В золотой башне кипел бой, а орды захватчиков стояли у ее ворот, не в силах проникнуть внутрь и помочь предателю. Мелькали молнии, плавился металл, рушились стены – это два иглина, не забывшие древнее искусство боя, дрались, не щадя живота, и каждый понимал, сколь многое зависит от его победы. Ан-Бук-Гар теснил алхимика, по лицу которого текла кровь, а на месте трех пальцев правой руки чернели обугленные обрубки. Но и Тирантос умело отбивался, нанося все новые раны противнику

Долго или нет длился бой, но постепенно верх начал брать Тирантос. И вот Ан-Бук-Гар пал наземь, чувствуя, что жизнь уходит и огромная цена заплачена им зря. Но и сейчас в нем не было раскаяния. Лишь злоба, душила его.

– Глупец ты, Тирантос. Ты должен был отдать мне Силу. Стены этой башни недолго удержат железный легион. И Чаша Вечности достанется курусманутам. Ха-ха, можешь представить, какое применение они ей найдут. Они, не задумываясь, выпустят Силу и, как ты знаешь, не смогут даже на миг овладеть ею… А я. Я нес бы добро в тысячи миров. Я изменил бы порядок вещей к лучшему. Они же способны только на зло. Тьма – источник их мощи, из нее они вышли, в нее и уйдут. Как же ты глуп, Тирантос. Ты отнял у тысячи миров последнюю надежду.

– Не было бы от тебя никому добра, Ан-Бук-Гар!

– Было бы… – Глаза предателя закрылись, и душа его, отягченная страшнейшими грехами, рухнула в бездну.

Тирантос знал, что он тяжело ранен, что смерть стоит на пороге и вскоре доберется до него. И еще он знал, что Ан-Бук-Гар, умирая, сказал сущую правду – стены башни не устоят. Курусмануты получат чашу. По глупости и невежеству они выпустят Силу, и чудовищный катаклизм потрясет все существующие миры до основания.

Истекая кровью, Тирантос полз по ступенькам. Он полз вверх. К чаше. Уничтожить он ее не мог. Но он мог пойти на отчаянный шаг – выпустить Силу, самую ее малость, чтобы смести врага.

И он сделал это. Он снял печати. Открыл двери. Сокрушительная мощь ринулась в мир.

И повернулась Ось мироздания. Время и безвременье слились воедино. Слова теряли свой смысл, а вещи свои свойства. Свет тек медленно, как расплавленная г, лава, изрыгаемая разогревшимся вулканом. Из рук.

Тирантоса вырвался и взметнулся вверх смерч – он шел по улицам города, настигая вражеские орды, и никому не было от него пощады, Он возмутил черные воды, омывающие перламутровую скалу, и ничто не могло помешать ему. Содрогнулся небесный свод. Закружились звезды. И некому было их остановить.

Перед смертью Тирантос смог сделать то, на что у него было мало надежды, – он не выпустил смерч за пределы Абраккара, не дал ему смертельным вздохом пройтись по планетам тысячи миров. Смерч окружил город городов в вечном кольце, из которого нет выхода и в котором отныне ему предстоит пребывать в полном забвении. Мертвый город с прекрасными строениями, крепостными стенами, шпилями, гигантский резных башен, сделанных из лунного света. Город, равных которому нет, не было и, может быть, не будет теперь никогда. Он находится нигде. К нему не ведут дороги, к нему не приплыть на корабле и не бросить якорь в его гавани. К нему не долететь на звездных колесницах, движущихся в пустоте со скоростью мысли. Абраккар закрыт.

Не все иглины погибли. Некоторые были разбросаны по мирам, и, кто знает, может, их потомки дожили до наших времен. Они одни знали, как можно вернуться в покинутый Абраккар, но никто не захотел этого, ибо вряд ли кому захочется коротать дни там, где на свободе великая Сила. Но для жаждущих и просвещенных осталась узкая тропинка. Во многих мирах иглины оставили ключи в благодатный и страшный город городов Абраккар. И овладеть ключом может лишь достойный.

