Ваш
К. Алексеев
301*. С. И. Мамонтову
Конец сентября 1908
Москва
Дорогой Савва Иванович!
Очень бы хотел видеть Вас завтра в театре, как моего учителя эстетики
1.
Все лучшие места забрала депутация.
Остается единственный билет, не сердитесь, что он не в ближних рядах.
Сердечно любящий Вас
К. Алексеев
302. Л. Я. Гуревич
5 ноября 1908
Москва
Глубокоуважаемая и дорогая Любовь Яковлевна!
Поругался с Шиком
1(такая фамилия, что невольно выходит каламбур).
Шик уверил меня, что он послал Вам длиннейшее письме… Попробуем – подействует [ли] на него головомойка. Если нет, напишите. У меня еще два кандидата: 1) Сулержицкий – талант, но за аккуратность не поручусь, 2) Татаринова – аккуратна, но не талантлива и требует моего и Вашего контроля. Может сообщить то, что не подлежит печатанию. Пристрастна. Любит меня, не любит Немировича. Подумаю еще.
Спасибо за статьи. Читал все и нахожу, что они прекрасна написаны и очень помогают нашему театру.
Целую ручки и благодарю.
Конечно, мы вернулись к реализму, обогащенному опытом, работой, утонченному, более глубокому и психоло[гическому]. Немного окрепнем в нем и снова в путь на поиски. Для этого и выписали Крэга
2.
Опять поблуждаем, и опять обогатим реализм. Не сомневаюсь, что всякое отвлеченье, стилизация, импрессионизм на сцене достижимы утонченным и углубленным реализмом. Все другие пути ложны и мертвы. Это доказал Мейерхольд.
Целую ручку и низко кланяюсь.
Преданный и уважающий
К. Алексеев
5-11 (?) 908
303*. А. А. Блоку
Телеграмма
14 ноября 1908
Москва
В этом сезоне пьесу поставить не успеем. Подробности письмом через неделю. Приходится советовать печатать пьесу
1. Жму руку.
Станиславский
304*. И. А. Бунину
20 ноября 1908
Глубокоуважаемый
Иван Алексеевич!
Очень тронуты и польщены Вашим предложением
1. При первом случае – обратимся к Вам.
Пока репертуар будущего сезона не выяснен.
Правда, что Крэг приглашен и будет работать в театре. Для него как англичанина приятнее всего было бы поставить Шекспира. Мы думаем об этом, но, повторяю, пока еще ничего не решили. Искренно благодарю Вас за Ваше доброе письмо.
Сердечно преданный и уважающий Вас
К. Алексеев
20/XI 908 Москва
305. A. A. Блоку
3 декабря 1908
Дорогой и глубокоуважаемый
Александр Александрович!
Простите за задержку ответом. Трудный сезон потребовал больших усилий.
Я в плену у театра и не принадлежу себе.
Простите.
"Синяя птица" задержала постановку "Ревизора". "Ревизор" задержит постановку "У царских врат".
Теперь ясно, что в этом году нам придется ограничиться только тремя начатыми пьесами, тем более что сезон очень короткий.
Репертуар будущего сезона еще не обсуждался, и потому о нем говорить преждевременно.
Я прочел Вашу пьесу раза четыре.
По-прежнему люблю первые картины
1. Полюбил и новые за их поэзию и темперамент, но и не полюбил действующих лиц и самой пьесы. Я понял, что мое увлечение относится к таланту автора, а не к его произведению. Я не критик, я не литератор и потому отказываюсь критиковать.
Я не пришел ни к какому выводу и потому могу только писать то, что чувствовал и думал о Вас и Вашей пьесе.
Пишу на всякий случай, так как меня ободряет Ваше умение выслушивать чужие мнения.
Если Вы разорвете письмо, не дочитав его,- я тоже пойму, так как ничего веского и важного я не берусь сказать.
Словом, делайте как хотите, только
не сердитесьна Вашего искреннего поклонника.
Я всегда с увлечением читаю отдельные акты Вашей пьесы, волнуюсь и ловлю себя на том, что меня интересуют не действующие лица и их чувства, а автор пьесы. Читаю всю пьесу и опять волнуюсь и опять думаю о том, что Вы скоро напишете что-то очень большое. Очень может быть, что я не понимаю чего-то, что связывает все акты в одно гармоническое целое, а может быть, что и в пьесе нет цельности.
