами радуги. Стаи попугаев носятся среди ветвей деревьев, по которым снуют стада обезьян.
      Через этот лес идет Додди, он переправляется через бурные реки, где неосторожного путника стережет страшная анаконда, он проходит сквозь чащи, где с ветвей деревьев за ним следит ягуар, он осторожно раздвигает кусты, где притаилась гремучая змея. Но он все идет и идет, мы знаем, что его ничто не остановит.
      В продолжение нескольких дней мы видели Дрейка в пустом лагере, а затем он, бросив все снаряжение, уехал вверх в горы с каким-то бродягой. Додди, как мы узнали, проследив всю дорогу вверх, был уже дней на пять впереди его.
      Но в это время нам самим стало работать очень трудно. У нас чешется все тело.
      Все время чешусь, и тело покрылось какой-то гадостью вроде экземы. Сегодня эта чесотка мешала мне управлять аппаратом. Гляжу на экран и с недоумением вижу: чешется и полковник и его секретарь. У него завязаны голова и руки и он ежеминутно подергивается.
      Когда кончился сеанс,- вижу - мой Вары скребет себе обеими руками ногу.
      - Послушайте, товарищи, сознавайтесь, у вас у всех экзема?
      Оказывается, у всех, кроме Байрона.
      - Заметили ли вы, что у наших "друзей" тоже?
      - Это все, наверное, от зет-луча,- говорю я,- но как же вы избегли этого, Байрон? Неужели у вас нигде не чешется?! - с завистью спросил я.Надо принять меры. Загородимся еще одним рядом завес и сделаем двойными эти щиты.
      Утром 22-го мая Вары сообщил, что Щербо будет прикомандирован к лесной лаборатории.
      - Ваше дело! - ответил я.- Если не хотите совсем убрать, хоть держите подальше. А я ему не доверяю.
      - Факты есть?
      - Фактов нет, но будет поздно, если они появятся.
      Экзема наша все хуже. Никакие средства не помогают. Мы ежедневно рекомендуем друг другу новые снадобья, говорим только о ней. Инженер Лавредо ходит обсыпанный слоем пудры, за глаза мы называем его "клюквой в сахаре".
      Великолепную картину мы наблюдали во время сеанса. Полковник сидит в перчатках, лоб украшен очень изящной черной повязкой. Пришел посол великой державы. Когда полковник слушал посла, его лицо кривилось, он даже сжал губы от зуда, но монокля не роняет.
      Глаза его выражают страдание, он прижал локти к телу, сжал руки, начал двигать ими вправо и влево.
      Его секретарь, очевидно, не пришел на службу. Оглядев штат, мы пришли в ужас. Все они имели страдающий вид, и надо было видеть, как эти благовоспитанные идальго обманывали друг друга, чтобы улучить время почесаться.
      В отдельной комнате сидели клерк и машинистка. Она обратилась к нему, сказала что-то и показала на окно. И как только он отвернулся, изящная барышня начала чесаться, как блошливый пес. Через минуту она вышла из комнаты, и нужно было видеть, какие антраша выделывает клерк.
      А Байрон благодушествует.
      Полога двойные сделали, но несмотря на них, мы продолжаем страдать. Теперь работаем в две смены, то есть через день. Так как Байрон по-прежнему здоров, то решили подражать ему во всем до мелочей. Мне пришлось бросить курить. Все пьем вино перед обедом, все моемся дешевым дегтярным мылом Байрона.
      Сегодня опять начали искать Додди.
      Двадцать третьего мая на широкой площадке у старого храма Мигацитл никого не было, двадцать четвертого - никого, двадцать пятого на самом закате мы заметили наконец Додди. Но это был уже не Додди, это был пол-Додди, четверть Додди. Рядом с ним на площадке стояли две фигуры индейцев, закутанные в одеяла.
      Двадцать шестого, седьмого и восьмого мы по-прежнему встречались с ним ежедневно вечером. Он сообщал, что мерзнет. Что там ужасно холодно и что смолу, которую выделяет хуриско, приходится собирать на рассвете, когда температура ниже нуля, потому что стоит взойти солнцу, как эта смола испаряется мгновенно. Только то, что выступало из порезов при температуре ниже нуля, можно было собрать. Он нам показывал свою герметическую фляжку, в которую собирает. Он показывал, как она день ото дня наполняется.
      Наконец, тридцатого вечером, он показал нам эту флягу смолы полной. Написал палкой на земле: "Завтра буду спускаться". Мы облегченно вздохнули.
      "Но где Дрейк?" - думалось мне.
      Вары вызвал меня к телефону тридцатого же во время сеанса.
      - Сейчас получил известие, что квартира профессора разграблена. Вскрыты все ящики письменного стола, взяты какие-то документы. Как вы думаете, есть ли в этих документах что-либо, могущее дать ключ к зет-лучам?
      - Не думаю. Все опасные документы в здешнем сейфе. Но, может быть, там есть рукописи, которые при внимательном изучении могут навести на путь, каким шел профессор. Когда случилось ограбление?
      - Ограбление замечено после двух, т. е. час назад.
      Я был страшно взволнован.
      Голова лихорадочно работала. Стоял у телефона, тер лоб.
      Даю сигнал сбора. Как хорошо, что Байрон не спал и прибежал тотчас.
      - Садитесь, делаем расчет в мою городскую квартиру,- говорю я ему.
      Затем двадцать минут напряженной работы.
      - Ну скорей! Опускайте шторы! Одежду! По местам! Так! Скорее, черт возьми!
      Моторы заработали.
      - Ну вот. Так! Это наш угол. Пойдем через крышу. Вот и в квартире. Какая пустота! Вот мой кабинет. Что это? Вводите новое зеркало. Кто это, рассматривающий мой книжный шкаф?
      - Байрон, звоните Вары. А я иду дальше. Вот площадка. Пойдем к милейшему Шаро. Съемку! Давайте съемку! По полу разбросаны бумаги.
      А на диване перед круглым столом сидит милейший Шаро. Вбегает тот, что смотрел книги. Они спешно перелистывают документы. Посмотрим, что они читают? Долой последнее зеркало! Вот лысина милейшего Шаро. Черт возьми, у них в руках последний проект аппарата зет-луча с дисками! Узнаю чертеж! Звоните Вары. Видите, они торопятся. Уходят!.. Вот досада! Сначала выходят на лестницу. Куда же он? В мою квартиру?! Я не могу рассмотреть его, но чувствую, в глазах что-то знакомое. Те-те... Смотрите, что он делает! Это он, мой "золотой зуб"! Бежит к черному ходу. Досадно!
      Давайте смотреть, что делает Шаро.
      Он был занят,- отодвинул диван, ловко выдвинул звено паркета в углу и методически складывал туда бумаги.
      Все, все готово. Половица задвинута, диван поставлен на место. Шаро благодушно улыбается, садится на диван и закуривает папиросу. Лицо его весело... Подожди!..
      Я выключаю аппараты, кидаюсь к телефону и передаю Вары подробности дела.
      Теперь мы должны обсудить - открыта ли наша тайна с помощью чертежа, находящегося в руках золотозубого. Достаем копию чертежа. Заглавие простое: проект вала для аппарата No 1. На чертеже только вал и диски. Единогласно приходим к заключению, что из этого чертежа никто ничего не может извлечь. Весь секрет получения луча в комбинации разнородных по силам и свойствам лучей и в конструкции аппарата, вал играет в ней третьестепенное значение. Можно свободно послать им второй экземпляр чертежа.
      - Хорошо, что так,- говорит Байрон,- но досадно, что мы опоздали и не знаем: может быть, до того, как мы его накрыли, он положил в карман несколько документов. Давайте на минутку посмотрим, что там теперь происходит.
      Пустили моторы. Прямо перед нами стоял Вары. Справа у стенки Шаро между двумя вооруженными людьми. Диван отодвинут, из-за него видна ниша с тайником.
