- Ты видел? - с жаром спросила меня Маргарита.
      - Да,- ответил я, счастливо улыбаясь.
      - Как это хорошо! - воскликнула она и кинулась мне на шею, целуя мое лицо, мокрое от слез восторга.
      В эту минуту она стала для меня родным существом. Она принялась перечислять всех, кого ей довелось увидеть. Все они, по ее уверениям, уже умерли или погибли. Крепко прижимая ее к себе, я смотрел, как угасает сияние волшебной страны Туле, и страшно тосковал от мысли, что нет рядом со мною моей Евпраксии.
      Странное дело, но среди тех, кому ничего не удалось увидеть в сиянии Туле, оказался Лонгрин. Бедняга страшно переживал, уверяя, что, как видно, в последнее время совершил много грехов и из-за этого обитатели Туле не явились его взору. Мы все вместе переживали за него, но вскоре наши переживания сменились худшими - Маргарита слегла в страшной простуде и никакое лечение не могло помочь ей. Она с каждым, часом угасала, таяла, как светящиеся нити Туле.
      - Я хочу туда,- сказала она мне, ненадолго придя в себя после глубокого забытья.- Мне даже казалось, что я тоже где-то там, среди них. Я люблю тебя, Людвиг, но ты не любишь меня. Твое сердце принадлежит другой женщине, и я знаю, что когда мы смотрели о тобою вместе на Туле, ты сожалел, что рядом с тобой я, а не она. Об одном прошу тебя, похорони меня на острове Танет, где никогда не бывает змей. Я с детства больше всего боялась, что когда помру и меня похоронят, змея залезет в мой гроб, чтобы съесть мне сердце.
      Маргарита умерла, когда вдалеке показались берега Шотландии. Я выполнил ее просьбу, похоронив на острове Танет в той самой долине, откуда мы набирали землю, отпугивающую змей. Я страшно раскаивался в том, что согласился взять Маргариту вместе со мной в это опасное плаванье и тем самым погубил прекрасную девушку. Сознание того, что она теперь поселилась в стране Туле, где лучшие мои друзья окружают ее заботой и лаской, не успокаивало меня.
      Весной 1104 года я вернулся в Европу, а в середине лета отправился в Святую Землю, везя с собой бочку чудодейственной земли с острова Танет.
      Глава VII
      ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА С ГЕНРИХОМ
      - Надо же,- сказал жонглер Гийом,- я столько путешествовал по свету, но ни разу не видел Туле. Честно говоря, доселе я вообще считал, что Туле и Исландия - это одно и то же. Да, если бы эту историю про светящиеся нити, среди которых после долгого всматривания начинают появляться умершие люди, рассказал мне кто-нибудь другой, я бы ни за что не поверил. Но вам я верю больше, чем самому себе. И все же, вам не кажется, что эти видения могли быть навеяны особым психическим состоянием или каким-то особенным действием тамошнего воздуха? Почему некоторые видели, а некоторые - нет? Ведь глаз у каждого человека устроен одинаково.
      - Не знаю,- пожал плечами я.- Мне как раз кажется, что не у всех глаз устроен одинаково. Одни люди замечают в мире только дурное, другие - только хорошее. Глаз влюбленного видит в своей возлюбленной даже такую красоту, которой в ней и нет. Глаз художника или скульптора отмечает гармонию красок и линий, а глазу ростовщика доступен только блеск золотых и серебряных монет. Кроме того, разве вы сомневаетесь в чудесных видениях, ниспосланных праведникам, когда они видели Христа или Богородицу в то время, как стоявшие рядом не видели ничего?
      - О, нет, я не сомневаюсь,- поспешно ответил стихоплет.- Вы правы, одни видят одно, другие - другое. Но это свидетельствует о различии душ человеческих, а не глаз. И если художник видит прекрасное, а праведник Христа и Богородицу, то они видят это не глазами, а душой.