Почти каждый раз меня беспокоит то, что действие происходит в России! Зачем?
2
В другие дни мне кажется, что эта пьеса – важная переходная ступень в Вашем творчестве, что Вы сами недовольны ею и мечетесь в мучительных поисках.
Иногда – и часто – я обвиняю себя самого. Мне кажется, что я неисправимый реалист, что я кокетничаю своими исканиями в искусстве; в сущности же, дальше Чехова мне нет пути. Тогда я беру свои летние работы и перечитываю их. Иногда это меня ободряет. Мне начинает казаться, что я прав. Да!… Импрессионизм и всякий другой "изм" в искусстве – утонченный, облагороженный и очищенный реализм.
Чтоб проверить себя, делаю пробы на репетициях "Ревизора"
3, и мне представляется, что, идя от реализма, я дохожу до широкого и глубокого обобщения.
В данную секунду мне кажется, что причина непонимания Вашей пьесы – лежит во мне самом.
Дело в том, что за это лето со мной что-то приключилось.
Я много работал над практическими и теоретическими исследованиями психологии творчества артиста и пришел к выводам, которые блестяще подтвердились на практике. Только этим новым путем найдется то, что мы все ищем в искусстве. Только этим путем можно заставить себя и других просто и естественно переживать большие и отвлеченные мысли и чувства. Когда я подошел к Вашей пьесе с такими мыслями, то оказалось, что места, увлекающие меня, математически точны и в смысле физиологии и психологии человека, а там, где интерес падает, мне почудились ошибки, противоречащие природе человека.
Что это: догадка, мое увлечение новой теорией – не знаю и ни за что не отвечаю, а пишу на всякий случай. Если глупо или наивно,- забудьте, если интересно,- при свидании охотно поделюсь с Вами результатами своих исканий. В письме всего не передашь.
Не сердитесь за откровенное письмо.
Быть может, оно неуместно, но – искренно.
Жму Вашу руку и прошу передать поклон Вашей супруге от сердечно преданного Вам
К. Алексеева (Станиславского)
3/ХII – 908. Москва
Простите за спешное письмо. Пишу его за гримировальным столом, в антракте между двумя актами.
Ваш
К. Алексеев
306. М. Метерлинку
Декабрь (до 9-го) 1908
Москва
г. М. Метерлинку.
На этот раз я обращаюсь к Вам по поручению моего друга, известного русского композитора и пианиста Сергея Рахманинова. Он очень известен в Англии и Германии, не только как композитор, но и как дирижер и пианист. Не знаю, интересуется ли им Франция?
Это человек совершенно исключительного таланта, серьезный, трудящийся, скромный и исключительно порядочный, и потому я беру на себя смелость горячо ходатайствовать за него. Вот в чем заключается его просьба. Он мечтает написать оперу на Вашу "Монну Ванну", с этой целью уже написал некоторые пробные номера.
1) г. Рахманинов обращается к Вам с просьбой: разрешить ему "Монну Ванну" для оперы и предоставить ему право для России и Германии, так как для Франции, кажется, это право предоставлено Вами другому лицу.
2) г. Рахманинов просит Вас прислать соответствующее письмо, разрешающее ему писать оперу на сюжет "Монны Ванны" для России и Германии.
Это письмо не откажитесь прислать мне в Москву
1или же на имя самого г. Рахманинова по следующему адресу: Allemagne, Dresden, Sidonienstra?e, 6. Garten Willa Sergei Rakmaninoff.
Горячо ходатайствуя за г. Рахманинова, я не сомневаюсь в том, что Ваше произведение попадает в руки исключительного по таланту музыканта.
Кроме вечерних спектаклей, "Синяя птица" идет по утрам в праздничные дни для детей. Жаль, что Вы не можете видеть этой очаровательной детской публики. Это оживленные спектакли, на которых детская толпа громко обсуждает то, что происходит на сцене. "Синяя птица" сделалась мечтой всех московских детей. У меня завязалась целая переписка с детьми по этой пьесе. Целые школы и отдельные семьи присылают ко мне депутации и прошения, написанные неуверенным детским почерком, с просьбой достать им билеты на "Синюю птицу". Все это очень трогательно…
307*. В. В. Котляревской
24 декабря 1908
Москва
Дорогой друг
Вера Васильевна!
