По поведению людей в покрывалах было понятно - вот-вот нежданных гостей отведут к местному хозяину. Арман Ги продолжал надеяться на лучшее, но его томила неизвестность.
      Молчаливые покрывала приняли без особого азарта двух доставленных ими евнухов, явно они не рассматривали их как подарок, или ценный товар. Бывший комтур стал сомневаться, являются ли эти сверхобрезанные настолько звонкой монетой, как об этом думалось.
      Не понравилась бывшему комтуру и внутренность легендарной крепости. Она была своеобразно обжита, но жизнь, протекавшая в ней, слишком уж не соответствовала ни размерам сооружения, ни его репутации. Она даже компрометировала гордое название Рас Альхаг.
      Оставалось ждать, может быть встреча с местным начальством что-то разъяснит.
      Тяжело, мучительно заскрипела дверь, такое впечатление, что ей было противно служить на этом месте и подчиняться недоумкам под покрывалами.
      Пленники встали и направились к темному проему. Но Лако неожиданно наткнулся на острие копья, появившееся из темноты. Так ему было велено остаться на гнилой соломе. Господин желал беседовать только с господином. Лако не слишком возражал, слуга, он и есть слуга.
      После довольно долгого блуждания по темным, сырым коридорам и лестницам, тускло освещенным светом смоляных факелов, Армана Ги ввели туда, где по замыслу и должна была, видимо, состояться беседа.
      Довольно большая зала, перегороженная широченной золотой занавесью. Слева углубленный в пол каменный бассейн с горячей, парящей, приятно пахнущей водой. На противоположной стене три трехфакельных светильника, почти не издающих дыма. И все. И ни живой души.
      Впрочем, за расшитой золотом занавесью что-то чувствовалось. Чье-то присутствие. И не просто присутствие. Слышались шлепки, тупые удары, тяжелые вздохи, могучие взревывания. Если бы нормандскому комтуру приходилось когда-нибудь видеть гиппопотама, он бы подумал, что именно его массируют за золотой занавесью.
      Невидимая и шумная процедура продолжалась довольно долго, но судя по характеру звуков, все же приближалась к концу. Это обнадеживало, ибо бывший комтур устал стоять, особенно, если учесть предшествовавшее путешествие.
      И вот золотая преграда заколебалась, торопливые руки подхватили ее за низ с той стороны и начали осторожно приподнимать. Раздался удар невидимого гонга и гость Рас Альхага увидел большую круглую кадку с четырьмя приделанными к ней ручками, наподобие галерных весел. За каждую из них держалось по два белых покрывала. В кадке же помещался, наполняя ее как квашня, огромный человек с пятнистым, как у спрута лицом, со струпьями на почти лысом черепе и с глубоко запавшими глазами. Облачено это "тесто" было в парчу, усыпанную неимоверным количеством драгоценностей.
      Покрывала, поставив своего господина перед будущим собеседником, молча и торопливо удалились.
      Установилось молчание. Не тягостное, ненапряженное. Молчание-предвкушение.
      Рассматривая Черного Магистра - Арман Ги был уверен, что это он нельзя было не подумать, что это первое существо скроенное по мерке тех, исконных владельцев и строителей Рас Альхага. Бывший комтур подумал это и, отступив на шаг поклонился. Но поклон у тамплиера получился неловким, ибо за спиной y него оказалась маленькая скамейка. Он мог бы поклясться, что когда входил в залу, ее не было.
      - Кто вы? - раздался вдруг голос, полно соответствующий размерам и важности того, кто был вынесен из-за занавеси.
      Бывший комтур положил себе сначала скрыться за выдуманным именем и за выдуманной историей, чтобы иметь возможность присмотреться, к обстоятельствам и выбрать правильную линию поведения. Но звук этого голоса оказал на него странное действие, безропотно осыпался панцирь защитного замысла и бывший комтур сказал:
      - Я франк. Дворянин. Имя мое Арман Ги. Некогда принадлежал к Ордену рыцарей Храма Соломонова.
