Недаром, Годфруа д'Анжу с некоторых пор стал даже носить прозвище Плантажене. В этом детском доспехе Анри покрасовался на очередном рыцарском турнире в Ле-Мане, где присутствовал сам король Франции Людовик VII со своей юной женою Элеонорой Аквитанской, той самой Элеонорой, которую ее дядя, Бернар де Пуату, привозил шесть лет назад на турнир, в день которого Анри появился на свет.
      - Нет, вы только посмотрите, какой великолепный рыцарь! - восхитилась Элеонора, увидев шестилетнего графа Анжуйского, закованного в доспех и восседающего на карликовой лошадке. - Да как он красив! Да какая у него осанка! Так вот кто будет новым Годфруа Буйонским!
      И маленький рыцарь влюбился в юную королеву Франции.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      Будучи еще совсем маленьким, Жан не раз слышал разговоры взрослых о какой-то черной черепахе, составляющей особенную гордость для семейств Жизоров и Шомонов. Однажды он спросил отца:
      - Что это за черная черепаха, про которую я несколько раз слышал от тебя и от мамы?
      - Черная черепаха, сынок, - усмехнувшись и усаживая Жана к себе на колени, ответил Гуго, - ползает в отдаленных пустынях и горах Палестины и Сирии, но ее знают во всех странах и боятся, потому что она обладает необыкновенной силой и премудростью. Она родилась в Шомоне, росла здесь, в Жизоре, а потом Годфруа Буйонский взял ее с собой в свой великий поход, и она очень хорошо помогла ему.
      С той поры Жан стал мечтать о том, чтобы когда-нибудь отправиться в Палестину и Сирию и увидеть чудесную черепаху. Со временем он узнал и о тамплиерах - воинстве, находящемся на службе у черной черепахи. Они представлялись Жану огромными непобедимыми витязями, закованными в непробиваемые панцири. Страшное волнение охватило Жана, когда через два года после смерти Матильды де Монморанси отец сообщил ему потрясающую новость:
      - Завтра, Жанно, к нам в Жизор приезжает черная черепаха со своими тамплиерами.
      Но каково же было разочарование мальчика на другой день! Оказалось, что черная черепаха всего лишь дряхлый, едва передвигающийся и столь же трудно соображающий девяностолетний старец, а его тамплиеры - обыкновенные рыцари в белых плащах с красными восьмиконечными крестами на левом плече.
      Рене де Жизор был младшим братом прадеда Жане, Гуго, основавшего Жизорский замок. Некогда, воюя в Леванте под знаменами великого Годфруа Буйонского, он заболел какой-то экзотической болезнью, в результате которой спина его покрылась черной коростой, напоминающей черепаший панцирь, из-за чего Рене и получил свое прозвище - Тортюнуар, то бишь, Черная Черепаха. С основателями ордена тамплиеров, Людвигом фон Зегенгеймом и Гуго де Пейном он в свое время поссорился и даже не был принят ими в храмовники, но после их смерти таинственным образом умудрился захватить власть в Ордене и сделаться главой тамплиеров. Когда это произошло, Рене Тортюнуару было уже за восемьдесят. Он упразднил должность великого магистра и ввел вместо нее другую - Великого Старца Храма. Гран-саж-дю-Тампль - так отныне величали главу ордена Бедных рыцарей Соломонова Храма, и это давало лишний повод говорить о связи Рене Тортюнара с ассасинами. Ходили слухи, что он стоял у смертного одра шах-аль-джабаля Хасана ибн ас-Саббаха, когда тот испускал свою многогрешную душу в замке Алейк, расположенном на одной из горных вершин Ливана.
      Преемник усопшего злодея, Бузург-Умид, якобы, еще больше, чем Хасан, обласкал старого Рене и впоследствии помог ему добиться высшего поста в ордене храмовников. А еще поговаривали, будто став Великим Старцем Храма, Рене Тортюнуар вскоре захватил власть и над ливанскими ассасинами, организовав заговор против Бузург-Умида, которого убили, а на его место посадили его сына Мохаммеда, полностью подчиняющегося дряхлому Рене.