Раз в сто двадцать шесть лет в аравийской пустыне появляется мираж – чудесное видение несказанно прекрасного города, которого нет и никогда не было на земле. Это не колдовство, не игра чувств и не плод воображения истомленного жаждой и долгой дорогой путника. Это смерч приоткрывает завесу над славным городом городов, и тот, кто добр и мудр, на ком лежит Божья печать, способен порвать пелену миража и ступить на мостовую, на которую никто не ступал с того самого момента, как нашли свой конец в Абраккаре железные легионы курусманутов. И он приобретет и вместе с тем потеряет так много, как не терял и не приобретал никто целую бездну лет. Невозможное станет возможным. Самые смелые мечты и самые страшные кошмары воплотятся, и настанет час великого испытания…"

Адепт закончил читать. В комнате повисла тишина. За окнами спал крепким сном нищий и богатый, скромный и разгульный, добродетельный и бесчестный, многогранный, но скучно-обыденный в своих достоинствах и недостатках Париж: который кто-то наивно считал городом городов. А перед моими глазами проплывали картины крушения сказочного Абраккара, в ушах раздавался лязг оружия, я слышал предсмертные крики несчастных иглинов, мне виделось вращение великого смерча – порождения Силы, равной которой не найти. И этот смерч, возможно, когда-нибудь вырвется на свободу и поглотит беззащитные перед неземной разрушительной мощью миры.

– Весьма занятная легенда, – произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно беззаботнее.

– Только ли легенда? – приподнял брови Адепт.

– Красивое языческое сказание о битвах богов в те времена, которые никто не помнит, о которых никто толком не знает, и, значит, ничего невозможно проверить.

– Тебе не кажется, что здесь присутствует нечто непривычное, несвойственное подобным легендам?

– Ну… пожалуй, слишком сухой язык, лишенный обычных для эпоса поэтических изысков. События описаны четко, без излишнего полета фантазии и героического пафоса. Все построено вполне последовательно. Не хочешь ли ты сказать, что все это правда?

– Неужели после знакомства с тайными сокровищницами знаний обоих Орденов ты не понял, что мир Гораздо сложнее и интереснее, чем все думают. До нас в нем были многие… Атлантида. Ледяные земли, Да мало ли что?

– Но то, о чем здесь говорится, слишком невероятно и слишком смущает разум… Абраккар, тысяча миров, железные легионы курусманутов.

– Ты правильно указал на сухость языка. И на обороты, близкие к нашему времени. Это не сама легенда. Это повествование, собранное из сотен источников, осмысленное нашими лучшими умами. Все, что здесь написано, или почти все, – правда. Правда и то, что прекрасный мираж, раз в сотню лет появляющийся в аравийской пустыне – это и есть город городов Абраккар.

Трудно было поверить во все это, но Адепт прав: почему я должен верить в продолжающуюся много тысячелетий битву Орденов, в затонувшие континенты, в жизнь на иных планетах и не должен верить в Абраккар? Нет смысла противиться истине – от этого она не перестанет быть истиной.

– Ладно, я верю, что путники видят в пустыне Абраккар, – кивнул я с неожиданной злостью. – Верю, что он существует где-то на окраине миров, великий и недоступный. Но какое отношение это имеет к нашей судьбе? В этом и заключается помощь Верхних Адептов? Свиток с легендами о том, что было когда-то, и никакого намека на возможность изменить будущее!

– То, что будет, происходит из того, что было. Мне ли напоминать тебе о столь простых истинах? То, что сделали для нас Верхние Адепты, превзошло все мои надежды. Дар, который преподнесли нам, дается немногим. Точнее, мы первые, кто его удостоился.

– Эта рукопись – дар? Но какой в нем смысл? Чем эти начертанные на бумаге слова помогут нам? Нам, которым в затылок дышит один из самых великих злодеев?

– Нам дано убежище, в котором никто не сможет нас настигнуть.