      - И все же, случаются чудеса, кои доступны зрению и праведника, и нечестивца,- сказал я, остро вспоминая первую Пасху в освобожденном Иерусалиме, когда все мы впервые стали свидетелями возжигания Святого Огня Господня, самого главного чуда, ежегодно являющегося людям в Страстную Субботу накануне Воскресения. Помню, как дивно блистал тот Огонь в глазах у счастливого Годфруа, и как все мы впервые умывались им, поражаясь его свойствами гореть, не обжигая и не сжигая ничего.- Вы видели, Гийом, Святой Огонь, загорающийся на Гробе Господнем накануне Светлого Христова Воскресения?
      - Видел,- ответил жонглер,- но, к сожалению, только издалека. Я стоял на улице и смотрел, как в храме люди возжигают от свечей друг у друга какое-то очень необычного, я бы даже сказал - неестественного цвета пламя. Но до меня оно не дошло, стало гаснуть. Я видел, как люди проводили этим пламенем себе по лицу, будто умываясь, но даже те, у кого были пышные усы и бороды, не пострадали от пламени. Это для меня совершеннейшая загадка. А вы верите, что это пламя и впрямь посылается Спасителем?
      - Верю ли я?! - Меня так и подбросило на месте от такого вопроса.- Да как же вы можете спрашивать такое, Гийом?! Вы бы еще спросили, верю ли я в Иисуса Христа! В явление Святого Огня я верил еще до того, как воочию увидел его, а уж когда увидел, то только и растворялся в небывалом, неземном счастье, держа в руках пучок соломы, пылающий этим Огнем.
      Я умолк, с сожалением глядя на Гийома, который, кажется, и впрямь сомневался в истинности Огня Господня. Да, Христофор, этот человек и впрямь смел предполагать какое-то мошенничество со стороны людей, ежегодно приходящих накануне Воскресения, чтобы стать свидетелями чуда. Он смотрел на меня с иронией во взгляде и, видя, что я начинаю сердиться на него, сказал:
      - Не думайте, дорогой мой граф, что я не верю в силу Спасителя нашего. В глубине сердца я очень верующий человек. И все же, иные вещи, связанные с жизнью Церкви, кажутся мне порой наивными, а порой и подозрительными. Христос говорил: "Не поверите, пока не увидите знамений и чудес", тем самым обвиняя маловерующих и выказывая предпочтение к тем, кто верит искренне и не требует от Господа постоянного подтверждения Его святости. Мне не нужно Огня Господня для доказательства бытия Бога Отца и Бога Сына. А те, кому нужны доказательства, не могут называться истинными христианами.
      - Все это так,- сказал я, несколько успокаиваясь.- Но в одном, как мне кажется, вы заблуждаетесь.. На мой взгляд, Огонь Господний посылается накануне Светлого Воскресения не в доказательство бытия Божия и Иисусова, а в радость к наступающему празднику, в награду всем, кто пришел в Страстную Субботу ко Гробу Спасителя. Вот зачем загорается это священное пламя.
      - Да? - задумчиво промолвил Гийом.- Я как-то не задумывался об этом. Возможно, вы и правы, а я... Я еще подумаю об этом. Ну, а что же было дальше с вами после того, как вы привезли в Иерусалим бочку той замечательной земли? Пригодилась ли она крестоносцам?
      - О, еще как пригодилась! - ответил я.- Во-первых, мы посыпали землей с острова Танет во множестве точек вокруг всего Иерусалима, и змеи с тех пор вообще перестали появляться в городе. А во-вторых, мы нашили множество ладанок134 и в каждую насыпали по горсти этой чудодейственной землицы. Теперь каждый, кому надо было отлучиться из города для совершения какой-либо поездки, брал с собой такую ладанку, и ни одного из них не укусила в дороге змея. За это Бодуэн возвратил мне титул рыцаря Христа и Храма, разрешив вновь обосноваться в башне Антония и командовать небольшим отрядом тамплиеров. В том году дела его шли блестяще, он покорил Акру, в Турции разразилась гражданская война между султанами и эмирами, не поделившими сферы своей власти, и усобица отвлекла сельджуков от войны с крестоносцами. Василевс Алексей воспользовался этим и присоединил к своей державе всю Киликию. Король Иерусалимский уступил графство Эдесское своему племяннику, тоже Бодуэну, рыцарю мужественному, красивому и набожному, но столь жадному до денег, что это подвигало его к совершению необдуманных поступков. Вместе с Боэмундом Антиохийским он пытался овладеть Харраном и в битве на реке Балих вел себя глупо, в результате чего сражение было с треском проиграно. Боэмунд после этого отправился в Сицилию, а Алексей Комнин присовокупил к Византии и Антиохийское княжество.
