АТЛАНТИДА.ТРЕВОГИ КАРТАНАГА

Картанаг возлежал на резном ложе красного дерева, облокотившись на мягкие подушки. Рядом с ним на полу сидела глухонемая белокурая рабыня, и он гладил пальцами ее шею. Иногда пальцы твердели и сжимали «шею рабыни — девушка в страхе расширяла глаза. Она знала, что однажды эти пальцы могут не разжаться. И она знала, как немного стоит ее жизнь, принадлежащая такому хозяину, как советник Императора. Перед ложем на коленях сидел Пантеомон.

— Ты узнал, куда направился корабль с принцем? — спросил Картанаг.

— Нет. Принц никому не сказал ничего внятного. Но я знаю, что куда-то на юг.

— На юг, — задумчиво повторил Картанаг. Он отпихнул ногой рабыню, так что та упала на камни, встал, прошелся по комнате, подошел к окну с прозрачным стеклом, откуда открывался вид на парк. При солнечном свете он производил не менее жуткое впечатление, чем при луне. Вроде бы ничего особенного, но строения и деревья были расположены таким образом, что пробуждали самые глубинные страхи. Сумасшедший архитектор был гениален.

— Что у нас там на юге? Провинция Саат? — произнес недовольно Картанаг.

— Да. Самая южная провинция Атлантиды. Но чтобы доплыть дотуда — необязательно брать столько воды и продовольствия. Они готовились к дальней дороге.

— Ты уверен в этом?

— Наши люди сообщили, что видели галеру принца, уходящую за Мальканские острова.

— Юг. Огромные пространства без единого клочка суши. Неужели они пошли к холодному континенту?

— Вряд ли. Что делать там? Смотреть, как все большие пространства захватывают льды? Люди ушли оттуда тысячелетия назад.

— Тогда что?

— Может быть, Клебос?

— Остров великанов, — Картанаг зло посмотрел на Пантеомона. — Ты говоришь всерьез?

— Я предполагаю.

— Парпидас. Они самоубийцы?

— Вряд ли.

— Парпидас, — Картанаг задумался, потом кивнул. — Что ж, вполне возможно.

— Они ищут там амулет амулетов?

— Там нет Саамарита. Нет, исключено.

— Так, может, они ищут там нечто, что поможет найти амулет амулетов? — предположил Пантеомон.

Картанаг заметался по комнате. Он мерил несколько минут ее шагами, как ягуар клетку. Потом упал на подушки.

— Да. Скорее всего у великана есть ключ.

— Но это не значит, что они его получат, — усмехнулся Пантеомон.

— Ты недооцениваешь Видящего мага.

— Видящий или невидящий, но с Клебоса еще никто не возвращался.

— Они вернутся. Видящий маг любит принца, как сына. И он не двинулся бы в путь с ним, если бы надежда на успех была мала. Они вернутся и привезут нечто. Мне нужно знать, что именно. Я хочу проникнуть в их планы. И сделаешь это ты, мой верный слуга.

Пантеомона передернуло. Он вспомнил, как помогла проникнуть в планы Видящего мага тоже верная советнику Элимонора. Пантеомон не даст сотворить с собой такого. Хозяин ошибается, если думает, что у него выйдет это надругательство.

Но у советника были другие планы.

— Когда они вернутся, ты змеей проползешь в дом нашего врага:

— Как? Хакмас видит людей насквозь. И он не допустит постороннего в свою обитель.

— Он видит насквозь явления, предметы, потоки судеб. Но не людей. И он слаб. Знаешь, какая главная его слабость?

— Какая, хозяин?

— Слабость сострадания…

РУСЬ. РАЗБОЙ НАБОЛЬШОЙ ДОРОГЕ

Жилистый, крепко сколоченный, разозленный Лука размахнулся и врезал Герасиму Косорукому по уху. Тот упал с каким-то крысиным писком на землю, но тут же вскочил, и в его руке блеснул нож.

— Неправильно кости кидаешь! Жулишь! — истошно орал Лука.

— Это ты жулишь, пакостник! Неправильно смотришь. Счас я тебя вспорю!

