РУСЬ. ВОЕВОДИНЫ ЗАБОТЫ

Приказная изба, в которой сидел воевода и вершил дела, располагалась в самом центре деревянного кремля рядом с каменным пятиглавым собором — предметом гордости местных жителей. Строился собор на деньги купцов — те неожиданно загорелись мыслью перещеголять другие города, которые, может, и населением поболе будут.

На площади перед избой заплечных дел мастер порол розгами нерадивого должника, не внесшего вовремя деньги. Палач относился к порученному заданию прилежно и добросовестно, орудовал своим инструментом ловко и справно. Тот же, кого пороли, столь же прилежно был занят тем, чем и положено быть занятым человеку в его положении — громко стонал и после каждого удара вскрикивал что есть мочи. Пощады не просил — бесполезно, да и не положено.

Народ толпился перед воротами воеводиной приказной избы. Так было принято, что за забор пускали только лишь по приглашению дьяка. Люди были ко всему привычные. Иные с жалостью, иные с любопытством взирали на порку ну а некоторые незаметно потирали спину, думая о батогах, которые проходились по ним в прошлом, или о тех, которым суждено пройтись по их спинам в будущем. Быть поротым по гражданским законам вовсе не считалось зазорным. А если тебе, будь ты хотя б и знатного рода-племени, батоги назначал сам царь-батюшка, почитали их за честь, считали свидетельством заботы монаршей.

Больше ждущих волновали свои собственные дела, и мысли у многих были невеселые. Ведь воевода был человек суровый, и суд порой вершил не только правый, но и жестокий. Обязанности судебные этот государев слуга уважал, и редко случалось, чтобы в отведенное на это время он отвлекался на что-нибудь другое. Но сегодня он заперся в избе, приказал всем посетителям ждать, а сам битый час сидел и беседовал с губным старостой. Кто встречал воеводу, тот говорил, что вид он имел взволнованный. Известно, ежели он в дурном расположении духа, то простому народу ничего, кроме неприятностей, ждать не приходится..

— И чего-то они там все говорят и говорят? — недовольно произнес низенький, упитанный купчина, пришедший сюда по делу о взыскании денег с должника. В его кармане позвякивали монеты, необходимые для того, чтобы поднять настроение воеводе и придать ему расположение к просителю. Ну а свидетелями купец давно заручился, хоть тоже недешево обошлось.

— Может, опять война началась, — обеспокоенно сказал худой, как щепка, стрелец, прислонившийся к забору.

— Да какая там война?

— Может, опять польский царь с войском идет?

— Не, не пойдет. Он уже свое получил, — встрял в разговор белобрысый мужичонка.

— Зачем нам война? — рассудительно произнес купец. — Опять поляки придут, разор наводить будут, все дела наши купеческие порушат. Не, нам война не надобна.

— Так война тебя и спросит. Сама придет… Порка перед избой закончилась, беднягу обелили холодной водой из ведра, и он сам, без посторонней помощи, поднялся на ноги. Это означало, что отделался он легко. Нередко бывало, что после таких наказаний люди отдавали Богу душу, что, впрочем, мало кого смущало. Ежели заслужил, то получи сполна, а выживешь или нет — Господь рассудит. Покачиваясь, как пьяный, и глупо улыбаясь, наказанный побрел прочь, прямо к кабаку, где хотел надавить на жалость, демонстрируя свои раны, и напроситься на бесплатную выпивку. Обиженных на Руси всегда жалели.

Тем временем в просторной приказной избе решались важные государственные вопросы. В крошечные окна падал утренний солнечный свет, и в его лучах были видны пылинки. В углу избы на полках лежали толстенные книги, грамоты и приказы. У окна стоял грузный, толстогубый, с красным носом картошкой и румяными щеками мужик. Его синий, отороченный серебряной тесьмой кафтан с рукавами до пола, которые сейчас были засучены, спускался до икр и не скрывал шитые золотом желтые сапоги. Толстогубый и был воеводой Семеном Ивановичем. Некогда он являлся одним из приближенных самого государя. До тех пор, пока не проворовался. Его отправили в опалу, «почетную ссылку», подальше от царского двора, назначив воеводой в «глухое место». Однако и тут он себе не изменял — воровал, воровал и воровал. Сейчас он действительно был чем-то озабочен и время от времени нервно теребил конец своей бороды.

