– Он способен еще и не на такое, – сказал я.

– И он не отстанет от нас, – поддакнул Адепт.

– Нам, пожалуй, лучше убраться подальше в горы, – сказал Генри. – У меня и так все предки кончили жизнь с петлей на шее. Не хотелось бы продолжить эту родовую традицию.

– Они не пойдут в горы ни сейчас, ни утром, – сказал Адепт. – Они понимают, что здесь им нас не достать, будь у них хоть двести человек. Может, кто-то другой и попытался бы это сделать, но только не этот дьявол Бернандес. Он знает, что рано или поздно пути наши снова пересекутся.

– Почему? – спросил Генри.

– Он ощущает своим дьявольским носом, куда мы держим путь, и знает, что с этого пути мы не свернем. Ибо мы не хозяева своей судьбы.

«Только судьба наша еще не определена», – подумал я.

– Люблю ученые речи, особенно после того, как только что удалось спасти собственную шкуру, – кивнул удовлетворенно Генри. – Самым большим философом из всех, кого я встречал, был мой земляк старина Билл, с ним вместе мы сидели в лондонской тюрьме. Его следы затерялись на галерах Его Величества. Кстати, а куда вы держите путь, с которого, как вы говорите, не собираетесь сворачивать?

– Прямо на юг.

– Юг велик. Уж не собираетесь ли вы посетить земли чернокожих людоедов, делающих украшения из зубов съеденных ими людей? Или принять мусульманство в Османской империи?

– Нет, мы пойдем в Севилью.

– О, Севилья! Я бывал там не один раз. Город портов, величественных талионов с золотом, прибывающих из обеих Индий. Вам повезло, потому что я держу путь туда же.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что навязываешься на нашу шею? – спросил Адепт.

– Ну, тут можно поспорить, кто и на чьей шее будет сидеть. Такие добрые и наивные люди, как я, обычно становятся мулами, а не погонщиками.

– Такой наивный и добрый путник – прямой путь для нас на каторгу или галеры! – воскликнул я.

– Я не обижаюсь, поскольку воспринимаю ваши слова как несколько экзотическую форму благодарности за спасенные жизни.

– Хорошо, – произнес Адепт. – Ты пойдешь с нами, если поклянешься не пускать в ход свои многочисленные таланты в деле умыкания чужого имущества.

– Клянусь закопанными в землю пиастрами моего папаши!

– Ха! – только и сказал я,

– Думаю, тебе можно доверять, – поднял руку Адепт. – Эх, Генри, если бы ты только мог представить себе, во что ввязываешься…

– Я согласен на все, ибо хорошие спутники – огромная редкость в нашем сумасшедшем мире. Тем, кто поверил и поклялся в дружбе Генри Джордану, сей отпрыск благородной и честной фамилии сделает все, что в его силах.

Ночью мы не сомкнули глаз. Выбрав удобный пункт наблюдения, мы смогли, когда рассвело, увидеть, что отряд исчез, оставив после себя пепелище.

– Интересно, куда они отправились? – задумчиво произнес Адепт.

– Будут объезжать окрестности и узнавать, не видел ли кто-нибудь двух еретиков и одного английского шпиона, скрывающихся от милостивого королевского правосудия.

– Без лошадей нам далеко не уйти, – заметил я. – Нужно спуститься в деревню и попытаться приобрести трех мулов.

– А кто может сказать наверняка, что капитан не оставил там засаду? – осведомился Генри Джордан. – Они вполне могут затаиться в одном из домов и ждать нас в гости, приготовив нам горячий прием и завтрак пороха и пульпе клинками на десерт.

– Там никого нет. Мне так кажется, – сказал Адепт.

– А что вам будет казаться, когда они станут развешивать нас на виселицах? Вы скажете, что вам кажется, что нас вешают.