Махонький, тщедушный Косорукий повел перед собой ножом. Владел он им мастерски, как никто другой. Притом не только резал и колол, но и, обученный басурманским премудростям, мог метать его так, что тот входил в тело, как в масло.

На лице Луки на миг промелькнул испуг, он отскочил назад, прижался к дереву, но тут рука его нащупала прислоненную к стволу дубину, он воспрянул духом и бойко заорал:

— Ну, пентюх, подь сюда! Дубинушка-то моя прогуляется тебе по хребту!

На морщинистом, как печеное яблоко, лице Косорукого заиграла зловещая улыбка.

— Счас вспорю.

— Отдай деньгу! — крикнул Лука.

— Накось, выкуси! — продемонстрировал Косорукий Герасим кукиш, а потом со свистом еще взмахнул своим здоровенным ножом.

Назревала кровавая свара — дело привычное. По злобе своей лютой разбойники давным-давно извели бы друг друга, пожрали бы, как дикие звери, но на то существует атаман, чтобы лишних смертоубийств не допускать и от самоуничтожения шайку оградить. Но сейчас атаман был в отъезде, и вот-вот должна была пролиться кровь.

Лука сделал шаг, занес длинную суковатую дубину, но Косорукий оказался проворнее, отскочил в сторону и сжал нож обеими руками, готовый к смертельному броску.

— А ну цыц! — крикнул Сила, как всегда сидевший в кругу в привычной компании и строгавший какую-то деревяшку. — Не то обоих за ноги — и в болото… Ишь, распетушились. Ну чего ты. Лука, зенки бесстыжие пялишь да дубиной своей машешь? Иль, может, богатырь, хочешь со мной силой померяться?

— Да чего уж там, — махнул рукой Лука. — Скажи, чтобы этот паршивец деньгу отдал. Ведь жульски кидает.

— Проиграл так проиграл — за дурь свою и расплачивайся, — отмахнулся Сила.

Драчуны нехотя разошлись. Лука отправился чинить прохудившийся кафтан, а Косорукий забился в дальний угол за землянкой и предался любимому занятию — начал в который раз пересчитывать да поглаживать ласково монеты из пришитого к поясу кошеля, который он всегда таскал с собой. При этом в его очах появился безумный, лихорадочный блеск. Казалось, будто его душа и недобрый дух, витающий вокруг этих денег, составляли сейчас единое целое. Не придумано людьми было такого греха, который не согласился бы взять на себя из-за этих самых золотых монет Косорукий Герасим.

После неудавшейся потасовки над логовом повисла обычная зеленая, болотная скука. Привычные лень и отупение овладели разбойниками, будто кровь их мерзла в жилах, а воздух стал вязким и стеснял не только движения, но и мысли.

— А ну-ка, кто поразвлечься хочет? — вдруг крикнул Мефодий Пузо. — Я лягу, а вы меня будете поленом по брюху охаживать.

— Давай, — с готовностью вскочил татарин и заулыбался своей беззубой улыбкой, предчувствуя грубую забаву, которая немного разгонит застоявшуюся кровь.

— Кто мне поленом врежет и дых собьет — тому я деньгу даю. А уж коль не собьет дых, тот мне жратву и брагу ставит. Э, только Евлампию и Силе не бить.

Мефодий Пузо лег на землю, надул свой необъятный живот, под смех и гвалт, шутки и прибаутки он стойко перенес несколько ударов, но дыхание так и не сбил. После этого вернулся к костру и начал за обе щеки уплетать заработанное и огромными глотками хлебать брагу. Вокруг этого же костра расселись Гришка, Беспалый, татарин, который был раздосадован тем, что ему так и не удалось сбить у Мефодия дыхание.