На лавке в центре комнаты, широко расставив ноги, сидел худющий губной староста Егорий Иванович. На его горбоносом, со впалыми щеками лице, казалось, навечно застыло усталое выражение. Кто-то с первого взгляда мог подумать, что человек он пустой, не уверенный ни в себе, ни в окружающих его людях, ни в прочности своего положения в этом мире. Это было совершенно обманчивое впечатление — на деле был он жесток, пронырлив, проницателен, в меру честен, свято соблюдал интерес государев, трудясь не щадя живота на благо его. Впрочем, это не мешало ему закрывать глаза на воеводины делишки, злоупотребления, а порой и просто произвол. Иногда участвовал в воеводиных забавах, иные из которых не вполне приличествовали достойному человеку, а изредка даже сам организовывал таковые. И вовсе не скучно и грустно ему было жить на белом свете. Губной староста любил жизнь и находил в ней массу удовольствий, главное из которых — играть с людьми как кошка с мышкой, особенно с разными мелкими и крупными злодеями, а еще пуще-с врагами государственными. Непревзойденный специалист был он в этом деле. Не одну разбойничью шайку вывел на чистую воду. После утверждения приговора в столице, как положено было по уголовным делам, кто-то из тех лиходеев отправлялся за реку Лену на мучения и каторгу, а кто-то находил смерть свою от рук палача. Но Егорий редко жалел их, ибо был уверен в правоте своей. Слава о нем разлетелась далеко, поэтому обычно разбойники избегали здешних мест. Вот только с Романом Окаянным никак не удавалось справиться. Что Егория сердило и расстраивало.

С утра пораньше воевода переговорил со знатным посетителем, после чего тут же послал за губным старостой — дела свои тот вершил в отдельной избе рядом с тюрьмой и погребами с пушечной и пороховой казной.

— Уж сколько мы с разбойниками этими навоза наелись, — сказал губной староста. Разговор, который вели главные люди в городе, был напряжен и не слишком приятен для обоих. — Помнишь, как казну государеву они взяли. Хорошо, что дело удалось замять и за счет того, что с купцов и тяглового люда три шкуры содрали, недостаток восполнить. Не то не сносить бы нам головы.

— Да, доставили они нам бед, — угрюмо покачал головой воевода.

— А когда мир решил против тебя челом государю бить, люди ведь не только за мздоимство твое недовольны были, но и…

— Ну-ну, какое такое мздоимство?! — возмутился воевода. — Не развалятся, коль человеку государеву за труды тяжкие немного лишка положат.

— Дай договорить. Так вот,, кроме мздоимства твоего, осерчали люди на то, что разбойников тьма расплодилась. Только подвывели их, а тут нате вам. Роман этот. Писали государю, что из-за этого купеческие дела хуже идти стали, а крестьяне под государевым и разбойничьим тяглом полностью в разор прийти могут.. А стрельцов крестьяне для зашиты приглашать не стали, поскольку те за труды да за постой столько берут, что дешевле лиходеям платить. Да, сильно нам Роман этот вредит. А сколько от него еще вреда может статься…

— Да уж. Раньше места наши лесные и глухие были, в Москве меньше всего интересу было о том, что у нас тут делается. А нонче вон как все поворачивается, — вздохнул воевода. — Думаешь, можно этому Матвею верить, что в том мужике в кабаке узнал он ворога государева?

— Можно, глаз у него вострый, не ошибется. Кроме того, учитывай, что он у иных бояр думных доверием пользуется. Хоть и не слишком знатны предки его, но воин он смелый и в каких-то хитрых государевых делах участвовал, а которых немногим известно. Слов он на ветер не бросает. Коль сказал, что признал в том мужике Романа Окаянного, значит, так оно и было. А к тому отступнику сам государь интерес проявляет.

— Это почему? — недоверчиво спросил воевода.

— Не знаю. Дела темные, но нужен он в Москве живым и здоровым. Оглобля тот по описаниям действительно на Романа Окаянного похож.

— Как же можно православному имя свое сменить? Это ж значит от Бога отречься.

— Ну и отрекся, — махнул рукой губной староста. — Мерзость человеческая бывает поистине бездонной.

— Ох, свалился он на нашу голову!

— Свалился. А ты, воевода, трясешься, что напишет боярин Матвей письмо в Москву, как обещал сегодня, и тогда жди оттуда гостей. Ежели кто из суровых бояр приедет, то не взыщи за слова мои, могут твои самодурства на свет Божий выйти.

— Да какие там самодурства? Все для пользы государевой!