– Пожалуй, Генри, ты прав. Нужно быть осторожным и не доверять полностью своим тонким ощущениям, хотя они меня почти никогда не подводили, чего не скажешь о глазах и слухе.

И мы постарались быть осторожными. Двигались по лесу с опаской, прислушиваясь к каждому шороху, пока за зеленью не показались белые домики испанского селения, приткнувшиеся на окраине леса и даже взобравшиеся на склон горы.

Мы довольно долго наблюдали за селением, но ничего подозрительного там не увидели. У колодца женщина в черном платье набирала воду, мужчина гнал из хлева быка, трое стариков почти неподвижно сидели в тени разлапистого дерева, дарившего вожделенную прохладу – воздух уже начал накаляться.

Но все же в одном из этих домов могли притаиться головорезы, поэтому прошло около часа, а мы все еще не решались войти в селение. Лучше всего было опросить какого-нибудь местного жителя. И нам повезло. Мы наткнулись на пастуха. Завидев нас, он страшно перепугался и, предупреждая наши вопросы, начал слезно молить о пощаде,

– Перестань причитать, не то, клянусь, ты замолчишь навсегда! – оборвал его Генри.

Пастух тут же замолк, будто проглотил язык.

– Теперь говори, что у вас тут творится.

– Мы мирные люди, мы ничего не знаем и ничего "не хотим сверх того, что имеем.

– Рассказывай!

– Ночью приехали благородные сеньоры. Они спросили, проходил ли кто-нибудь через селение. Маркое сказал, что двое сеньоров устроились на постоялом дворе в нескольких милях от деревни. Ох уж этот Маркое! Он жаден, у него есть деньги, и вся деревня у него в долгу. Вы лучше его убейте, чем меня!

– Кого надо, того и убьем, – заверил его Генри. – Говори дальше!

– Потом загорелась гостиница, и к нам опять прискакали эти сеньоры. Они осмотрели все дома, и после этого мы недосчитались многих хороших вещей. Потом сыновья старого Родриго принесли отца на руках. Он был ранен и теперь, может быть, уже умер.

Потом сеньоры ускакали, после того как Маркое сказал: «Здесь их ждать бесполезно. Эти враги матери нашей католической церкви и короля направились на юг»… Ох, я совсем не это хотел сказать! Поверьте, это не мои, а его слова!

– Мы знаем, что ты хотел сказать, – усмехнулся Адепт. – Один из нас останется с тобой. Если мы попадем в засаду, наш товарищ поджарит тебя на медленном огне.

– Я не вру! Мне незачем помогать тем сеньорам – они разорили мой дом и изгалялись над моими дочерьми.

– Ладно, живи.

Мы оставили пастуха в одиночестве и направились в селение.

Завидев нас еще издалека, все жители попрятались по домам. Мы оказались на совершенно пустой площади, в центре которой росло большое дерево и плескалась в источнике вода.

– Есть тут кто? – крикнул я.

И тут они посыпались со всех сторон – оборванные крестьяне, державшие в руках кто вилы, кто топор, а у одного старика в руке была ржавая шпага. Их было человек двадцать.

– Стоять! – крикнул Адепт, выхватывая пистолет. – Первый, кто подойдет, останется без головы!

Угроза подействовала. В подобных историях в толпе обычно никто не хочет оказаться первым, кого лишат жизни, даже если потом обидчиков изрежут на куски.

Вперед выступил хромой, в длинной рубахе, с лопатой в руках мужчина. Одежда его была более добротной, и я понял, что это тот самый Маркое и есть.

– Уходите отсюда! – крикнул он. – Мы не хотим, чтобы вы были здесь. Если вы уйдете с миром, мы вам ничего не сделаем.

– Мы не хотим никому из вас зла, – заметил я.

– Вы уже принесли достаточно зла. Кроме того, мы не любим англичан и еретиков. Уходите!

– Мы не англичане и не еретики. Неужели вы поверили бандитам, которые, презирая законы, а значит, и самого короля, чинят разрушения и насилие над подданными его католического величества?

