233*. В. С. Алексееву

Никогда еще не приходилось так работать, как теперь. Не только днями, но и ночами. Приходится превращать кабак в приличное заведение.

Везде рекомендуется актерам и режиссерам идти учиться у нас. Апогея успеха (тонкого) достигли в "Дяде Ване". Гауптман ревел как ребенок и последний акт сидел с платком у глаз. В антракте он (известный своей нелюдимостью) выбежал демонстративно в фойе и громко на весь зал крикнул: "Это самое сильное из моих сценических впечатлений. Там играют не люди, а художественные боги". Здорово! Конечно, мы познакомились с ним и с женой. Он прямо влюбился в нас и остался в Берлине до конца наших гастролей. После "Дна", которое имело страшно шумный успех (но не такой тонкий, как "Дядя Ваня"), Гауптман заявил нам, что он всю ночь не спал и обдумывал пьесу, которую хочет писать специально для нашего театра. Постоянным посетителем наших спектаклей является Барнай. Он уже смотрел все пьесы по два раза, подносит нам венки с надписями "Лучшему театру" и т. д. Очень увлекаются нами Фр. д'Андраде и Шпильман.

Материальная часть для Берлина блестяща, и все диву даются, что мы делаем по 2500 марок в вечер. Самый популярный здесь театр – это Deutsches Theater, и он делает столько же. Но, увы, для нас это мало, мы едва покрываем расходы, которые, повторяю, ужасны. Мы же мечтали о том, что привезем с собой крупную сумму 1 .Все в один голос говорят, что в Берлине нажиться нельзя, что здесь получают патент, а с этим патентом в других городах наживают капиталы. Пожалуй, это правда, потому что самые лучшие impressario всех стран, точно мыши на лакомство, съехались в Берлин. Каких только не перебывало у нас господ, одни просят в Австрию, другие в Америку и т. д. Не знаю, сумеем ли мы выжать пользу из наших успехов, но так ясно, что без другого города не обойтись. Все это очень трудно устроить и с московскими моими делами и с детьми. Нельзя же их таскать с собой по свету. Сознаюсь, что эти поездки редкостно интересны, так как знакомишься с интересными людьми, которых в другое время и не встретишь… но… все-таки – дома лучше. Здесь – холодно и жутко. Хорошо еще, что успех оказался выше ожиданий, а если бы провал! Страшно даже подумать, как бы нас тут заклевали и съели. Вчера Берлин нас признал окончательно. Была кронпринцесса и должен был быть и кронпринц. Весь вечер по телефону из Потсдама звонили, чтоб мы затягивали антракты, так как он после заседания непременно хотел застать хоть последний акт. Последний антракт тянули без конца и даже сказали публике о причине такой паузы; наконец-то она послала сказать по телефону, что больше тянуть нельзя. Тогда последовало разрешение начинать, так как заседание еще не кончено. Так он и не был. Его ждут в следующий раз. Говорят, будто и Вильгельм собирается. Это будет первый пример его выезда в частный театр. Сегодня из дворца просили сообщить недельный репертуар… Главная загвоздка – это незнание языка. Немцы были уверены, что мы будем играть по-немецки. Когда им объявляют, что москвичи говорят по-русски, они искренно изумляются этой дерзости: приехать в Берлин с русским языком. Боже, как народ ненавидит русских, но зато интеллигенция здесь прелесть. Она с большой верой глядит на Россию и простой русский талант искренно принимает за гениальность.

Покажи, пожалуйста, это письмо Сергею Ивановичу. При первой свободной минуте буду писать ему большое письмо, с тем, однако, условием, чтоб он не отвечал на него. Покажи письмо и [имя-отчество неразборчиво.- Ред.],а потом перешли его Зине. Ее я прошу переслать по очереди всем сестрам и братьям. Целую и люблю.

Лейпциг.