— Да ладно уж.

— Не съесть им меня — подавятся, — воевода дернул себя сильно за бороду. — Многим думным боярам подарки богатые слал. Но вот кровь подпортить — это с них станется. Любят они это дело. Обычно воеводы назначались царем на два-три года, чтобы не успевали пустить они прочные корни и погрязнуть в самоуправстве. Семен Иванович сидел в городе уже четвертый год и пока к новым местам не собирался. За это время ему удалось хорошенько прижать и «мир», и земских, и посадских старост. Власть свою он поставил жестко, никто ему не перечил. Обычно за каждым из воевод наблюдал глава одного из государевых приказов. С начальником своего приказа Семен давно нашел общий язык — воеводу нельзя было упрекнуть в жадности.

— Что ж делать-то будем, Егорий?

— Надо срочно Романа изловить и в Москву направить до того, как государевы люди сюда приедут.

— Да как его изловишь, анафему? В первый раз, хитрюга, в городе показался.

— В первый ли? — прищурился губной староста. — Может быть, у него и кабатчика сношения какие имеются? Разбойникам в городе завсегда кто-нибудь нужен, у кого ворованное хранить, через кого добро сбывать и сведения разные получать.

— Нет, только не Хромой Иосиф. Вспомни, он же не раз нам пользу приносил, помогал воров отлавливать. Чтоб он с Романом связался… Вот у меня где этот Иосиф! — Воевода до белизны сжал увесистый кулачище. — Доверенным у разбойников человеком Еремка был. Как мы его изловили, сам атаман в город на разведку пожаловал, поскольку ушей своих лишился… Эх, зря мы тогда Сеньку Селезня этого быстро запороли. Так и не узнали, как к разбойничьему логову подобраться.

— Толку-то от того Сеньки, — отмахнулся губной староста. — Что Роман на Мертвых болотах сидит — мы и так знаем. А как добраться к ним, не то что Сенька, даже тамошние люди не ведают. Так что правильно мы его запороли. В устрашение другим будет.

— Может, и так. Эх, и с засадой у нас ничего не вышло. Плохонько стрельцы твои воюют, Егорушка, плохо.

— Замешкались. Да и навык подрастеряли. Давно не воевали. А для разбойников лихое дело — привычное. Да и лес они хорошо знают. Ладно, дело прошлое. Сейчас надо кого-нибудь из разбойников в ловушку заманить и выпытать у него, где шайка хоронится.

— Твоими бы устами мед пить, — кисло улыбнулся воевода. — Как ты его заманишь?

— Буду думать.

— Дело хорошее… И вот еще что — надо бы Алексашке да Панкрату языки укоротить. Они речь Матвея к нам слыхали. А им что-то секретное сообщить — все равно что в колокол вечевой бить. В миг раззвонят — всему городу известно будет.

— Укоротим. Ежели только они уже не раззвонили, — с досадой произнес губной староста. И как он сразу не подумал. У дьяков, помощников воеводиных, язык что помело. Так ведь и до разбойников все дойти может…

АТЛАНТИДА. ХРУСТАЛЬНЫЙ ЗАМОК

Видящего мага и принца вели по узкой тропинке, незаметно вьющейся среди скалистых гор. Вскоре процессия выбралась наверх и углубилась в тропический лес. Сквозь него вела утоптанная дорога. И проводники дело свое знали.

Их было восемь — краснокожих выходцев с континента на Западе. Они молчали. От них невозможно было добиться ни слова. Да и желания такого не возникало.

Принц ненароком дотронулся до одного из краснокожих и тут же отдернул руку — кожа была холодна. Такой кожи не могло быть у живого и здорового человека. Живые люди не могут иметь такой ледяной взор. Живые люди не могут двигаться, как заведенные игрушки, которыми славятся мастеровые Атлантиды.

— Кто они? — прошептал на привале принц, присаживаясь на камень, напоминающий скамью, притулившуюся около дороги. Видящий маг присел на корточки. Краснокожие же остались стоять, как статуи — бездвижные, глаза смотрят поверх деревьев.

— Воины великанов, — произнес Хакмас. — Именно с ними воевала тысячи лет Атлантида, считая, что воюет с самими великанами.

— Мне кажется, они мертвы.

— Это только кажется. Впрочем, жизнью такое состояние назвать тоже трудно.

— Как это?

