Арман де Пейн остановился, судорожно сглатывая слюну и шумно дыша.
      Король медленно облизнул верхнюю губу.
      - Ну так где же он, этот ларец?
      - Я, - прижал к груди руки бывший комтур, - я же рассказал.
      - Ногаре!
      - Да, Ваше величество.
      - Вы видели этот ларец?
      - Сам ларец нет... но я видел трупы, видел мертвого кардинала де Прато.
      - Ларец утащил Лако, мой слуга. Деревенского вида малый, с дырками вместо ноздрей. Я думал, что он погиб, но он видимо крался за мной. Я убежден, что он найдется и принесет ларец. Зачем он ему, ведь он неграмотен и дик.
      Филипп еще раз внимательно оглядел прямого потомка Гуго де Пейна. Потное, расплывшееся лицо, слишком широко открытые глаза, нижняя губа блестит от непроизвольной слюны. Так, значит маркиз де Верни оказывается простой морской разбойник, графа д'Олорона носят как тесто в квашне по гарему набитому безносыми евнухами, а всем этим миром правит чучело, по имени Заххак!!!
      - Повесить!
      Король развернулся и быстро пошел в сторону галереи. Ногаре на цыпочках догнал его.
      - Кого повесить, Ваше величество?
      - Пока не вас.
      - Но, Ваше величество... семнадцать галер.
      - И немедленно. Я хочу, чтобы этот сумасшедший самозванец испустил дух одновременно с сумасшедшим стариком там, на острове.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      ПОНТ-СЕНТ-МАКСАНС
      Утром пятого ноября выпал снег. Первым это обнаружил Юг де Бувиль, выглянув из окна королевских покоев в замке Клермон. Видение преображенной природы так поразило его заскорузлое воображение, что он бросился обратно в королевские покои с криком:
      - Ваше величество, Ваше величество!
      Король уже заканчивал свой туалет. Филипп приехал в эти места поохотиться и теперь был почти во всеоружии. До его слуха доносился лай борзых и гончих, которых уже держали на сворах во дворце замка псари. В былые времена этот звук бодрил и окрылял короля. Отступали на задний план все заботы и государственные, и личные, жизнь приобретала простой и возвышенный смысл. Но то случалось во времена, как уже сказано, былые, а они давно изволили миновать. В глазах человека, обернувшегося на восторженный крик де Бувиля, не было ни намека на чувства прежних дней.
      Взгляд короля был холоден, мрачен. Можно сказать, безжизнен.
      Первый камергер замер.
      - Что с вами, де Бувиль?
      - Снег, Ваше величество.
      - Снег?
      - Да.
      - И что?
      Вестник замялся.
      - Вообще-то... говорят это хорошая примета. И потом - красиво.
      - Красиво?
      - Именно, Ваше величество.
      - У вас жар, де Бувиль?
      - Не сказал бы.
      - Тогда пойдем, посмотрим.
      Не торопясь подошел король к окну, у которого только что стоял де Бувиль. Зрелище, открывшееся ему, стоило восторгов им вызванных. Буковые и дубовые рощи, начинавшиеся почти сразу же под стенами замка, стали загадочнее, их и без того таинственный осенний смысл еще больше затуманился. С самим воздухом произошли неуловимые для невнимательного глаза изменения. Он словно вступил в особые отношения с солнечным светом, он стал как бы драгоценнее и звонче. Он предоставил звукам большие возможности для осуществления своего эха. Вещь небесполезная на охоте.
      Все эти прихотливые детали не были доступны чувствам де Бувиля, он воспринимал торжественно-таинственную красоту утра целиком, в неразложимом виде и просто, натурально восторгался ею.
      Что чувствовал король стоя перед окном, сказать было невозможно. Одно было ясно - глубинная его мрачность не была поколеблена. Он воспринял преображение природной картины как дополнительное доказательство уже состоявшихся в душе выводов. И сейчас душа его, может быть, вынеслась куда-то вперед и парила не только над заснеженным пространством предстоящей охоты, не только над Арденнским бором, начинающимся где-то на северо-востоке от замка Клермон, но и в мирах иных и неведомых.
      - Вы правы де Бувиль, красиво.
      - Собаки готовы, сир.