Пришлось сделать визиты консулу и каким-то другим господам, которые приезжали, с необыкновенным почтением и подобострастием, представляться мне и Немировичу. "На дне" – опять крик, шум, гам, успех огромный, шумливый. В театре сам Никиш 1с семьей. Он прибегал на сцену и очень восторгался. Жена его – еще больше. После 3-го акта – неистовство, венки от социал-демократов, цветы Книппер и Муратовой. Никиш демонстративно аплодирует. Я передал ему поклон от Нюши. Он тотчас же вспомнил ее и долго расспрашивал. Просит кланяться. В конце крикливые овации без конца. Сбор почти полный. При выходе из театра неожиданно меня подхватывает толпа человек в 200 и на руках несет в противоположную сторону от гостиницы. С шумом и аплодисментами мы совершили таким образом прогулку по огромной площади, пока наконец добрались до гостиницы. Толпа ворвалась в гостиницу, и там едва удалось успокоить ее и вывести на улицу. Надо сознаться, что это было довольно безобразно и дико. Я поспешил в свой номер. Там ужинал и укладывался. На следующий день, т. е. сегодня, надо было встать в 8 часов и в 9 1/2 – ехать. Путаница на станции невообразимая. Переезд не длинный, но благодаря толпе ехавших – утомительный, несколько пересадок, таможня и пр. С радостью встретил детишек в Дрездене и расцеловал. Едва вышли из вагона в Праге, как нас окружила толпа. Тут и городской голова, и профессора, и президент (интендант) театров, директор, вся труппа, старухи, женщины, дети. Весь вокзал наполнен толпой. Мы шли сквозь шпалерами уставленную толпу народа. Вся улица у вокзала наполнена толпой, может быть, в несколько тысяч. Все снимают шляпы и кланяются, как царям. Можешь себе представить в эту минуту Екатерину Николаевну в роли царицы. Я испугался сначала, а потом мне до того стало смешно…

5 апр.

Сегодня вечером спектакль гала в честь русских гостей,- так гласит афиша.

Спал хорошо и бодр.

235*. В. Я. Брюсову

Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!

Я был бы очень счастлив видеть Вас завтра у себя (Каретный ряд, д. Маркова, против театра "Эрмитаж", вход с улицы) около 8 час. вечера.

236*. Вл. И. Немировичу-Данченко

В теперешнее время нельзя ссориться. Простите меня.

Я искренно раскаиваюсь и еще раз извиняюсь.

Первая.Нельзя после самого трудного акта вызывать на объяснения артиста, у которого нервы превратились в мочалу.

Когда мне кажется, что Вы в качестве директора делаете ошибку, я страдаю самым настоящим образом и не сплю ночей напролет и злюсь на Вас больше, чем на кого бы то ни было другого. Что это, признак любви или недоброго чувства?

Я Вас люблю, как очень немногих, и потому часто бываю слишком требователен, так как мы с Вами встречаемся только в деле, где слишком много поводов для столкновений.

Плохо пишу, но и сегодня виноват второй акт "Горя от ума".

Дорогая Вера Васильевна!

Она – надула – на днях появилась у рампы и дьяконским голосом кричала: "Станиславский". Очень подурнела, а голос хорош. Весь секрет в том, что к ней неистово идет загар. Недаром же она по целым дням валялась на песке под солнцем. Теперь загар сошел, и я обманут 3.

238. С. А. Найденову

здравствуйте! Очень счастлив, что нашел Вас. Я и заскучал и уже давно заволновался о Вас. Недавно из газет узнали о Вашей пьесе и усиленно Вас искали. Первое время не знали: куда писать? К кому обратиться? В Константинополь, или в Америку, или, чего боже сохрани, в сыскное отделение, или в Петропавловку? Пропал милый и любимый нами человек, и не знаем, где его искать? Решили найти Бунина и через него узнать о Вас… Но как Вы думаете: много ли легче отыскать Бунина?

Мы все были бы жестоко и незаслуженно обижены, если бы Вы забыли о нас и не прислали Вашей пьесы.

Напишу не сразу, так как я туп при первых знакомствах с пьесой. Прочту ее несколько раз и напишу подробно, но помните, что я не литератор и не мечтаю быть критиком: могу свободно говорить глупости и жестоко ошибаться.

Целую ручки Вашей супруге. Мы ее так полюбили в Ессентуках, а она нас забыла! Как ее здоровье? Жена, дети кланяются Вам обоим. До приятного, хотя и не скорого свидания.

За границей нас всех обзывали Mitterwurzer'aми (знаменитый их актер, чуть не гений) 2- приехали домой и опять попали в такие бездарности, что хоть бросай сцену. Ничего не разберешь в этой жизни!

10 октября 1906 г.

Глубокоуважаемый,

Сердечно благодарю Вас за присылку газеты и за добрые и ободрительные слова о нашем театре и обо мне. Они явились очень своевременно, так как в этом году нас здесь сильно поклевывают и обескураживают.

Мне присылают много газет и вырезок из провинции, когда там пишут о нас. Иные статьи лестные, но не всегда похвала доставляет удовольствие. Она должна быть талантлива.

