Лагут вытер сочащуюся из носа кровь. Лицо он разбил, когда бился головой об пол. Он устало, но с вызовом произнес:

– Магистр, ты несешь разрушение Ордену. Я чувствую, что ты не наш и Тьма не принимает тебя.

– Будь сдержан, брат, – приподнял ладонь аббат.

И мне стало ясно, что их сомнения и неприязнь имеют один источник. Скорее всего брат Карвен и брат Лагут делились своими подозрениями друг с другом.

– Такого не было никогда, – произнес, криво улыбаясь, итальянец. – Никогда Торк за всю историю не был так разъярен и не творил ничего подобного.

– Неужели непонятно вам, что ваши ошибки, в которых вы все более утверждаетесь, дадут право идущим вслед за вами назвать вас глупцами? – гнул свое турок. – Неужели непонятно вам, что разум ваш затуманен этим носителем коварства и хитрости? – он ткнул в меня дрожащим жирным пальцем, на котором запеклась кровь. – Неужели не видите вы, в чьих руках оставляете судьбы мира? Хаункас – иной! Он должен умереть!

– Умереть? Ну что же, брат Лагут, попробуй убить меня, – я засмеялся. – Меня, Магистра Хаункаса, владельца и носителя Жезла Зари, сила коего служит, по-моему, хорошей защитой.

– Эх, Магистр, я, конечно, неплохо отношусь к тебе, – через силу улыбнулся итальянец, стремящийся надеть свою привычную обаятельную маску. – Итальянцы вообще неплохо относятся к людям, которые не залезли в их карман и не изнасиловали их сестру. И, конечно же, негоже мне желать тебе смерти. Но, когда мы укрепимся в мысли, что ты несешь вред Ордену, будет брошен жребий, и тот, кто вытянет его, заплатит своей жизнью за твою.

– Ты тоже нравишься мне, брат Долкмен. Тем, что откровенен, что предупредил меня, и теперь я знаю, чего мне ждать от вас, мудрейших из Мудрых. Но мне непонятен этот запутанный разговор. Вы испытали меня. Я выдержал испытание. Именно вы, а не я катались по полу в виде, не приличествующем людям воспитанным и соблюдающим свое достоинство. Я же был спокоен и полон сил.

– Именно это и странно, брат мой, – произнес Долкмен. – Торк будто испугался тебя и в ярости своей набросился на нас.

– А может, именно во мне он увидел истинную преданность, ощутил подлинного носителя Тьмы? – засмеялся я. – Вы же, Мудрые, как бы ни превозносили себя на словах и в мыслях своих, полны колебаний и обычных человеческих слабостей.

– Торк действительно испугался тебя. – Карвен говорил сам с собой и смотрел куда-то в пол. – Белая сила? Вряд ли. Ей путь сюда заказан, здесь самые сильные ее чары, великое белое колдовство бессильны Жезл? Нет, он могуч против нас, смертных, а на Торка он не подействовал бы. Третья, указанная в. древних книгах, сила? Сила, о которой мы ничего не знаем, и даже не представляем, в чем она выражается?..

– Ты уже говорил об этом вчера, Карвен, – махнул я рукой. – Наверное, это не лучшая из мыслей, которые посещали тебя.

– Третья сила?.. Кто знает… Ну а если нет. Тогда остается одно. – Карвен помолчал, будто боясь произнести следующее слово. Но он произнес его, и звучало оно каркающе, грубо и как-то тяжело, будто сразу падая на душу тяжелым грузом:

– Кармагор.

– Кармагор? Нет, – хмыкнул итальянец, пожав плечами. – Хаункас вряд ли способен на нечто подобное.

– Глупости, Карвен! – закричал турок. – Кто угодно, но не этот безумец! Не этот шакал! Да я лучше поверю, что на такое способен кто-то из Белого Ордена.

– Кровавый Торк не тронул его… – не согласился аббат.

– Я не понимаю, о чем сей жаркий спор. Кто такой Кармагор и при чем здесь я? – повысил я голос.

– Тебе вообще не должно знать этого, брат Хаункас. Ты ведь не прошел через Первые Врата, и ты пока что не один из нас. Так что умерь свое любопытство и гордыню, – отмахнулся от моего вопроса Карвен.

– Тогда, братья, я вообще не пойму, к чему столь тягучий и бесцельный разговор, – снова возмутился я.

– Как, ты не понял? Это с твоим-то умом, брат. – Турок прищурился и улыбнулся, а улыбка на его жирном, мясистом лице производила удручающее впечатление и напоминала оскал гиены, да и зубы у него были острые, как у хищного зверя. – Мы здесь решаем твою судьбу.