      Додди! Додди! Нет больше нашего славного Додди, и будь проклят наш окаянный аппарат, который позволил мне все это увидеть.
      Мы видели, как Додди завтракал вместе со своими проводниками-индейцами, мы видели, как один из его проводников пошел с котелком к ручью. Мы видели, как в этот момент подъехал Дрейк со своим спутником, видимо, таким же бандитом, как он сам. Он что-то уже знал, Дрейк, он что-то пронюхал. Потому что, даже не сказав десятка слов, он, радостно улыбаясь, протянул Додди руку, а когда тот протянул ему свою, Дрейк выхватил пистолет и сразу стал стрелять. Он стрелял сначала в Додди, а когда тот упал, в его проводника.
      Затем он нашел фляжку со смолой и позволил своему спутнику обшарить карманы у обоих убитых, сразу опять сел на мула и поехал назад.
      Мы видели, как он хлестал мулла, торопясь покинуть место преступления.
      Мы видели, как второй спутник Додди подбежал с котелком к лагерю. Он, видимо, услышал выстрелы. Он нашел уже лагерь пустым, его товарищ лежал убитый, а когда он подскочил к Додди, тот что-то ему сказал, а потом опустил голову и закрыл глаза.
      Так погиб наш веселый Додди.
      Мы весь день непрерывно следили, все ведя луч ниже и ниже с гор по тропинке. Мы видели, как быстро едут двое, один за другим. Они погоняли и погоняли своих мулов. Мы смотрели, как они быстро спускаются, как вот уже достигли лесов. К вечеру мы наблюдали, как передний остановился и указал Дрейку на землю. Поперек тропы через лес шла широкая шевелящаяся полоса,это шли знаменитые бродячие муравьи. Страшные муравьи, уничтожавшие на своем пути все живое. Мы видели, как Дрейк долго молча слушал своего спутника, задумчиво глядя на эту живую реку, а затем, надумав, выхватил пистолет и застрелил соучастника. Ох, напрасно тот так подробно рассказал об этих муравьях Дрейку. Дрейк совсем не хотел иметь свидетелей. Он швырнул труп на середину муравьиного потока и уже через час от него остались одни кости.
      Мы видели также, что всю дорогу, то вдалеке, когда место открытое, то вблизи, когда дорога идет лесами, за Дрейком идет человек. Это второй уцелевший спутник Додди. Как тень, следует он за Дрейком, то бегом, когда тот быстро скачет, то застывая, когда тот может его увидеть. И когда Дрейк устраивается на ночлег, он здесь, рядом в кустах, и когда Дрейк устраивается спать, он лежит и следит за ним, а утром, когда Дрейку пора вставать, мы видим, что он не встает.
      У него перерезано горло.
      Сегодня приехал профессор Авельянеда, а я уже избавился от экземы. Начали обсуждать причину выздоровления. Все мы делали одинаково, только Лавредо не мылся дешевым дегтярным мылом, и у него все также, сильная экзема. Байрон, ковыляя, сбегал к себе и принес кусок мыла.
      - Позвольте, профессор,- сказал он,- поднести вам патентованное средство от лучевой экземы.
      Авельянеда понюхал, поморщился и сказал:
      - Фу, какая гадость!
      Позвонил Вары.
      - Вы меня долго снимали?
      - Почему вы думаете?
      - Я весь покрыт экземой, Шаро в пузырях и все, бывшие в операции после ограбления, тоже.
      - Да, верно, мы сняли вас. Купите дегтярное мыло. Обяжите всех мыться им. Есть указания, что это мыло чудодейственно помогает.
      Через день стало совершенно ясно, что дегтярное мыло излечивает экзему, вызываемую зет-лучами. Вары и все его сотрудники выздоровели.
      Вары прислал выдержки из Рэнэцуэлльской прессы. Газеты сообщают:
      "Опыты профессора Комаччо, тратящего свой гений на изобретение жесточайших орудий войны, по-видимому, дали результаты. Красное правительство с величайшей поспешностью строит цитадель близ столицы, оборудованную новыми истребительными аппаратами, созданными этим ученым. Центр цитадели - дворец, окружен усиленной охраной".
      В другой газете - "Странная эпидемия".
      "В столице появилась необъяснимая эпидемия. Первый случай массовых заболеваний констатирован в одном из министерств, где одновременно заболели чиновники трех отделений, находящихся в разных концах и этажах здания. Лица, пораженные странной болезнью, покрываются экземой, не поддающейся никакому лечению. Врачи констатируют, что заболевшие, главным образом, страдают экземой темени и плеч.
      Для исследования природы заболевания и борьбы с эпидемией образована специальная комиссия при санитарном управлении города.
      Будем надеяться, что возбудители болезни будут скоро обнаружены и эпидемия пресечена".
      Другие газеты передали подробности массовых заболеваний. Приводились мнения авторитетов, основанные на обследовании больных в клиниках. С большим апломбом врачи пороли невероятную чепуху.
      Но было одно, довольно неприятное сообщение. Профессор Шредер заявил: "Я не медик, но эпидемия напоминает мне случаи, которые я наблюдал иногда в своей лаборатории у ассистентов, манкирующих предосторожностями при опытах с комбинациями некоторых лучей".
      - Хорошо, что над Шредером скорее будут смеяться, но все-таки молодец! Как бы он сам завтра не дошел до зет-луча! - сказал Байрон.
      Когда в обычное время мы заняли места у аппаратов и пошли по коридору к кабинету генерала, там, где толпились обыкновенно чиновники, мы увидели двух фельдшеров в белых халатах. В пустой секретарской и в кабинете полковника горели формалиновые лампочки. Производилась дезинфекция. Везде было пусто.
      На этот раз мы напали на тайное соглашение двух республик и одной великой державы. Читая пункты соглашения, даже я, не искушенный в дипломатии, понял, что документ этот, крайне секретный, имеет огромное значение, а разоблачение его чревато последствиями.
      Четвертого июня я засиделся на мостике, а потом, напившись у Виракоча чаю, ушел к себе и лег. Но, видимо, я все же перерабатываю, потому что заснуть я не мог, вертелся и, промучившись часа два, понял, что мне не заснуть.
      Я опять оделся и по темным коридорам пошел к залу. Было совершенно тихо, и туфли на мне были мягкие, так что когда я проходил мимо вспомогательной мастерской в первом этаже, то явственно услышал оттуда слабый шорох. Заглянул туда и неожиданно увидел темную фигуру.
      Я отпрянул от двери, пролетел коридор, выскочил к подъезду и вскочил в караулку к Мюллеру.
      По-видимому, мое лицо было достаточно красноречивым, потому что он мгновенно вскочил и схватился за пистолет и так застыл, вопрошающе уставившись на меня.
      - Во вспомогательной лаборатории кто-то есть, я сейчас видел какую-то фигуру,- прошептал я.
      - Но как посторонняя могла войти? Все охраняйт. Кругом охраняйт. Може, кто сфой?- и Мюллер торопливо начал стягивать с себя сапоги. Сидевший в углу охранник также поспешно последовал его примеру. И вот мы втроем, с пистолетами в руках, крадемся по темному коридору. Не успели дойти до вспомогательной лаборатории, как дверь из нее неслышно растворяется и в коридоре появляется темная фигура. Мы застыли, нас не видно, мы в темной части, а ночной гость сейчас должен идти в сторону окна в том конце коридора.
      Эта фигура наконец двинулась. Мы стояли, задерживая дыхание. Сердце у меня колотилось так, что мне было положительно непонятно, как он не слышит.
      Когда он, проходя мимо конца коридора, оказался против окна, я, во-первых, сразу заметил, что он несет что-то большое в обеих руках. И потом... потом я узнал Виракочу.