Крестьяне зароптали. Мои слова нашли в их душах отклик.

– Они хотели убить нас, потому что мы перешли дорогу ворам и разбойникам из Сарагосы! Они, а не мы, еретики и бандиты!

– С ними был королевский капитан! – крикнул Маркое.

– Да? И как капитан короля сжег постоялый двор и разворовал все ценное в ваших домах? Он лишь ограбил вас, отнял ваши деньги. А мы готовы загладить причиненный вам вред. Кроме того, нам нужны лошади. Самые лучшие лошади. Мы хорошо заплатим за них. – Адепт вытряхнул на ладонь несколько золотых монет и продемонстрировал их крестьянам. Глаза у тех засверкали еще сильнее, чем золото на солнце.

Поднялся такой галдеж, что можно было различать лишь отдельные фразы:

– Я могу предложить отличного мула!

– Он врет, его кляча не поднимет и пухового перышка!

– Нигде в окрестностях нет лучшей лошади, чем у Хосе-башмачника!

Так был достигнут мир и взаимопонимание с местными жителями. Мы выбрали самых лучших мулов, которых только смогли найти. Это были ленивые и добродушные животные, отличающиеся больше прожорливостью, чем резвостью, но они были в приличном состоянии и, по-моему, достаточно выносливы, что немаловажно для длительного путешествия. Заплатили мы за них щедро, раза в два дороже, чем они стоили на самом деле.

Пока Адепт и Генри занимались возмещением причиненного разбойниками ущерба, я отправился к старику Родриго, хозяину постоялого двора. Он лежал в доме своего брата, окруженный родственниками, и, судя по всему, собирался отойти в мир иной.

– Зачем вы пришли, сеньор? – выдавил он через силу. – Из-за вас уничтожен мой дом, пошли прахом труды стольких лет. Теперь вы хотите полюбоваться еще и моей смертью?

– Нет, я хочу просто помочь вам Я – лекарь Без особой охоты дали мне родственники осмотреть Родриго. Шпага распорола ему бок, рана была не особо опасной, но только при условии оказания нормальной медицинской помощи. Я обработал рану, нанес на нее одно из лекарств, с которым никогда не расставался, и перевязал чистой тряпицей.

– Ты будешь жить, – заверил я раненого.

– Да? – слабо прошептал Родриго – Зачем мне нищая жизнь?

– Вот, – я выгреб горсть монет, – их с избытком хватит на возведение нового дома и приобретения всего необходимого.

– Спасибо, сеньор, я всегда буду помнить о вашей доброте. – Он ухватил мою руку и попытался ее поцеловать, но я помешал ему. – Вы добрый человек. Я лишь жалкий крестьянин. Когда дерутся большие сеньоры, страдаем обычно мы, и на наши изломанные жизни, на нашу погибель никто не обращает внимания. Для знатного сеньора разорить наш дом не намного труднее, чем в лесу разворошить муравейник. Вы же не остались равнодушны к нашим горестям.

– Ты прав. Но мы тоже, если смотреть шире, маленькие люди и страдаем от того, что дерутся сеньоры, стоящие неизмеримо выше нас…

– Что это за сеньоры?

– Их имена лучше не поминать всуе.

Он не поверил бы, если бы я сказал ему, что даже короли всего лишь незаметные фигуры в той игре, которую ведут великие Ордена. Однако и Ордена только лишь игрушки в чьих-то гораздо более могущественных руках.

– Что я слышу? Неужели вы хотите узнать историю моей жизни? – удивленно воскликнул Генри, пришпоривая мула.

– Не скажу, что меня сжигает это желание, – ответил я, разглядывая скучный степной пейзаж. Скоро час сиесты и двигаться по степи станет совершенно невозможно.