Гришка задумчиво смотрел на лениво лижущий потрескивающие поленья огонь. Он любил глядеть на пламя. Оно притягивало его, завораживало и вместе с тем вселяло страх, пробуждало тяжелые, гнетущие воспоминания. Ведь именно такой огонь спалил его деревню, превратил родной дом в груду дымящихся головешек. Но огонь и согревал его в студеную пору, не раз спасал от смерти, возвращал угасающие силы и радость бытия. Огонь мог быть уродливым и ужасным, но он мог быть и красивым, совершенным. В нем был жар преисподней, но был и свет, отзвук иных реальностей. Когда Гришка смотрел на него достаточно долго, то огонь будто выводил его душу за пределы опостылевшего болотного мира, мертвого и необжитого, туда, где есть вечное сияние всеобъемлющей бесконечной доброты и правды.

Гришка не слишком любил подобные отвлеченные размышления, но за последние дни и он сам, и все вокруг будто преобразилось. Все стало четче, яснее, интереснее. Гришка впервые почувствовал, что в жизни есть •что-то, для чего стоит жить. И виновницей этих перемен в его смятенной душе была Варя. Не было счастливее Гришки человека, когда он видел ее. Он просто купался в собственном счастье, как в лучах ласкового майского солнца, и даже внешне менялся — лицо его становилось светлее, одухотвореннее, а фигура вовсе не смотрелась такой неуклюжей и долговязой, голос приобретал уверенность. Но не было грустнее его человека в промежутках между свиданиями. Как же он ненавидел тогда своего главного врага — медленно текущее время. В эти черные часы он жил воспоминаниями о ее звонком ласковом голосе, о прекрасном теле, мягкой коже, упругой груди и округлых бедрах. Он вспоминал, как руки его гладили ее прекрасные шелковистые волосы, а губы настойчиво искали ее сладкие податливые уста.

— Я никогда не оставлю тебя, — шептал он ей тогда, приподнимаясь с охапки прикрытых плащом сухих листьев, служивших им постелью, и поглаживая ее обнаженную спину.

— Я девка подневольная. Ты — разбойник.

— Мы уйдем.

— Куда? Теперь же вечный сыск. Поймают — запорют.

— Не запорют. В вольницу уйдем. К казакам. Или еще дальше. В ту страну, о которой колдун рассказывал.

— Ох, фантазер ты, Гришка!

— Мы уйдем, Варвара, уйдем…

Гришка отвлекся от своих сладких мыслей. У костра начинался сп9Р, за беззаботностью которого ощущалось напряжение.

— И ярмарки здесь реже бывают, и купцы залетают все как на подбор с тощими мешками да кошелями, — привычно щерясь, говорил татарин. — В Муромских-то лесах нам получше было.

— Да уж, — согласно кивнул Мефодий. — И болота там не было, и со жратвой получше.

— Зато казну государеву взяли, — примирительно произнес Беспалый Сила.

— Все равно, не рыбные здесь места, — сказал татарин.

— И чего атаман нас тутова держит? — прохрипел, подсаживаясь на бревно, Убивец. — Вообще, что ему надо — это мы знаем? Зачем вчера в город ходил, голову свою подставлял? Ну, ограбили купчишку, так денег там столько было, что на пару гусей не хватит. Взяли только окорок да книгу какую-то. Зачем она нам?

— А я чего, знаю, что ль? — пожал плечами Пузо, откусывая от краюхи хлеба.

— Тайны все какие-то у Романа… От братвы у атамана тайн быть не должно, вот как, — нахмурился Убивец, и его глаза забегали. — Плох тот атаман, кто от братвы секреты имеет.

— Ну, ты не прав, — примирительно произнес татарин, понявший, что зря затеял этот разговор, потому что так обычно и начинается бунт и смута и подогретый Убивец запросто может всех перебудоражить. — Атаман у нас умный, грамотный. Ну скажи, где ты еще атамана грамотного видел? Слушай, Евлампий, а может, ты сам хочешь атаманом стать, ха-ха?

— Что-то ты язык, нехристь, распустил.

— Ладно-ладно, кровью-то не наливайся, ха-ха. А атамана нам пока менять не след.

— Не след, — кивнул Мефодий. — Грамота — вещь великая.

— Ну да, Гришка вон грамоте обучен, так что его теперь — атаманом ставить? — хохотнул починивший кафтан и подошедший к костру Лука. При этом он отвесил чувствительный щелбан по Гришкиному затылку.