— Просто великан взял в плен часть их души. Теперь этим людям не страшна смерть. Они верны. Они не думают, а только исполняют. Они готовы умереть или убить, даже не задумавшись, насколько это правильно. Ими руководит чужая воля, и они не испытывают от этого неудобства. Они не ощущают боли, слабости, страдания.

— И сострадания.

— Точно. Нас они не пожалеют. Но бояться их пока не стоит. Они готовы все погибнуть, но довести нас до замка Великана, поскольку таково повеление хозяина их душ. Так что беспокоиться рано.

Через пару часов они вышли к водопаду. Через пропасть вел мост. А за ним на горе возвышался переливающийся в лучах солнца, невероятно красивый, с взметнувшимися вверх остроконечными башнями, легкими куполами, со стрельчатыми окнами замок. Он будто был сделан из стекла.

— Хрустальный замок? — воскликнул принц.

— Да. Сколько сложено сказаний о хрустальных замках. А сколько еще будет. Великаны обожали их. Они единственные знали секрет этого материала — он крепче гранита и гибок, как сталь.

Принц остановился, но тут же получил древком копья в спину — мол, нечего стоять, двигайся.

— Наверное, великан не слишком любит гостей, — произнес принц, поморщившись.

— Он вообще никого не любит. И ненависти в нем нет. Он просто живет — и все.

Принц с опаской вступил на мост, настолько ажурный и легкий, что казалось, он не выдержит тяжести путников. Но мост мог выдержать и гораздо большую тяжесть. Принцу было не по себе, когда он видел под ногами бурлящую реку. Он представил, сколько ему лететь до нее, и содрогнулся. Он не любил высоту. И не любил такие бурные, неистовые реки. Любопытство боролось в нем с сильнейшим страхом. Впрочем, вряд ли кого ободрила бы перспектива встречи с великаном Парпидасом.

Десятиметровые ворота из синего металла бесшумно раскрылись, как створки раковины. И путники вошли во дворец.

Прозрачные стены, идущие серпантином коридоры, мерцающий свет и чернильная тьма, соседствующие друг с другом. Это был не просто замок. Это было сосредоточение неведомой мощи.

По коридорам блуждали минут десять. Потом вошли в колоссальных размеров зал. И принц замер, увидев хозяина — великана Парпидаса!

— Вот и пришли! — прошептал Видящий маг.

— Пройдите, незваные и жданные гости! — Голос пророкотал горной лавиной.

Принц почувствовал, что ноги тяжелеют. Ему хотелось бежать отсюда.

Великан сидел на коленях на полу. Он действительно был огромен — рост раза в три выше обычного человека. Голова — непропорционально большая с оттопыренными ушами, губы выступали вперед, глаза бегали, и вообще впечатление он создавал больше комичное, чем угрожающее, если бы не размеры.

Гости приближались к хозяину замка. И по мере их приближения он начинал смеяться. Смех становился все громче, достигнув вершины, когда они остановились перед ним. Принц удивленно смотрел на Парпидаса. Перед ним был не великан, а карлик не больше метра, с длинными руками.

Очертания предметов вокруг были обманчивы. Маленькое казалось великим, а великое крошечным. Зал был ничто иное, как загадочное кривое зеркало. Великан Парпидас — карлик!

Принц усмехнулся, и Парпидас впился в него глазами. Потом жестом предложил садиться.

Гости уселись на колени перед ним.

— Зачем ты снова пришел, Хакмас? — спросил великан-карлик.

Интонации у него были простецкие, как у обычного торговца с рядов столицы Атлантиды. Никакой изысканности речи, вычурных и сложных оборотов. Он не собирался ни пугать, ни ставить кого-то на место. Он не нуждался в том, чтобы представлять себя в лучшем свете.

— Мне нужен «Бриллиант Таримана» — произнес Видящий маг.

— Всего лишь «Бриллиант Таримана»? — засмеялся великан-карлик. Но смех его был безрадостный. — А может быть, тебя устроит замок, остров, слуги? Давай, требуй.

— Нет. Всего лишь бриллиант.

— И зачем тебе нужен всего лишь «Бриллиант Таримана»?

— Я хочу достать Саамарит.

— Всего лишь Саамарит?

— Всего лишь Саамарит.

— А почему ты думаешь, что Саамарит избрал тебя?

— Мне поведали зеркала.

Парпидас поднял руку, призывая к молчанию. И замер.