– Разве? Я же вижу по вашим лицам, что вам очень хочется выслушать драматическую и поучительную историю моей жизни, но вы просто стесняетесь об этом сказать. Иначе как вы узнаете, почему у англичанина такая смуглая кожа

– Ладно, рассказывай свою поучительную историю, – великодушно согласился я, похлопывая мула по шее. Мул заржал, будто выражая свое неудовольствие моим решением.

– Если вы настаиваете, то считайте, что вам удалось уговорить меня. Вообще-то при здравом размышлении нетрудно понять, что мои предки были не столько негодяями, сколько наивными жертвами суровых обстоятельств. Мой дед принадлежал к знатным вигам – это такая политическая партия у нас в Великобритании. Он пал жертвой полоумного короля Якова Второго, возомнившего, что он пуп земли и поэтому может творить со старушкой Англией что ему вздумается, в том числе вернуть ей католическую веру. Он топил мою страну в крови, и в этот селевой поток крови влился и ручеек крови моего родного деда… Отец мой, тогда уже взрослый человек, посвятил свою жизнь изучению наук, преимущественно связанных с медициной. После смерти деда он был вынужден бежать во Францию. Конечно же, никто его там не ждал, кроме господ по имени голод и нищета, которые с радостью приняли его в свои объятия Решив убежать от них, отец мой польстился на щедрые посулы служащих французской Вест-индской компании (благодарю Бога, что она недавно приказала долго жить}. Эти негодяи посулили ему золотые горы во французских колониях в Карибском море. Заключивших договор доставляли туда бесплатно, за это они обязаны были, опять-таки бесплатно, поработать в свое удовольствие три года на благо богатого заморского колониста. Конечно, компания занималась этим не из благотворительности. За голову каждого работника они получали по тридцать реалов – кругленькая сумма. И в трюмах кораблей плыли в Индию авантюристы и беглые каторжники, глупые романтики и гугеноты, которым во Франции запретили заниматься наиболее важными и доходными профессиями.

Тортуга, куда прибыл мой папаша, была воистину райским уголком, – продолжал рассказ сэр Генри. – Там было вдоволь еды, мяса, фруктов. Три дня завербованные, как было предусмотрено договором, радовались жизни в неге и праздности. Все обещало им светлое будущее… Но по прошествии этих дней их под конвоем повели на невольничий рынок. Там на аукционе торговали выловленными в Африке неграми, индейцами и прибывшими на последнем корабле завербованными белыми. Фактически, бедолаги, поверившие компании, были проданы на три года в рабство! В самое настоящее рабство.

Сначала никого не интересовали лекарские способности моего отца Вместе со всеми с восхода до заката он пропалывал табак, валил лес. Многие завербованные умирали от цинги и произвола. Когда же он вылечил жену хозяина, к нему потянулись жители острова, и плантатор решил, что выгоднее использовать раба по его прямой профессии. Он разрешил отцу заниматься врачеванием. Продолжалось это полгода. После чего отец договорился с хозяином, что выкупит себя за приличную сумму в двести реалов. Откуда он рассчитывал найти такие деньги? О, на Тортуге добыть их было не так трудно. Для этого требовалось лишь наняться судовым врачом на пиратский фрегат.

– То есть он без долгих раздумий влился в разбойничью шайку, – проговорил я.

– Ну, я бы не обозначал ту дружную компанию столь суровыми словами. Сами флибустьеры именуют себя береговыми братьями, а еще – людьми чести. С той поры, как Испания начала вывозить из Америки золото, грабеж испанских кораблей стал военной доблестью, поскольку эта страна находилась постоянно в состоянии войны со всеми соседями. В те редкие годы, когда Испания заключала со своими врагами мирные договоры, морской разбой продолжался даже еще с большим усердием. Министры обменивались возмущенными петициями, а французские и английские правители заверяли испанского короля, что виновные будут наказаны строжайшим образом. Флибустьерские капитаны выслушивали суровые судебные приговоры, но после заседаний никто и не думал их задерживать для приведения приговоров б исполнение, поскольку судьи знали, что капитаны очень спешат-им нужно «добыть испанца», как принято было говорить у береговых братьев. Нередко флибустьерские суда снаряжались с помощью королевской казны. В карманах самих пиратов реалы долго не задерживались, но они получали лишь часть добычи. Им приходилось делиться с губернатором, королем и, конечно же, могучей Вест-индской компанией.