      Богато украшенное тесто медленно и страшно втянуло в себя воздух, так, что даже пар над бассейном немного склонился в его сторону.
      - Это хорошо, что вы говорите правду. Ибо меня обманывать не просто бесполезно, но и небезопасно.
      Арман Ги не сразу понял, что его больше всего потрясло в словах Черного Магистра. Ах, да! Он говорил не на лингва-франка, а на чистейшем французском языке. В этих-то восточных дебрях!
      - И вот, что я вам советую, шевалье Ги - раз уж вы начали говорить правду, то и продолжайте это делать.
      Бывший комтур склонил согласно голову.
      - Какое положение вы занимали в Ордене?
      - Карьера моя прервалась в должности комтура Байе, что в северной Нормандии.
      - Имели ли вы конфликт с нынешним Великим Магистром Ордена?
      - Мой конфликт с ним кончился подземельем Тампля.
      Гигант опять вздохнул, между его вздохами можно было неторопясь сосчитать до тридцати.
      - Я задам вам еще вопрос, и в ответе на него будьте особенно откровенны. Это в ваших интересах.
      - Я готов.
      - Зачем вы пожаловали в Рас Альхаг?
      Арман Ги ответил не сразу, и не потому что раздумывал, что именно скрыть. Скорее наоборот - он прикидывал, как составить такой ответ, чтобы он полнее удовлетворил этого разряженного гиппопотама.
      - Понимаю, что трудно говорить, слишком широкая картина открывается вашему мысленному взору, мешают подробности.
      - Пожалуй.
      - Меня не интересует ваша история целиком. Я спрошу вас о нескольких отдельных моментах, но тут уж Вы будьте точны и не скрытны сверх меры.
      - Обещаю вам... мессир.
      "Тесто" колыхнулось.
      - Если Вы теряетесь в поисках титула, которым было бы удобнее меня именовать, остановитесь на "сир".
      Позже я разъясню вам, почему именно на нем.
      - Понимаю.
      - Итак,начнем задавать вопросы. Не были ли вы в вашей французской жизни знакомы с идеями некоего человека по имени Ронселен Фо?
      Вывший комтур одновременно обрадовался и испугался, как быстро нащупана здешним хозяином его суть!
      - О, да!
      - Хорошо. Не они ли, эти идеи, толкнули вас в это путешествие?
      - Опять-таки, да.
      - Вы побывали в гостях у маркиза де Берни?
      Арман Ги лишь поклонился в ответ.
      - В какой степени это ваше странствование связано с интересами короля Филиппа.
      - В огромнейшей.
      - Король думает, что послал вас на поиски тайной казны Ордена Тамплиеров?
      Арман Ги замялся.
      - В известной мере... то, что думает король Филипп...
      Человек в кадке вздохнул.
      - Ясно. Не трудитесь. Нельзя ответить искренне, если ответа нет. Теперь можете сесть.
      Бывший комтур уселся, испытывая огромное облегчение. Ему казалось, что он был на волосок от гибели.
      - Теперь, далекий гость, можете, если хотите, и мне задать несколько вопросов. Даже не несколько, сколько угодно. Я в свою очередь обещаю, что мои ответы будут совершенно правдивы.
      Арман Ги недоверчиво улыбнулся.
      - Мне понятна ваша нерешительность. Позволю себе дать вам совет.
      - Охотно ему последую.
      - Спросите как зовут вашего необычного собеседника и заодно извините мою неделикатность. В начале беседы я не был уверен, стоит ли мне представляться. Спрашивайте.
      - Как вас зовут, сир?
      - Граф д'Олорон, к вашим услугам.
      Нижняя челюсть бывшего комтура подвигалась, словно пережевывая только что услышанную новость.
      Человек в кадке кажется был удовлетворен тем, какое впечатление произвел звук его имени.
      - Тот самый граф д'Олорон?