— Не балуй! — влепил ему затрещину Сила. — Сколько тебе раз говорить, чтобы мальчонку не трогал.

Хоть, по общему мнению, Гришка и был человеком бесполезным, но Сила с самого начала демонстрировал к нему свое расположение, строго следил, чтоб не обижали слабого иные большие любители застращать, потиранить безответную жертву. И потом — ведь именно Сила вытащил Гришку, полузамерзшего, из зимнего леса, отогрел его, поднял на ноги.

— Да я ничего, — потер затылок Лука и, чтобы сменить тему, спросил: — Где ж атаман сейчас?

— Разведку в городе ведет, — сказал татарин.

— Опять купчишку ищет, с которого можно полфунта воздуха взять да кукишем закусить, — усмехнулся Убивец.

Атаман вскоре появился. Споры и разговоры по его поводу сразу стихли. В открытую связываться с Романом, противоречить ему никто не решался. Никто, кроме Евлампия, которого, когда вожжа ему под хвост попадала, нес черт через ухабы без оглядки.

— Завтра дело серьезное ожидается, — бросил атаман небрежно и, схватив за руку Аграфену, повел ее к себе в землянку.

Ранним утром, когда начал сходить утренний туман, на травах в лучах низкого солнца искрилась роса и земля пробуждалась к новому дню, ватага расположилась около тракта, ведущего в сторону первопрестольной. Гришка устроился в овраге рядом с Силой, который скучающе поглаживал отполированную его ладонями, зазубренную во многих драках огромную дубину, с которой никто, кроме ее хозяина, управиться не смог бы.

Ждали разбойники уже битый час, свято блюдя указ атамана — не шуметь, не проявлять самостоятельность, а начинать действовать лишь по сигналу. Роман утверждал, что вроде бы важный чин почему-то без сопровождения, но с кошелем, полным золота, должен проехать. Добыча должна быть хорошей.

Ждать — занятие прескучнейшее. Гришка пытался скрасить скуку беседой с Силой, с которым они переговаривались шепотом. С Беспалым он любил разговаривать почти так же, как и с колдуном Агафоном. Рассказчик Сила был прекрасный, поносило его по свету столько, что на сто человек бы хватило. Начинал он говорить обычно сухо и скучно, как-то скованно, но потом разговаривался, жесткие черты лица его смягчались, все воспоминания будто наваливались на его плечи, и он как бы спешил освободиться от них, переложить на тех, кто помог бы ему нести эту ношу. Кроме того. Сила знал массу баек, легенд, рассказов. Он умел не только рассказывать, но и слушать, сопереживать, а Гришка порой больше всего нуждался в сопереживании.

— Сколь бы удачлив ты ни был, все равно над лихим человеком голод да смерть с косой стоят бессменно, — покачал головой Беспалый.

— А бывает так, что разбойник от дел лихих отошел и нормальной жизнью зажил?

— Редко. Кто в круг этот попал — тому спасенья нет. Дело-то Богу противное, а потому редко удача настоящая разбойнику подвернется, ну а уж о счастье и говорить не приходится. А деньги легкие все в дыму прогуливаются да к кабацким хозяевам в карман перекочевывают. Ну а если столько денег наворовал, что и спустить их не можешь, то лежат они обычно в земле, такие же мертвые, как их владельцы, которых нашел топор палача. Потому что чертова печать на деньгах этих.

— Поговаривают, что много кладов разбойники позарывали.

— Поговаривают… Эх, Гришка, сколько я на свете живу, столько про клады эти слышу. Ведь не только разбойники клады в землю зарывали, но и просто богатый народ во времена смутные. Золото, серебро, все ценное от ворога прятали. А кто поумней, те страшными заклинаниями их обороняли, чтобы чертова сила богатства эти стерегла. Говорят, на сколько голов вниз клад закопаешь, столько людей при поисках клада этого головы сложат. На двадцать положишь — двадцать человек погибнет, а двадцать первому все и достанется.

— Ну да, правда?