      Следующий, 1105 год от Рождества Христова, вновь принес победы королю Иерусалимскому и поражения остальным вождям крестоносцев. В конце февраля при осаде Триполи погиб знаменитый Раймунд Тулузский. Все искренне оплакивали кончину этого храброго и достославного витязя и разгром его воинства. Летом египтяне вновь вознамерились вернуть себе Иерусалим, но Бодуэн наголову разгромил их в славном сражении при Рамлехе, и Фатимит объявил, что впредь не желает возвращения Палестины под свою державу, поскольку Бодуэн всерьез собирался идти в Египет, дабы захватить Каир.
      Весной 1106 года в Иерусалим прибыл из Германии тамплиер Хольтердипольтер, он привез хорошие вести - сын Генриха IV, Генрих V, поднял восстание против собственного отца и вынудил его отречься от престола. На соборе в Госларе он объявил об окончании многолетней войны за инвеституру в пользу папы Пасхалия и был провозглашен новым императором Священной Римской Империи. Заклятый враг мой был повержен и опозорен, и мне оставалось лишь молить Бога о спасении его грешной души и о ниспослании ему искреннего покаяния в грехах всей своей распутной жизни.
      Чем больше я думал о судьбе этого злодея, тем больше приходил к странному умозаключению, что теперь, когда он низвергнут, я должен повидаться с ним после стольких лет, прошедших со дня нашей последней встречи. Мне казалось, что теперь, когда он особенно несчастен, душа его, быть может, открыта для раскаянья, и я смогу помочь ему. В Святой Земле наступило долгожданное затишье, на западе усмирились египтяне-шииты, на севере сельджуки до сих пор не могли прекратить междоусобицу, а сарацины на востоке постепенно собирались с силами, чтобы в будущем продолжить борьбу с государствами крестоносцев.
      Оставив вместо себя Алоизия Цоттига, я отправился из Яффы на корабле, плывущем в Геную, в сопровождении двух своих командоров - одноглазого Роже де Мондидье и Клауса фон Хольтердипольтера. Благополучно переплыв через Медитерраниум, в июле мы прибыли в Геную, а незадолго до праздника Преображения Господня добрались и до Кельна, где, как нам стало известно, находился в это время низвергнутый император.
      Невозможно описать те чувства, которые охватили меня, когда наш небольшой отряд, состоящий из трех тамплиеров, трех оруженосцев и двух слуг, подъезжал к этому городу. Здесь некогда окончилось мое отрочество, здесь я впервые увидел босоногую красавицу, ставшую главной женщиной всей моей жизни. Здесь я стал рыцарем Адельгейды и здесь впервые в жизни сразился на поединке, узнав, что такое коварство.
      Кельн мало изменился. Сохранилась и старая лазейка неподалеку от Сапфирной башни, которая была мне известна. Через нее мы проникли в город, оставшись незамеченными. С трудом представляя себе, как именно я смогу встретиться с Генрихом, я придумал весьма дерзкий план, решившись прибегнуть к помощи тех, к кому никогда бы раньше не обратился за поддержкой. Остановившись в одном из старых домов неподалеку от церкви святого Мартина, несколько дней, нарядившись в самые неприглядные одежды, я разгуливал по Юденорту, старательно прислушивался к разговорам евреев-торговцев и, к счастью, довольно быстро собрал некоторые необходимые для себя сведения. Прежде всего я выяснил, кто сейчас в Юденорте считается их князем, и, подловив некоего Бецалеля, который показался мне влиятельным человеком, я напрямик предложил ему много денег, чтобы он тайно свел меня с этим самым Нафтале-бен-Елеазаром.
      - О! - зашептал Бецалель, возводя очи к небу.- Нафтале-бен-Елеазар, это такой великий человек и такой многомудрый парнас, что я очень боюсь выполнить вашу просьбу, ведь вдруг да чего-нибудь не то.