Поздравляю с праздником и Новым годом. Шлю привет и поздравления Нестору Александровичу. Чтоб судить о том, как я был занят, я расскажу Вам следующий факт. На генеральной репетиции "Ревизора" подходит ко мне Гнедич
1. Я расспрашиваю его о Петербурге, об Александринке и только тут узнаю о его уходе и о том, что Нестор Александрович сделался тоже жертвой "театролина". Это Вы его заразили. Душевно радуюсь за театр и за то, что нашего полку прибыло, но не знаю, радоваться ли за самого Нестора Александровича. Напишите, как это случилось и как Вы к этому относитесь
2.
Я не читаю газет весь этот год и ничего не знаю, что делается на свете. Пока я был глуп, читал газеты и отравлял себе ими весь день,- на свете и в театрах было плохо. Что делается у Вас теперь, с приходом Нестора Александровича – не знаю.
Сезон у нас недурной. "Синяя птица" имела успех, "Ревизор" тоже, хотя, говорят, газеты ругаются неприлично. Как режиссер я переутомлен, как актер – совсем схожу со сцены, и это меня волнует, так как сам я люблю только актерство.
Моя летняя работа принесла хорошие плоды. Новый психофизиологический метод дает хорошие результаты и заинтересовал труппу. Театр блеснул еще одной молодой артисткой – Коонен, на которую я возлагаю большие надежды
3.
Напишите, как живете, какие театральные планы у Нестора Александровича. У нас тоже обновляют Малый театр, но совсем по-другому. В минуты обновления начинают сманивать у нас актеров и набивать им цену. В обыкновенное время ругают нас за бездарность, а в минуты обновления сманивают.
Напишите, как себя чувствуете и не собираетесь ли Вы в Москву?
Помог ли Гомбург? Много ли играете?
Жена, дети шлют Вам поклоны. Я целую ручки и крепко жму руку Нестору Александровичу.
Сердечно преданный
К. Алексеев
24/XII – 908
308. Л. Я. Гуревич
Февраль (до 9-го) 1909
Москва
Глубокоуважаемая Любовь Яковлевна!
Что же мне с ними делать? Остается поговорить с Татариновой, а пока пишу на вопросы коротко, так как безумно тоже занят.
1) Поездка решена. Начинаем с пасхи. Пробудем недели три, чтоб выполнить 5-6 абонементов (из 3-х пьес). В абонемент войдут: 1) "Синяя птица", 2) "Ревизор" и 3) или "Три сестры" или "У царских врат".
2) Присылайте список абонентов. Сделаю все, удача зависит от Румянцева. Если он не спутается во всех 10 000 записей, то все пройдет благополучно. Было бы полезно на первой неделе, когда он приедет, повидаться с ним в Петербурге и проверить там, на месте.
Если пошлете Румянцеву список, все-таки копию пришлите мне. Неудача может случиться и в том случае, если толпа начнет буйствовать, как в прошлом году, и полиция своею властью уничтожит запись
1.
3) Спасибо за заметки о "Ревизоре"
2. Очень ценю и тронут Вашим длинным письмом и волнениями о "Ревизоре". Многое исправимо, но есть и неисправимое.
Так, например, нельзя исправить молодости, неопытности, недостаточной развитости темперамента и голоса Горева. Он второй год на сцене и, если не считать Сахара
3, играет первую в своей жизни большую роль, да еще какую – Хлестакова. В комедии – Хлестаков, в трагедии – Гамлет. Это роли наивысшей
техническойтрудности. Когда играет Хлестакова опытный старик, вроде Садовского, говорят: он стар, хотя и технически совершенен. Понятно, что Горев будет технически несовершенен, но молод. Что лучше? По-моему, последнее. Горева исправит время. Насиловать опасно.
Детали с башмаками, с хохлом полового можно и убрать
4. Это не важно, но если принять во внимание, что действие происходит в 30-х годах, и вспомнить отношение барчонка к слугам того времени, то иного отношения и быть не могло. Недавно, на днях, я видел своими собственными глазами, как один известный в Москве барчонок в минуту раздражения выплеснул стакан с вином в лицо половому, который не вовремя доложил ему что-то. И половой конфузливо улыбался. Неделю тому назад в своем театре я видел такую сцену: разряженная и расфуфыренная дама (из Сибири) выла в фойе так, что ее пришлось отвести в отдаленные комнаты. Она выла именно как самая настоящая
кухарка.