Оно и неудивительно. Тортуга, оплот пиратства, считалась вотчиной французской короны. Ямайка, еще один оплот, находилась под английской короной. Короли не обращали внимания на такие мелочи, как факт, что из десяти тысяч населения Тортуги три тысячи были пиратами. Неудивительно, что губернаторами на этих островах становились часто рыцари удачи из берегового братства. При этом они насаждали такую власть, что великий инквизитор Торквемада позеленел бы от зависти при виде тех пыток и казней, которые они практиковали. Моему отцу посчастливилось быть свидетелем убийства живодера Левассера, губернатора Тортуги. Свою любимую, отстроенную с большим знанием дела темницу тот назвал ласково «чистидище.м», а ряды клеток вдоль стен – «адом». В этих клетках невозможно было ни встать, ни разогнуться. Но больше всего Левассер обожал свое изобретение – пыточную машину, представлявшую остроумную систему блоков и тисков. Мало кто оставался жив после нее, а те, кто выжил, предпочитали не распространяться о том, что им там довелось перенести.

Лавассера убили двое его ближайших помощников, и моему отцу оставалось только засвидетельствовать, что в этом изуродованном жесточайшим образом теле нет и искорки жизни. После чего губернатором Тортуги стал потомок старинного дворянского рода Анри де Фонтане. Он развернул кипучую деятельность, чуть ли не каждый день испанцы получали известия о захвате своих кораблей французскими флибустьерами. В одна тысяча шестьсот сорок пятом году испанцы захватили Тортуту, выбив оттуда береговых братьев, как им казалось, навсегда. Однако надежды их были тщетны, и они там долго не задержались, вскоре пираты вернули себе любимую землю, но папаша мой переселился на Ямайку. Ему было всего двадцать пять, он был полон сил, и ему пришлось остаток своей не такой уж короткой жизни провести в путешествиях, приключениях и битвах.

– Лучше скажи, ему пришлось немало пограбить и поразбойничать в разных морях в компании отпетых мерзавцев.

– Я же никогда не скрывал этого. Хотя, по-своему, он был добросердечен, любил животных и никогда не принимал участия в кровавых забавах своих друзей.

– Друзей, – усмехнулся я.

– Дружба не чужда и черствым сердцам… Кстати, среди его приятелей был француз-дворянин Олоие, имя которого до сих пор вызывает в тех краях ужас Этот чудак перестал церемониться с пленными после того, как испанцы приняли решение казнить всех попавших в плен флибустьеров Сабля Олоне часто тупилась, так усердно ее хозяин рубил головы и вспарывал животы. Олоне был счастливчиком, во время его походов деньги текли к нему рекой. Только одна экспедиция в Гибралтар – небольшой город в Индиях – принесла ему добычу в триста тысяч пиастров Мой отец понимал, что удача – изменчивая дама, и успел вовремя уйти от Олоне. Через год после этого Олоне посадил на рифы свой корабль и был изрублен на куски местными лесными индейцами. Говорят, дикари были довольны тем, какое из него получилось вкусное блюдо… – Так этому мерзавцу и надо – в сердцах воскликнул я. Мне приходилось и раньше слышать о делах пиратов, даже сталкиваться с ними. Подвигам этих бестий, наверное, завидуют даже черти в преисподней.

– Зря вы так. Олоне был немного раздражительным, но в общем-то добрым малым. Вот Морган!… В языке не хватит слов, чтобы во всей полноте описать его деяния, совершенные во имя дьявола. Он был настоящим чудовищем.