      - Вы так удивлены... вы вероятно слышали о моей смерти, да?
      - Вот именно. Считается, что вы руководили отступлением... Потом удерживали какой-то рубеж вместе с сотней рыцарей. Но это было...
      - Это было давно. Очень. Но согласитесь, я ведь не выгляжу юношей.
      Бывший комтур деликатно промолчал.
      - Все это было, и героическое отступление и героическая оборона. Кстати, закончившаяся успехом. Мы отстояли Рас Альхаг. Сарацины Идрис Хана отошли, а сам он умер. Вернее наоборот, сначала он умер, затем произошел панический отход. На наше счастье мусульмане решили, что смерть их вождя была делом моих рук. Или чар. Со временем вера в невероятную способность бородатого франка в красно-белом плаще стала абсолютной. Этому способствовала целая цепь невероятных и очень впечатляющих совпадений. Но это отдельная повесть, не время ее сейчас излагать.
      - Как вам будет угодно, сир.
      - Скажу честно, никакими сверхъестественными способностями я не обладаю и не обладал, но у меня хватило ума не опровергать славу, приписываемую мне здешней молвой. Мои люди тоже быстро поняли выгоду подобного положения.
      Граф захохотал, вдруг вспомнив, видимо, забавный случай из той поры. Хохот его был конечно же монументален. Казалось, что слуги, сидящие за занавесом собирают его раскаты и делают из них плиты для ремонта башен Рас Альхага.
      - Вы ведь были у маркиза де Берни?
      - Да, сир.
      - Это, кстати, сын моего верного соратника. Так вот, этот несчастный стал заурядным морским разбойником без чести, без ритуала, без идеи. Другое - я.
      Мне не пришлось выезжать на караванные тропы и кого-то грабить. Местные жители сами взялись доставлять мне богатые подношения в обмен за невмешательство в их обычную жизнь. Я и мои рыцари стали вести жизнь сытую и праздную. Постепенно мы даже перестали охотиться. Но настало время, когда на Рас Альхаг обратил свои взор князь Алеппо. Какой властитель может допустить существование еще одного центра власти в пределах своих владений!
      Бывший комтур кивнул.
      - Он собрал войско, этот князь Хасар. И думаю нам, начавшим жиреть и научившимся лениться, пришлось бы худо. Но тут опять случай. Заболевает любимая жена князя. Как раз накануне выступления. Хасар пребывает в полной уверенности, что виновно в этом мое черное волшебство. Он присылает гонца с требованием снять чары, иначе... Что оставалось делать? Я объяснил, что чары снимаю, умрет так все равно умрет, неправда ли? Не умерла. Даже расцвела после болезни. А с князем мы сделались ближайшими друзьями после этого.
      Граф внезапно прервал течение рассказа.
      - Как вы думаете, зачем я вам все это выкладываю, а, господин рыцарь?
      Арман Ги чистосердечно признался:
      - Не знаю.
      - Да вот и я не знаю. Давно я никому не рассказывал своей истории. Никому. Но раз уж начал. Дружба наша с князем шла своим чередом. Положение мое, стало быть, еще более упрочилось. Жизнь в крепости потекла совсем уж не по монашеским правилам. Вино, женщины. Ну, о нашей внутренней орденской жизни много судачат всякие завистливые пустомели и ханжи-святоши, но обычно она уравновешивалась внешними воинскими подвигами. За отменой оных открывалось два пути для сохранения какой-нибудь формы. Или суровая святость, или окончательная степень распутства. Что вы думаете выбрали мы? Да, разврат. Можно сказать, разврат на философском уровне. Предел падения, мерзейшие из видов грязи. Презрение к плоти через изнурение ее непрерывными удовольствиями. Надо признать, не все приняли новое направление в жизни-обители, но все же большинство. Огромное большинство.
      Граф д'Олорон снова испустил серию голосовых раскатов.