Потекли минуты. Парпидас сидел неподвижно. Минуты складывались в часы, и казалось, что хозяин Хрустального дворца перестал дышать. Принц боялся неожиданным движением или вздохом нарушить тишину и отвлечь Парпидаса. Ноги страшно затекли. Голова начинала болеть. Но принц не двигался.

Неожиданно он с удивлением увидел, как карлик начинает приподниматься над полом. Принц слышал, что мудрецы в состоянии глубочайшего транса способны на такие вещи. Но они достигали эффекта многолетними тренировками. У великанакарлика это выходило само собой, невзначай.

Наконец великан-карлик вздрогнул, сосредоточенное его лицо просветлело, и он беззаботно произнес:

— Что же, ты тот, кого я ждал. Я знал, что однажды придут за «Бриллиантом Таримана». Вот он.

Великан-карлик махнул рукой, и будто из синевы на полу рядом с ним возник самоцвет величиной с кулак.

У принца перехватило дыхание. Не только от мыслей о том, как дорог может быть этот камень. Но именно этот камень он видел, когда парил в Великой Пустоте.

Маг потянулся к камню, но карлик-великан снова поднял руку.

— Подожди, Хакмас. Я знаю, ты достоин этого камня.

— Так отдай мне его.

— Это было бы слишком просто. Я не хочу унижать тебя такой доступностью желаемого.

— Я готов стерпеть унижение.

— А я — нет. Вы же мои гости.

Великан-карлик встал. Он был еще ниже, чем казался. Ноги у него были кривые, короткие. Он пробежал по залу, потом снова уселся и сказал:

— Мне наскучило все, Рут Хакмас. Столетия, столетия, столетия. Что-то удерживает меня от перехода. Мне не хочется новых воплощений, ибо они будут повторением старых. Я проник своим сознанием во многие закрытые сферы. Я не хочу туда. Там слишком запутаны дороги. И там тоже скучно.

— И я могу развеять твою скуку?

— Не переоценивай себя. Видящий маг. Ее не может развеять никто. Но чутьчуть встряхнуться можешь помочь.

— Что следует из произнесенного тобой?

— Поединок.

— Оружием?

— Зачем? Волей.

— Где?

— В нижних астральных кругах.

— Цена поединка?

— Жизнь на камень.

— Я не играю на жизни, Парпидас. И ты знаешь это.

— Все верно. Даже самым белым помыслам кровь придает красный оттенок… Тогда — свобода. Выиграешь — «Бриллиант Таримана» твой.

— Проиграю — я твой раб?

— Да. И твой ученик — тоже.

— Мой ученик — принц Атлантиды.

— Я знаю. Но кому, как не тебе, знать цену самым громким титулам. Приходит миг, когда они стоят меньше черепка от разбитого кувшина.

— Но… — замялся Хакмас.

— Я согласен, — поспешно воскликнул принц. Ему меньше всего хотелось произносить эти слова. Стать рабом Парпидаса — что может быть ужаснее? Вспомнились мертвые глаза других рабов. Но принц не мог оставить учителя одного с этим чудовищем. Может, хоть чем-то, но поможет ему. Но что это значит — поединок в нижнем круге?

— Тебе не кажется, что поединок не слишком честный? — спросил Видящий маг. — В тебе — сила твоего народа. Опыт столетий жизни и блужданий тайными тропами непроявленных миров.

— Но для нижнего круга это не столь важно. Да и вас двое.

— Договорились, — кивнул Видящий маг. Великан-карлик хлопнул в ладоши. Двое слуг внесли котел, в котором была серебряная жидкость, весьма похожая на ртуть. В ней, как в зеркале, отражались предметы.

— Надеюсь, тебе известно, как выйти на нижний круг? — насмешливо осведомился Парпидас. — И как взять с собой твоего ученика.

— Мне известно.

Великан-карлик протянул ладони к котлу. Видящий маг -; тоже и кивком велел принцу последовать своему примеру.

— Смотри в центр котла, — приказал он, — шагни сознанием внутрь. И не бойся. Я с тобой.

— Но как… — неуверенно произнес принц.

— Там все поймешь.

Принц начал напряженно смотреть в центр зеркальной поверхности. И провалился в изменчивый мир отражений. Ему стало легко, как никогда…

РУСЬ. СТАРОСТИН ПОЧИНОК

Невеселые мысли мучили старосту, когда на вороном коне в сопровождении отряда стрельцов из одиннадцати человек ехал он к починку по разбитой дороге. Желал он разведать обстановку и по возможности отдохнуть от трудов, попариться хорошенько в баньке, позабыть немного о толстенной и вредной на язык бабе, для которой любая порка — мало, то есть о женушке своей, да еще о троих долговязых и нескладных дочках, которым незнамо сколько приданого понадобится, чтобы выдать их за приличных людей.