– Какое убежище?

– Ты теряешь сообразительность. Конечно, Абраккар!

Меня будто обдали ледяной водой. Я поверил сразу во все сказанное. Адепт действительно призывает меня скрыться в Абраккаре. Ужас и радость, надежда и ожидание чуда – эти чувства нахлынули на меня.

– Но как мы попадем туда? – выдавил я.

– Срок, когда Абраккар покажется в пустыне, близится. Для Хранителя город городов закрыт. Если только…

– Если что?

– Если он не пройдет вслед за нами в образованную нами брешь.

– И тогда мы окажемся там с глазу на глаз с ним.

– Такое возможно. Но в Абраккаре он лишится своих преимуществ, и мы сможем сразиться с ним на равных.

– Но как попасть туда? В рукописи сказано что-то насчет ключа. Верхние Адепты дали тебе его?

– Нет.

– Ты знаешь, где он хранится?

– Нет.

– Так как же мы найдем его?

– Найдем. Бабочка, вспыхнувшая и исчезнувшая, на моей ладони, это компас. Теперь я ощущаю направление, которое приведет нас к ключу. Послезавтра нам в путь. Здесь предстоит завершить еще кое-какие дела.

– Куда мы отправимся?

– Пока что в Испанию. А куда дальше – не знаю.

Ну что ж, Испания так Испания. Страна монахов, конкистадоров и инквизиторских костров. Не лучшее место в христианском мире. Итак, наш путь от Короля-Солнца Людовика Четырнадцатого к его внуку Филиппу Бур бону.

«Как же меня утомили ее ужимки и нарочитая кокетливость», – думал граф Ги де Руа, пытаясь одолеть раздражение и как можно натуральнее изобразить долженствующие моменту едва сдерживаемые вожделение и страсть.

У графа де Руа была сложная и запутанная жизнь. Точнее, он вел одновременно несколько жизней, и в каждой из них его поведение должно было соответствовать занимаемому месту. Он ощущал себя актером, играющим главные роли сразу в нескольких спектаклях и вынужденным надевать то маску шута, то короля, то Зевса-громовержца, и при этом, не дай Бог, что-то напутать, вложить в уста одного героя реплику другого. Б жизни богатого придворного, занимающего твердое положение рядом с троном величайшего из королей, мудрейшего из монархов (как его принято называть), Людовика Четырнадцатого, граф вынужден был вести себя легкомысленно, ветрено и высокомерно, тщательно соблюдая правила, присущие этой среде. А в свете показалось бы просто странным, если бы молодой богатый вельможа не имел дамы сердца, лучше замужней, к которой нужно красться под покровом ночи и посылать нежные записки, предоставляя этим пищу для сплетен.

Отношение к графу при дворе и так было несколько настороженным. Слава путешественника и воина выгодно отличала его от когорты лизоблюдов и бездельников, готовых на любые интриги и мерзости, лишь бы немного приблизиться к трону и урвать свой кусок в виде щедро раздаваемой рукой короля земель, состояний и привилегий. В Ги де Руа чувствовалась целеустремленность. В отличие от других, он знал, для чего живет, что в среде придворных выглядело просто неприличным. Кроме того, о нем ходили невероятные слухи, пищу которым давал круг его общения. В него входили и монахи, и чернь, и пришельцы из разных стран, и просто сомнительные типы, на лицах которых не было написано почтения к законам. Однажды недруги графа попытались обвинить его в государственной измене. Ги де Руа был объявлен шпионом испанской короны (в ту пору с Испанией велась очередная война) Его хотели надолго заточить в Бастилию, но провел он там всего три дня. Граф убелил в своей не виновности августейшую особу и еще более укрепил свое положение.

Чтобы не усугублять сплетни и слухи вокруг своей особы и перевести их в безопасную сферу, граф не уставал демонстрировать пристрастие к шумным компаниям и пирам. Он завел себе даму сердца баронессу Анжелику де Клермон, двадцатитрехлетнюю красотку, отличавшуюся непроходимой глупостью и животной страстностью. Она требовала множества хлопот и отнимала немало времени.