      - Трудно даже вообразить, что тут творилось, какие надругательства над человеческой плотью, какие бесподобные половые ужасы и гекатомбы обжорства и пьянства. Кажется мы перебрали и перепробовали все. Мы добрались до тех страниц книги разврата, откуда нам забрезжил свет некоей святости.
      Арман Ги слушал внимательнейше, он даже не заметил, как стала отвисать его нижняя челюсть.
      - Тем временем умирает князь Хасар. Тоже наконец ставший истинным тамплиером и одним из самых углубленных в новой вере. Чтобы не заполучить на престоле княжества человека не готового окунуться в свет нашей неординарной истины, пришлось заплести интригу, подделать кое-какие бумаги. Не буду вдаваться в детали. Новым князем Алеппо стал я. Боюсь, что вы несколько удивлены.
      Бывший комтур с трудом сглотнул слюну.
      - Я потрясен.
      - Не так уж трудно, честно говоря, эта было сделать. И именно потому я велел называть меня сир.
      - А как же мусульманство?
      - Что мусульманство?
      - Вам же приходилось участвовать в обрядах и прочее всякое.
      Граф фыркнул, как четверка боевых коней.
      - Неплохо бы вам, ученику Ронселена, вспомнить такую очевиднейшую истину, что в определенной плоскости понимания все религии мира едины. И для знающего, для посвященного переход из одной в другую не сложнее смены облачения. Вы хотите со мной поспорить?
      - Не смею.
      - И правильно. Наши предшественники хорошо это знали, поверьте мне.
      Рассказчик похлопал пухлопалой ладонью по краю кадки:
      - Собственно, почти все интересное я вам уже рассказал.
      - Я понимаю.
      - Что вы понимаете?
      - Почему так беспечно охраняется крепость. Бояться некого, если Черный Магистр и князь Алеппо это один человек.
      Рука графа, сделала небрежный жест.
      - Чтобы понять это, не надо сильно напрягаться. Но вы, кажется, еще что-то хотите спросить?
      Арман Ги деликатно покашлял.
      - Говорите же!
      - Я о евнухах. Откуда взялись эти дикие слухи, что Рас Альхагу потребны скопцы в больших количествах?
      - Это не дикие слухи, а чистая правда.
      - Да-а?
      - Именно так, и виною всему знаете что? - Нет.
      - Годы. Да, да. Человек, как это не странно, старится. Если плоть год из года разрушать, она разрушается. Посмотрите на меня.
      Арман Ги опустил глаза.
      - Нет, вы посмотрите на меня. Я обладал циклопическим, неестественной крепости здоровьем. На кого я похож сейчас, на кого?
      - Я не...
      - Я похож на кусок прокисшего теста. В печени у меня живет какое-то чудище с сотней клыкастых голов. Мои ноги распухли и отказываются мне служить. У меня двойная кила и громадная грудная жаба. Моя кожа покрыта струпьями. Вы хотите сказать, что это наказание мне за мою прежнюю жизнь?
      - Я не знаю, - одними губами прошептал гость.
      - Именно так. Наказание. Я это понял несколько лет назад. Я давно проник в свою ошибку. Философскую нашел неправильность в своих первоначальных рассуждениях. Надо не умертвлять плоть насильственным утолением желаний, надо вырвать корень желания из тела человека, чтобы он не имел возможности желать. Лишить его даже выбора между желанием и отказом от него. Вы понимаете о чем я говорю?
      - Боюсь, что нет.
      - Боитесь? Бойтесь. А пока я вам объясню, о чем идет речь. Я думал очень долго и пришел к выводу, что вся пирамида вожделений стоит на одной плите. Даже не так, пирамида эта перевернутая и острием своим она упирается в одну точку. Вот так правильнее.
      Арман Ги вяло улыбнулся, он, совершенно не знал, как ему себя вести.