– Это имя знают многие.

– Он прославился тем, что в захваченных городах умудрялся выбивать у горожан все деньги до единого пиастра. Он изобрел немало хитроумных средств для этого. Конечно же, основное – старые добрые пытки, которыми он владел в совершенстве. Равных в этом ему не было. Пришедшие на его смену смелые воины, такие, как капитан Гранье, были джентльменами и поэтому часто уходили с пустыми карманами из городов, в которых были припрятаны в земле миллионы пиастров.

– Морган – это исчадие ада.

– Но он был мастером своего дела. И отличным стратегом. Во время штурма Пуэрто-Бельо испанские солдаты забаррикадировались в форте, и все попытки выбить их оттуда ни к чему не приводили. Когда пираты карабкались по штурмовым лестница, на их головы лилась смола, падали камни и глиняные горшки, набитые порохом. Форт казался совершенно неприступным, но Морган не привык отступать. Что сделали" бы вы, видя неприступные крепостные стены? Повернули бы назад? Выдумали какую-нибудь военную хитрость? Обманули бы противника? Нет, Морган был не таков. Он привык действовать в открытую. Он просто собрал монахов и монахинь из окрестных монастырей и заставил их карабкаться по штурмовым лестницам впереди пиратов. Несогласных, замешкавшихся тут же расстреливали. Для испанца совершенно невозможно лить смолу на головы Божьих слуг… Когда же защитники крепости опомнились и решили не жалеть черные рясы, было уже поздно – пираты взобрались на стену и хлынули в форт.

– Какая потрясающая подлость! – Это несомненно. Но она оказалась очень действенной. Морган был тогда ранен, и мой отец спас ему жизнь. Напрасно. Этот упырь оказался плохим товарищем. Его назначили губернатором Ямайки. Следуя новым указаниям и желая выслужиться, он начал выживать братьев с острова. В своем знаменитом эдикте он умудрился написать, что лишь недавно узнал о существовании на Ямайке пиратов, Он потребовал прекратить эту деятельность, пообещав несогласных перевешать на реях. Он разогнал людей чести, и теперь в Карибском заливе это занятие переживает глубокий упадок.

– Ты хотел рассказать о себе, – напомнил Адепт.

– Хотел. Индейцы, которые сегодня работают на плантациях в Индиях, подвергаются побоям и издевательствам и мрут как мухи – это представители некогда великой культуры, выжженной кострами инквизиции, изрубленной мечами конквистадоров. Что бы ни писали испанские летописцы, что бы ни говорили святые отцы, но главным в том, что они сотворили с этим миром, была не Божья слава, во имя которой они якобы шли вперед, а самая ненавистная Богу страсть – страсть наживы. Недаром один из индейских вождей, показывая конквистадорам золотые изделия, произнес негодующе: «Вотон Бог белого человека»… Сорок шесть лет назад капитан дон Фернандо с шестнадцатью воинами отправился в глубь бескрайних ядовитых лесов. Его гнали вперед легенды о скрытых там городах, полных золота. Ему повезло, он нашел такой город и взял там золото, правда, не столько, сколько хотел. И разрушил все, что мог. Назад вернулись только четверо из его солдат, сам капитан да еще священник-иезуит. Они вели мулов с добычей – золотом и красавицей дочерью жреца, убитого в схватке. Девушку решили отправить в Испанию в подарок королеве как забавную зверушку. Около острова Эспаньола галион испанцев был атакован жалкой тихоходной галерой. Когда галера подошла к галиону, капитан подумал, что это окрестные жители приплыли клянчить продовольствие или заниматься натуральным обменом. Не мало же он был поражен, когда абордажные крючья впились в борта галиона, на палубу, подобно саранче, обрушились притаившиеся до времени пираты. Мой отец захватил красавицу-индианку в честном бою. Он был уже немолод, но шпагу держал так же крепко, как лекарский инструмент. Он мог продать девушку в рабство, но подарил ей свободу – то, что сам ценил выше всего. Это и была моя мать Что я видел в детстве? Кубрики кораблей, портовые пристани, дощатые постройки Тортуги. Что я слышал в детстве? Портовую брань, ночные крики, доносящиеся из таверн, и ласковый голос матери? Когда мне было десять лет, мама умерла. Она просто исчезла. Растворилась в сельве. Отец любил жену очень сильно, но, не останавливал ее, когда она сказала, что уходит. В памяти моей осталось, что она была очень добра, но, когда надо, непреклонна. И еще остались звуки странного языка, который я слышал от рождения и помню до сих пор и который является мне наполовину родным, потому что в моих жилых течет индейская кровь.