      Впрочем, девятилетний Жан де Жизор ни о чем этом пока еще знать не знал. Он разочарованно, едва да плача, смотрел на противное лицо Гран-саж-дю-Тампля и недоумевал, какой же такой силой и премудростью может обладать этот обтянутый кожей скелет, с плешивой головы которого свисают длинные и редкие седые пряди, глаза слезятся, а из беззубого рта еле просачиваются полусвязные обрывки фраз и предложений. Но его принимали со всеми почестями, угощали роскошными яствами, хотя год был не слишком изобильный, трубадуры пели ему свои стихи, витязи показывали свое боевое искусство, устраивая перед пиршественным столом поединки.
      Тринадцать тамплиеров, приехавшие в сопровождении своего господина один сенешаль, три коннетабля и девять командоров - выглядели несколько лучше, нежели Рене Черная Черепаха. Правда, молодостью они тоже не сверкали, но речь их текла плавно и красиво. Особенно ярко звучали рассказы сенешаля о доблести и подвигах мосульского эмира Эмад-Эддина по прозвищу Кровопроливец, могущественного владыки Месопотамии. Вот уже пятнадцать лет воины Иерусалимского короля Бодуэна II сдерживали натиск Эмад-Эддина, стремящегося освободить весь Левант от европейцев. Он сокрушил множество крепостей, построенных крестоносцами, и за Евфратом лишь Эдесса оставалась последней цитаделью христиан, которая не сдавалась сильному мосульскому герою. Слушая красноречивого тамплиера, Жан вдруг впервые подумал о том, что отец его, пьяница и весельчак Гуго, мог бы тоже принять участие в битвах против магометан, желающих уничтожить завоевания славных крестоносцев. Почему же чужие люди, а не он, сидят и рассказывают о кровопролитных сражениях? Почему даже дядя Гийом побывал в Леванте и был ранен стрелой сарацина, а он, Гуго де Жизор, так до сих пор и не прославился ничем таким, что могло бы рождать в душе Жана гордость за своего отца?
      - А теперь, дорогой Гуго, пришла пора перейти в такую комнату, где Великий Старец Храма и я могли бы поговорить с вами с глазу на глаз и никто не смог бы подслушать нас, - сказал сенешаль и Гуго де Жизор новел двух самых высокопоставленных гостей в отдаленную комнату замка, именно и предназначенную для подобных уединений.
      Жан знал, где расположена эта укромная комната, и покуда отец вел тамплиеров по одному коридору, мальчик быстрее их добрался туда другими путями. Комната оказалась открытой, и, вбежав в нее, он быстро юркнул за шпалеру, изображающую Иосифа Прекрасного, выслушивающего своих братьев. Прошу вас сюда, дорогие гости, - услышал он голос отца.
      - Господа коннетабли, обследуйте соседние комнаты и займите пост у двери, чтобы никто не мог услышать беседу Великого Старца, с графом Гуго, прозвучали команды сенешаля.
      - А вас, Бертран, я попрошу осмотреть саму комнату, - прокряхтел Рене Тортюнуар.
      "Ну вот, теперь меня застукают!" - с ужасом подумал Жан, слушая, как сенешаль Бертран двигает мебель и шуршит шпалерами, совершая осмотр комнаты. Вот зашевелилась шпалера, за которой стоял Жан, и он весь прижался к стене, изо всех сил стараясь слиться с холодными камнями. Сенешаль отодвинул шпалеру и уставился на Жана. Мальчику вдруг померещилось, что его застукали по-настоящему и сейчас убьют. "Меня нет здесь, господин Бертран! - взмолился он внутренне, всем своим существом прижимаясь к холодной каменной стене. Вы же видите, что меня здесь нет!"
      - Здесь никого нет, - сказал сенешаль, оставив шпалеру и возвращаясь в комнату. - Вы можете начинать беседу.
      - Благодарю вас, Бертран, - заговорил Тортюнуар. - В таком случае я хотел бы сразу же перейти к делу. Вы, должно быть, знаете, драгоценный мой внук Гуго, что дорога тамплиеров была не простой, путь их оказался усеянным не розовыми лепестками, а острыми терниями. Сейчас, по прошествии сорока лет с тех пор, как перегринаторы пришедшие в Иерусалим под знаменами креста и святого Петра, основали наш славный орден, мы можем гордиться нашим богатством и могуществом, нашей славой, затмевающей славу серого ордена цистерианцев, не говоря уж о госпитальерах, которым остается только завидовать Тамплю.