И этот контраст с платьем и внешним великолепием был особенно типичен для провинции. Она выла потому, что опоздала на 1-й акт и ее заставили ждать в фойе.
Я Вам рассказывал о дочке городского головы провинциального города, которая в декольте и в розовом атласном платье в тридцатиградусную жару выходила к приходу парохода, чтоб встречать
негритянского короля из Негрии.
Все это происходит в XX веке, что же было во времена Гоголя?
Все эти мелочи и создают ту атмосферу наивности, в которой могла разыграться история с ревизором.
Но, конечно, если публика не доросла до смелой правды на сцене, если ее понятия об эстетичности не идут далее академичности – не стоит засорять ее трусливой фантазии мелочами, так как за ними она не разглядит главного. Поэтому спасибо большое за Ваши замечания. Вы заботливо устраняете лишнее с той же целью, и я воспользуюсь Вашими советами, поскольку это окажется возможным.
Ваша статья мне очень понравилась. Я ее перечел два раза и сохраню в той папке, куда я кладу все то талантливое и дельное, которое так редко появляется в нашей критике.
Ничего о "Ревизоре" я не читал. О статьях Кугеля – Пуришкевича даже и не слыхал. Он перешел границу в своем негодовании и потому даже на актеров, о которых он пишет, его ругательства перестали действовать. Бог с ним. Он талантлив, но к делу не пригоден
5.
Какие же новости Вам сообщить? Вот Вам одна, о которой никто еще не знает.
Десятилетняя деятельность наших актеров выработала невольно благодаря ежедневным спектаклям и утомительной актерской деятельности приемы, привычки, вредные для художника. Труппа сознала это и решила бороться с ними. Всю труппу и школу разделили на группы, и теперь каждый день мы собираемся и друг у друга исправляем то, что считаем нежелательным. Самочувствие актера на сцене бывает обманчиво и не отвечает тем результатам, на которые он рассчитывает. При такой проверочной работе можно урегулировать и проверить свое творческое самочувствие.
В будущем году решены пьесы: "Гамлет" (с Качаловым и с Крэгом) – открытие сезона; потом "Анафема"
6, потом "Месяц в деревне".
Теперь репетируем "Три сестры". Роль Ирины играет Барановская. В скором времени выступит Хлестаков – Кузнецов
7.
Будьте здоровы. Спасибо.
Сердечно преданный и благодарный
К. Алексеев
309. Л. Я. Гуревич
9 февраля 1909
Москва
Простите за опоздание – масленица.
Можно напечатать в общих чертах
1. Десятилетняя практика наложила неизбежно след ремесленности. Чтоб избавиться от него, артисты устроили под руководством Станиславского упражнения. Просматривают друг у друга роли и исправляют.
Сегодня в театре большой капустник
2.
Ваш
К. Алексеев
310*. С. А. Андреевскому
17 февраля 1909
Дорогой и многоуважаемый
Сергей Аркадьевич!
Между нами, согласен с Вами относительно "Анатэмы"
1. Но…
Я ли не мечтал о Каине?! Роль была выучена, декорации и костюмы готовы, и Синод запретил, так как Авель оказался святым, а Каин, Ева и Адам – тоже что-то вроде святых?!
2Сарданапал, Манфред!!! Нет ли у Вас актера на эти роли? Хоть какого-нибудь завалящего. На Гамлета – есть, быть может, далеко не идеальный, но Манфред, Сарданапал!… никто из нас не может играть этих ролей
3.
А жить нужно…
Поневоле приходится брать "Анатэму".
Пожалейте нас, голодных.
Душевно преданный и уважающий Вас
К. Алексеев
17 – II 909 – Москва
311. Н. В. Дризену
17 февраля 1909
Москва
Глубокоуважаемый Николай Васильевич!
Позвольте прежде всего поблагодарить Вас за Ваше хорошее письмо, за внимание и доброе отношение к нашему театру.
Во-вторых, простите за задержку ответом. Она произошла по двум причинам.
Пришлось спешно вводить двух новых действующих лиц в возобновленные вчера "Три сестры". Эта скучная работа отняла у меня все свободное время
1.
Другая причина та, что я потерял свой юбилейный доклад
2и должен был перерыть все шкафы и столы не только дома, но и в театре, в надежде найти пропажу.
Увы, я ее не нашел, а черновик уничтожен.
Эту попытку найти свой доклад я делаю вторично.