– Вы не против, мой милый друг, если во время беседы с вами я буду одеваться и готовиться к новому дню, – проворковала Анжелика, возлежавшая в тонкой ночной рубашке среди мягких подушек, разбросанных на диванчике. – У меня сегодня очень много дел. Ах, эти дела – как же они скучны и однообразны… Вы не представляете, сколько сил они отнимают.

– О, сегодня вы бледны, как никогда, – улыбаясь, поддакнул граф, чувствуя, что раздражение в нем продолжает нарастать

Он устал. В последнее время у него возникло столько неприятностей, а в будущем их предвиделось еще больше. И ему не хотелось тратить драгоценное время на никчемные разговоры. У Анжелики дела – подумать только! Уж граф-то прекрасно знал, что все ее дела сводятся к примерке новых платьев, приемам, беседам с такими же наседками, а главное, к передаче и обсуждению сплетен и досужих домыслов.

Ох эти сплетни – любимое занятие французского двора! «А правда ли, что карету герцога Ларошфуко видели ночью у дома мадемуазель Виктории?» – «Конечно же, правда!» – «Действительно ли король подыскивает себе новую фаворитку, разочаровавшись в старых?» – «Несомненно!» – «А правда ли, что герцогиня Бургундская покупает нюхательный табак в лавчонке мошенника Жака?» – «После того как она дважды купила там табак, у Жака нет отбоя от покупателей. Все хотят нюхать тот же табак, что и герцогиня».

– Эти вечные заботы старят, – вздохнула Анжелика. – Того и гляди, на лице появятся морщины, и тогда вряд ли на меня будут заглядываться мужчины – Она кокетливо стрельнула глазами.

– Вам это не грозит, отрада очей моих, – выдавил граф сквозь зубы. – Вашему прекрасному лицу Господь дал лучшее, что было у него в запасе, и вряд ли он станет унижать венец своего творения преждевременной.

– Ох, вы не правы! – В голосе ее звучали нотки восторга. Все-таки граф умеет подарить комплимент так, как не может никто. – А я действительно настолько бледна?

– Ваша кожа бела, как первый снег, выпавший на мостовые парижских улиц.

– Это ужасно! – воскликнула Анжелика, хотя видно было, что слова поклонника льстят ей – бледность считалась в свете хорошим тоном. – Может, я больна? Скажите, мой друг! Вы ведь знаток медицины.

«Как же, больна. Ты здорова, как скаковая лошадь твоего мужа!» – подумал граф, чувствуя, что начинает звереть. Но он лишь расплылся в широкой улыбке и прошептал:

– Возможно, вы и больны. Но смерть еще долго не приблизится к вашему ложу. Причина недомогания вашего – переутомление. Вы слишком печетесь о делах других людей.

– Это верно, мой дорогой де Руа.

С помощью подоспевших служанок она начала облачаться в неудобное платье, обошедшееся в целое состояние.

Граф должен был признать, что фигура у баронессы де Клермон прекрасная, а кожа нежная. Если бы баронесса была еще и немая!…

В том, что друг дома присутствовал при столь интимных моментах, как облачение в платье, не было ничего предосудительного. Некоторые дамы принимали гостей лежа в постели, притом часто одежда их была сведена до минимума. Другие же встречались с поклонниками лежа в ванной.

– Не кажется ли вам, мой друг, что грудь моя опала?

– Ну что вы! Ваши груди подобны двум чудесным сахарным сосудам. – Он нагнулся и поцеловал родинку на полной груди, что расценивалось не столько как страстный порыв, сколько как дань галантности.

За пустой болтовней прошло еще несколько минут.

– Как здоровье вашего супруга?

– Он здоров и свеж. Объезжает дальние поместья.

– Когда вы ждете барона?

– Он обещал быть на днях.