      - Еще бы! - рассмеялся в ответ Гуго де Жизор. Не хотел бы я быть госпитальером. Вот хоть самые-рассамые богатства мне предлагайте, чтобы я вступил в орден Иоанна Иерусалимского, я отвечу: "Нет, и еще раз нет!" Правильно я говорю, ваше старейшество?
      - К-хм, - кашлянув Гран-саж-дю-Тампль, видимо перебарывая в себе чувство презрения к пьянчужке внуку, и, не обращая внимания на его глупую реплику, продолжил: - И чем крепче и славнее мы становимся тем больше наживаем себе врагов-завистников, которые мечтают завладеть властью и богатством ордена. Люди, потерявшие стыд и совесть, затевают чудовищный заговор, желая истребить всех, сидящих в Ковчеге, дабы самим встать на их места и подчинить себе все наши командорства и провинции. Злой дурак, преждевременно выживший из ума и выдающий себя за доблестного Андре де Монбара, погибшего в том же году, что и Людвиг Зегенгеймский, распускает сеть этого заговора, всюду внушая мысль о том, что мы, сидящие в Ковчеге, самозванцы, которых, якобы, не признавал славный магистр Гуго де Пейн. Опасность переворота в самом Ковчеге ордена настолько усилилась, что пришло время, внук мой Гуго, открыть тайну Жизора, которую ты столь молчаливо и тщательно хранил всю свою жизнь, и поведать ее мне и моему верному сенешалю Бертрану де Бланшфору. Как только жизорская реликвия окажется в наших руках, мы сможем предотвратить надвигающуюся опасность и спасти орден Храма от раскола, который неминуемо приведет к крушению Тампля. Итак, дорогой Гуго, прошу тебя снять со своего языка замок молчания и поведать нам тайну Жизорского замка. Мы внимательно слушаем тебя.
      - Вы говорите, тайну ?.. - пробормотал Гуго де Жизор недоуменно. - Ах, тайну! Ну да, как же! Слушайте, я открою вам ее.
      Жан пуще прежнего затаил дыхание, весь превратившись в слух, боясь пропустить хоть слово. Значит, отец, все-таки знал тайну, о которой хотела говорить перед смертью старая колдунья Матильда де Монморанси? И значит, отныне ее будут знать четыре человека - Гуго де Жизор, Гран-саж-дю-Тампль Тортюнуар, сенешаль Бертран де Бланшфор и он, Жан...
      - Тайна сия настолько страшна, - продолжил отец, - что кровь застывает в жилах и волосы становятся дыбом. Не всякий, кто узнает тайну Жизора, выдержит ее и не отбросит копыта. Так и быть, я открою вам эту плачевную тайну. Дед мой, Робер де Пейн, являющийся двоюродным дедом Гуго де Пейна, некогда воевал в Палестине и, кажется, был даже назначен Годфруа Буйонским чем-то вроде сенешаля, заведующего Гробом Господним. Затем он приехал сюда, привезя с собой несколько бочонков с тем самым вином, которое Христос, по преданию, превратил из воды. Якобы, его потом еще много осталось. Он стал его пить и так к нему пристрастился, что решил припрятать. И вот беда закопав эти пять или шесть бочонков где-то в окрестностях Жизора, он и его слуги так перепились, что сколько потом ни старались, никак не могли вспомнить место клада. Бедный дедушка очень испугался, что если об этом узнают, то стыда не оберешься. Вот он и повелел тогда в страхе хранить тайну. Последним человеком, кто о ней знает, остаюсь я. Теперь, вот, и вы...
      - Заткнись, Гуго! - воскликнул старый Рене де Жизор. - Ты решил поиздеваться над нами? Уж не связан ли ты с тем самозванцем, который выдает себя за Андре де Монбара? Не состоишь ли и ты в заговоре против нас?
      - Боже упаси, ваше старейшество, - забормотал Гуго де Жизор, испугавшись гневного тона старца. - Я вам сказал чистую правду.