      Мы по возможности бесшумно шли за ним, он перешел в другой коридор, поднялся по лестнице и, бесшумно миновав спящего охранника, сидевшего в проходе между жилой частью дома и лабораторной частью, вошел в свою комнату.
      По знаку Мюллера мы, оставив в коридоре напротив двери охранника, не будя постового, вернулись в караулку.
      Так вот, оказывается, кто среди нас орудовал,- прочли мы с Мюллером в глазах друг друга.
      - Звоните к Вары.
      - Сейчас выезжаю,- ответил поднятый с кровати Вары.- Ничего не делайте, незаметно караульте у двери, но не трогайте до моего приезда.
      Когда вскоре влетел Вары, мы двинулись к Виракоче. Все было тихо, у дверей его комнаты, переминаясь, с пистолетом в руках стоял разутый охранник.
      Мы рванули дверь и все вместе вскочили в комнату.
      В комнате было светло от яркой лампы на потолке. На столе стоял стакан, тарелка с нарезанной полусъеденной рыбой, чеснок, и тут же на столе стояло то большое "что-то", завернутое в спецовку. А на кровати, прямо поверх одеяла, уткнувшись носом в подушку, лежал Виракоча. Он был одет.
      Охранники кинулись на него, вцепились в его руки, но он не оказал ни малейшего сопротивления. Его подняли, но он, как тряпичная кукла, обвисал в руках, заваливаясь на кровать. Глаза его были закрыты.
      - Неужели мертвый? - закричал Вары.
      Охранники бросились трясти его, но он только слабо мычал.
      - Да эта замерзавес пьян, как колода! - закричал Мюллер, наклонившись над ним.- От него воняет вотка, как от помойна яма1
      Я подошел и сбросил спецовку с таинственного нечто, под нею оказалась здоровенная бутыль с чистой как слеза, жидкостью. Я вытащил пробку, и из открытого горлышка на меня пахнуло таким крепким, доброкачественным спиртом, что никакого анализа жидкости не требовалось.
      Самый кропотливый, тщательный обыск комнаты не дал решительно ничего интересного. Обшарили одежду, мебель, прощупали все пазы в мебели и полу, все швы в одежде, но ничего не нашли.
      Тогда мы с Вары кинулись во вспомогательную мастерскую. Там все, решительно все было на месте. Только в одной из запечатанных бутылей со спиртом, стоявшей в шкафу, оказалась чистейшая вода.
      Вары плюнул и совершенно нецензурно выругался.
      - Ну, знаете, этот шпион мирового класса ведет разведку только в пределах многоградусных напитков.
      - Но, вообще говоря, это безобразие! Старика придется выгнать, уж не говоря о том, что охранник пойдет под суд за то, что спал на посту.
      На следующий день дежурного охранника Вары действительно отдал под суд. Но Виракоча получил амнистию. Он с утра ходил за мной и за Вары, как побитый пес. Заметив наш взгляд, брошенный в его сторону, моментально становился на вытяжку и разводил руками.
      На следующий день Виракоча был в городе и вернулся пьяный. Пришел в мою комнату и уселся на стуле.
      - Ты что-то зашибать сильно стал! - сказал я.
      - И сам не рад.
      - С университетскими, что ли?
      - Хорошие люди!
      - Какие люди?
      - А у вокзала кафе есть. Ну и зашел.
      - Угощали?
      Виракоча зашатался.
      - Д-а! - протянул он.- Обходительные люди... Очень наукой интересуются. Д-а!
      Сидя на стуле, он пошатнулся и чуть не свалился.
      Разговор с Виракоча передал Вары.
      Сегодня, войдя в штаб десанта, увидел одного человека, и этот человек был "золотой зуб". Я узнал его сразу, несмотря на очки и изящный костюм. Он бритый. Никакого золотого зуба у него нет. Лицо обезображено экземой. Мы внимательно осмотрели документы, лежащие на столе. Там было его донесение, проект вала к аппарату No 1 и еще одна бумага, еле заметная, исчерченная карандашом, которую мы не могли сфотографировать отчетливо. В донесении "золотой зуб" сообщает об изобретении луча и смерти Кэрэчо. Рассказывает подробно об охране нашего дворца, об инцидентах со мною.
      "До сих пор,- пишет он,- нам не удалось подойти к сущности изобретения, но на днях мы надеемся получить важные сведения от сотрудника, близкого к центральной лаборатории". После чего он считает необходимым "устранение" профессора и меня, как быстрого и опытного организатора. Явления экземы он объясняет действием луча.
      Когда мы пришли к полковнику, перед ним на столе лежало только что прочитанное донесение.
      Полковник нервно прохаживался по комнате, тыкал кругом пальцем и говорил. Мне кажется, он говорил, что его видят, что нет стен, что нет тайн, на которых основано все его искусство. Потом сдержался, сказал что-то, сел и принял свой обычный замороженный вид.
      - Знаете, что он сказал? - спросил меня Байрон.
      - Конечно! Он сказал: "А что, если и сейчас нас видят?"
      Удивляюсь, как аппараты выдерживают такую напряженную работу. Целые дни, а порой и ночи, мы следим за группой шпионов, формируемой для переброски к нам. Сегодня, наконец, Байрон показал нам на экране всю компанию, отправлявшуюся для нашего уничтожения. Их семеро. Все на подбор, но среди них нет "золотого зуба". Значит, их больше.
      Виракоча ушел в город. Знаю, что за ним следят по пятам.
      Вары сообщил, что сфотографированное нами соглашение предается гласности, и что одной рэнэцуэлльской фирме передан секрет мыла "дегтярного", которое будет изготовлять особая фабрика в виде пасты под названием "Антиэкзем", придающей коже невыразимую нежность и соблазнительность".
      Как всегда, в определенный час мы сели на свои места. Байрон занозил палец, а потому аппарат вел я, а он сидел сзади. Справа Емельянедо на лучевом трансформаторе, еще правее - Лавредо у киноаппарата.
      - Этот Щербо просто свинья,- сказал Лавредо.- Обещал, проклятый, прислать новый аппарат, а его нет и нет. Как буду работать, если этот сдаст.
      Мы вошли в разведцентр. Полковника не было. Вдруг блеснула молния. Меня бросило в сторону. Отлетая, сорвал все рубильники. В дымном мраке посыпались стекла, камни.
      - Огня! - крикнул Байрон.
      Я притиснул рубильники аварийного освещения. Люстра зажглась. Осветила облако пыли, мусор, сорванный экран, свернутый на бок угол капитанского мостика, разбитые кафели лучевого трансформатора.
      - Мы остаемся,- сказал я,- а вы бегите наверх к аппарату.
      Байрон помчался по лестнице вверх.
      Новый оглушительный взрыв. Здесь где-то рядом! Все вздрогнуло. Посыпалась штукатурка. Тяжелый кирпич ударил меня по плечу.
      Вбегают охранники и Мюллер.
      - Оставьте нам пять человек, а сами бегите туда! - кричит Байрон сверху.- Узнайте, что там делается?
      Но Мюллер кричит: "Найн", и ставит у каждого окна, у каждого отверстия, где были двери, а теперь они сорваны, по человеку.
      - Но где же Лавредо?
      Бегу на изуродованный мостик. Там у аппарата лежит Лавредо, словно спит. Мертв.
      Бегу к телефону, он не действует.
      Оказалось, что Щербо в три часа дня отправил машину с киноаппаратом в сопровождении охранника из лесной лаборатории. Несчастного охранника нашли задушенным сегодня утром в лесу. Машина прибыла к подъезду дворца в сопровождении переодетого негодяя уже в то время, как мы работали. В машине были мины в двух чемоданах. Пропущенный во двор диверсант незадолго до взрыва подошел к охране и спросил: "Где купить сигарет?" Ему указали и пропустили за ограду, он ушел. Взрыв сорвал крыльцо, изуродовал вестибюль и залу. Мы не погибли от того, что вестибюль принял удар на себя. Лавредо погиб от зет-луча, вырвавшегося из трансформатора в момент его разрушения. Третья мина была поставлена под линией электропередачи у горы. Она взорвала столбы и разрушила сеть. И только тут я узнал, что эта сеть была декоративная. Наши моторы питались подземным кабелем.