Будто специально дождавшись этого момента, в. будуар вошел камердинер и объявил:

– Барон де Клермон.

Появление барона не только не раздосадовало графа, но даже вызвало у него некоторое чувство облегчения. Ему до смерти надоели ежедневные визиты к даме сердца и длинные нудные беседы. Это как служба. Стоило пропустить один день, сразу же следовали упреки: «Милый, вы забываете меня. О, неверный, вы нашли другую женщину, признайтесь!» Игра в любовников в высшем свете основывалась на четких правилах, пренебрегать которыми было непозволительно.

Барон де Клермон был человеком рослым, похожим на матерого быка, если только быка можно было бы втиснуть в коричневый камзол, чулки и штаны. Лицо барона было густо напудрено, чтобы скрыть грубую, загорелую кожу и сгладить крестьянские черты На голову он нахлобучил парик, сидевший на нем как седло на корове. Обычно он был не способен ни на сильную злость, ни на добрые душевные порывы, хотя иногда и любил развлекаться поркой нерадивых слуг. Мало что на свете могло вывести его из равновесия.

– Здравствуйте, барон, – учтиво улыбнулся граф. – Я рад снова видеть своего друга.

Барон де Клермон издал булькающее, нечленораздельное восклицание, которое де Руа не понял. Он никогда не видел де Клермона в таком состоянии. Лицо барона покрылось красными пятнами, проступающими даже сквозь слой пудры, глаза метали молнии, и вместе с тем в них была какая-то отрешенность.

– Вы не хотите поцеловать меня, дорогой супруг? – Анжелика протянула тонкую руку к мужу.

– Кхе, как вы… – Барон не закончил фразу, пятна на его щеках стали ярче. Он был похож на человека, который явно не в себе.

– Дорогой мой, вы неважно выглядите. У вас такой вид, будто вы только что увидели привидение.

– Нет, Анжелика! Я увидел не привидение! Я узрел гнездо разврата! – Голос барона прозвучала рыком льва, у которого в лапе засела заноза.

– Что? – Анжелика была настолько поражена словами супруга, что с нее слетела обычная маска томности и холодности.

– Да, да, я вижу, что в моем доме свит змеиный клубок. Похоть и предательство пустили здесь корни!

– Вы о чем, мой супруг?..

– О чем?! Неверная жена, неужели вы не понимаете, о чем я говорю? – Барон нарочито грозно продекламировал эти слова с пылкостью актера бродячего балаганчика, что получилось у него весьма неубедительно. Де Руа не мог понять, что случилось с обычно покладистым бароном де Клермоном.

– Боже мой! – всплеснула руками Анжелика. – Вы ли это, мой дорогой супруг? О какой неверности ваши речи?

– Вот он! – Толстый палец барона был направлен в сторону графа. – Под видом друга проник в мой дом и овладел моей женой!

– Кто внушил вам столь вздорные мысли? – И голос, и лицо графа выражали крайнее удивление.

– Кто внушил? Об этом говорит весь Париж! Чернь и знать, офицеры и горшечники.

– Вы же знаете, что Париж живет сплетнями, и нет для парижан большего удовольствия, чем втоптать в грязь доброе имя.

Если честно, то де Клермону вовсе не обязательно было собирать эти слухи. Он и так был прекрасно осведомлен об увлечениях своей жены. Более того, когда в приступе скуки год назад Анжелика начала жаловаться на жизнь, де Клермон сам сказал ей: «Вам нужно общение. Чаще выходите в свет. Заведите себе любовника, как все».

– Пусть отсохнет ваш лживый язык! – продолжал яриться барон.

– Не ведите себя глупо! – с досадой воскликнула Анжелика.

– И вы, господин граф, не только овладели моей женой, но еще и злословите, понося своим грязным языком мое имя.

– Вы о чем, друг мой? – На этот раз удивился де Руа.

– Не вы ли три дня назад назвали меня напыщенным дураком?

– Кто оклеветал меня?