      - А точка эта - половое влечение. Лишенный его человек, постепенно избавляется от всех прочих увлечений. Недаром первое, что заметил Адам, вкусив от змеиного плода, что он мужчина и захотел женщину. Стал плодиться и размножаться с наслаждением. Увеличивать горы греха и моря горя в этом мире. Недаром же считается, что спасшиеся на том свете станут бесполы, даже обладая при этом телами своими. Как же это можно телесно воскреснуть и пол свой не утратить при этом?! Долго, долго и мучительно думал я об этом.
      Голос Черного Магистра гремел под сводами залы и, казалось, сотрясал всю крепость.
      - И нашел выход! Нашел!
      - Оскопление? - прошептал Арман Ги.
      - Правильно! Наконец-то правильно. Лишившись, уда своего, этого гадчайшего из органов, человек начинает преображаться. И полностью очиститься ему мешает знаете что?
      - Что?
      - То, что он продолжает жить среди людей. Скопцов единицы, они втянуты в дела ослепленных страстями человеческих масс, невольно сами начинают интриговать. Иногда даже правят империями. Но хотят - другого.
      - Чего же, сир?
      - Это очень просто, - голос графа вошел в привычные пределы, они должны жить среди себе подобных и, вдали от обычных людей.
      - Но, простите, как же они... род их вскоре пресечется.
      - А не такова ли идея всего священного писания? Род людской не может пребывать вечно. Будет поколение, которое назовется последним. Ведь не расточение семени, а завоевание вечного блаженства цель жизни земной. А иначе бы и не было объявлено о грядущем страшном суде. Вы потрясены?
      - Да, я потрясен, - искренне сознался Арман Ги.
      Граф удовлетворенно облизнулся.
      - И вот я организовал соответствующую обитель.
      - И вам удалось все, что вы ждали от этого начинания?
      Человек в кадке мощно поморщился.
      - В любом, даже святом деле нельзя избежать сложностей. В идеале, конечно, членами моей общины должны становиться оскопившиеся добровольно и даже радостно. Но не всегда этого можно добиться, и более того - весьма редко. Не все догадываются о своей пользе. Но это легко объяснимо. Чтобы открыть духовные очи человека и заставить их узреть истины, приходится прикладывать определенные усилия. И мы их прикладывали не покладая рук.
      Арман Ги напряженно молчал в ожидании новых невиданных откровений.
      - Н-да. Мы скупаем наших несчастных братьев, томящихся по гаремам всего магометанского мира, здесь они находят умиротворение и понимание. Братское участие и отеческую заботу. С моей стороны.
      - Но, сир, простите за, может быть, дерзкий вопрос.
      Граф шумно кашлянул.
      - Ну.
      - А не пытаются ли они бежать, я имею в виду самых неразумных из новообращенных.
      - Не знаю. Наверное, нет. Охранники у меня хороши. Потому и кажется, что крепость плохо охраняется, что копья их обращены во внутрь, а не вовне. И потому братия моя спокойна и довольна. Всем.
      - А сами охранники?
      - Что охранники?
      - Им здесь нравится?
      - Да какое это имеет значение?!
      - Ну, в общем...
      - Они никуда не могут бежать. Сейчас покажу почему. Эй, иди сюда, кто-нибудь.
      Из-за занавеси появился мгновенно человек в покрывале и поклонился.
      - Сними.
      Покрывало шурша взлетело и Арман Ги отшатнулся - на него глядело жуткое, безносое лицо. Рядом с этим человеком Лако, например, даже при всех своих ноздрях, мог сойти за родственника Филиппа Красивого.
      - Так ильханы поступают с осквернителями могил, - сообщил граф д'Олорон. - А правоверные мусульмане отлавливают тех, кто вышел из-под ножа монгольского палача и убивают, как бешеных собак. Открыться безносому человеку совершенно негде, теперь понятно?
      - Так все стражники осквернители?
      - Зачем, я сам им режу носы. Тем кто покрепче и годится носить копье.
      - А они... они не серчают на вас, сир?