Дело в том, что после юбилея г. Рябушинский пожертвовал на общедоступный театр 1000 р.
3Этой отзывчивостью он нас всех растрогал, и я обещался дать ему свой доклад. Бросился искать его, но среди юбилейных приветствий, среди подарков и общей праздничной суматохи не мог найти пропажи. Я бы сумел устроить теперь так, чтоб, не обижая Рябушинского, снять с себя данное ему обещание. Он вернул бы его мне, но факт пропажи неисправим. Душевно сожалею.
У нас нет никаких эскизов декораций "Синей птицы", так как мы никогда не пользуемся при наших постановках эскизами. Мы делаем только макеты. Они хранятся в архиве. Сделать эскиз по макету может только сам художник. В данную секунду Егоров уехал в Данию
4. Вероятно, у него имеются эскизы, сделанные для издания. "Синяя птица" – это пьеса сценических фокусов; между нами, она имеет не много других, более важных достоинств.
Если открыть секрет фокусов, то всякий интерес к ним теряется.
Изложить на бумаге и в рисунках сложную машинную часть постановки – это очень большая работа. Едва ли это заинтересует простого читателя.
Г. Фишер (бывший Дьяговченко на Кузнецком мосту) снял исполнителей "Синей птицы". Не скажу, чтобы снимки были удачны. Быть может, они могли бы оказать Вам услугу.
Юра приехал на днях. Он очень поправился: бодр и энергичен, но бедная Саша плохо поправилась
5. Она соскучилась о детях, бросает лечение и едет в Харьков.
Не откажитесь передать мой поклон Вашей супруге и принять уверение в моем искреннем к Вам почтении.
К. Алексеев
312. Л. М. Леонидову
Февраль (после 20-го) 1909
Москва
Дорогой
Леонид Миронович,
сегодняшнее собрание ваше я считаю очень важным, если дебаты будут направлены в ту сторону, где затаился опасный враг театра и искусства.
Этот враг – ремесло.
С ним надо
бороться.
С ним надо
учитьсябороться.
Чтобы убедить товарищей в этой грозящей нам опасности и повлиять на дебаты в этом направлении, я хочу подкрепить свой последний протокол, написанный по поводу мнения г. Сулержицкого, дополнив его новым убедительным фактом
1.
Говорю о последнем спектакле "Ревизора". Вернее, о 1-м и 5-м актах его.
Я не только не могу упрекнуть кого-нибудь из участников спектакля в небрежном и нелюбовном отношении к своим ролям,- я могу сделать совсем обратное: пожалеть о том, что в этих актах было слишком много старания и потому – мало искусства.
Но…
Результат неутешительный.
Таких спектаклей не должно быть в Художественном театре.
Это не искусство…
Это добросовестное ремесло. Это искажение Гоголя.
Скажут, что я присмотрелся, что мои товарищи не могут меня увлекать, так как я слишком требователен к ним и слишком хорошо их знаю.
Это было бы ошибочным мнением.
Почему же в том же спектакле я краснел в 1-м и 5-м актах и хотел бежать из театра, а во 2-м я искренно наслаждался, в 3-м смотрел с удовольствием, а в 4-м лишь изредка скучал? На вопрос: почему те же лица хороши в одних актах и очень плохи в других, я берусь ответить и подтвердить свои доводы примерами.
Для этого мне нужно
1) чтобы труппа ясно сознала надвигающуюся на нее опасность. Заволновалась ею и не на шутку бы испугалась. Тогда случится
2) – то есть все захотят вооружиться против опасного врага. К счастью, я
твердоубежден, что такое оружие найдено. Оно отточено долгой практикой театра и ждет, чтобы за ним пришли те, кто в нем нуждается.
Следующая моя беседа в среду – в 1 час дня.
С почтением
К. Алексеев
313*. Л. Я. Гуревич
10 марта 1909
Москва
Глубокоуважаемая и дорогая
Любовь Яковлевна!
Как всегда, занят. Пишу коротко. Простите.
Спасибо за статью Бенуа. Очень интересно.
Пришлите Ваш фельетон – очень интересуюсь.
Вашу просьбу передал (и даже письменно). Румянцева умолял на коленях. Татаринова уже давно послала Вам письмо в редакцию. Ее зовут Фанни Карловна Татаринова (адрес: Москва. Художественный театр).
До скорого свидания. Целую ручку.