На душе у губного старосты было смурно. Некстати Матвей — боярин тот — вылез. А как действительно послы от государя понаедут — что тогда? Хоть и вор воевода, но уже сжились с ним. Тихо, спокойно. А тут все узнают, что он, губной староста Егорий Иванович, не может какую-то шайку изловить. Еще решат лихие люди, что постарел, сдал он, и двинут сюда.

С этой засадой неожиданная удача свалилась. Дьяку воеводиному какой-то неизвестный в кабаке после третьей кружки нашептал, что на починок налет ожидается, и даже время точно назвал, а потом растворился в вечерней тьме, будто и не было его вовсе. Сперва Егорий не поверил дьяку, но решил подстраховаться, и разбойники действительно объявились. И вот такой плачевный результат. Да, на самом деле разболтались стрельцы — хуже некуда. Разучились воевать, ни одного вора так и не смогли живьем взять, да еще двоих из своих потеряли… Ох, как нужен ему живой разбойник. Тогда бы можно было лиходеев с Мертвых болот выкурить.

Ну а что теперь? За именье одно беспокойство. Хорошо еще, что урожай там сроду не собирали, да и имущества там особого нет — коль пожгут все, убытки не велики. Хуже, что людей те разбойники погубить могут. А по нынешним временам люди — ценность немалая. Обезлюдела земля от голода и войн, некому казну пополнять стало, так что недаром суровые законы появились, намертво людей к земле прикрепляющие, да еще срок на беглых крестьян отменившие.

Оставил Егорий в починке трех стрельцов, да они тоже ленивые — им лишь бы брагу да пироги жрать, да мягких баб деревенских щупать. Какая от них защита? Может, увести баб в другое место? Очень уж хороши для развлечения, пригодятся еще. А можно засаду постоянную там оставить, да вот только стрельцы для других дел нужны. Кто будет пожары тушить да по ночам покой в городе охранять?

Починок показался, когда солнце склонилось за лес и земля готова была отойти ко сну. Когда отряд подъехал к терему, управляющий уже стоял у ворот, а из избе интересом выглядывали немногочисленные селяне. Рядом с управляющим Ефимом стояла Варвара, державшая в руках хлеб-соль.

— Ты, Варвара, все краше становишься, — уныло улыбнулся губной староста, спрыгивая с коня. В его движениях чувствовалась молодая сила, хоть годов ему было уже за сорок.

Варвара потупилась, щеки ее покраснели.

— Готовь, Ефимий, баньку да веники получше. Отдыхать буду…

Орудовать березовым веником управляющий умел отменно, и губной староста только покряхтывал с удовольствием от сыпавшихся на него хлестких ударов.

— Ох, хорошо!

Какой русский человек не любит хорошую баньку! Если ты два раза в неделю в ней не попарился, означает это лишь одно — что вовсе ты и не православный, а самый наипоследний басурман.

— Уф, хватит! — простонал Егорий.

На покрытом красной скатертью столе уже была водка, блины, икорка. Хоть большим аппетитом Егорий не отличался, но поесть любил вкусно. Он хватанул водки, удовлетворенно крякнул. Усталость, дурные мысли начали отступать,.и казалось, что нет такой силы, которая вновь заставит тяготиться ими. Губной староста и думать не хотел о делах, но тут управляющий начал такой ненужный сейчас разговор.

— Про чего я тебе, Егорий Иванович, сказать хочу. Опасно у нас жить стало. Никогда так опасно не было.

— Не боись, не тронут тебя. Кому ты нужен-то? Вот меня разбойники с удовольствием в огне спалили бы, да только руки коротки.

— Разворошил ты муравейник, злы они на тебя. Изловил бы ты их, Егорий Иванович.

— Правильно советуешь, — губной староста хлопнул еще водки и вцепился крепкими зубами в гусиную ножку.

— Чтоб всех изловить, нужно хотя бы одного для начала заполучить.

Губной староста покосился на управляющего. Да, неглуп Ефим. Он только что чуть ли не в точности повторил то, о чем говорил староста и воевода.

— Ох, никакого продыха нет, все ты с делами лезешь да причитаниями бабьими. Опасно, поймать… А как ты его поймаешь?