      - Ну и пусть. Ну убьют они меня - куда денутся? Лучше уж со мной и без носа, чем без меня и без жизни.
      Граф зевнул, отворив зловонную пещеру. Разговор явно приближался к концу.
      - Ну вот, нормандец и тамплиер, ты узнал все, что хотел, правильно?
      - Да, сир.
      - И я хочу тебя поздравить с прибытием. Надеюсь, ты с открытыми глазами примешь истинную веру.
      Ужасающая догадка вспыхнула в мозгу рыцаря.
      - Какую веру? Вы сказать...
      - Да, - с гордостью заявил Черный Магистр, князь Алеппо и граф д'Олорон, - уже завтра тебе и твоему слуге будет оказана высокая и неизбежная честь, и вы сможете разделить вместе со всеми нами жизнь в истине.
      - А я не могу! А если я не хочу?!
      - Ты можешь отказаться, но тогда тебе придется лишиться носа. И одеть покрывало. Как и твоему слуге.
      Тем более ему, как мне сказали, не так уж много и отрезать-то придется.
      Когда Армана Ги вывели из залы, за его спиной еще долго стоял каменный смех.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      ПОНТУАЗ
      Когда король охладевает к исполнению, своих обязанностей, жизнь в государстве не замирает и некоторое время продолжает течь также как и текла прежде. Как обманутый муж последним узнает о преступлениях жены, так и, государь (порой) последним осознает, что правит не совсем той страной, которой некогда правил.
      Замок Мобюиссон под Понтуазом был невелик и не слишком роскошен. Он стал королевской резиденцией во времена Бланки Кастильской, бабки Филиппа. Его величеству он нравился своей уютностью и непретенциозностью. Замок находился всего в десяти лье от Парижа, но казалось был отделен от него на сто дней пути.
      Конечно, до Филиппа доходили известия о том, что господин коадъютор Ангерран де Мариньи полностью взял в свои руки управление государством. Он не просто ведает сбором налогов, он замыслил вещь ранее не виданную и непостижимую. Он решил унифицировать денежную систему государства, дабы повсюду ходила одна монета. Сверх того, он замыслил войну с Фландрией, более других противящейся введению единообразного для всех налогообложения. Забегая вперед скажем, что война такая была развязана и с блеском, в самые краткие сроки выиграна. Права верховной власти были подтверждены Маркетским миром.
      Ангерран де Мариньи не останавливался в своих планах переустройства королевства на урегулировании финансовой стороны дела. Он, в глубине души, разумеется, считал истоком всякого зла на земле всевластие царствующей особы. И в стране, где монархическая идея даже еще не полностью восторжествовала, где не до конца была упразднена власть провинциальных владык, он уже придумывал узду для окорачивания абсолютизма. Он думал о народном самоуправлении. Создаваемые в крупных городах ассамблеи граждан по его инициативе получили возможность обсуждения королевских ордонансов. Пока еще только обсуждения, но в перспективе Ангеррану де Мариньи виделась уже французская палата общин.
      Король понимал направление мыслей главного своего администратора, от него не укрывалась исконная враждебность его планов всему тому, что олицетворял он, Филипп Капетинг. Но странный паралич воли и отсутствие вкуса к политической жизни оставляло короля в необъяснимой для окружающих неподвижности.
      И на других фронтах жизни он терпел урон, хотя, до поры до времени, не знал о нем. Его невестки Бланка, Маргарита и Жанна в недрах Нельской башни устроили настоящий вертеп. Король относился к ним с симпатией, даже может быть большей, чем к своим сыновьям Людовику, Филиппу и Карлу. Он рассчитывал, что именно бургундские красавицы родят тех принцев, которым можно будет доверить кормило управления королевством, не слишком опасаясь за его будущее. Когда появились первые намеки, первые неуверенные наветы, он отринул их. То ли счел их происками тех, кто мечтает расколоть королевскую семью, то ли у него не было внутренних сил для нанесения удара. Разумеется, если бы ему были представлены неопровержимые доказательства прелюбодеяния, он был бы вынужден действовать. Но он счел их плодами грязного воображения придворной черни, всегда завидовавшей удачливости короля в житейских делах.