– Похоже, это стало вашим любимым лекарством от скуки, – ухмыльнулся я.

– Мы решаем твою судьбу, Магистр. И я выбираю смерть. Несмотря на то что жребий может выпасть мне, – ощерился турок.

– Ты слишком суров, брат Лагут, – вмешался Долкмен. – Твоими устами говорит лишь злость-чувство, несомненно, достойное, но бесполезное, если оно не подкреплено разумом.

– Вы распоряжаетесь тем, чем распоряжаться не вправе, Мудрые! – воскликнул я. – Моя жизнь принадлежит Властелину, только он волен лишить меня ее. Вы же ничего не сможете поделать!

На меня накатывала ярость, И сейчас мне захотелось биться в открытую и в честном поединке одолеть их всех. Мне хотелось покончить с ними, ощутить свою силу, как ощутил я ее только что в поединке с Торком. Меня обожгла морозом вспыхнувшая ненависть, которой мог бы позавидовать и сам Магистр Хаункас. Я шел по лезвию ножа, но только самоуверенность и бесстрашие могли мне помочь. Мудрые должны были увидеть во мне Зло. И я надеялся, что они увидели его, поскольку тогда в этот миг оно на самом деле жило во мне.

– Я согласен с Карвеном, – кивнул Долкмен, махнув рукой. – За смерть Хаункаса должна быть заплачена слишком большая цена. Как купец, я пока что не вижу должной выгоды, которая последует за таким вложением. Ведь все-таки Торк не взял его в свою бездну. Торк принял его если не равным, то достойным. А может, мысль о Кармагоре не столь глупа. Как бы тебе это понравилось, мой восточный брат?

– Это глупо!

– Торк подтвердил: Хаункас достоин того, чтобы пройти испытание. Первые Врата ждут его. В ночь Черной Луны все наконец-то встанет на свои места.

– О, я счастлив! Мудрые подарили мне жизнь! Только не ждите, что я стану ползать на коленях и лобызать прах у ваших ног, – гнул я свою линию. – Хаункас никогда ничего не требовал для себя. Он всегда был посвящен Тьме. И не следует мешать ему служить делу Люцифера.

– И опять последнее слово осталось за ним. Ты умеешь держаться, брат! – кивнул Карвен.

– Как я понял, второй суд закончен. – Я отстегнул брошь и сбросил на пол уже ненужный плащ.

– О третьем ты просто ничего не узнаешь, бурчал себе под нос Лагут.

До ночи Черной Луны оставалось еще немало времени. На ход событий теперь я мог влиять в очень незначительной степени, но надеялся, что брошенное мной семя даст хорошие всходы.

На меня перестали обращать внимание. Мудрые не стремились увидеть меня, должно быть, у них были дела поважнее. Я оказался перед необходимостью занять себя чем-то полезным и интересным. Тут никаких проблем у меня не возникло. Достаточно легко я получил доступ в подземное хранилище знаний. Кажется, Карвену просто хотелось меня чем-то занять, чтобы я не мешался.

Нездоровое, болезненное любопытство, желание узнать как можно больше, проникнуть разумом туда, куда, видимо, порядочному христианину проникать не стоит, разгорались во мне с каждым новым днем. И каждое утро, после обильной трапезы, в сопровождении главного хранителя сокровищницы я брел по подземным лабиринтам, запутанным и мрачным, в которых я сам бы никогда не нашел дорогу. И потом долго донимал хранителя вопросами, листая книги, пытаясь найти схожесть между живыми и мертвыми языками.

Несколько портил настроение тот, кто был хранителем. А был им не кто иной, как колдун Орзак. Именно он принес во время обряда в жертву невинного ребенка. Стоит ли говорить, как отвратителен он мне был, с каким удовольствием я заставил бы его заплатить за злодеяние, а оно, уверен, было лишь каплей из моря зла, которое он выплеснул в мир за свою долгую жизнь. Маска презрения, жестокости и неуемной гордыни, которую я нацепил на себя и которая была лицом истинного Хаункаса, вполне подходила для общения с этим человеко-зверем. И я не упускал удобного случая уколоть его, поставить в неловкое положение, унизить, чтобы хоть как-то отыграться за то чувство стыда и собственного бессилия, когда на моих глазах убивали девочку. Разумеется, важно было не перегнуть палку, ибо не думаю, что колдун испытывал ко мне добрые чувства, а любого человека можно довести до того, что он станет способным на самое худшее.