— Может, и правда. Но коль даже можешь клад взять, все равно нечистые помешать стараются — слетаются, шалят, жизни кладокопателя лишить пытаются и орут при этом громовым голосом: «Режь, бей! Души! Жги!» Лишь кто смел и может, не оглядываясь ни на что, взять все, тот возьмет. Но при этом зараз больше должен прихватить, ибо клады есть, которые только раз человеку открываются. А потом под землю уходят. А иногда кровь человечья, лучше детская, надобна, чтобы клад этот из-под земли выудить. Тогда появляется в ослепительном свете наполненный золотом и каменьями сундук, и мало кто свет этот выдержать может.

— А мне сказывали. Что один дьячок стал яму рыть, чтобы поставить верею у ворот, и на громадную корчагу с золотом наткнулся. От радости и удивления у него неприличное словцо возьми да и вырвись, от чего корчага начала в землю опускаться, пока совсем не провалилась. А еще говорят, что есть клады, караульщики которых деньги взаймы дают. А кто вовремя не отдаст их, того нечистая сила лютой смерти предает.

— Да много чего болтают. Я сам, бывало, клады зарывал, но маленькие, всего-то несколько монет, так что заклинания из-за них глупо было произносить. По-моему, больше наговорено про несметные богатства. Где же столько золота найти? Правда, об одном кладе, где всего несчетно, я все-таки слышал. О настоящем, без брехни, кладе.

— Расскажи!

— В конце смуты это было. Как Бориска Годунов взял грех на душу: царевича Дмитрия зарезал; так у Руси нашей все наперекосяк и пошло. Сперва голод, потом воришка тушинский объявился с польскими войсками, хотел народ наш на поруганье отдать и в веру свою обратить. Но люди того по дури не понимали и добровольно под знамена самозванца Лжедмитрия становились. Были среди предателей и те, кто ради власти хоть басурманову веру примут. И такие, кто лишь пошалить хочет да в раздоре всеобщем пограбить, мошну набить. Ну а дураков во все времена было видимо-невидимо — эти пока разберутся, что к чему, из их кожи уже ремни нарежут, а их самих в кандалы закуют. Поляки, чернь, казачки, разбойничий заполонили все, но поднялся православный люд, погнали нечисть так, что только пятки польские и казачьи сверкали. Да что я тебе рассказываю — ты сам не хуже меня все знаешь. А вот не знаешь, как перед тем шляхтичи все храмы, богатые дома в Москве грабили, чтоб казну своего поганого Сигизмунда пополнить за наш счет. Как задымилась земля под ними, так погрузили все богатства в обоз и были таковы.

— И что, все Сигизмунду пошло?

— Не, не дождался, Ирод. Исчез обоз. В засаду попал нашу, пока сеча была, вырвались поляки, а потом пропали с концами. И ни одного свидетеля не осталось.

— Вот бы найти.

— Да уж пытались. Награда государева была обещана, кто помощь окажет в поисках, да что толку. Года идут, и что было — то давно быльем поросло. Сдается мне, что атаман наш… — Но Беспалый недоговорил.

Пропела громко лесная птица, и разбойники, умело схоронившиеся за кустами и деревьями, схватились за оружие, напряглись, готовые по второму сигналу кинуться в атаку.

— Кажись, едет.

Послышался глухой топот, и вскоре из-за поворота показался гнедой конь с широкоплечим, в зеленом зипуне, всадником. За его поясом торчал длинный пистоль, а тяжелая польская сабля билась о начищенные голенища черных сапог.

Последовал второй сигнал, и разбойники с гиканьем и криками высыпали на дорогу.

АТЛАНТИДА. БОЙ В НИЖНЕМ КРУГЕ

Желтое мощное тело саблезубого тигра напряглось. Зверь выгнулся и осклабился. Его хвост дрогнул, уши прижались. Тигр прыгнул, взвился в воздух желтой стрелой. И ничто не могло в мире помешать ему погрузить клыки в плоть и ощутить привычный вкус крови. Рядом с ним метнулась белая фигура гигантской степной пумы.