      - Глупую историю про какое-то поддельное вино ты называешь правдой?! промолвил старец. - О, я понимаю, ты настолько хитер, Что хочешь байками заморочить нас и, во что бы то ни стало, скрыть истинную тайну Жизора.
      - Клянусь, я не знаю никакой тайны! - промямлил Гуго.
      - Последний раз спрашиваю тебя, откроешь тайну?
      - Да не знаю я никакой тайны, клянусь святым Бернаром Клервоским!
      - В таком случае нам придется применить силу и под пыткой развязать твой язык. Рыцарь Бертран, свяжите его вон теми ремнями, что лежат за камином. Да кликните сюда коннетабля де Мийи, он знает, куда лучшее прикладывать раскаленные угли, чтобы испытуемый поскорее во всем признался.
      - Но-но! - рявкнул тут Гуго де Жизор. - Эй, полегче! Хороши гости! Ну уж нет, живым я вам не дамся.
      Тут Жан, оцепеневший от страха за своей шпалерой, услышал грохот опрокидываемой мебели и громкий звон оружия. Его отец отбивался от нападающего на него сенешаля де Бланшфора.
      - Ну же, ну же, уважаемый Бертран! - выкрикивал он. - Попробуйте сделать еще один выпад. Так-так, голубчик. Ну, а теперь, кажется, пришла пора раскроить вам череп!..
      После этого кто-то из сражающихся издал некий жуткий смертельный всхрип и рухнул на пол. Жан не понял, кто именно, но тут он услышал голос Рене де Жизора и обо всем догадался.
      - Чорт побери! - воскликнул Тортюнуар. - Что вы наделали, Бертран! Разве я просил вас убивать его? Какая беспечность с вашей стороны!
      - Простите меня, мой господин, - тяжело дыша отвечал сенешаль де Бланшфор. - Но он так яростно оборонялся, а потом чуть и впрямь не размозжил мне голову. Мне пришлось убить его, дабы сберечь собственную жизнь.
      - Увы, Бертран, ваша жизнь стоила меньше, не жизнь этого пьянчужки и забияки. Возможно, он и впрямь знал тайну Жизора, а теперь уж точно мы не сможем ее у него выведать. Бедный Гуго, он теперь мертвее мертвого. Вы пронзили его в самое сердце.
      - Мне очень жаль, сударь, - тяжко вздохнул сенешаль Бертран. - Но зато, если он и знал тайну, то и самозванец, выдающий себя за Андре де Монбара, тоже не в состоянии отныне выведать что-либо у этого тела, только что бывшего таким же живым, как наши.
      - Помогите мне встать с кресла. Придется покинуть Жизор не солоно хлебавши. Ах, Бертран, Бертран, где ваша былая ловкость?
      Король Людовик был счастлив со своею молоденькой женой Элеонорой, считая ее самым прелестным созданием на свете. Свежая, всегда румяная и веселая, подвижная и игручая, как кошечка, она всех сводила с ума, притягивая к себе, как магнит. От деда, знаменитого трубадура Гийома де Пуату, герцога Аквитании, ей передалась по наследству редкостная музыкальность. И в солнечное весеннее утро и в хмурый осенний день, и даже в самое тягостное зимнее ненастье в королевском Замке можно было слышать ее звонкий мелодичный голосок, распевающий баллады и песенки, ее искренний и жизнерадостный смех. Порой, по-многу дней подряд, она могла развлекаться и веселиться с утра до поздней ночи, ни разу не нахмурив свой изящный лобик. Лишь изредка волна капризов накатывала на нее, и, будучи все таки еще ребенком, Элеонора всерьез отдавала себя во власть этих капризов, но вскоре утешалась чем-нибудь незначительным.
      С каждым годом ей хотелось все новых и новых развлечений, и Людовик не скупился, пришлось даже содержать отдельный и весьма многочисленный штат придворных забавников, призванных без устали развлекать Элеонору, сочиняя бесчисленные в своем разнообразии потехи. Сам же король постепенно все меньше участвовал в забавах королевы, его затягивали государственные дела, да он и попросту устал проводить время в одних лишь удовольствиях. Когда он спохватился, что давно уже сделался для жены чем-то второстепенным, было поздно.