      Во время розысков был убит неизвестный, опознать которого не удалось.
      Материальные потери - разрушено крыло здания, вестибюль, окна, оборваны провода. В лаборатории повреждены мостик, экран и уничтожен лучевой трансформатор. Последний может быть заменен запасным.
      Порешили, что не далее, как через четыре дня мы должны возобновить работу. Началась ремонтная спешка.
      На следующий день ко мне подошел Вары.
      - Виракочу вашего задержали вместе с мелкими шпионами. Но его-то мы выпустили. Он к ним совершенно никакого отношения не имеет. Просто старый алкоголик. А знаете, Антонио, после того, как я допросил всех этих шпионов и окончательно увидел, что к Виракоче вся эта история не имеет отношения, у меня как-то легче на душе стало, хоть этот дурак пропойца кристально чист, а то я и себя почти что начинаю подозревать.
      Отец и мать умоляли бросить эту работу. Они что-то узнали о взрыве. Я отказался, но вернувшись домой, задумался. Меня не испугали, конечно, неприятности, не в них дело. Но нужно идти вперед, а я не занимаюсь поисками нового, а использую работу, сделанную Комаччо. Меня тянет к новым поискам.
      * * *
      Это было очень трудно, но через четыре дня мы снова начали работать. Снаружи дворец носит характер развалин, но мы уже действуем, торопимся, ибо знаем, что в разведцентре будут произведены изменения, затрудняющие нашу работу. Действительно нам не удалось попасть ни в секретарскую, ни в кабинет полковника из коридора. Стены оказались обтянутыми непроницаемыми дня нас листами. Тогда я пошел на хитрость, спустился на этаж ниже, прошел лучом через пол, и мы осмотрели все нам нужное. Кроме того, заметили, что число чиновников уменьшено. Очевидно, сделана перегруппировка.
      Позвали к телефону.
      - Сениор Диац?- спрашивает мягкий женский голос.
      - Да, я.
      - Не узнаете?
      - Нет.
      - Долорес.
      - Здравствуйте.
      - Сениор Диац, мне нужно вас повидать.
      - Завтра вечером я буду свободен в шесть часов. Вы можете приехать к моим родителям, я буду там.
      Указал адрес, а вечером рассказал все Байрону, и мы решили идти вместе. Предупредили и мать.
      Десятого июля газеты принесли известие о скандале, разыгравшемся на заседании Объединенных Наций. Представитель одной страны огласил тайную конвенцию, заключенную между Англией и Францией. Несмотря на наглость авторов соглашения, утверждавших, что этот документ сфабрикован в СССР, впечатление получилось огромное.
      В шесть часов мы с Байроном пошли к матери. Она была уже там - моя бархатная красавица. Вид у нее был томный, усталый.
      Познакомил ее с Байроном.
      - Простите меня, что я так навязчива, но у меня к вам серьезная просьба, может быть, несколько деликатного характера. Мне нужна ваша помощь при переговорах со Щербо.
      Мы переглянулись.
      - Он не в нашей группе работает.
      - Да? Жаль!
      - Но вы скажите, может быть, мы сумеем повлиять на него.
      И она рассказала о преследованиях Щербо, когда еще жив был Кэрэчо, о том, как он влиял на него, какой страх нагонял. Кэрэчо стал послушным рабом Щербо и покорно доверял ему все, до жены включительно. На чем была основана эта власть - она не могла объяснить, но думает, что Щербо шантажировал его, что-то знал. Когда приставания сделались слишком назойливыми, Долорес пожаловалась мужу, тот ничего не сделал. Тогда она решила уйти из дома и стала требовать от Кэрэчо, чтобы он отдал хранившиеся у него документы и письма. Оказалось почему-то, что все это у Щербо и тот не отдавал. В это время Кэрэчо погиб. Она уехала к тетке, а оттуда в больницу. Теперь вернулась. Ей не нужна ни обстановка, ни квартира. Она отказывается даже от своих вещей, но не может отказаться от документов и писем. Она просит нас повлиять на него.
      - Вот что,- сказал Байрон. И я увидел, как его лицо загорелось румянцем.- Напишите Щербо, что уполномачиваете меня забрать у него письма и документы.
      Долорес широко раскрыла глаза.
      - Мне, право, неудобно,- сказала она,- но я очень тронута... Не знаю, как благодарить вас за такую любезность... Но зачем вам брать на себя такую заботу...
      - Чтобы избавить вас от необходимости беседовать с этим негодяем.
      - Я не знаю... как мне поступить.
      Взглянув на Байрона, я прочел в его глазах твердое решение.
      - Пишите. Я понимаю Байрона. Ему будет проще говорить со Щербо.
      - Еще бы!
      Когда пришло время расставаться, я проводил ее до двери, Байрон до дому.
      Вернувшись, он зашел ко мне.
      - Как ты думаешь, она в шайке?
      - Не думаю.
      - Вот так нас и ловят!
      - Думаю, этого не может быть.
      - Если бы!- задумчиво сказал он, и мы расстались.
      После появления Долорес, Байрон начал манкировать. Часто отлучаться в город.
      Сегодня я попросил у Вары сообщить кое-что.
      - Извольте.
      - Дело касается Щербо. Скажите, кто и за что ему покровительствует? Это не праздное любопытство. Мне необходимо это знать.
      Вары отвернулся и молчал.
      - Ну, если не хотите, я вам сам скажу. Никто ему не покровительствует, но он имеет заслуги. По контрразведке? Да?
      Вары кивнул.
      - И с ним вместе работали покойный Кэрэчо и Шаро?
      Еще кивок.
      - Но ведь Кэрэчо погиб как шпион. Он что, был двойник?
      - Да, но в Щербо сомневаться не приходится, и не далее как на прошлой неделе по его указанию арестованы на границе два заснятых вами шпиона. Теперь он заранее нас предупредил, что готовится ограбление. Он только не знал точно, чего и когда. Но он предупредил, что отправка документов пойдет через него и чтобы мы не беспокоились. Так вот. Бумаги никуда не делись. И все это благодаря Щербо. У вас подозрения, а у меня факты!
      Мы помолчали.
      Байрон начинает меня раздражать. Теперь появилась эта юбка, к которой он прилип, и я знаю, что он еще больше ненавидит Щербо за то, что тот претендует на эту даму.
      - Да, вы не слыхали,- перебил Вары,- хорошее известие, меня сегодня разыскал индеец, тот, что был с. Додди, и принес фляжку со смолой. Какой молодец! Он выполнил его предсмертное поручение. Говорит потому, что хотя Додди и был самым черным негром, но сердце у него было самое белое. Какой молодец! Какой молодец!
      Байрон звонил Щербо, и между ними произошел, приблизительно, такой разговор:
      Байрон - Это вы, Щербо? Говорит Крус. Сениора Кэрэчо дала мне доверенность на получение ее писем и документов. Прошу сообщить, какой день вы признаете для себя более удобным для передачи.
      Щербо - Я очень удивлен и думаю, что владелица писем сгоряча выдала вам доверенность.
      Байрон - Вы отлично знаете, что ваши слова не соответствуют истине.
      Щербо - Я не привык к такому тону и не позволю никому так говорить со мной.
      Байрон - Дело не в тоне, а в письмах.
      Щербо - Я не намерен передавать вам чужие письма.
      Байрон - Передадите. Заставлю. Слышите!
      Щербо - Да, я слышу и рекомендую быть осторожнее.
      С этим Щербо повесил трубку.
      После разговора Байрон с полчаса дрожал от злости и выкрикивал угрозы.