– Больше ты не видел свою мать? – теперь вопрос задал я

– Я – нет. А отец видел. Через год после того, как она исчезла, он взял деньги, а их скопилось у него немало, поскольку в отличие от других людей чести он не предавался безумным кутежам и разгулам, и организовал экспедицию в сельву. Был он уже почти стариком, мало кто верил, что отец хоть чего-то добьется. Он и сам не слишком верил в удачу, но все же решил попытаться поймать ее за хвост. Подобрал себе в компанию несколько сорвиголов, готовых идти хоть к черту в пасть, если только у этого черта золотые клыки Атам, куда они шли, этого металла было предостаточно. Через два года отец вернулся Один. Его спутники остались где-то в ядовито-зеленых зарослях, исчезли в пучинах рек и болот. Он возвратился немного не в себе. Мог часами сидеть, уставившись в одну точку и горестно вздыхать, а потом разражался громким смехом. Со временем ему стало лучше, но все равно отчаянный поход оставил в его душе неизгладимый и страшный след. – Генри замолчал и отхлебнул из фляги

– Нашел твой отец, что искал?

– Нашел Он не рассказывал об этом связно Твердил что-то о затерянном городе, о видениях, возникающих в глубинах сознания и сгущающихся в виде воплощенных мыслей И еще – о чертогах самого дьявола, в которых ему едва не удалось побывать. А иногда он говорил такое, что можно было принять лишь за плод разгоряченного винными парами воображения Я бы так и поступил и не слишком обращал бы внимания на его странные рассказы, но отец вернулся не с пустыми руками. Он принес оттуда всего лишь одну вещь

– Что это было?

– Призрак.

– Что это такое?

– Если бы знать. Может быть, вы разберетесь. Вот полюбуйтесь. Даже когда мне было очень плохо и я умирал с голоду, у меня и в мыслях не было продать его.

Он вынул серебристую плоскую коробочку, усеянную цветными камешками. Я взял этот самый призрак и принялся его рассматривать Предмет явно не был обработан руками мастеровых – нет таких рук, которые способны до такой степени отполировать металл и придать ему настолько совершенную форму. На его поверхности не было ни единой царапины, что говорило о высокой прочности металла. Через корпус шла черная полоса из какого-то материала, похожего на полированное дерево. То, что я сперва принял за драгоценные камни, было разноцветными бусинками – восемь штук.

– Что это такое? – еще раз спросил я, протягивая призрак Адепту, который с интересом принялся его рассматривать.

– Это очень важная вещь, но для чего она предназначена и с какой целью передана мне – я не знаю, – честно признался Генри. – Нажмите на зеленую бусинку.

Адепт нажал, и, к моему изумлению, из призрака, лежавшего на его руке, начала вырастать и распускаться очаровательная красная роза.

– Они каждый раз меняются. Сегодня это цветок, вчера был алмаз, неделю назад загадочный пейзаж.

Порой возникают предметы, которым я даже не могу подобрать названия.

Адепт коснулся красной розы, и его пальцы прошли сквозь нее. Цветок исчез.

– Цветка нет. Это иллюзия, – улыбнулся Генри, забирая призрак у Адепта.