      Еще перед женитьбой Людовик знал о ранней зрелости Элеоноры как женщины. По всей Франции ходили слухи о многочисленных любовниках, коих девочка успела себе завести, несмотря на столь нежный возраст. Но женитьба на ней оказалась неотвратимой. Богатая Аквитания, которую не столь богатый Иль-де-Франс получал в приданое к невесте, заставляла слухи умолкнуть. К тому же, Людовик по уши влюбился в эту взбалмошную девочку и надеялся, что став королевой Франции, она полностью отдастся ему. В своих мужских достоинствах он не сомневался и в первые два года супружеской жизни доблестно сражался с неугомонной Элеонорой на поле любовной брани, но на третий год король начал сдавать, в то время как королева становилась все ненасытнее. Увы, ему все чаще приходилось оправдываться за свою утонченность, а она все более открыто издевалась над ним, сонного тормошила и кусала почем зря, пересказывала бабьи сплетни о том или ином знаменитом любовнике.
      "Говорят, граф Алан де Ланьи недавно покорил сердце молодой вдовы Эттьена Валуа и, запершись с нею в покоях своего замка, семь дней подряд не выходил из постели, а когда она без сил засыпала, он целовал ее сонную, в то время как его услаждала сарацинская невольница".
      Наконец, Людовик стал психовать, и это нанесло ему еще больший вред. Дабы избежать насмешек жены, он избегал ее саму, и вот, на пятом году их совместной жизни, когда, достигнув двадцатилетнего возрасти, Элеонора вступила в пору своего самого бурного цветения, до короля начали долетать опасливые слухи о том, что королева уже не хранит ему верность. Ришар де Блуа - первое имя, которое вонзилось в сердце Людовика, ибо оно явилось первым названным ему в качестве засвидетельствованного людьми имени возлюбленного Элеоноры. Желая проверить сплетню, король отправил Ришара с долговременной миссией к императору Священной Римской Империи. После отъезда Ришара королева прибежала к Людовику, пылая гневом:
      - Вы поверили мерзким слухам! Как это низко и подло с вашей стороны! Я не ожидала от вас такого малодушия.
      И разрыдалась так, что ее не могли привести в чувство более часа. Но настоящая ссора произошла несколько позже, когда многие знаменитые рыцари, подданные Людовика и английского короля Генри, приехали в Жизор, чтобы почтить память недавно почившего Гуго де Жизора и устроить в его честь небольшой турнир.
      Смерть отца и связанные с ней события оставили в душе Жана неизгладимый след. Когда, после исчезновения тамплиеров, он стоял над неподвижным телом родителя, ему все казалось, что Гуго вот-вот усмехнется, подмигнет ему и разочарует какой-нибудь очередной своей шуткой - мол, здорово мы тебя разыграли, ты думаешь это кровь, а это на самом деле черное бургундское вино, которое эти озорники-храмовники прихватили с собой по дороге к нам. Но отец так и не пошевелился, он продолжал лежать с бледным лицом, ставшим вдруг торжественно-красивым, а лужа крови, струящаяся из раны в груди, продолжала расти.
      Мать, как показалось Жану, не слишком убивалась по своему безвременно угасшему супругу.
      - Вот, оказывается, Гуго, как ты должен был кончить, - только и сказала она, узнав о гибели жизорского сеньора.
      Но переживания матери не столько волновали Жана, как мучительный вопрос, знал ли отец тайну Жизора. Все-таки горюя об отце, мальчик утешался мыслью о том, что эта тайна есть, а главное - она имеет такое большое значение, что из-за нее предводитель тамплиеров является к ним в гости, а его сенешаль убивает хозяина замка.