      - Я слышу.
      Подбежавший камердинер с поклоном передал королю охотничий рог.
      Все, экипировка была закончена.
      Внизу Его величество встретил егермейстер и поспешил доложить, что еще со вчерашнего дня его люди рыщут по окружающим лесам. Буквально только что прискакал один - есть три хорошо сослеженных оленя. Не молодняк, не перестарки. Все одиночки.
      - Как вы любите, сир.
      Было видно, что старик-егермейстер волнуется, он знал, что Филиппу, большому мастеру и знатоку охотничьего дела угодить чрезвычайно трудно. Как все знатоки и мастера, он был капризен. Но как известно, каприз есть требование высшей справедливости.
      Рядом с егермейстером стоял молодой белозубый егерь, видимо тот, что примчался только что с известием. От него валил пар, словно он не на коне прискакал, а прибежал.
      - Коня, - негромко проговорил Филипп.
      Через несколько минут шумная яркая толпа охотников, сопровождаемая собачьим лаем и громом охотничьих рогов, вылилась из ворот замка на нежно присыпанную мелким снегом луговину.
      Собаки рвались, им передалось всеобщее возбуждение.
      На опушке букового леса егермейстер спросил осторожно, наклонившись к королю:
      - Рассворить, сир?
      Филипп еще раз внимательно посмотрел в сторону леса и кивнул старику.
      Всем известно, что иногда на охоте происходят удивительные вещи. Вот и в этот раз.
      Филипп одновременно углубился в лес вместе со всеми остальными. Некоторое время впереди скакал егерь в красном кафтане, один из тех, кто со вчерашнего вечера сослеживал оленя. Он таким образом указывал направление. Потом, когда понял, что высокородный охотник движется туда куда нужно, егерь отвернул в сторону, чтобы не мешать королевской охоте.
      Король несся вперед в окружении полудюжины собак. Они не уходили вперед, видимо еще не учуяли оленя. Филипп все пришпоривал коня. Слева и справа за стволами мелькали какие-то всадники, но уже нельзя было определить, кто именно это скачет. Так продолжалось довольно долго. Около часа. Может меньше, а может и не меньше. Внезапно его величество почувствовал какое-то изменение в ритме охоты. Что-то случилось. Что?
      Он не мог ответить и решил остановиться, ибо скачка не способствовала ясности мысли.
      Остановился посреди довольно большой поляны. Огляделся, прислушался. И обнаружил, к немалому своему удивлению, что находится в полнейшем одиночестве.
      Еще несколько мгновений тому назад ему казалось, что вокруг его коня вьются собаки, а за деревьями мелькают яркие кафтаны егерей. Он был убежден, что слышал звуки рогов, сотрясающих голые буковые ветви. Всего несколько мгновений назад.
      Король еще раз внимательно огляделся и напряженно вслушался.
      Приходилось признать, что он скакал не туда. Охота унеслась дальше, сбросив его со своего крыла. Вокруг одни девственные снега, не тронутые ни одним следом - эти усиливало ощущение собственного одиночества и брошенности.
      Ни пажей, ни оруженосцев, ни де Бувиля. Но они не могли просто так бросить предмет своего всечасного попечения. Ведь они ехали не охотиться, не развлекаться охотою, а следить за тем, чтобы с Его величеством, королем Франции чего-нибудь не случилось во время этой слишком подвижной и рискованной забавы.
      "Придется учредить по этому поводу разбирательство", - подумал Филипп. Подумал вяло, без азарта, не это казалось ему сейчас первостепенно важным делом.
      Но если не это, то что?
      Филипп тронул повод. Успевший отдышаться конь, медленно двинулся вперед по снежной целине.
      Конечно, и оруженосцы, и де Бувиль будут наказаны, продолжал нехотя теребить неинтересную мысль король, но почему же так крепка уверенность, что не в этом дело?!
      И потом, куда я еду?!
      Повод натянулся.
      Король снова превратился в конную статую.
      Второе противостояние с тишиной подействовало на Его величество еще сильнее, чем первое.
      Втайне он надеялся, что первое было случайностью. Если немного подождать, из вон тех кустов выскочит его любимая борзая с пастью полной пара. Или донесется удивленное гудение рога из-за тех вершин, слабо позолоченных предзимним солнцем. Короля должны уже хватиться, и вся великолепная охота гонится теперь не за оленем, а за его тенью в холодных теснинах неприветливого леса.