      Сегодня я пригласил шефа посетить лабораторию Шредера. Аппарат вели Байрон и Емельянедо. Все было подготовлено Байроном уже накануне и мы "вошли" сейчас же в большую лабораторию и увидели аппарат Шредера. Оказалось, что он не один, а их целый десяток, все однотипные и все без конденсаторов. Очевидно, он их заранее заготовил, чтобы как только появится конденсатор, пустить "в дело".
      - Что вы скажете об аппарате Шредера?
      - Я не заметил ничего похожего на лучевой трансформатор. Это раз. Второе - конструкция аппарата представляет как бы отдельную часть нашего, она должна давать только один пучок жестких лучей. Эта конструкция никогда ничего не увидит. Она может только убивать. Но без конденсатора она и на это не годится, она не даст узкого пучка.
      Шредер работает над аппаратом чисто военного значения. Природа луча у него иная. Он сильнее нашего и, должно быть, рассчитан не только на истребление, но и на взрывание снарядов и атомных бомб в тылу противника или в воздухе. Но пока у него нет нашего лучевого конденсатора, он опасен только совсем вблизи.
      - Да,- задумчиво сказал Вары,- а все-таки интересно, откуда они собираются получить конденсатор,- сами сделать или украсть у нас? Это, знаете ли, серьёзный вопрос.
      1 августа приехал Вары и сказал, что международное положение напряженное и что оно все усложняется, что в Рэнэцуэлле массовые аресты коммунистов и подавлено две забастовки жесточайшим образом. Что не все сейчас ясно. Но что по ряду данных разведки в Рэцэнуэлле идет усиленная переброска войск на побережье из лагерей в глубине страны, т. е. перебрасывают десантников для новой интервенции. Он просил ускорить сборку второго аппарата и наблюдать за соседом.
      - Если это маневры,- сказал он,- так пусть на здоровье маневрируют, но если это другое, то мы должны быть застрахованы от неожиданностей.
      После этого я Байрона поставил на сборку, а сам сел на аппарат.
      В шестнадцать ноль-ноль поймали одну дорогу к побережью, она была покрыта войсками. Действительно, количество машин с боеприпасами, идущих к портам для "маневров", чересчур многовато.
      Осмотрели один аэродром. Он в полной тишине, людей не видно, но, погуляв по аэродрому, мы на его окраине обнаружили целые штабеля ящиков, забросанных ветками.
      Оказалось, что и вся роща рядом с аэродромом забита летным составом, все в полной готовности к вылету, валяются на траве, разговаривают. Очень удобно сверху смотреть в карты, они все играют в скат. Часто хочется подсказать: "не с той ходишь!"
      Записали координаты этого аэродрома, чтобы при нужде найти его сразу и держать под наблюдением.
      Полковника на месте нет, а без него его корреспонденцию не прочтешь. В "нашем" отделе большое оживление. Много новых лиц.
      Второго августа с утра "заехали" в гости к полковнику, его нет, корреспонденция лежит нечитанная, но никто нам ее не показывает.
      Начальник десанта в своем штабе также бросил и писать и читать, он непрерывно разговаривает. Но о чем он говорит - неизвестно.
      В его приемной очень мало народа. Но у подъезда и вокруг очень много людей, которые не желают показываться. Они сидят в машинах с закрытыми шторами и ждут.
      "Зашли" на аэродром, там то же самое: летчики лежат под деревьями, играют в карты, курят; часов в десять им привезли завтрак, они все окружили машины с едой и едят бутерброды и пьют пиво прямо из бутылок. Бомб вроде прибавилось за ночь.
      Часов в двенадцать, блуждая вдоль побережья, мы напоролись на еще один скрытый аэродром и четыре группы десантников возле судов. У них то же самое, моторы без чехлов, люди скрыты в лесу под деревьями, лежат, курят, болтают...
      К вечеру усилился шум в окрестностях нашей лаборатории - на каком-то неизвестном нам аэродроме начали греть моторы. В воздухе стоит гул.
      Ночью у аппарата я не дежурил, а утром третьего, как пришел к восьми, сразу зашел к полковнику.
      Его не было, но в его обширном кабинете, от телефона к телефону, а телефонами у генерала был уставлен целый стол, прыгал юркий широкоротый секретарь с острым сухим лицом, похожий на мартышку-Геббельса. Он набирал один номер за другим, снимал то одну, то другую трубку, справляясь в каком-то списочке, и видно было, что по разным адресам и разным телефонам говорил одно и то же бесконечное количество раз.
      9.00. Нашли аэродром в роще. На аэродроме все то же, но вся толпа летного состава стоит кольцом и слушает какого-то генерала с ястребиным носом, который очень, очень резко говорит что-то.
      Он кончил. Толпа качнулась как после команды "вольно" и медленно разошлась, опять разбились на группы. Генерал быстро пошел, сел в машину, машина сорвалась и вышла за пределы видимого нам поля.
      Раз они опять все уселись - значит, никакого определенного приказа не получили.
      11.30. Вернулись к полковнику в разведцентр. Кабинет переполнен. И только что зашевелились, очевидно, кто-то приехал. Мерзавец-секретарь опустил шторы на окно, сквозь которые мы вошли лучом, и все исчезло.
      Вот когда мне пригодились способности вычислять в уме. Я считал, как бешеный, и все-таки досчитал, через двадцать минут я вошел лучом в дымоход, заэкранировал камин, ударил лучом в непроницаемый потолок, расстелив по потолку темное поле и опять увидел все сверху.
      Наш полковник говорил, рядом с ним стояло несколько генералов, справа и слева виднелись две плеши и две груди, залитые золотом шитья - явные послы.
      Полковник читал, подрагивая рукой. Некоторые генералы согласно кивали, другие нет, среди кольца голов, сидящих вдоль стен, не было единодушия,некоторые плечи пожимались, руки сомнительно разводились.
      Он окончил, и обернулся в обе стороны, одна посольская голова кивнула. Но наш старый знакомый посол великой державы, не глядя на полковника, наливал и пил из крышки своей фляжки.
      Полковник, видимо, обратился к собравшимся, они отвечали по очереди, первый военный согласился, второй неопределенно пожал плечами, третий махнул рукой и отвернулся, четвертый, видимо, промолчал. Тогда полковник на минуту опустил документ, который читал и, опершись на него рукой, сказал несколько очень, видимо, резких и значительных фраз. Вот тогда-то я сверху, сузив луч, кинулся, как коршун, на документ, но успел только прочесть наверху обращение к премьер-министру, дальше все закрыла рука, и только внизу мы успели прочесть: "Исходя из вышеизложенного и согласовав это с мнением наших благородных союзников, я считаю своим долгом рекомендовать немедленное выступление".
      Дальше шла подпись.
      Черт, даже сфотографировать не успели, как он сложил свой документ, торжественно вложил в папку, папку в портфель и двинулся к выходу.
      Посол великой державы не тронулся с места, он положил ноги на соседний стул, поставил перед собой фляжку и явно приготовился к долгому ожиданию.
      Молчаливый Вары шагает по мостику и ломает в пальцах спички, потом, резко остановившись, задумался, смотря на меня в упор и, наконец, негромко сказал:
      - Вызовите Щербо!
      - Зачем? - резко спросил я.
      - Вы не верите Щербо?
      - Нет.
      - Вы верите мне?
      - Да.
      - Твердо?
      - Твердо!
      - Так вот, делайте, что я буду говорить. Так нужно. И немедленно! сказал Вары.
      Я передал вызов Мюллеру. Скоро появился Щербо. Он, ни к кому не обращаясь, сказал: "Здравствуйте", засунул руки в карманы и уставился в потолок.
      - Собрать всех! - сказал Вары.
      Скоро явились и встали в зале Мюллер, весь состав нашей группы, внутренняя охрана, не было только Байрона.