– Господин де Эньян стал свидетелем ваших гнусных слов.

– Вы прекрасно знаете, что де Эньян болтлив и злословен, ему нельзя доверять.

– Вы лжете! Вы говорили это! Вы сказали, что я, барон де Клермон, напыщенный дурак.

– Я никогда не говорил о вас ничего плохого. Вы утомились, дружище. Я зайду к вам попозже, и мы разопьем с вами бутылку старого вина из ваших прекрасных погребов.

– Вино из рук Иуды? Никогда!

– О Господи! Успокойтесь. Всего вам доброго. – Граф направился к двери, но барон ухватил его за плечо.

– Я не закончил. Вы оскорбили меня и мою семью. И я требую удовлетворения.

Он соврал с руки перчатку и бросил ее на пол.

– Вы просто сошли с ума, – покачал головой граф.

– Побойтесь Бога! – крикнула Анжелика.

– А вас, неверная жена, ждет монастырь!

По закону де Клермон имел полное право на подобное решение вопроса, и Анжелика картинно упала в обморок, сквозь полуприщуренные веки наблюдая за продолжением непристойного скандала.

– Я не обижаюсь на вас, де Клермон, и отношу ваши слова за счет утомления и нездоровья.

– Мы будем биться!

– Не глупите. Я не хладнокровный убийца. Нет такого оружия, с помощью которого вы бы одолели меня.

– Выбирайте оружие!

– Хорошо, – пожал плечами граф, которому совершенно не приглядывалось драться с бароном. – Шпаги.

– Завтра на пустыре за аббатством Святого Иакова. Жду в семь. С секундантами.

В своей карете де Руа напряженно обдумывал происшедшее. Он ничего не понимал. Измена жены не могла вывести барона из себя, равно как и брошенные спьяну графом слова. Де Клермон понял, что он пуп земли, и меньше всего обращал внимание на нелестные реплики в свой адрес, произнесенные за его спиной. Создавалось впечатление, что он намеренно вел свое дело к дуэли и лишь искал повода для этого. Зачем? Может быть, кто-то пытается использовать его, чтобы свести счеты с де Руа? Но тогда бы выбрали бойца получше и ненадежнее. Да и не похоже было, что барон играл в чью-то игру. Он просто сошел с ума… Нет, если бы это было лишь сумасшествие. Тут кроется что-то иное. Гораздо более значительное. Странное. И неотвратимое…

Ровно в семь граф был на пустыре. Там уже собрались секунданты и врач, которые скрепя сердце согласились принять участие в этом деле. В четверть восьмого, когда де Руа уже начал надеяться, что де Клермон одумался, барон появился. Он сухо поприветствовал всех и встал неподвижно, широко расставив ноги, держа руку на эфесе шпаги, глаза его смотрели куда-то поверх голов присутствующих.

– Не желаете ли вы признать, что ссора была ошибкой и лучшим выходом будет примирение? Никто не упрекнет вас, если вы примете такое решение. Оно было бы правильным, – произнес секундант.

– Я согласен на примирение, – кивнул де Руа. – И готов просить у моего противника извинения за обиды, которые, как он считает, я нанес ему.

– Вам, господин де Клермон, лучше всего бы последовать примеру господина де Руа, – с облегчением произнес секундант, надеявшийся на счастливый исход. Высочайшим эдиктом дуэли были запрещены и наказание грозило не только дерущимся, но и тем, кто им содействовал.

– Никакого мира. Я буду сражаться! – горячо воскликнул де Клермон. Со вчерашнего дня в нем не произошло никаких изменений к лучшему. Он выглядел еще более безумным.

– Я не хочу вас убивать, барон… Я не буду драться.

– Жалкий трус!

– Нет. Просто я не убийца.

– Тогда я убью тебя! – де Клермон выхватил шпагу и приставил к груди графа.

– Ладно, глупец, ты сам выбрал свою погибель! – бросил де Руа в лицо противнику.

Клинки со звоном скрестились.