Тигр целился в покрытое красной чешуей горло. Пума пыталась устроиться меж острых, как бритва, гребней на спине дракона и запустить в твердую кожу когти.

Чудовище изогнулось, ударило хвостом, высекающим искры из камней. Нападавшие были быстры и ловки, но и дракон не уступал им. Твердая голова встретила тигра в полете, и зверь обрушился на землю. Когти пумы скользнули по острому гребню, распоротые подушечки лап окрасились кровью. Пума кувыркнулась и оказалась прямо под широкой, похожей на слоновью, ногой дракона. Гигантская туша нависла над зверем. Дракон готов был подмять под себя врага, но тут тигр напал снова — сабли-клыки впились в спину дракона. Хлынул поток темно-коричневой крови — ее капли падали на землю, превращаясь в драгоценные камни. Окрестности огласил рев, от которого дрогнули скалы. Казалось, окружающий мир не выдержит этого страшного звука. Удар хвоста опять смел тигра, но теперь прекрасный и ловкий зверь полетел в пропасть. Она казалась бы бесконечной, если бы где-то в глубине бездны не светился отвратный желтый огонь, который не сулил ничего хорошего.

Тигр падал в этот свет, и он пронизывал тело насквозь, Отдавался страшной болью. Собрав последние силы, тигр обернулся черным орлом и взмыл вверх, с трудом выбираясь из ада.

А в небе уже кипел бой. Дракон обернулся летающим ящером и бился с красным соколом грудь в грудь. Сыпались удары клювов, которые могли бы дробить базальтовые плиты. Бились крылья. Капала кровь, рассыпалась в воздухе радугой. Соколу приходилось туго. Он погибал. Зубы летающего ящера готовы были сомкнуться на его шее, но тут в бой вступил орел. Он налетел на чудище, впился когтями, и они, сцепившись воедино, рухнули вниз, где их ждали острые, как копья, пики каменной гряды.

Орел, не долетев до земли, оторвался от ящера и устремился в небо. Ящер затормозил падение, ударился оземь и обернулся лучником. Запела тетива, засвистела стрела и нашла свою цель — попала в крыло сокола. Вторая настигла орла, скользнув по шее.

Птицы падали на землю, а лучник посылал одну стрелу за другой. Но больше попасть не смог. Сокол обернулся огромным пехотинцем, вооруженным тяжелым копьем. А орел — маленьким и вертким гвардейцем Императора Атлантиды, вооружение которого состояло из небольшого щита и короткого меча. В руках у лучника возникла палица размером ненамного меньше его самого, И трое сошлись в ожесточенной драке.

Все дрались умело. Но двое никак не могли справиться с одним.. Удар палицы — и щит гвардейца разлетелся на куски. Еще один удар, и копье пехотинца отлетело в сторону.

Продолжалось все это долго, но в конце гвардеец изловчился, поднырнул под руку лучника и перерубил сухожилие на его ноге. Лучник рухнул, оставалось только перерезать ему горло. Но тут он исчез. Вместо него закружился целый рой ос, нещадно набросившихся на бойцов.

Пехотинец превратился в огонь, и осы, объятые пламенем, стали падать. Но это продолжалось недолго. Вместо ос возникла стена дождя, и огонь начал гаснуть…

Череда превращений продолжилась. Участники сражения принимали все более невероятные формы. Принц не знал, как это у него получалось. Но получалось как бы само собой. Колдун был прав — законы нижнего круга не так трудно освоить. И дрались с Великаном они пока на равных. Никто не мог победить.

Принц потерял счет тем обличьям, которые принимал. Но неумолимо битва двигалась к концу. Участники уставали. Все чаще менялись условия. Все больше перевешивалась чаша — то в одну, то в другую сторону.

И вот наконец наступила развязка.

Великан-карлик неожиданно приобрел свой вид. Парпидас был прикован к стеклянной скале тяжелыми металлическими кольцами. Он был измотан и исчерпал все свои силы.

— Ты наш, — крикнул Видящий маг.