      - Товарищи!- сказал Вары,- и пристально обвел всех глазами, заглядывая в каждое из окружающих его лиц.- Положение следующее, с минуту на минуту может разразиться война, те, за кем мы наблюдаем, уже стянули к портам войска, готовясь к новой интервенции, к новому десанту. Они могут напасть на нас в любой час, в любую минуту. Мы абсолютно не готовы, больше того, мы совершили непростительную глупость. Занимаясь делами видения на расстоянии, мы ослабили боевую мощь этого аппарата, с которым мы работаем, а приспособить его для военных целей не просто. Состав лучевого пучка, с которым мы сейчас работаем, безвреден. Он может поразить противника только на ближайших расстояниях. Единственное, чем мы можем помогать сейчас своей Родине, это разведка. И это мы должны делать непрерывно. Но с другой стороны, необходимо немедленно восстановить первый вариант, находящийся в университетской лаборатории. Это можно сделать быстро, и он обладает несравненно большей боевой мощью.
      - Так вот, кто может это сделать?
      Молчание.
      - Щербо, если вам сейчас передадим конденсаторы от старого аппарата и все снятые с него части, которые сейчас хранятся здесь, можете ли вы восстановить старый аппарат?
      - Могу! - побледнев, сказал Щербо, впиваясь глазами в Вары.- Но...
      - Что, но?
      - Но для этого мне нужны чертежи!
      - Вы их получите. Вот чемодан с конденсаторами и всеми снятыми частями,- сказал Вары и вытащил из вспомогательной лаборатории небольшой, но тяжелый чемодан,- вот чертежи,- и он бросил на стол тяжелую папку, опечатанную многими печатями.- Вот ключи от лаборатории.
      - Викунья!... Угрожающе сказал я.- Вы сошли с ума! Я...
      - Вы будете делать то, что я скажу,- резко, не глядя на меня, сказал Вары.
      - Но...
      - И без всяких но! Теперь, кто еще может помочь Щербо?
      - Ну, хорошо,- сказал я,- тогда я категорически настаиваю, чтобы туда был переброшен Крус.
      - Хорошо,- подумав, сказал Вары. - С завтрашнего утра можно бросить туда и Круса. Но сегодня он нужен здесь.
      - Кто еще может быть переброшен туда для помощи?
      - Мюллер?
      - Нет, товарищ Вары. Я без предписаний, прикасыфай - не прикасыфай никута.
      - Емельядо?
      - Как хотите,- сказал Емельядо,- а только мне кажется - я здесь нужнее.
      - А кто из охраны поедет? - спросил я.
      - Я позвоню в город, дорога безопасна, а к лаборатории к девяти вечера я распорядился дать охрану.
      - Виракоча?
      - Отчего ж,- с готовностью откликнулся тот,- там оно лучше. И не сомневайтесь, я понимаю - ни-ни, ни-ни.
      Затем Вары опросил всех, но никто не выразил особого желания ехать.
      - Так, отлично,- сказал Вары,- выезжать немедленно. Остающиеся - по местам.
      Через минуту Щербо с чемоданом и папкой был в машине, с шофером сел охранник с расстегнутой кобурой. Виракоча вместе с Щербо.
      - Вары,- в последнюю минуту, когда машина уже готова была выехать, сказал я.- Викунья, ради бога, вы думаете о том, что делаете?
      - Молчите,- отвечал он.
      Когда машина выезжала, у ворот неожиданно появилась Долорес.
      Щербо остановил машину и подошел к Долорес.
      - Долорес,- начал он.
      - Вы подлец, Щербо,- дрожащими губами произнесла, побледнев, Долорес.
      - Долорес, поверьте,- начал опять Щербо,- вы не хотите понять меня, я никогда не был вашим врагом, наоборот, у вас никогда не было большего друга...
      - И этот друг крадет у меня письма? Чтобы...
      - Поверьте, я только хотел поговорить с вами. Вы должны меня выслушать, вы должны хоть в последний раз послушать, что я вам скажу, письма... письма... неужели вы думаете, что они что-то значат для меня. Я вернул бы их вам все равно. Они лежат, и я их не читал. Но вы должны меня выслушать, и тогда все будет по-другому. А Крусу я все равно ничего не отдам, пусть хоть на метр от земли подпрыгнет. Выслушайте меня, и я сию же минуту все верну вам, каков бы ни был результат нашего разговора.
      - Я вас слушаю. Говорите,- сказала Долорес.
      - Я не могу сейчас и здесь. Зайдите к себе домой на минуту, не бойтесь меня. Зайдите в ваши старые комнаты, они ждут вас...
      Вдруг я ясно увидел, что она заколебалась.
      - Ну, вот что,- неожиданно сказал Вары, молча присутствующий при этой сцене.- Время - деньги. Если хотите разговаривать - можете говорить по дороге. Сениора если захочет - может ехать с вами. Можете даже, если хотите, на пятнадцать-двадцать минут зайти на квартиру, она все равно по дороге к университету, для окончания разговора. Конечно, если у вас появится такое желание. Слышите, на пятнадцать-двадцать минут, но не больше. И за работу в лабораторию.
      - Ну?
      - Ну, хорошо. Я поеду,- вдруг решительно сказала Долорес и села в машину.
      Машина тронулась, развила скорость и исчезла за поворотом. Меня всего трясло от возмущения.
      - Вары, Вары,- сказал я,- вы или предатель... или вообще сошли с ума.
      - А, собственно, почему? - усмехаясь, спросил он.
      - Он еще спрашивает! В минуту величайшей опасности все ставите на карту и эту карту доверяете кому? Что за букет из подозрительных фигур вы создали в машине?
      - Вот в том-то и дело, кому доверять? - сказал твердо Вары, и улыбка сбежала с его лица.- В минуту величайшей опасности я делаю то, что должен. Что? - спросите вы. Я хочу знать, кому мы все-таки можем доверить. Вы понимаете это или нет? Вы понимаете, что именно в минуту опасности я должен, я обязан знать, кто же у нас здесь колобродит.
      - Но цена, которую вы заплатите за это?
      - Э! Насчет цены не беспокойтесь, это мое дело.
      - И вы думаете, что теперь узнаете? А не поздно ли вы узнаете?
      - Надеюсь, нет! Это зависит от тебя, Антонио. Ну, Антонио, теперь действуй, считай, как черт, и давай луч на квартиру Кэрэчо.
      - А если что-нибудь случится по дороге!
      Ничего не случится, их слишком много в машине, там, как ты говоришь, букет, такая компания, которая за дорогу, я уверен, не успеет спеться. Все, что произойдет там, мы должны знать до последней мелочи.
      - Бегу считать,- и я побежал на мостик и опять пересчитал, настроил и вошел лучом в квартиру Кэрэчо. В это время я уже слышал, как Вары резко командовал в телефон, чтобы немедленно выслали людей оцепить эту квартиру. Лаборатория, по его словам, еще с вечера оцеплена. Боюсь, что это поздно. Но так как в квартире никого нет и им нужно дать час на дорогу, то пока что мы отправились к полковнику.
      Полковник работал. Я опять очень точно влез в дымоход. Сейчас у него был кто-то новый. Батюшки мои! Да это Шредер! Шредер на вопросы полковника отвечал с каким-то неопределенным выражением, иногда он разводил руками. Потом, желая что-то объяснить, он берег лист бумаги и начинает чертить. Полковник сначала хватает его за руку, но потом, оглянувшись на шторы и двери, начинает внимательно смотреть на его чертежи, изображающие упрощенную схему лучевого аппарата, не видящего, а только дающего луч смертоносного, вместо конденсатора он ставит вопросительный знак.
      Так, хорошо. Значит, они все-таки ничего существенного у нас не сперли и ничего не придумали сами.
      Посмотрим аэродром. Все то же. Нет, кажется, хуже. У некоторых самолетов на подвесках появились бомбы. Когда это они успели? Но это хуже.