      Ничего этого не случилось.
      Филипп вдруг услышал как колотится его сердце.
      То сердце, которого, как считали некоторые, у него вообще нет.
      "Глупо здесь торчать, - подумал Филипп. - Но ехать дальше еще глупее", - возразил его величество сам себе.
      Разумнее всего вернуться в замок. Сегодняшняя охота не предвещает ничего хорошего.
      Филипп резко развернул коня и поскакал в обратном направлении по своим собственным следам, благо они хорошо были различимы на снегу.
      Король почти успокоился. Он положил себе разобраться со странностями сегодняшнего дня уже по возвращении в замковые покои.
      По-прежнему никто не попадался ему навстречу. Ни отставший егерь, ни случайный крестьянин. А ведь эти земли королевства были весьма густо заселены.
      Конь бежал весьма резво. Филипп внимательно смотрел по сторонам и под ноги коню, стараясь определить то место, где произошло его расставание со свитой. А может быть и с реальностью.
      Хижина!
      Конь, даже не получив соответствующей команды поводьев, остановился.
      Хижина на опушке бора, забравшаяся под своды громадного вековечного дуба. Он напоминал воеводу, вышедшего вперед перед строем своего древесного войска.
      Вид у хижины был нежилой. Ни загона для живности, ни огорода.
      Окружали эту чуть покосившуюся дурнушку нетронутые белоснежные глади. Можно было с уверенностью сказать, что с нынешней ночи никто к хижине не подходил и не подъезжал.
      Плохая какая-то хижина, неприятная. Но не это больше всего смутило Его величество, а то, что проезжая час назад мимо этого места в обратном направлении, он ее не заметил.
      Конечно, этому ублюдочному чуду можно было найти рациональное объяснение - скачка, азарт охотничий. Все равно - очень странно.
      И еще... Король не успел додумать мысль. Конь его вдруг самопроизвольно сделал шаг вперед. Потом еще один. И вот он уже небыстро, но решительно идет в каком-то направлении. Известно, в каком.
      Филипп не стал возражать своему старому боевому другу.
      Пусть будет что будет.
      Хижина, покачиваясь, приближалась. Покачивалась она, разумеется, только в глазах сидящего в седле.
      Его величество подъехал. Долго (можно было сосчитать до ста) простоял он перед невысоким деревянным, закопченным строением. Но так не могло продолжаться вечно. Купивший бутылку вина, обязательно откупорит ее и, в конце-концов, выпьет.
      В конце концов Филипп Красивый, король Франции, спешился. Осторожно взошел на присыпанный снегом порожек, который, против ожидания, не скрипнул. Толкнул дверь. Она тоже легко, даже слишком легко, как бывает в сновидениях, отворилась!
      И увидел перед собой Филипп...
      В общем ничего особенного он перед собой не увидел. Комната с темными от времени стенами. Из четырех небольших окошек лился скудный, скучный свет, освещая единственный предмет мебели, имевшийся в комнате - большой, грубо, можно даже сказать свирепо сколоченный стол.
      На столе стоял железный ларец. Тот самый ларец, что получил от царя Заххака несчастный потомок Гуго де Пейна, которым мечтал завладеть проницательный неудачник кардинал де Прато.
      Больше ничего в комнате не было. Ничего, что могло бы угрожать гостю или всерьез отвлечь его внимание.
      Филипп сразу понял, что ларец предназначается ему. Ему, именно ему! Все сегодняшние нелепости и совпадения стали Филиппу ясны - все они были лишь ступенями той лестницы, что вела к этому ларцу. Король издалека пожирал его глазами.
      Что в нем?
      Что?
      Может быть, гибель?
      Король не слышал собственными ушами пророчество Жака де Молэ, и никто из придворных, естественно, не посмел ему процитировать его, но сейчас, стоя посреди этой непонятной хижины, Филипп вдруг подумал, что Гийом де Ногаре и Климент V уже мертвы. Именно "уже". Умерли в течении какого-нибудь полугода. Он вспомнил о тех отголосках народной молвы, в волнах которой время от времени, как пена, закипало проклятие Великого Магистра.