      Я прибавил к названной мною сумме еще половину. Бецалель принялся бить себя в грудь кулаком и рвать на себе пейсы, призывая всех прародителей из Ветхого Завета в свидетели, что он никак не может выполнить мою просьбу. Когда я еще немного увеличил вознаграждение, мне показалось, что Бецалель проломит себе грудь кулаком и с корнем вырвет свои пейсы. Тут я не выдержал и плюнул, но хитрый еврей тотчас перестал так остро переживать и сказал, что, если я добавлю еще немного, он познакомит меня с "многомудрым Парнасом" Нафтале-бен-Елеазаром. Я усмехнулся и в четвертый раз увеличил взятку. Спустя час Бецалель представил меня князю кагала, или парнасу, как он у них именовался. Это был довольно красивый старец с высоким лбом, длинными седыми власами, длинноносый и голубоглазый. Взгляд его выражал так называемую вековую еврейскую скорбь, которая, по моим понятиям, отпечаталась на всем их племени после того, как они распяли Спасителя, чтобы до самых последних времен нести на себе проклятие.
      - Вот этот человек,- сказал Бецалель парнасу, когда я вошел в роскошно обставленную комнату, не переставая удивляться, насколько грязно и ветхо выглядел дом Нафтале-бен-Елеазара снаружи, насколько зловонна и мерзостна была улица, на которой этот дом стоял, и насколько богато и чисто оказалось в самом жилище.
      Пять раз поклонившись, Бецалель испарился, и мне поначалу показалось, что я остался с князем кагала наедине, но затем я увидел двух чернобородых мужчин, сидящих в темных углах комнаты и зорко следящих за каждым моим движением.
      - Что вам угодно и кто вы такой? - спросил меня Нафтале-бен-Елеазар, хмуро рассматривая мою плохонькую одежонку, позаимствованную у одного полунищего забулдыги.
      - Меня послал к вам Абба-Схария-бен-Абраам-Ярхи,- ответил я.- Своего имени я вам не назову, но одна вещь должна послужить для вас знаком, что мне можно доверять. Абба-Схария просил передать вам вот это.
      С этими словами я передал то самое копьецо, которое я нашел в иерусалимской земле, когда рыл могилу моему незабвенному Аттиле. Нафтале-бен-Елеазар мельком взглянул на копьецо, бросил его к себе в шкатулку, стоящую на столе и жестом пригласил меня сесть. Сам он тоже сел и уставился на меня, ожидая продолжения.
      - Абба-Схария поручил мне встретиться здесь, в Кельне, с низложенным императором и просил вас всячески содействовать мне в этом,- сказал я, радуясь тому, что моя уловка с копьецом, подстроенная мною наудачу, кажется, как то ни странно, сработала.- Он сказал, что вы имеете доступ к нему и легко устроите встречу. Но при этом Генрих не должен узнать меня. Вы представите меня ему как некое таинственное лицо, и я буду в маске. Ясное дело, что встреча должна произойти где-то в уединенном месте и желательно ночью.
      Тут один из сидящих в углу пробормотал что-то очень злобно. Нафтале-бен-Елеазар не менее злобно ответил ему на своем наречии, которого я, к сожалению, не понимал и не имел возможности выучить, поскольку в Палестине евреев почти не было.
      - Не обращайте внимания, прошу вас,- сказал мне Нафтале-бен-Елеазар очень вежливо. - Пожалуйста, продолжайте.
      - Я все сказал,- ответил я.
      - Вы в этом уверены? - спросил парнас.
      После его вопроса некоторое неприятное молчание зависло в комнате. Наконец, я собрался с духом и твердо произнес:
      - Повторяю: я все сказал.