      - Старая ведьма еще вовсю воняет, - услышал Жан чей-то голос за спиной, когда вместе с похоронной процессией входил в фамильный склеп для совершения погребения тела Гуго де Жизора. Да, запах там был невыносимый, и так и казалось - вот-вот из какого-нибудь угла выскочит старая Матильда де Монморанси. Однажды, вдоволь навоевавшись в зарослях крапивы с полчищами сарацин и сельджуков, Жан пришел к гигантскому вязу, одиноко росшему посреди широкого поля, уселся в его прохладной тени и, прислонившись к мощному стволу погрузился в грезу. Он думал о том, что когда вырастет, станет тамплиером. И не просто тамплиером, а Великим Магистром тамплиеров. Потом мечта увлекла его еще дальше. Нет, он захватит в свои руки сокровища и тайны тамплиеров, а самих их разорит и развеет по ветру за то, что они убили его отца. И не потому, что отца жалко, а потому, что так сладостно сознавать себя величайшим мстителем. Они будут валяться у его ног... Но сначала он тайком будет нарушать все их планы, а они будут недоумевать - кто он, этот невидимый миру человек, карающий их?! Потом он проникнет в их высшие ступени, в Ковчег Ордена, станет командором, затем сенешалем, затем магистром, а уж после всего этого...
      Тут его внимание привлекла группа всадников, приближающихся к замку по шомонской дороге, и, прервав свои мечтания, Жан поспешил полюбопытствовать, кто это приехал и зачем. Когда он подбежал воротам, то от привратника Пьера Гурдена узнал, что приехал Гийом де Шомон со своим сыном Робером и десятком слуг. Увидев задыхающегося от бега Жана Робер кинулся ему навстречу с нетерпеливым возгласом:
      - Ух ты, что я тебе сейчас скажу! Весь мир едет к вам в Жизор!
      И самое интересное, что это оказалось правдой. Три часа назад в Шомон прибыл гонец из Парижа, скачущий в Жизор с очень важным сообщением, которое сеньор Гомона тотчас же вызвался доставить сам. Через два дня, в поле перед жизорским вязом, состоится рыцарский турнир памяти Гуго де Жизора и всех славных рыцарей, сложивших свои головы в боях и битвах за Христа. Тереза, еще только месяц назад овдовевшая, сперва схватилась за голову, но вскоре успокоилась узнав, что французский король берет на себя все расходы и сам будет присутствовать на турнире вместе с королевой.
      В ожидании приезда гостей, Робер и Жан успели трижды крепко поссориться и помириться, даже дрались, но утром перед турниром окончательно заключили мир, скрепленный торжественным обменом. Робер с недавних пор "болел" Годфруа Буйонским, наслушавшись рассказов о нем от инвалидов крестового похода, недавно поселившихся в Шомоне, где Гийом де Шомон устроил для них богадельню. Теперь он мечтал о фибуле с изображением знаменитого защитника Гроба Господня, которая, к тому же, в свое время принадлежала самому герою. Жан, правда, теперь уже не горел желанием обрести тот кинжал, из-за которого он некогда переживал столь сильно, но в знак дружбы согласился обменять на него золотую фибулу.
      На турнир в Жизоре съехался весь цвет английского и французского рыцарства. Двадцатидвухлетний : король Франции Людовик VII со своей двадцатилетний женой Элеонорой предводительствовал доблестными витязями из Шампани и Бургундии, Вермандуа и Бурбона, Лангедока и Оверни, Гиени и Пуату, Гаскони и Ангулема. Превосходно красивый граф Ричард Глостер возглавлял английских рыцарей Нормандии и Бретани, Кента и Норфолка, Эссекса и Бекингемшира. Особенно выделялся отряд графа Анжуйского, Годфруа Плантажене. Мода на гербы, привезенная из крестового похода вместе с сокровищами и реликвиями, выразилась в пышных изображениях львов, драконов, орлов, рук с мечами, грифонов, арбалетов, солнц, лун, облаков с Господней дланью, трезубцев и разного рода фруктов, украшающих щиты рыцарей из Тура, Анжера, Ле-Мана и Вандома. Народу на турнир собралось втрое больше, нежели ожидалось. Много легенд ходило в то время о таинственном и священном значении этого места, и старинный жизорский вяз притягивал к себе людей.