      Может быть именно сейчас, может быть именно из этого ларца явится возмездие?!
      Или наоборот!
      Филипп внутренне просиял. Это ларец Армана Ги, этого сумасшедшего комтура. Значит... Значит, во-первых, он повешен зря. Хотя, что значит зря? Виселица не ошибается. Нет, потом об этом. Ларец, прежде всего ларец. Ведь если он действительно принадлежал последнему потомку Гуго де Пейна... тогда там...
      Король не бросился к столу. Король подошел к столу медленно. Ему вдруг подумалось, что если даже в ларце находится тайна тамплиерского клада, то прежде чем встретиться с нею, неплохо бы выяснить, от чьего имени творятся здесь все эти чудеса. Кто это так таинственен и щедр.
      Филипп огляделся. Комната все также пуста, дверь все также открыта. В двух шагах за нею стоит на снегу похрапывая конь.
      Широкая, крепкая ладонь с твердыми белыми пальцами протянулась к ларцу. Прочти сразу же к ней присоединилась вторая, чтобы совместными усилиями отыскать замок и справиться с ним.
      Но оказалось, что ларец не закрыт.
      Даже не закрыт! От этой, в сущности ничтожной подробности по телу его величества пробежала мучительная мелкая дрожь.
      - Даже не закрыт, - прошептал он беззвучно.
      Но душа трепещет, пальцы ищут.
      Крышка легко, покорно откинулась.
      Филипп заглянул внутрь.
      Там лежало зеркало.
      Обыкновенное зеркало в серебряной оправе с серебряной же ручкой.
      Что оно тут делает?
      Ничего не оставалось, как достать его и приблизить к своим глазам.
      И вот тут-то...
      Сзади раздался тихий, неприятный голос:
      - Анаэ-эль!
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
      ПОНТ-СЕНТ-МАКСАНС
      Филипп обернулся.
      Перед ним было чудовище.
      Именно так следовало назвать улыбающегося Лако, застывшего в дверях на фоне снежной равнины. Ладонями он опирался на дверные косяки и, несмотря на то, что был мал ростом, в фигуре его чувствовалась огромная, просто нечеловеческая сила.
      - Кто ты?
      Лако засмеялся, неприятно зашевелились волосы у него в ноздрях.
      - Я твой господин.
      Заявление это было столь безумно, что король даже не стал возмущаться и возражать. Лако сказал:
      - Ты не возражаешь, но думаю, ты не все понял. Я объясню тебе.
      Слуга Армана Ги вошел внутрь комнаты. Филипп с трудом переборол желание сделать шаг назад. Он только крепче сжал ручку зеркала.
      - Разговор будет не слишком долгим.
      - Какой разговор? - пробормотал Филипп. Он хотел сказать какие-то другие слова, но не знал, какие именно здесь нужны.
      Уродец подошел почти вплотную, давая возможность рассмотреть себя во всем своем отвратительном своеобразии.
      - Я хочу поздравить тебя, Филипп Капетинг.
      - Поздравить?
      - Да.
      - С чем?
      Лако сделался вдруг предельно серьезен.
      - С вступлением в Орден рыцарей Храма Соломонова. Твоя просьба удовлетворена.
      - Моя просьба?!
      - Ты ведь дважды обращался к Жаку де Молэ, прося принять тебя в ряды рыцарей этого достославного и таинственного ордена. Правда, он дважды отказывал тебе.
      Это было верно, и Филипп Красивый промолчал.
      - Теперь, благодаря тебе, Жак де Молэ мертв. Препятствие устранено. И в благодарность за все, что ты сделал для нашего бессмертного Ордена, нынешний его капитул пошел на нарушение устава и решил все-таки оказать тебе эту честь.
      В голове короля все путалось, речь уродца казалась ему бессвязной. За что его, Филиппа, хотят принять в Орден? В благодарность за то, что он Орден разгромил?
      - Впрочем, немалую роль в этом деле сыграло и мое настоятельное ходатайство.
      - Кто ты такой? - прохрипел король.
      - Я уже сказал, твой господин. Недавно я прошел последнее испытание и стал полноправным членом Ордена тамплиеров. А в него принято вступать со своим оруженосцем.