Простите за беспокойство. Надеемся быть в этом году в Петербурге и отвести душу с друзьями.

В наше жестокое время научаешься чтить и дорожить хорошими друзьями и людьми.

Скажите ей, что недавно я прочел те самые записки 1, которыми я измучил ее, и так они мне не понравились, так я искренно пожалел ее. Должно быть, мне предстоит участь Пенелопы: летом писать, а зимой уничтожать написанное.

Жена шлет поклоны.

Простите, что так поздно отвечаю на Ваше внимание. Очень, очень был занят.

Суббота

рядом лежит только что проглоченная пьеса 1.

Пишу, потому что хочется писать от большой радости.

Чувствуется в ней мастер, темперамент, талант, сила, что-то большое… и я счастлив за Вас и за русский театр.

После первого акта – увлекся пьесой. Влюбился в сводню и испугался…

Я не люблю Вашего излюбленного героя меблированных комнат или Максима ("Кто он?"). В первом акте в Артамоне я узнал старого знакомца, который опять заныл и опять носится с самим собой 3. Я не обрадовался ему… Я примирился с ним ради последней сцены со сводней 4.

В помойной яме заселенного дома много трогательной поэзии и много пошлости. Я вспомнил слова Антона Павловича, сказанные об Ибсене: "Слушайте… у него же нет пошлости. Нельзя же так писать пьесы".

Пьеса закончена блестяще, а это такая редкость… Финалы первого и второго актов – не понял… Казалось, что не хватает какого-то одного слова.

Пишу без всякой цели и отлично понимаю, что ничего важного не способен теперь сказать. Я рад и потому хочу поделиться с Вами моим чувством. Поздравляю, обнимаю.

241. Л. М. Леонидову

Леонид Миронович,

Вместо ответа по пунктам я пишу шире и рассматриваю вопрос подробнее. Из второго письма Вы получите ответы на все Ваши вопросы, за исключением одного, а именно: как вам разделиться между "Брандом" и Метерлинком 2. Я думал, что Владимир Иванович объяснил Вам этот вопрос.

Итак, я начинаю издалека.

Теперь я бросил эту мечту художника, так как нельзя осуществить ее без Вашего участия.

Душевно жалею об этом – так, как, вероятно, никто(особенно после последнего спектакля "Вишневого сада").

Ввиду сказанного я буду обращаться не к Вашему чувству артиста, а к Вашему доброму сердцу, и Вы меня поймете.

С почтением

242*. Вл. И. Немировичу-Данченко

Дорогой Владимир Иванович.

Я уже извинялся за Сулержицкого, признавая себя неправым и с официальной и с этической стороны. Я пояснял, почему все это так случилось. За эту бестактность охотно извиняюсь еще раз.

Уверенный, что мое участие в школе желательно не для того, чтоб делать в ней то, что делают другие, а для того, чтоб найти нечто новое, я взялся за водевиль. Сам я не мог его вести и потому пригласил Александрова за свой личный счет (об оплате мы еще не сговаривались).

И в этом я формально неправ и прошу прощения, но я сделал ошибку без дурной цели.

Относительно авторов Вы неправы совершенно.

Косоротов обратился прямо ко мне с просьбой высказаться об его пьесе. Аш – тоже. Пинский – тоже (кстати, эту пьесу надо возвратить) 2. Это частные просьбы, которые не касаются ни театра, ни Вас. И теперь не понимаю: как мне поступать в этих случаях иначе, чем я поступал до сих пор. Повторяю: если Вы можете избавить меня от переписки с авторами и с заграницей, я буду бесконечно благодарен, так как это берет у меня много времени. Но с заграницей, например,- театр сам не делает того, что необходимо. Так, например: ни альбома императрицы, ни портретов в театры не послано до сих пор. Мое имя связано с театром, и я вынужден заботиться если не за театр, так за себя, с соблюдением учтивости.

Я, вероятно, больше всех радуюсь за себя и за театр в те минуты, когда Вы энергично работаете. В эти минуты и Вы не жалуетесь.

Если эта длинная переписка признак возродившейся в Вас энергии, я радуюсь первый и, вероятно, первый поддержу Вас и покажу пример повиновения (за исключением тех бестактностей, которые я делаю в пылу работы и за которые винюсь заранее).

За желание поддержать мои художественные намерения низко кланяюсь и искренно благодарю. Каюсь, что из предыдущих писем я этого не понял.

Стыдно в переживаемое время заниматься тем, чем мы занимались в эти последние дни.