      Прежде чем начать турнир, Людовик затеял разбирательство по делу об убийстве Гуго де Жизора. Путешествие Великого Старца тамплиеров по Италии и Франции уже отметилось несколькими странными убийствами. По последним известиям, Рене Тортюнуар недавно побывал в Тулузе, откуда отправился в Нарбон. Здесь, в Жизоре, присутствовал один из трех его сенешалей, пятидесятилетний Бернар де Трамбле, который выслушав все доводы против своего господина, вдруг не стал защищать Черную Черепаху, а заговорил о том, что Тортюнуар, возглавив Орден Христа и Храма, затеял слишком много нововведений, не соответствующих уставу тамплиеров, выработанному святым Бернаром Клервоским и получившему санкцию папы Римского Евгения III и патриарха Иерусалимского на синоде в Труа. Робер де Краон, ставший великим магистром после незабвенного Гуго де Пейна, свято и бережно чтил традиции, заложенные своим предшественником, а также первым тамплиером Людвигом Зегенгеймским. Рене де Жизор, захвативший власть в ордене после загадочной смерти Робера де Краона, за последние семь лет превратил Орден в нечто совершенно новое. Тамплиеры стали обогащаться не только ради самого братства, но и ради собственной наживы, во многих командорствах творятся странные вещи, и есть подозрение, что сам Рене давно уже не исповедует христианство, посвятив себя некой секте и связав свою судьбу чуть ли не с ассасинами, поклоняющимися дьяволу. Выслушав сенешаля де Трамбле, король приказал ему сразу же по окончании турнира отправляться на юг, разыскать Тортюнуара хоть в Нарбоне, хоть в Барефионе, хоть у чорта лысого, и доставить в Париж для особого разбирательства. Затем, выступив из врат замка, король, королева и все французские витязи выехали в поле, чтобы у жизорского вяза встретить представителей английского монарха. Приветствовав графа Глостера со всеми подобающими почестями, Людовик обратился ко всем собравшимся с красивой речью. Он вспомнил о доблестях и славе Англии и Франции минувших веков, о единых корнях, объединяющих два народа, о вере в Христа, равно пылающей в сердцах англичан и французов, и постепенно, перешел к главной теме - той опасности, которая нависла над завоеваниями крестоносцев после появления столь великого полководца, каков Эмад-Эддин Кровепроливец.
      Трое мальчиков, родившихся девять лет назад в один и тот же день, стояли в поле пред жизорским вязом и слушали речь короля Франции. Они не все понимали из его слов, но в каждом из них зажигались сердца, а мысль устремлялась к подвигам. "Я буду новым Годфруа Буйонским, - думал Робер де Шомон, - ведь у меня теперь есть его золотая фибула". "Я прославлю Англию и Францию так, как никто еще не прославлял их, ведь у меня уже есть такие доспехи, каких нет ни у одного мальчика моего возраста", - размышлял юный Анри Анжуйский, сын француза и англичанки. "Я перебью всех Врагов и стану самым великим человеком Вселенной, - мысленно рассуждал Жан де Жизор, - ведь когда-нибудь, и очень даже скоро, я открою тайну Жизора. И буду лучше короля Франции, красивее графа Глостера и величественнее Годфруа Плантажене... Ну почему, почему у его сына такие замечательные доспехи?! Почему не у меня?!"
      Турнир начался несколькими бугурдами - рукопашными поединками силачей. Тем самым король хотел отдать дань традиции. Затем начались тьосты копейные поединки всадников. После некоторого спора, решено было драться тупыми концами копий на вышибание противника из седла. Лучше всех оказались в этот день рыцари Рауль д'Арманьяк из Гаскони, Джон Сендвич из Кента, Годфруа Плантажене и Ричард Глостер. Особенно хорош был последний - блистая осанкой, он не уступал в мощи самым сильным, легко, как пушинку, подбрасывал в руке тяжеленное копье, а выбив из седла очередного противника, лихо отбрасывал назад забрало и объезжал ряды зрителей, сверкая белоснежными зубами, играя обворожительной улыбкой. Наконец, одержав победу над всеми, он изготовился сразиться с самим графом Анжуйским. По тому, как легко он направился к барьеру и как тяжко набычился Плантажене, многим стало понятно, кто будет победителем всего турнира, и мало кто оставлял шансы Годфруа д'Анжу. В это мгновение Жан почему-то перестал завидовать доспехам юного Анри и принялся болеть за его отца, желая поражения в финальном поединке молодому англичанину. "Сломись, ослабни, упади, сломайся! - всем своим существом пожелал он Глостеру. - Это я, новый сеньор Жизора, приказываю тебе!" Ричард вдруг замешкался, вздрогнул, будто кто-то толкнул его сильно в грудь, и, приподняв забрало, внимательно посмотрел в ту сторону, где сидел Жан. У девятилетнего сеньора Жизора мурашки пробежали по спине. Англичанин выровнялся в седле, опустил забрало и, заслышав трубу герольда, пришпорил коня. Они мчались навстречу друг другу с самым решительным видом, пышный букет дрока развевался над шлемом графа Анжуйского, плюмаж из перьев фазана трепетал над головой Глостера. И тут произошло невероятное. За какое-то мгновенье до того, как ошибиться со своим соперником, граф Ричард дернулся, неловко бросил копье вперед, а сам опрокинулся навзничь, ноги его взметнулись, выскочили из стремян, и еще через миг англичанин очутился на земле. Зрители взревели, выкрикивая восторги в адрес Годфруа д'Анжу.