      И, наконец, самой большой непрерывной неприятностью оставалось тамплиерское следствие. Все предпринятые меры (а они были громадны по своим масштабам) не дали ничего. Гора не родила даже мыши.
      Оставалось только поверить в то, что орден обладал только теми деньгами, что числились в его расходных книгах. Но сознание отказывалось в это верить и с этим смиряться. По всем бумагам выходило, что внутренняя жизнь тамплиерских общин мало чем отличалась от жизни обычного ордена, бенедиктинского или доминиканского, например. Тамплиеры не стремились даже к исполнению тех инквизиционных функций, что возложили на себя те же доминиканцы. Ведение таких дел сулило немалые прибыли. Признания в отречении от Христа столь отчетливо попахивало дымом пыточных горнов, что король морщил свой благородный нос читая допросные листы.
      Великий Магистр Ордена и командор Нормандии, покрытые тюремными паразитами, обросшие наподобие диких зверей, медленно сходили с ума в Шинонских подвалах. Они, при ближайшем рассмотрении, скорее походили не на людей с несгибаемой волей, решивших во что бы то ни стало скрыть какую-то тайну, но на примитивных, ни во что не посвящённых дедков, случайно попавших в жернова государственной интриги. Они молчат потому что им просто нечего сказать.
      Дело выглядело настолько безнадежным, что даже Ногаре проявил тенденцию к отдалению от него. Одна лишь церковная комиссия занималась им вплотную. Для вящего контроля над ним, архиепископом Парижским был назначен брат коадъютора Жак де Мариньи. Его работа сводилась в основном и препирательствам с иоаннитами по поводу тех тамплиерских ценностей, что должны были по решению короля и папы, перейти в их владение, но никак переходить не желали. Архиепископ не обладал умом и дальновидностью своего брата, все эти качества ему заменяла жадность, и он торговался из-за каждого серебряного крестика и раки из красного дерева, не понимая, что роет тем самым могилу и Ангеррану и себе.
      Филипп делил свое время между охотой в лесу Пон-сент-Максанс и беседами с братом Анри Контским, который проживал в бенедиктинской обители рядом с Мобюиссоном. Было бы преувеличением сказать, что они проводили вместе очень много времени. Может быть они и встречались всего шесть или семь раз, но дело в том, что с другими людьми, не входившими в непосредственное окружение Его величество встречался и беседовал и того меньше. К тому же ни с кем, кроме этого церковного естествоиспытателя король не говорил на отвлеченные темы.
      - Скажите, святой отец, вы что-нибудь слышали о Раббане Комасе? спросил как-то монарх, наблюдая, как монах пересаживает чахлый росток из одной грядки в другую.
      Анри Контский встал, удивленно глядя на короля. Руки его были испачканы в земле, это странным образом усиливало впечатление его обескураженности.
      - Да, Ваше величество, слышал.
      - И что же именно?
      - Я тогда был еще совсем молодым человеком, ваше величество. Раббан Комас это несторианский архиепископ из Ирана.
      Король покачал головой.
      - Из Китая.
      - Да, да, именно. Его послал иранский ильхан. Это было очень странное событие. Сейчас, когда вы напомнили о нём, оно все отчетливее проступает у меня в памяти.
      Филипп усмехнулся.
      - Да, это был словно визит райской птицы. Посольство из сна. Но, что интересно, иранский владыка предлагал мне конкретное дело. И благородное к тому же.
      - Любопытно было бы узнать, Ваше величество.
      - Союз. Против турок. Пять тысяч войска. Освобождение Гроба Господня. Я почти дословно помню те переговоры. В предложениях потомка их... я забыл как его имя, монголы зовут его Потрясателем Вселенной; так вот в предложениях его не было ничего фантастического. И я почему-то уверен, что ильхан меня бы не обманул, возьмись я за это предприятие. Кажется тогда во мне зародилась эта тяга на восток.