Вчера прошли "У царских врат" – по-моему, очень хороший спектакль (не я ставил)
1. Критика будет ругать.
Сердечно преданный
К. Алексеев
314*. М. В. Добужинскому
Телеграмма
11 марта 1909
Москва
Правление счастливо тем, что принципиальное соглашение состоялось, приветствует всех членов кружка
1. Для выяснения условий работы и общего плана постановки "Месяца в деревне" хотелось бы на один день видеть Вас в Москве
2. Если можно, приезжайте на эту пятницу или воскресенье. Поклоны. Расходы за счет театра.
Станиславский
315*. Г. Н. Федотовой
21/III 909. Москва
21 марта 1909
Глубокоуважаемая и дорогая
Гликерия Николаевна!
Ваше письмо согрело меня своей теплотой и заставило меня любоваться красотой Вашей души.
Целый ряд счастливых годов пронесся в моей памяти длинной вереницей, начиная от неудачного дебюта в Неклюжеве и экзамена в театральном училище
1и до настоящих дней.
Мне вспоминаются Ваши материнские заботы обо мне при основании Общества искусства и литературы, Ваши мудрые предостережения, которых я не послушался и… был наказан. Потом все бросили нас… Тогда пришли Вы, без зова, без громких фраз… Вы сели за режиссерский стол и стали работать и учить.
Помню, как Вы нас ободряли, как Вы нас бранили, как Вы волновались и радовались вместе с нами.
Из маленького ядра любителей, вовремя поддержанного Вами, создался Художественный театр.
Чем я отблагодарю Вас за все добро, оказанное нам?!
Я хочу сделать все, что в моих силах.
Позвольте открыть Вам мои планы.
Ввиду того что некоторые пайщики нашего театра не могут приехать в Москву, общее собрание для распределения доходов этого года состоится в Петербурге.
Думаю, что такие лица, как Панина, Орлов-Давыдов, Стахович, Тарасов, не захотят брать того крупного дивиденда, который причитается на их долю. Я шепну им на ушко, чтоб они отдали эти доходы на покупку имения для Художественного театра
2.
Но, кто знает, они могут и не послушаться меня…
Я запасся другим планом: в мае мы снимаем постановку "Бориса Годунова" для синематографа
3. За это нам платят 15 000 р.
Я хочу внести предложение, чтоб эти деньги были пожертвованы на покупку имения.
На случай неудачи и этой комбинации я ищу покупателя на стороне. Говорил с одним фабрикантом, который ищет имение для своего сына; закинул удочку и в другое место…
Дело случая и удачи.
Если мне удастся провести один из намеченных планов, я буду бесконечно счастлив. Если же мне это не удастся, буду ждать нового случая, чтобы быть Вам полезным.
Почтительно целую Ваши ручки и шлю вместе с женой и детьми уверения в нашей сердечной любви и почтении к Вам.
К. Алексеев
316*. К. К. Алексеевой
31 марта 1909
Петербург
Дорогая и бесценная моя Кирюля!
Сижу за кулисами, в этой маленькой красной гостиной, казенного типа. Помнишь?
Идет во второй раз "Синяя птица". Вчера был первый спектакль, и сегодня утром сыграли "Трех сестер".
В театре великий князь Константин Константинович со всей своей семьей из малышей, которые гогочут на каждую реплику. Еще из знаменитостей – Леонид Андреев.
Вчерашняя премьера прошла, как все премьеры. В первом акте – похлопали, потом, после "леса", утомились. Одни сходили с ума от восторга, другие – от возмущения, третьи – умные – бранили детскую пьесу, четвертые впадали в детство и радовались. За кулисами было очень тревожно, так как сцена отвратительная, неприспособленная, и повестки, т. е. сигналы для музыки, попортились при самом начале. В публике было довольно оживленно, хотя больше говорили о Столыпине, чем о Метерлинке. Играли средне. Особенно жаль Коонен, которая струсила, переволновалась и напирала на реплики, слишком много смеялась, визжала, слишком подчеркивала детский тон. На первом спектакле ее не оценили, и больше понравилась Халютина. Вся пьеса с внешней стороны имела успех. Конечно, хулиганы-рецензенты ничего, кроме синематографа, не видят в пьесе. Другие, напротив, видят чересчур много и, чтобы показать свой необыкновенный ум, возмущаются тем, что театр не извлек из произведения того, что увидала умная голова рецензента. Словом, все старая история.