— Ты глупец, — крикнул великан-карлик. И, собрав силы, обернулся бабочкой. Но тут же в руке принца оказался сачок. Тогда Парпидас вспорхнул маленькой птицей, но вокруг нее сомкнулась клетка.

— Все, — прошептал Видящий маг.

— Все? — засмеялся Парпидас. — Для вас — все! Он стал увеличиваться в размерах и превращаться в невиданную даже здесь, осклизлую, всю усеянную острыми шипами, режущими пластинами, острой шерстью тварь. Клетка не могла сдержать ее. И прутья начали лопаться. Толстая, как бревно, с кривыми желтыми когтями лапа потянулась к принцу и начала рвать его тело.

Принц погибал. Причудливый мир нижнего круга стал рассыпаться, уходить куда-то в сторону. Принцу предстоял переход на другой круг — круг смерти. И ему было обидно — он не сделал очень многого в этой жизни. Он слишком мало узнал. Он хотел жить. Но сие от него зависело меньше всего. Он проиграл схватку с Парпидасом, и смерть была бы освобождением. Но он был не уверен, что достигнет его. По уговору он должен стать рабом карлика-великана. Зависнуть в какой-то темной сфере полубытия и выполнять приказы мерзкого колдуна. Мертвые глаза слуг великана-карлика — что может быть страшнее? Но теперь такой взор будет и у него, принца-наследника Атлантиды. Так что он хотел именно смерти…

Очнулся неожиданно. Услышал плеск волн. Ощутил их мерное покачивание. Услышал покрикивания надсмотрщика. А потом почувствовал холодную влагу на губах. Нагнувшийся над ним Видящий маг пытался влить ему в рот какой-то сладкий напиток.

— Где я? — слабо прошептал принц.

— На твоей галере, принц, — этот голос принадлежал Видящему магу.

— А Клебос?

— Он остался в прошлом.

— Мы победили Великана?

— Да. И «Бриллиант Таримана» наш.

— Я помню, как погибал.

— Он почти победил нас, но твоя отвага отвлекла врага. И я смог окончательно добить его.

— Выходит, я на что-то сгодился.

— Принц, ты держался так, как могут держаться только избранные. Ты был хорош. И даже Парпидас признал это.

— Мы держим путь домой?

— Да. У нас много дел. Нам нужны еще два камня. Принц поднялся. Слабость уходила быстро. Он вдохнул полной грудью морской воздух. Наконец подул легкий ветерок.

— Мы найдем их, учитель! — уверенно произнес он.

РУСЬ. КРОВОПИЙЦА

Всадник встрепенулся и хотел хлестнуть коня, но тут Лука ловко перехватил поводья с криком:

— Врешь, не уйти тебе!

Грохнул выстрел, красное пятно расплылось на груди Луки. Он отступил на шаг, удивленно и с сожалением посмотрел на свой залатанный недавно кафтан — мол, дурачина, зря старался, и как подрубленный рухнул на землю.

Всадник отмахнулся саблей, лошадь взбрыкнула и рванулась вперед. Так бы и ушел конник, если бы Евлампий сломя голову не кинулся под копыта и не ударил своим громадным топором по ногам лошади…

Гнедой споткнулся, перекувырнулся и замер, сломав себе шею. Всадник отлетел на пару шагов, и на него навалилась братва всем скопом. Но он все-таки смог подняться, мощными движениями расшвыривая облепивших его врагов. Однако силы были слишком неравны. И как не был могуч конник, разбойники сбили его с ног, прижали к земле и с трудом, сплевывая кровь и выбитые зубы, повязали-таки крепкими веревками.

Как бычка на привязи, пленника поволокли в чащу, награждая пинками и осыпая ругательствами. Гришка понуро плелся следом. На душе у него было муторно. Ему было жалко путника. Хотя, может быть, он и останется жив — может, отпустят, обшарив все карманы, или скорее всего, если он действительно большой чин, оставят на выкуп.

На поляне, встряхнув пленного, как куль, разбойники представили его пред светлы атамановы очи.

— Куда собрался, мил человек? — улыбнулся Роман, и улыбка эта не предвещала ничего хорошего.