      - И что же помешало свершению этого богоугодного дела, Ваше величество?
      Филипп присел на корточки и потрепал пальцем только что посаженый росток.
      - Мечта моя была похожа на это растение. И Ангерран де Мариньи, впрочем тогда еще не обладавший в своем имени дворянской приставкой, отсоветовал мне.
      - Понятно.
      - Вы знаете, святой отец, какие советы действеннее всего?
      - Не думал об этом, Ваше величество.
      - Те, которых вы не просите. Мариньи как-то в разговоре, в моем присутствии, но не обращенном ко мне, сказал, что для своего времени уже походы Ричарда Львиное Сердце были явлением устаревшим. Он разорил страну дабы прославиться лично. Это не дело государей.
      - Возможно, он был прав, - осторожно сказал монах.
      - Возможно. Но времена меняются. Никогда нельзя сказать заранее, время ли сейчас идти на восток или не время. Есть ли страшнее прегрешение, чем упущенная возможность? Я имею в виду королевские прегрешения. А Ангерран... - король слегка искривил в улыбке губы - когда-нибудь о нем скажут, что он опередил свое время. Не обо мне, заметьте, о нем. И мне его жаль. Что-то есть невыразимо жалкое в этом стремлении опередить время, подтолкнуть его. Насколько величественнее выглядят те, кто от времени отставал. Тот же Ричард.
      Анри Контский молчал, понимая, что король не нуждается в его комментариях к своим речам.
      - Но со временем понимаешь, что не во времени суть. Простите мне этот каламбур, святой отец. Отставание от него, и опережение, одинаково неважно. Как Вам кажется, вы понимаете о чем я говорю?
      - Мне кажется, да.
      Филипп встал с корточек и помассировал затекшие ноги.
      - Тогда, вместе с китайским несторианином прибыл к нам и какой-то монах, учитель их веры. Не несторианский проповедник, а китаец с бритой головой. Он неплохо говорил по-французски. Мне довелось побеседовать с ним. Юношеское любопытство.
      - Как же он смог выучить наш язык в тех краях?
      - Этого я не знаю, но помню, что он рассказывал поразительные вещи. Не только о своей вере, но и о востоке вообще. Поразительные по своей глупости. Так, по крайней мере, мне тогда показалось.
      - Вы не могли бы что-нибудь вспомнить из его речений, Ваше величество.
      - Очень много лет прошло, но главная мысль довольно проста. Аргументы забылись, а она сама вот - душа человеческая не умирает.
      - То же глаголет и Святая Церковь.
      Король поморщился.
      - Не спешите, святой отец. То, да не то. Причем, что интересно, китаец этот рассказывал сие не о своей, желтой, как он сказал вере, она сама меня нисколько не заинтересовала, а о вере какого-то большого соседнего народа. Так вот мысль эта вот в чем. Души не просто бессмертны. Они переселяются из одного тела в другое и так множество раз. Моя душа может влететь после моей смерти в тело какого-нибудь вора, или шлюхи. А ваша вселиться в собаку или в константинопольского патриарха. Разве не чушь?
      - Чушь, ваше величество, - убежденно сказал монах.
      - Более того, он утверждал, что моя душа где-то блуждала, в ком-то жила до вселения в мое тело. И мне не дано постигнуть, где именно она шлялась. Какая дикая идей!
      Анри Контский истово перекрестился, чем побудил Его величество к такому же действию.
      - Еретическая, безбожная и нелепая мысль. Она известна церковным мыслителям издавна, приписывается она одному старинному греку по имени Пифагор и даже его современникам была высмеиваема. Так что ваш монах не сказал вам ничего нового, а просто повторил старинную глупость.
      - Пифагор, - задумчиво произнес король.