Сперва де Руа надеялся улучить момент и выбить оружие из рук барона, но с самого начала все пошло не так, как ему хотелось. Барон обрушился на него подобно урагану. И де Руа был вынужден сразу уйти в оборону. Он отступал, парируя бесчисленные выпады противника. Один раз он чуть не споткнулся, но устоял на ногах.

Вскоре граф понял, что пора отбросить прочь благородные чувства и подумать о себе Он начал драться всерьез, в полную силу.

К его удивлению, барон мастерски парировал самые замысловатые удары. С каждой минутой его яростный напор возрастал. Если так дальше пойдет, шпага обманутого мужа вскоре достигнет цели

Улучив момент, граф рванулся вперед и со всей силой нанес свой любимый удар, который еще никому не удавалось отразить… Но барон без труда парировал его и в ответ полоснул соперника по плечу. На рубахе де Руа появилось алое пятно.

– Твоей рукой управляет сам дьявол! – воскликнул он.

– Наверное, так оно и есть, – прохрипел безжизненным голосом де Клермон. И от этих слов у де Руа выступил холодный пот. Что творится? Барон, здоровенный, неповоротливый увалень, просто не мог так драться. Он бы уже давно пал. Его словно вела чья-то чужая воля, придававшая силы и управлявшая его рукой.

Барон рубил шпагой, будто мечом, сплеча, и лезвие мелькало так, что стало почти невидимым. Де Руа отступал, понимая, что спасти его может только чудо. Он опять споткнулся, но снова смог удержаться. Потом кинулся вперед, нацелившись барону в живот, и с отчаянием увидел, как переломилось лезвие его шпаги. Барону только и оставалось, что вонзить свою шпагу в тело де Руа.

Граф покачнулся, выпустил из пальцев обломок шпаги, замер на мгновение, вглядываясь в глаза своего убийцы. В последний миг жизни он понял, что напугало его еще вчера во взоре барона. Так смотрела два дня назад черная птица, бившаяся в окна постоялого двора, где он встречался с братьями Белого Ордена. Это был взгляд его смерти, и ему следовало бы понять это еще тогда…

Барон, покачиваясь, стоял над трупом, потом упал на колени, в ужасе разглядывая свои руки. Он будто очнулся после долгого кошмара. Потом он поднялся и, согнувшись, побрел прочь, не обращая внимания на вопросы секундантов, пораженных увиденным. Добравшись домой, он до вечера просидел в своем кабинете, уставившись в одну точку. Наконец, он вытащил пистолет и повернул ствол к груди.

Перед тем как нажать на спусковой крючок, барон явственно увидел перед собой немигающий круглый глаз сказочной птицы, в котором отражались звезды.

Барон де Клермон пережил свою жертву всего лишь на несколько часов…

– Вот так погиб наш друг граф де Руа, – закончил свой рассказ Адепт.

– После того, как принес нам послание Верхних Адептов?

– Да.

– Смерть идет по нашим пятам.

– Но она пока недостаточно расторопна, и мы можем опередить ее.

Я был подавлен рассказом моего наставника Предыдущая жизнь не была для меня легкой, но то, что происходило со мной после того, как в московском домике я нашел злосчастную брошь, вряд ли можно было с чем-нибудь сравнить. Все это время смерть кружила поблизости, собирая обильный урожай. С некоторых пор я чувствовал себя как солдат, оказавшийся в самом пекле жестокой битвы, держащийся из последних сил, видящий, как вокруг него один за другим падают убитые и раненые, и понимающий, что скоро и с ним произойдет то же самое. Если только Господу не будет угодно сотворить чудо.

Снизу слышался шум веселой попойки. Гуляли королевские гвардейцы, остановившиеся на постоялом дворе на ночь. Вчера они получили жалованье. Впереди их ждали битвы плечом к плечу вместе с новым союзником Франции – Испанией против недавних союзников: Англии, Голландии, Австрии. Гвардейцы уже опустошили немалую часть винных запасов хозяина, и это было только начало.