– Опять магия, – заворчал я.

– Нет, не магия, – произнес Винер. – Во всяком случае, не та, с которой мы иногда сталкиваемся. Эта вещь – что-то вроде часов или механической куклы, только основанное на гораздо более обширных и более глубоких знаниях материального мира. Мы знаем, что бывали времена, когда люди летали по воздуху, передавали картинки на расстоянии и вообще делали то, что сегодня просто невозможно себе представить.

Некоторые секреты остались в наших библиотеках, но использовать их нет никакой возможности, поскольку из нескольких крупиц песка не сделаешь песочные часы. Из какого далека, из каких времен и миров этот предмет – мы можем только гадать.

– Библиотеки… Времена… Миры… – пробормотал Генри.

– Разрази меня гром, если я понимаю ваши невразумительные речи.

– Лучше, этого не понимать, поверь мне, – покачал головой Винер.

– Чем больше смотрю на вас, тем больше вы меня удивляете. Я давно ловлю себя на мысли, что ничего не знаю о своих спутниках, весьма, кстати, незаурядных субъектах. Порой у меня возникает подозрение, что вы гораздо более важные птицы, чем кажетесь. И что вы можете делать такое, чего не может никто. И тогда я задаю себе вопрос, а не продали ли эти люди души дьяволу. – Генри улыбался, но по его тону было понятно, что вопрос этот для него вовсе не шуточный.

– Эх, Генри, если бы я продал душу дьяволу, мир лежал бы сейчас у моих ног и власть любого монарха была бы просто ничтожной пред моей железной властью, – со вздохом произнес я.

– Интересно было бы увидеть вас на троне правителя всей земли. – Генри воспринял мои слова как шутку, но я – то понимал, что говорю чистую правду. Но ему это знать необязательно. Немногим было известно, что в наш мир едва не пришел Кармагор. В моем лице.

– Интересно?.. Э, нет? Генри. Это был бы воплощенный ужас, – нахмурился я.

– Вы пробудили во мне жестокого беса любопытства… Но я вижу вдали гордые стены Севильи, в которой наши пути расходятся, – с каким-то облегчением проговорил Генри.

Действительно, мы подъезжали к Севилье, морским воротам Испании. Именно отсюда в темноту и неизвестность уходили каравеллы великого Колумба, чтобы бросить к ногам королей новый чудесный мир.

Путь сюда для нас был нелегок. После встречи с Бернандесом мы уже не могли столь беззаботно предаваться радостям путешествия. Нам приходилось запутывать следы, опасаясь не только Хранителя, но и жестокой шайки, идущей за нами. Бернандес не отставал. Несколько раз ему почти удалось нас настигнуть, и мы видели из укрытия его поредевший отряд.

Многим бандитам, наверное, наскучила эта погоня.

Бернандес упорно рассылал своих мерзавцев во все стороны, и те повсюду твердили старую легенду о еретиках и английском шпионе. Думаю, им мало кто поверил, поскольку вид молодчиков не мог вызывать доверия. Порой нам удавалось сбить Бернандеса со следа, но вскоре он каким-то непонятным образом снова начинал наступать нам на пятки, будто его сковали с нами единой цепью. Похоже, так оно и было невероятно, но это факт – наши судьбы отныне крепко переплелись.

Столетия золотых караванов из Индий (которые еще называют Америкой) превратили Севилью в цветущий город. В окрестностях ее радостно зеленели оливковые рощи и виноградники, белели богатые виллы. Дороги здесь были многолюдными, заполненными крестьянскими повозками, каретами, странствующими монахами и бродягами. Близость большого города ощущалась издалека.

И вот перед нашими глазами предстали неприступные стены и бастионы мавританского замка Алькасар, шпиль знаменитого собора, расписанного великим мастером Мурильо, величественные церкви и здания. Уже под вечер мы пересекли ворота города.