      Подошел Мюллер, говорит, что недавно звонил Крус и спрашивал, что нового. "Я ему сказал, чтобы он сюда не ехал, а шел в университетскую лабораторию, что туда поехал Щербо с Виракочей и Долорес и что они скоро там будут, так как только заедут на квартиру Кэрэчо поговорить и после этого сразу в лабораторию. А этот бешеный как заревет "Она со Щербо!" и бросил трубку".
      - Значит, Байрон едет спасать Долорес,- заохал Вары.- Ну и заваруха! Да за каким чертом дернуло тебя, дурака, ввязать в это дело Круса! Ну, ничего не сделаешь. Давайте квартиру.
      Щербо был уже там, он нервно расхаживал по комнате, обращаясь к Долорес, которая, отвернувшись к окну, слушала его, изредка подавая какие-то, видимо, не совсем приятные Щербо реплики. Тут же у стола стоял чемодан с конденсаторами и сверху запечатанная папка.
      Потом они пошли по квартире, Щербо отпер двери и показал ей, видимо, ее нетронутые комнаты. Потом они вернулись в большую комнату, и опять Щербо ходил по комнате, а Долорес сидела, опустив голову. Потом он долго стоял молча против нее, ожидая ответа, а она, сказав что-то, поднялась и посмотрела на него прямо. Щербо постоял, потом быстро отпер ключом ящик стола, достал какую-то пачку и протянул ей. Это, видимо, были эти самые злополучные письма. А сам встал и, отвернувшись, подошел к окну. Долорес вышла. Остался Щербо. Затем Щербо резко обернулся и бросился из комнаты.
      Может быть, звонок? Может быть Долорес вернулась? Но через минуту он вернулся в комнату и с кем же? С Байроном!
      - Ну, черт возьми! Не вовремя. Теперь явно и смотреть нечего,разочарованно протянул Вары.- Теперь просто будут драться - петухи. И пока там Байрон - ничего не случится ни с чертежами, ни с конденсаторами. Впрочем, и дом, вероятно, скоро оцепят. Ну, давайте полковника.
      У полковника в комнате происходило что-то необычное, собрался, видимо, чуть не весь состав министров. Но полковник сидел уже не громовержцем и властелином, а просто скромным подчиненным.
      Но что обсуждалось? Впрочем, что обсуждалось, это было ясно. Но каково будет решение - это было еще неизвестно. Документов не было. А мы все видели, но ничего не понимали. Эх! Нам бы какого-нибудь глухонемого из их страны, они, говорят, понимают по губам, что говорит человек.
      Мы быстро вернулись в квартиру Кэрэчо. Но что это? На полу лежали два тела. Ни чемодана с конденсаторами, ни чертежей!
      - А! А! А! - диким голосом закричал Вары и кинулся к телефону.
      А мы опять вернулись к полковнику. Там продолжались разговоры, которых мы не понимали, и мы сидели и ждали.
      А у меня в голове было только одно "Бедный Байрон! Хороший, милый Байрон! Бедный Виракоча. А Щербо уже несется куда-то, имея в руках все секреты..."
      А там на экране все говорили, говорили. Неожиданно секретарь тенью проскользнул среди высоких особ, заполнивших кабинет, и с таким значительным видом подал полковнику какую-то бумажку, что все невольно повернулись к нему. Он встал и сказал несколько слов, но сказал, не торопясь, и, видимо, с ударением. И опустил бумажку. Я мгновенно, сузив луч, опустил его на бумажку. На ней стояло:
      "Товар везет А. 111"
      - А. 111. Да ведь это Веспучи!
      - Какой Веспучи?
      - Ну, это величайший мастер шпионажа.
      - И значит... и значит... Веспучи везет сейчас наши конденсаторы и чертежи... и значит, не позже, чем завтра утром наши собственные конденсаторы начнут работать против нас. Значит, не позже чем завтра утром они нападут.
      - Ну, насчет войны, этого мы не можем знать наверное и насчет конденсатора...- начал Вары,- это еще бабушка надвое сказала. Надо попытаться поймать его в воздухе, явно за ним выслали самолет, а поймать его ночью трудновато, но попытаемся.
      И он начал быстро и резко говорить что-то в телефон. Что он говорил, я не слушал, потому что на экране творилось что-то важное: полковник стоял и неторопливо говорил с премьером. Мы его знали по фотографиям. Премьер стоял, выпрямившись, а затем задал какой-то вопрос. Полковник, повернув руку, поднес ее к глазам (смотрит на часы), затем, подумав с минуту, что-то ответил. Назвал, видимо, час, когда нужно ждать Веспучи. Тогда премьер, подняв руку, что-то сказал и сел. Ага, решили ждать Веспучи. Какой-то авиационный генерал в ответ на вопрос премьера, очевидно, о том, надежен ли самолет, на котором вылетел Веспучи, ответил утвердительно.
      И в это время я уже слышал в воздухе - вдалеке сразу возник комариный писк, который превратился в жужжание громче, громче, и вот над нашими головами, где-то далеко в ночном небе, взвыли наши реактивные истребители.
      А мне только оставалось мысленно кричать им, им, этим парням, пронизывающим безлунное небо: "Ребята, ребята! Ну-ну же, ну.же, не подкачай, ребята! Все, все зависит сейчас только от вас. Ну, ну глядите зорче, поймайте этого поганого нетопыря. Разглядите его, киньтесь на него, сверху придавите, зажмите, срежьте хорошей очередью и вбейте его в море!
      Был час ночи.
      А полковник сидел, и все сидели, тихо разговаривая между собой, и ждали, ждали.
      Ждали и мы. Пробило час, два. Гудели моторы, мигал экран, а мы сидели и ждали.
      Мы сходили на аэродром, все кипело, подвешивались бомбы, в пулеметы закладывались ленты. А в большей части самолетов уже весь экипаж сидел по местам.
      Я с ужасом видел этот нож, занесенный над моей спящей страной. Спокойно спящей. Ведь только мы, мы бодрствуем, только на нас лежит вся ответственность. Только мы можем защитить.
      И я кинул луч на наш спящий город. Но что это? Город не спит. К порту непрерывной вереницей идут грузовики. Сторожевые суда дымят.
      Я двинул луч вдоль берега. Деревня. Что это она не спит? Два грузовика, а перед ними тысячи две людей, тут и мужчины и женщины. Что происходит? Черт возьми, им раздают винтовки и патроны. Здорово.
      Я пододвинул луч к самому берегу и повел вдоль прибрежной полосы. Крупная деревня, и в ней копают окопы. Молодцы! Далее у скал уже лежит замаскированный отряд. Вон у костра еще пять бойцов.
      А вот наш аэродром. Чёрт возьми. Да ведь на нем тоже сидят в машинах.
      А я-то, дурак, думал, что мы одни защищаем Родину. Вся Родина стоит уже под ружьем, и только я этого не знал. А наверное, премьер Рэнэцуэллы это знает очень хорошо. То-то он не подписывает приказ о наступлении. Нет, наши силы велики, с нами не только весь наш город, но и все трудящиеся Рэнэцуэллы да и всего мира.
      Они с нами.
      Они с нами.
      В три удалось соединиться с Авельянедо.
      - Что Байрон? - поспешно спросил я.
      -- Ничего, ничего, он без сознания, но ему подкачали крови, и хотя проваляется он долго, но опасности нет. Байрон рассказывает, что не веря, что Долорес уже ушла, он заспорил с Щербо, стоя спиной к двери и очень удивился, когда раздался сзади выстрел и он увидел как падает Щербо, а потом почувствовал удар и упал сам.
      - Позвольте, так второй, лежавший в комнате, был Щербо, а где же Виракоча?
      - Вот он, Виракоча-Веспучи,- показывая на экран, закричал Вары.