Моя неприязнь к Орзаку все же не могла заслонить от моих глаз того, что он был истинным колдуном и мудрецом, чья память хранила неисчислимые знания. Слушать его было не только поучительно, но и захватывающе. Начиная сухо объяснять смысл давно забытой мудрости, он был насторожен, ждал подвоха, но потом увлекался, забывая обо всем, и тогда речь его текла плавно и красиво, а я словно растворялся в его словах.

Сам Орзак был потомственным колдуном, из тех, чья сила передается по наследству. Все его родные кончили плохо. Прапрадеда сожгли на костре святой инквизиции за связь с дьяволом. Прабабку спалили в родном доме односельчане за то, что от ее колдовства якобы не неслись куры и она вроде бы летала на метле. А деда, известного алхимика при дворе чешского короля, отравили за нерадивость и неспособность раскрыть тайну философского камня. Мать Орзака повесилась на церковной колокольне прямо в центре начерченной мелом пентаграммы, и на лице ее было счастливое выражение: скорее всего перед смертью ей удалось-таки увидеть лучезарный лик самого Люцифера и войти с ним в греховную связь…

Орзак часами говорил о вещах, которые с трудом укладывались в голове. Об атлантах, гордом и могучем народе, однажды преступившим через грань. Об истории земель и держав после потопа. О том, что наша Земля уже миллиарды лет вращается вокруг Солнца. О циклах гибели и возрождения вселенского духа. О тайнах полетов птиц и о звездных отметинах. О миллиардах миров, разбросанных по Вселенной.

А однажды он вынул дощечку, обернутую в тонкую, но прочную бумагу.

– Хочешь увидеть сделанный с натуры портрет того, кого можно причислить к самым великим нашим врагам?

– Хочу. И кто же он?

– Вот. – Орзак развернул дощечку На ней был портрет, весьма искусно сделанный в незапамятные времена, – краски потрескались, дерево местами рассохлось. Но все равно лицо человека на нем было как живое. Обычное лицо – ни красивое, ни уродливое. Длинные волосы, борода, черные брови. Но вот глаза – ясные и грустные, наполненные светом и добротой, глаза того, кого не оставляет безучастным ничья боль на земле. – Вот он, плотник из Назарета, плод греха простодушной Марии и римского легионера-красавца и бабника. Кто, как не Назаретянин, предотвратил приход Тьмы тогда, когда, казалось, никто и ничто не в силах помешать этому. – "В голосе черного колдуна нарастала злость. – Кто виноват, что борьба затянулась еще на два тысячелетия и что мир таков, каков он есть, а не такой, каким должен был быть по замыслу Властителя Тьмы. Я ненавижу тебя, сын Марии!

– Полно, брат Орзак, – я произнес это успокоительным тоном. – К чему столь горячие изъявления чувств? Уверяю тебя, его мало трогает твоя ненависть… Иисус. Мессия. Не думал, что мне доведется увидеть его, врага Люциферова, истинный лик…

Я остался спокоен и безупречен внешне, лишь придал своему лицу выражение праздного любопытства. Но на самом деле мне хотелось зарыдать и умыться счастливыми слезами. Я увидел истинный лик Спасителя. Именно таков был он, когда пришел в этот мир, чтобы удержать его на краю пропасти. Я всматривался ь черты незнакомого и вместе с тем такого родного лица, и мне хотелось, чтобы этот облик не тускнел в моей памяти до смертного одра. Что бы ни случилось со мной впоследствии, но, ради одного этого мига, ради того, чтобы бросить взор на этот портрет, стоило проникнуть в цитадель Тьмы. И даже ненависть Орзака к Спасителю радовала. Самая темная душа боится имени Христа, ибо знает, что не только во зле и жестокости власть, но в добре и прощении…

А между тем в монастыре с каждым днем становилось все беспокойнее. Близился заветный час, появлялись какие-то новые люди. Почти физически ощущалось, как растет напряжение и нервозность ожидания.

Я уже начал привыкать к тому, что Мудрые не удостаивают меня своим обществом, но во мне нарастала тревога: а что, если первая часть плана не сработала? Тогда трудности мои возрастут неизмеримо, а возможности были невелики – Я знал, что каждый мой неверный шаг, невпопад брошенное слово тут же вызовут подозрение.

По ночам я просыпался. Мне было очень тяжело. Мутная темная аура этого отданного злу места болотным воздухом изнуряла меня, добавляло в существование какую-то гниль.