      Филипп мрачно усмехнулся.
      - Не хочешь ли ты сказать...
      - Да, - спокойно ответил Лако, - можешь поблагодарить меня и даже поцеловать руку. Я убедил членов капитула, что из тебя получится хороший оруженосец.
      Усмешка короля из мрачной стала недоверчивой и немного безумной.
      - Но Орден тамплиеров уничтожен мною.
      - Да, ты потрудился очень хорошо и верховный капитул бессмертного Ордена тебе воистину благодарен. То, что ты сделал, все равно пришлось бы производить. Каждое преображение Ордена это большое, трудное, иногда противоречивое и всегда очень громоздкое дело. Мы ценим хороших помощников.
      Крышка ларца стоявшего на столе самопроизвольно захлопнулась.
      Филипп вздрогнул.
      Лако продолжал говорить.
      - Но, вместе с тем, я не хотел бы, чтобы ты подумал, будто оказал Ордену услуги чрезвычайные и чрезмерные. Мы вообще несколько недолюбливаем палачей.
      - Я палач?!
      - Конечно палач. Если не сказать, топор. И моим увещеваниям вняли не в малой степени и потому, что я напомнил господам управителям о твоих усилиях на благо Ордена во времена, предшествовавшие третьему крестовому походу.
      Филипп почувствовал, что сознание его готово помутиться.
      Лако удивленно поднял брови.
      - Да что с тобой. Не бойся, ты не сошел с ума.
      - С кем ты разговариваешь? Кто такой Анаэль?!
      - Ты, - Лако бодро хлопнул себя по бокам, - ты посмотри в зеркало и все поймешь.
      Король выполнил приказание.
      - Ну, узнаешь себя? Право, ты удивляешь меня своим поведением. Разве не для того ты завел свою зеркальную галерею, чтобы высмотреть то, что видишь сейчас в этом подарке Заххака.
      Король шумно дышал, пот застилал ему глаза.
      - Ну, скажи же - ты узнал себя?
      - Я... не знаю, может быть мало света, или...
      - Света достаточно. Это ты! Таким ты был сто двадцать лет назад в Палестине, в момент своего дурацкого стремления к Вратам Истины.
      - Вратам Истины?
      - Ну, да. Это один из синонимов высшей мудрости. Некоторым типам человеческих существ свойственно это стремление, и когда их путь пролегает вне великого пути, он тернист, кровав и приводит к одному из тупиков, самый невинный из которых - смерть. Смерть в таких случаях даруется почти как награда.
      Король с трудом оторвался от зеркала.
      - Ты не понравился себе. А жаль, тогда ты проявил огромную изобретательность и силу воли. Не то, что здесь и сейчас в прекрасном обличье и в королевском звании.
      - Я не верю тебе.
      - Ты хочешь сказать, что люди столько не живут? На что я отвечу тебе, что жизнь имеет не только телесную форму. Да ты ведь и сам смутно об этом догадывался. Об этом, опять-таки, свидетельствует твоя зеркальная галерея. Для бесед на эту тему ты приблизил к себе ученого монаха, его примитивные выводы разочаровали тебя.
      Король опять приблизил к себе руку с зеркалом и слегка покачнулся.
      - Из всего этого я сделал заключение, что ты готов к высшему, истинному прозрению. Ты не Филипп Капетинг, король Франции, ты Анаэль, оруженосец рыцаря Храма Соломонова. Можешь возрадоваться. Если можешь.
      Филипп сделал несколько неуверенных шагов к выходу, грудь его вздымалась так, словно ему не хватало воздуха. Схватившись за косяк, он сделал несколько глубоких вздохов.
      - Анаэ-эль! - раздался сзади тихий голос.
      Вслед за этим его величество оруженосец рухнул лицом вниз.
      Вскоре он был отыскан слугами.
      Стоя над распростертым телом, егермейстер растерянно говорил:
      - Я не понимаю, как он мог потеряться. Мы были в какой-нибудь сотне шагов и трубили во все рога.
      Когда короля доставили в замок, он начал бредить. Он требовал отвезти себя в Фонтенбло - место своего рождения.
      Через две недели он, не приходя в сознание, скончался.