      - Это хорошо, что вы все сказали,- промолвил Нафтале-бен-Елеазар таким голосом, что я стал прикидывать, куда мне отпрыгивать и какую лучше позицию занимать, как только сидящие в углу набросятся на меня.- А теперь послушайте, что я вам скажу. Вы лжете. Абба-Схария-бен-Абраам-Ярхи находится сейчас в Аахене, в двух часах езды от Кельна, и если бы ему нужно было с глазу на глаз встретиться с императором Генрихом, то есть, именно с низложенным императором Генрихом, как вы изволили выразиться, то он мог бы сам явиться к нему безо всяких затруднений. Из этого я заключаю, что вы никоим образом не связаны с Абба-Схарией и даже не знаете, что он сейчас в Аахене. Мало того, я смею предположить, что вы - человек, настроенный враждебно к Абба-Схарии и несчастному Генриху, находящемуся под его сильным влиянием. Даже если бы вы не промахнулись так глупо, по вашему лицу можно было бы прочесть, как по книге, что вы не имеете ничего общего с этим негодяем Схарией. К тому же, в вас нет ни капли еврейской крови, это тоже любой сведущий еврей сможет быстро прочесть в вашем лице. А Абба-Схария никогда не имеет дела с людьми, в чьих жилах не течет кровь потомков Авраама и Израиля.
      Я стал приподниматься, готовясь коротко извиниться и сделать попытку исчезнуть из этого дома, но Нафтале-бен-Елеазар сделал мне знак рукой, чтобы я оставался на месте.
      - Кроме всего прочего, вы принесли мне в подарок бесценную вещь, значения которой я вам не раскрою, но скажу лишь одно - любой сведущий еврей отдал бы за этот предмет целое состояние. А теперь ступайте за мной.
      Все тот же озлобленный человек, сидящий в углу снова что-то проговорил с ненавистью, и Нафтале-бен-Елеазар вновь гневно осадил его коротким окриком, который я хорошо запомнил:
      - Йодэа!* [3наю! (др.-евр.)]
      Я последовал за князем кагала, так и ожидая, что вот-вот сзади на меня набросятся и вонзят мне нож в спину. Мне пришлось собрать все свое самообладание, чтобы не оглянуться и не показать, что я боюсь этих темных людей. Нафтале подвел меня к дверям комнаты, из которой доносился женский плач. Он проговорил что-то, заплаканная женщина вышла из комнаты, посмотрела на меня черными и мокрыми глазами и удалилась. Нафтале пригласил меня войти внутрь, и когда я вошел, то сразу увидел красивую молодую еврейку, лежащую на кровати. По тому, каким неестественно белым было ее лицо, сразу можно было догадаться, что она не спит, а мертва. Менора135 горела у ее изголовья, и курились какие-то благовония. Войдя в комнату, мы с Нафтале некоторое время стояли молча, затем он заговорил:
      - Эта девушка - моя дочь. Она умерла сегодня утром, вывалившись из окна и ударившись затылком о камень. Девять лет назад бандит Отто Ландштрайхер, называвший себя крестоносцем, собирающимся идти отвоевывать Святую Землю, устроил погром в Юденорте. Грабил, убивал, насиловал, сжигал дома. Он и еще несколько человек из его шайки поймали мою бедную Ноэминь, которой тогда еще и одиннадцати не было, и изнасиловали. Бедняжка сошла с ума, и никакие лекари не могли вылечить ее. По слабоумию она могла заснуть где попало и в конце концов уснула на подоконнике и вывалилась из окна. Так вот, спустя три года после погрома, устроенного в Юденорте разбойниками Отто Ландштрайхера, который, насколько мне известно, так и не стал участником крестового похода, мне довелось узнать, что многие ценные вещи, похищенные тогда Ландштрайхером у жителей Юденорта, оказались у Абба-Схарии-бен-Абраама-Ярхи. Я очень уважал этого мудрого человека, одного из тех, кого с большим почетом встречают в Нарбонне, но тут в мою душу закралось нехорошее подозрение. Два года потом я тайком докапывался до истины, и мне удалось узнать очень многое, а главное, что мерзавец Ландштрайхер действовал по указке самого Абба-Схарии, который открыл ему все секреты - у кого в Юденорте есть что грабить, а к кому можно и не соваться. За это Схария получил чуть ли ни треть всего награбленного. Но и этого мало. Он сумел обмануть и Нарбонн, доказав мудрецам, будто в Кельне давно зрел заговор против всемирного парнаса и что кельнское еврейство - сухая ветвь, которую следует срезать, чтобы дерево могло свободнее развиваться. Вот почему я не выставил вас сразу, как только вы представились человеком от Абба-Схарии. Я ненавижу этого мерзавца, а он, в свою очередь, ненавидит меня. И я помогу вам, я устрою вам встречу с Генрихом, чего бы это мне ни стоило. Но вы должны пообещать мне, что убьете проклятого Схарию. И вы дадите мне слово здесь, перед мертвым телом моей Ноэмини.