— В Москву. Я служивый, куда скажут — туда еду, — держался пленник спокойно, и если и был в нем страх, то он его никак не выдавал. — И зачем я вам, братцы, сдался?

— Сказывают, кошелек у тебя больно толст! — крикнул татарин.

— Прям как у тебя брюхо.

— Никак врешь, — засмеялся татарин и похлопал себя по впалому животу.

— Сами посмотрите.

— Посмотрим, мы не гордые.

В карманах, седельной сумке нашелся лишь маленький холщовый мешочек с несколькими монетами не особенно большого достоинства, и над ватагой как ветер прошел разочарованный вздох.

— Опять пусто, — громко произнес Убивец, недобро глядя на Романа.

Как ни боялась братва атамана, но даже собака, у которой отнимают кость, способна укусить хозяина. Шайке уже начинало надоедать, что все последние дела заканчиваются пшиком. Если немного подогреть это недовольство, то мог начаться бунт.

— А ну тихо! — прикрикнул атаман. — Я за слова свои в ответе. Если обещал добычу, будет вам добыча. Свои деньги доплачу.

Роман обшарил еще раз седельную сумку и начал прощупывать ее, потом оторвал подкладку, вытащил сложенную вчетверо бумажку, развернул, быстро пробежал глазами и криво улыбнулся.

Пленник, видя, что письмо исчезло в кармане атамана, нахмурился и напрягся, будто желая порвать путы, но, конечно же, это было бесполезно. Минутный порыв прошел, он взял себя в руки и примирительно произнес:

— Ничего больше при мне нет. Отпустили бы вы меня, братцы.

— Пущай идет!

— До следующего раза деньгу копит, ха-ха! Разбойники народ безжалостный и лютый, но держался путник хорошо, сумел к месту разрядить напряжение шуткой, поэтому вызвал почти у всех симпатию.

— Нет, за Луку надоть его в котле сварить и кожу нарезать со спины сначала и сольцем посыпать, — покачал головой Убивец, и в его голосе чувствовалось едва сдерживаемое возбуждение.

— Пущай проваливает! — орали лиходеи. Лука нравом был дурной, любил мошенничать, обжуливал даже своих, так что мстить за него никто не хотел.

— Пощадим!

— Отпустим! — донеслись голоса.

— Пусть так, — атаман вытащил саблю и острым клинком перерезал веревки.

— Спасибо, — сказал пленник, потирая покрасневшие кисти рук.

— Не за что. Перед Господом за меня доброе словечко замолвишь, — равнодушно улыбнулся атаман и без размаха всадил путнику клинок в живот. Вечером Гришка сидел на бревне, обхватив голову руками» и уныло смотрел на зеленую трясину, простирающуюся аж до самого горизонта. На душе у него кошки скребли.

— Не по справедливости с тем служивым поступили, — сказал он. — Не по чести.

— Это уж правда, не по чести, — согласился сидевший рядом Сила Беспалый.

— Братва же решила его с миром отпустить.

— Решила. И правильно решила. Среди людей слух бы прошел, что мы зря никого жизни не лишаем.

— Не по Христу это — кровь понапрасну лить. Беспалый взял камень и кинул в черную болотную воду, от чего по ней пошли ленивые круги.

— Верно говоришь, Гришка, — не по Христу это. Человека Господь создал, чтоб жить ему и свой крест тяжкий или радость свою по жизни нести. И самый тяжкий грех — супротив установления этого идти… Эх, моя душа уж потеряна. Очень уж сильно каяться надо, чтобы спасение обрести. Сколько мне времени понадобилось, чтобы понять все это. Но поздно. Твои же года молодые, ты еще сможешь все изменить. Чувствую, сможешь…

АТЛАНТИДА. СУДОРОГИ ЗЕМЛИ

Колесо судьбы скрипит! Конец круга! Предел! — Предел! Предел! — скандировала толпа. Провинция Ахтаюб бурлила. Наместник Кальмин Весельчак в который раз самыми последними словами костерил и Императора, и его приближенных, и всю государственную машину Империи. Сорок лет он честно служил государству.