      Удача не оставляла Глостера, и в самом поражении он сохранял вид победителя. Свалившись с коня, тотчас же вскочил на ноги, открыл забрало и, смеясь, направился к торжествующему сопернику.
      - Видит Бог, мое копье не успело коснуться его, - бормотал Плантажене, принимая поздравления. - Подтвердите это, граф.
      - Вам это показалось, - сияя улыбкой отвечал Глостер. - Поздравляю вас мсье, вы провели такой точный удар, что даже не почувствовали, как вышибли меня из седла.
      - Да нет же... - заупрямился было Годфруа, но вдруг понял, что англичанину выгоднее казаться выбитым из седла, нежели неудержавшимся на коне. - А впрочем, должно быть, вы правы, удар и впрямь был великолепный. Приезжайте ко мне в гости в Анжер или Ле-Ман, и я обучу вас этому приему.
      - Благодарю вас, сэр, - на сей раз по-английски сказал Глостер и учтиво поклонился.
      В следующий миг к нему подбежала не кто-нибудь, а сама королева Франции. Лицо ее было встревожено, а взор обращен на тоненькую струйку крови, стекавшую со лба Ричарда.
      - Вот платок, - сказала она. - Позвольте, рыцарь, я вытру вам кровь.
      Тут Глостер опустился пред нею на колени и благоговейно подставил свой лоб. Рана оказалась самой пустяковой, но Элеонора старательно обтерла ее и спрятала платок в сумочку, висящую у нее на поясе. Только после этого она обратилась с поздравлениями к победителю турнира.
      - Ваше величество, - отвечал Плантажене, - как я рад, что у Франции столь прекрасная государыня. А ведь я помню вас еще совсем маленькой и очень резвой девочкой, когда в день рождения моего сына Анри вы со своим дядей приезжали в Ле-Ман. Как быстро летит время. Теперь моему сыну уже девять лет, и он по уши влюблен в вас, ваше величество. Он дал клятву никогда не жениться, стать странствующим рыцарем и, все свои подвиги посвящать вам. Позвольте мне разрешить ему прикоснуться губами к вашей ручке.
      - Я знаю, о ком вы говорите, сударь, - заулыбалась Элеонора. - Это тот дивный мальчик, который уже несколько лет носит латы. Заботливый отец, вы каждый год заказываете для него новые?
      - Разумеется, разумеется, ведь с каждым годом он растет. А вот и он, Анри, подойди к ее величеству королеве и поцелуй ей ручку, она позволяет тебе сделать это в честь моего выигрыша в турнире.
      - Говорят, вы влюблены в меня, - проворковала королева, подавая мальчику руку для поцелуя, - Как это мило. А сочиняете ли вы в мою честь стихи?
      - Что же ты молчишь, Анри? Налился краской как кровяная колбаса, и ни гу-гу в ответ! - вместо сына отвечал Плантажене. - Да, ваше величество, сочиняет, но стишата получаются дрянь... О, простите, за грубое слово. Я хотел сказать, что по сравнению со стихами вашего покойного батюшки они то же самое, что вот тот лишайный бродяга, забравшийся на ветку, вяза, по сравнению с рыцарями, сразившимися сегодня в честных поединках.