      Он умолк, глядя на меня в ожидании. Мне ничего не оставалось делать. Я подумал: "Собственно говоря, нет оснований не верить этому старому, пережившему такое тяжкое горе, жиду, и Схария заслуживает наказания. Роль убийцы мне не очень-то подходит, но можно придумать что-нибудь, дабы все вышло по-честному. К тому же, ведь это именно Схария привез тогда страшные головы и отвратительный пояс Астарты".
      - Ну что? - не вытерпев долгого молчанья, спросил Нафтале.
      - Даю слово убить Схарию,- произнес я, и в глазах князя кельнского кагала вспыхнул радостный огонь.
      - Отлично,- сказал он.- В таком случае, мы можем пройти в комнату, где нас никто не услышит, и продолжить разговор.
      Мы отправились в одну из уединенных комнат его огромного дома, в которой было ужасно душно и невыносимо пахло сопревшими башмаками, но зато Нафтале-бен-Елеазар поклялся, что здесь нас уж точно никто не услышит. К моменту нашего с ним разговора я уже знал, что Генрих ничуть не смирился со своим свержением и собирает в Кельн всех полководцев, оставшихся верными ему и не присягнувших его сыну. Войска, сосредоточенные к северу от Кельна в Леверкузене, Золингене, Вуппертале и Дюссельдорфе, готовы вскоре после праздника Преображенья начать выступление. Но от Нафтале-бен-Елеазара мне довелось узнать нечто, чего нельзя было разведать, просто живя в Кельне и шатаясь по улицам.
      Оказывается, два полюса противостояния, сложившиеся к этому времени в Священной Римской Империи, таили в себе не только враждующих между собой отца и сына. И там и тут сосредотачивались целые соперничающие друг с другом группировки. Я страшно удивился, узнав, что ведьма Мелузина136 вовсе никуда не исчезла. Порвав с Генрихом-отцом, она под именем Мелизанды пригрелась на груди у Генриха-сына. Сестра Годфруа Буйонского Алиса, имеющая почти такую же дурную славу, как Мелузина, выйдя замуж за Генриха-отца, изо всех сил старалась заменить ему прежнюю любовницу-ведьму и превзойти ее в неистовых бесчинствах. Папа Пасхалий, естественно, стоял на стороне Генриха-младшего, поскольку тот хотя бы обещал подчиняться папству. В адрес антипапы Альберта, поддерживающего Генриха-старшего, Нафтале высказал предположение, что он вовсе даже и не христианин, а поклоняется какому-то драгоценному камню, якобы, являющемуся высшим истечением божественной сущности, затмившим своим блеском само Распятие. Матильда Тосканская и Вельф Баварский тоже оказались теперь в разных лагерях. Бедная Матильда так и не смогла простить Вельфу измену.
      Выслушав рассказ Нафтале-бен-Елеазара о расстановке сил в Священной Римской Империи, я напустил на себя как можно больше важности и спросил, кажется, именно тем тоном, каким нужно, что он знает об Артефии, Урсусе и Ормусе. Он вскинул бровь и пробормотал:
      - Вы знаете эти имена?.. Ну что ж, скажу вам только то, что знаю. Некто Артефий находится сейчас при Генрихе здесь, в Кельне. Монах Урсус получил какие-то особенные полномочия при Генрихе-младшем. А вот третье имя мне неизвестно. Как вы сказали - Ор..?
      - Ормус. Брат колдуна Гаспара, которого я своею рукой сбросил в один весьма глубокий колодец,- проболтался я, не успев прикусить язык.