      Действительно, на экране, где только что мы видели полусонные фигуры, привалившиеся к креслам или тихо разговаривающие между собой, все разом вскочили, а посередине комнаты перед премьером, вытянувшись в струнку, но чуть закинув голову, с самодовольной легкой улыбкой стоял наш Виракоча. Да, это был он и вместе с тем не он. Ничего медлительного, сонного не было ни в лице, ни в фигуре. Стоял умный, жесткий и сильный человек. И даже затасканный пиджак на нем казался мундиром. Он говорил коротко, резко и отрывисто. Потом поставил перед премьером чемодан с конденсаторами и положил запечатанные чертежи.
      Казалось, и мы здесь услышали тот ропот восхищения, который пронесся на этом заседании, когда он кончил.
      Премьер вышел из-за стола и жестом подозвал какого-то генерала, который, с готовностью улыбаясь, отстегнул портупею, снял с себя генеральский палаш и торжественно одел его на Виракочу. Потом он развязал и снял с себя нашейный высший орден и одел ему на шею.
      Виракоча стоял, как изваяние.
      Премьер, отступив назад, поднял руку, как бы призывая небо в свидетели той великой услуги, которая оказана Виракочей, а затем обнял его и поцеловал. И сразу переходя с торжественного на деловой тон, посмотрев на часы и показывая на чемодан и на часы, он, видимо, потребовал немедленной установки конденсаторов и пробы,- он показал на телефон и положил часы перед собой.
      А Виракоча и Шредер и еще кто-то, нам неизвестный, схватив чемодан с конденсаторами, поспешно вышли.
      И тогда высокий сутулый военный с твердой хищной улыбкой подошел и положил перед премьером большой лист. Я мгновенно сузил луч и занял этим листом весь экран и сразу снял его. Это был указ о начале военных действий. Но на указе не появилась рука с пером, пальцы премьера переминались на краю указа, они не брали пера, которое чья-то услужливая рука подставляла им.
      Я опять переключил луч на весь кабинет - премьер, задумавшись, сидел над указом. Наш полковник-разведчик напрасно говорил ему что-то, рекомендуя, видимо, не медлить. Но премьер остановил его жестом руки и что-то сказал, показав на часы и телефон. Он, наверное, решил подождать результата пробы,
      - К Шредеру! К Шредеру!- закричал Вары.
      И мы вошли в лабораторию к Шредеру. Но ни Виракоча, ни Шредера в ней еще не было.
      И только сейчас, в эту паузу, опомнившись от непрерывно нараставших событий, я опять обернулся к Вары.
      - Так значит, Щербо?..
      - Я же говорил, что Щербо надежен, как скала. Он честолюбив, он властолюбив, он не сдержан в своих симпатиях и антипатиях, но он умен, талантлив, и, главное, предан Родине. Я очень жалею, что это стало ясно только сейчас, но я должен был быть уверен, хотя за эту проверку пришлось заплатить довольно дорогую цену. Но ничего, все равно, я обязан был это сделать. Если бы мы этого не сделали, нам, может быть, пришлось бы заплатить гораздо более страшную цену.
      - Но боже мой! - закричал я.- Но Виракоча! Виракоча. Ведь кто же мог подумать! И он остается безнаказанным за все свои преступления...
      - Да, Виракоча-Веспучи - это мастер высокого класса. Это нам просто повезло, что он, ожидая, когда Комаччо окончательно закончит свое изобретение, не спер и не сфотографировал чертежи. А потом оказалось поздно. А мы-то лет пять недоумевали - куда девался Веспучи. Какая великолепная игра, какая великолепная маска некультурного, но преданного человека. А выдержка, а находчивость! Нет, это действительно мастер, и как он вышел из положения со спиртом, когда ночью залез пошарить в лабораторию, а как чуть не сорвался, когда нечаянно ответил нам по трубе наверх, а ловко было подстроено с его появлением к профессору и этим письмом - это же шедевр! И как ловко он копировал старого Ацицотла, которому он, вероятно, высосав от него все, что ему нужно, помог отправиться на тот свет. И ведь он выдал нам нарочно целую группу мелких шпионов, не пожалел своих... Но только и он-таки попался.
      - Да как он попался! - закричал я,- когда он там с конденсаторами, с чертежами, невредимый и награжденный, а мы...
      - Смотрите, смотрите,- закричал Вары. В лабораторию быстро вошел Виракоча, Шредер и его ученик. Они кинулись к крайнему из приготовленных аппаратов, закрытых кафельными чехлами, быстро вставили конденсатор, одну часть, другую, третью, захлопнули чехлы и стали быстро натягивать комбинезоны. Ученик Шредера выскочил в окно и побежал по саду, что-то крича: навстречу ему, радостно лая, кинулись два огромные сенбернара, они вскакивали на задние лапы, норовили лизнуть его в лицо. Он, ласково гладя их по головам, потащил к высокому обрыву и привязал у дерева. Потом бегом вернулся в лабораторию и стал сзади аппарата, поспешно натягивая маску и перчатки.
      И вот в пустой лаборатории три мрачных фантома. Они стоят у аппарата. Потом Шредер целится в ничего не подозревающих собак, ласково машущих хвостами.
      Шредер поднял руку и его ученик включает один рубильник, второй, третий, и все плывет на экране.
      - Что случилось? - кричит мне Емельядо,- почему ничего не видно? Регулируйте, регулируйте, нужно же узнать,- работал ли у них конденсатор или нет.
      - Он уже сработал,- с мрачной усмешкой говорит Вары. Регулировать не надо.- Это дым. "Поднявший меч - от меча и погибнет!"
      Действительно, когда дым рассеивается, виден развороченный аппарат и три неподвижные, нелепо изуродованные фигуры.
      - К полковнику! - командует Вары.
      И мы опять у него. В зале напряженное оживление и ожидание.
      Наконец, видимо, зазвонил телефон, секретарь подобострастно снимает трубку и ужимкой раболепного поклона подает премьеру.
      Премьер слушает, переспрашивает, опять слушает, опять переспрашивает, опять долго слушает.
      И наконец, повернувшись к нашему другу-полковнику, резко бросает ему трубку...
      Говорит полковник, говорит, и монокль выпадает из его глаза. Потом он бессильно опускает руку с трубкой.
      Премьер стоит и с молчаливым презрением смотрит на полковника, все застыли.
      Полковник внезапно кидается к запечатанной папке, он рвет с нее верхнюю холщевую оболочку, вторую бумагу, третью, и на стол высыпаются целая пачка великолепных фотографий большого формата.
      Я сжимаю луч над столом,- перед нами веером лежат фотографии, это снимки с рядами крестов, это все снимки кладбищ, где были похоронены вражеские солдаты и офицеры, заплатившие своей головой за вторжение в пределы нашей Родины. Это снимки полузатопленных разбитых судов интервентов, их сбитых самолетов.
      Фотографии разные, но на всех внизу одна большая и одинаковая надпись:
      "ПОДНЯВШИЙ МЕЧ - ОТ МЕЧА ДА ПОГИБНЕТ!"
      Премьер долго смотрит на одну из фотографий, потом молча кладет ее и медленно выходит.
      Главнокомандующий свертывает неподписанный указ и кладет его в папку...
      Все один за другим, и видимо, молча, уходят.
      Полковник подходит к столу, берет одну из фотографий и долго на нее смотрит.
      - Выключайте! - резко говорит Вары.
      - Стоп! - кричу я в трубку. Зажигается люстра.
      Мы, бледные и осунувшиеся, как после кошмара, смотрим с каким-то удивлением друг на друга. Иссиня-бледный Вары, совершенно сломленный утомлением учитель. Но радостный вздох облегчения вырывается у нас из груди.
      Мы распахнули окна.
      Вставало солнце.
      Голубели горы вокруг, сияло вдали море, и с легким шорохом шелестели листья деревьев парка.
      Как хорошо!
      Войны не будет!