– Я думаю, нам следует отойти ко сну, – произнес устало Адепт – Завтра рано вставать. Нас уже заждалась Испания.

Я затушил свечу. В окно падал бледный свет луны. На миг он померк. Мне показалось, что по диску ночного светила скользнула тень крыла громадной черной птицы.

Быстрее всего мы могли бы добраться до цели морем. Морское путешествие сэкономило бы нам немало душевных и физических сил, уберегло от множества самых различных невзгод и опасностей. Когда я завел разговор на эту тему, Адепт лишь пожал плечами, проговорив:

– Не всегда кратчайшие пути – лучшие. Самая легкая и короткая дорога ведет в ад.

– Почему ты думаешь, что дорога, которую мы выбрали, лучше?

– Потому что я это знаю. Потому что на моей ладони лежала бабочка, и она подарила знание и предчувствие того, какая дорога ведет к ключу и как нам ее осилить.

– Ну что ж. Если предпочтительнее путь в Английское королевство через Индию, мы пойдем им.

Лето в тот год пришло очень рано. И выдалось оно очень жарким. От тех дней в моей памяти остались лишь жара, бесконечная пыльная дорога, ночевки под открытым небом. Если отметить наш курс на карте, он представил бы ломаную линию. Иногда мы даже возвращались назад, теряя немало времени. По словам Адепта, это был лучший маршрут, при котором у Хранителя оставалось меньше шансов настигнуть нас

Мы не особенно спешили. Адепт говорил, что пока нет смысла понапрасну загонять лошадей, время терпит. Мы оставили за спиной Тур, Лимож, затем сделали крюк и очутились в Бордо, где Винер с головой погрузился в какие-то загадочные дела, нанес несколько визитов, пополнив запас денежных средств и сведений о том, что происходит в Европе. А я беззаботно бродил по городу, любуясь роскошным готическим собором, развалинами древнеримского амфитеатра, толкаясь в привычной портовой суете среди купцов, мореходов и жуликов. С легкой грустью прислушивался к заумным беседам, которые горячо вели прямо на улицах студенты местного университета, старого, почетного заведения, основанного почти триста лет назад, вспоминая, что и сам когда-то с прилежанием постигал различные науки, связанные с медициной. Как давно это было!

В Бордо мы провели три дня. Под конец я стал нервничать, поскольку у Винера находились все новые дела, а каждый час пребывания на одном месте повышал возможность того, что Хранитель обнаружит нас своим дьявольским внутренним зрением и уничтожит. Он держал нас на леске, как рыбак держит добычу, и с каждым днем все ближе подтягивал к берегу.

Мы решили двинуться в путь рано утром, но едва я заснул, как проснулся от внутреннего толчка. Я ощутил, что мое сердце с нечеловеческой силой сжимает грубая, беспощадная рука.

– Вставай, – воскликнул я, расталкивая Адепта. – Нам надо бежать. Я чувствую его длань!

Уговаривать мне моего спутника не пришлось…

Мы отчаянно гнали лошадей, и им будто передались наше возбуждение и страх. Мимо пролетали темные силуэты деревьев, лунная дорожка блестела на озере, горела лампа в окне крестьянского дома. Стук копыт разрушал ночную тишину, и иногда ему вторил лающий волчий вой.

Когда начал заниматься рассвет, мы, измотанные и облепленные грязью, барабанили в ворота придорожной гостиницы. Нужно было подкрепиться, дать немного отдыха лошадям и отдохнуть самим.

Только что пропели петухи. В большой комнате, уставленной огромными столами и тяжелыми стульями, дремала жена хозяина, положив щеку на пухлую руку. Муж дернул ее за плечо и грубо велел обслужить господ. Мы уселись за стол. – Кроме нас в углу помещения скучал щупленький мужчина лет тридцати пяти. Его смуглое лицо изрезали морщины. Встретившись со мной глазами, он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. Он был в удобной для дороги кожаной одежде и высоких сапогах.