      - Про Гаспара я что-то такое слыхивал,- сказал Нафтале, а вот про его брата слышу впервые. Что ж, буду теперь выяснять.
      - А Персиваль, Лоэнгрин - знакомы вам?
      - Нет.
      - А Агасфер?
      - Вечный жид? - усмехнулся князь кельнского кагала.- Это сказка.
      Затем мы приступили к обсуждению плана действий, который довольно быстро сложился у нас, и мы не проговорили и часу. На следующий день парнас Нафтале отправился прямо к Генриху и заявил ему, что кельнские евреи готовы предоставить ему значительную сумму денег из одного очень надежно запрятанного клада, дабы он мог как можно лучше снабдить свое войско всем необходимым и скорее одержать победу над непокорным сыном. Но для того, чтобы этот дар был вручен, евреи города Кельна хотят быть полностью уверены в том, что Генрих обладает реальной силой и властью. На это низложенный император в приступе бахвальства заметил, что как раз сегодня, в канун праздника Преображения, он готов показать Нафтале-бен-Елиазару нечто такое, что не оставит у него сомнений в могуществе, коим Генрих обладает ныне как никогда. При этом он добавил:
      - Ты иудей и вполне можешь присутствовать сегодня в полночь при моей литургии.
      - Я не смогу присутствовать при литургии, государь,- ответил Нафтале,потому что я оплакиваю погибшую дочь. Но я приведу одного человека, который пользуется огромной властью во всех городах Германии, где есть еврейские поселения. Это наш князь князей, имя его никому не известно, даже мне, мы распознаем его по особенным признакам. И лицо его будет покрыто сеткой. Он подойдет к тебе там, где ты назначишь ему встречу и покажет перстень, на котором будут изображены звезда Соломона, крылатый косарь и знак Сатурна137.
      - Отлично,- ответил Генрих.- Сегодня в полночь около входа в Кафедральный собор. Ах да, я же забыл, что вам, евреям, нельзя входить в христианские храмы.
      - Мне нельзя, а князю князей можно,- ответил Нафтале с важностью, на что бывший император подивился:
      - Ишь ты! Смотри-ка!
      Узнав от парнаса все эти новости, я отправился для начала к своим тамплиерам и распорядился, чтобы в полночь они заняли удобные позиции неподалеку от Кафедрального собора и проследили, выйду ли я потом из него или нет. А если не выйду, чтобы постарались выяснить, что со мной произошло. Затем я вновь отправился в Юденорт к моему неожиданному союзнику, где он облачил меня в какую-то черную тунику особого покроя, которая не слишком бросалась в глаза, но и вместе с тем отличала меня от других людей. Темно-синий плащ, покрывший мне спину и плечи, Нафтале заколол фибулой, на которой была изображена звезда Давида, так что теперь, учитывая, что палец мой украшал условленный перстень, я был оснащен всевозможными символами, как заправский маг и колдун. Слава Богу, нательный крест, таящийся у меня на груди, оставался надежной защитой противу всех темных сил.
      На голову Нафтале-бен-Елеазар нахлобучил мне какой-то круглый шлем, с которого спускалась сетка, настолько мелкоячеистая, что если лицо мое трудно было распознать за нею, то и я с большим трудом мог рассмотреть окружающий меня мир. Незадолго до полуночи в сопровождении тех самых двух неприятных молодых людей, что сидели в разных углах, когда мы впервые встретились с Нафтале-бен-Елеазаром, я отправился к зданию Кафедрального собора. Семнадцать лет прошло с того дня, когда я шел сюда, надеясь не только увидеть свадьбу Генриха и Адельгейды, но и познакомиться как можно ближе с милой крестьянской девушкой, чья красота тронула мое сердце. Сколько превращений претерпела та девушка за эти годы - сначала она превратилась в саму императрицу Адельгейду, потом оказалось, что она Евпраксия, затем она стала моей Евпраксией, потом она нянчила детей моего отца и ждала меня из крестового похода, а потом... Лучше было не вспоминать, что произошло потом.
      У дверей собора нас встречал мой старый знакомый, Гильдебрант Лоцвайб. Он несколько состарился с тех пор, как я видел его в последний раз, облысел и обрюзг. При виде нас он с важностью попросил показать ему перстень, и когда я показал, он повел меня одного за собой в здание храма. Впервые в жизни, входя в христианский храм, я не осенил себя крестным знамением, дабы не испортить роль жидовского князя, которую мне пришлось волей-неволей исполнять. Храм был пуст, сегодня здесь даже не проводили предпраздничную службу под предлогом каких-то срочных работ. Вообще, я уже слышал, что здесь давно, проводятся какие-то странные работы, суть которых известна лишь очень и очень немногим жителям Кельна. Шагая впереди меня, Лоцвайб с некоей многозначительностью оглянулся, и мне от всей души захотелось двинуть ему в челюсть, но я, разумеется, сдержался. Мы прошли в один из правых пределов храма. Здесь, в отличие от всего собора, было пустынно, лишь двое рыцарей с тяжелыми ломами в руках охраняли одну из могильных плит у самой стены. Полустершаяся надпись на плите свидетельствовала, что здесь похоронен какой-то Беерлин, насколько я мог рассмотреть сквозь мелкую сетку, покрывающую мое лицо.
      - Открыть! - скомандовал Лоцвайб, и двое рыцарей, умело орудуя ломами, отодвинули могильную плиту, под которой оказался спуск в подземелье. "Вновь подземелье! - воскликнула моя душа. - Ну сколько же можно!" Но ничего не оставалось делать. Лоцвайб показал мне, что следует спускаться вниз, и я шагнул туда, а он на сей раз шел у меня за спиной. Могильная крышка задвинулась над нашими головами, и мы погрузились в кромешную тьму.
      - Продолжайте спускаться и ничего не бойтесь,- сказал мой сопровожатый.
      - Мне нечего бояться в этой жизни,- ответил я Лоцвайбу, стараясь как можно лучше изобразить еврейский акцент.
      Мы продолжали спускаться по ступенькам до тех пор, покуда они не кончились, и я чуть не упал, когда под ногой у меня не оказалось следующей ступеньки. По обе стороны от меня был узкий коридор, в дальнем конце которого я увидел тусклый свет. Отойдя дальше, я пытался определить, в какую-же сторону ведет это подземелье - то ли в сторону Рейна, то ли под Юденорт, то ли под Римские ворота, и, наконец, пришел к выводу, что мы движемся на север, наверняка прошли за городскую черту и находимся где-то под развалинами старинного замка Меровингов. Мы шли еще несколько минут, покуда не стало почти светло. Наконец, коридор кончился еще одной каменной лестницей, спускающейся вниз спиралью, которая состояла из нескольких кругов - не то девяти, не то десяти - и внизу оканчивалась круглой площадкой. Взору моему представилась знакомая картина: на этой круглой площадке стоял стол, вокруг которого при свете девяти факелов сидели люди в белых одеждах. Еще находясь наверху, я сумел различить, что в центре стола лежит красная пятиконечная звезда микрокосма.
      - Идемте вниз,- оказал Лоцвайб, и мы стали спускаться по ступенчатым кругам спирали, закручивающейся книзу, отчего каждый круг был меньше предыдущего и больше следующего. Меня не могли не заинтересовать надписи на стене, вдоль которой мы двигались. Возможно, я путаю порядок их, но вот те, которые запомнились мне: ACHERONTIS, LIMBUS, ABBADON, BELIEL, STIGMA, FLAGITIUM, FLAMMA, ASTAROTH, DITIS, SODOM, ASMODEUS*138 [АХЕРОНТ, КАЙМА, АВВАДОН, ВЕЛИЭЛЬ, ПОЗОР, БЕСЧЕСТЬЕ, ПЛАМЯ, АСТАРОТ, ДИТИС, СОДОМ, АСМОДЕЙ (лат.).] и так далее, все в таком же роде. Кроме того, было множество надписей на древнееврейском, а также всяческих символов, многие из которых были мне непонятны. Несколько раз мне попадался и лабарум, что было довольно странно в соседстве с прочими надписями и значками. Чем ниже мы спускались по сужающейся спирали, тем лучше я мог разглядеть, что происходит внизу.