Когда мне становилось совсем невмоготу, я вспоминал тот сделанный больше чем полторы тысячи лет назад портрет, лучистые глаза того, кто Спас всех, пожертвовав собой. И мне становилось теплее на душе…

Солнце только что закатилось за лес. Вернувшись из библиотеки, я стоял у окна и обозревал прекрасный пейзаж, радовавший в этот вечерний час обилием и необычностью красок, вызывавший в душе отголоски романтических чувств и настроений. Тут дверь в мою комнату отварилась. Я резко обернулся, хватаясь за кинжал, с которым предпочитал не расставаться ни на секунду.

Весь проход заслонила массивная фигура Долкмена Веселого. Он стоял набычась, держась пальцами за рукоять пистоля, торчавшего у него из-за пояса. Может быть, мелькнуло у меня в голове, Черный Образ действительно у него, и он решился наконец разделаться со мной?

– О Магистр, ты, по-моему, не любишь припозднившихся гостей, – в своей обычной Манере добродушно расхохотался Мудрый, и исходящая от него угроза рассеялась. Я понял, что это представление рассчитано на то, чтобы немного досадить мне и выставить зайцем, боящимся собственной тени.

– Ты неосторожен, брат мой. Я не люблю шорохи и неожиданные появления за спиной. Ведь их можно неверно истолковать, а от броска моего ножа мало кому удалось уйти живым… О, конечно же, Мудрый, потом я буду очень раскаиваться. Но это будет потом.

– Ты чересчур недоверчив, Магистр, ха-ха-ха! Во всем видишь какие-то козни. Ждешь чего-то плохого даже от друзей и старших иерархов.

– Каждый из которых мечтает о моей погибели, не так ли, Долкмен?

– Конечно же, не так, доблестный Магистр Хаункас. Посмотри, у меня ровные красивые зубы, хотя мне уже немало лет. И все же я не лишился ни одного из них. Видимо, потому, что не имею дурной привычки попусту скрежетать зубами. Да и Карвен вряд ли подвержен горячим порывам, он делает лишь то, что велят ему его разум и великое предначертание, ради которого он и пришел в подлунный мир. Эх, брат мой, для Мудрого важно лишь служение, а тебя гложет неуемное честолюбие. Камень может не принять тебя! Смешно, но он обвинял меня примерно в том же, в чем я недавно обвинял Мудрых, – в приверженности к человеческим слабостям. Но он ошибался. Меня занимала лишь одна мысль – и была она о сокрушительном ударе, который мне предстоит нанести в самое сердце Тьмы.

– Камень не может не принять меня. И вам придется смириться с тем, что в час Черной Луны явится свету новый Мудрый. И далее ваша всеобщая нелюбовь, я не склонен к более грубым выражениям, хотя они и уместны, ничего не сможет изменить.

– Эх, Магистр, я не устаю снова и снова повторять, что ты мне нравишься. Я тебя ценю и в знак этого предлагаю сыграть партию в варварскую, пришедшую из далекой Индии игру, именуемую шахматами. Надеюсь, ты владеешь искусством игры в нее?

– Несомненно. Хоть «кости» мне и ближе.

– Тогда приглашаю тебя ко мне, Магистр.

– Я принимаю приглашение…

В сопровождении трех ближайших телохранителей итальянца мы спустились по винтовой лестнице вниз, прошли через тесный дворик, запертый серыми неуютными влажными стенами без окон, с узкими, острыми, хищными зубцами поверху. В центре стоял сделанный из камня круглый колодец. Здесь же стояли клетки с собаками. Это были огромные псы. Они встретили наше появление заливистым лаем…

Я остановился около одной клетки. Здоровенная, короткошерстная, с тупой мордой, походившей на лекарский саквояж и такой же по размеру, с налитыми кровью глазами и длинным языком чудовище являлось воплощением злобы. Псина бросалась на прутья клетки, и мне казалось, они не выдержат, и тогда зубы сомкнуться на моей шее. Представив это, я невольно отступил, а потом ощутил, как внутри меня поднимается ответная злая волна. Нас разделяло не более метра… Наши глаза встретились.

– Тихо, – негромко велел я.

Пес замер, уставившись на меня. В налитых кровью глазах застыла растерянность…

Пес вдруг съежился и прыжком очутился в углу клетки, будто ища, куда забиться. И жалобно заскулил.

– Я покорен, – усмехнулся Долкмен, внимательно наблюдавший за этой сценой.

– И ты считаешь, что меня не примет Камень, – обернулся я к нему.

Долкмен жил в небольшой комнате, почти пустой, не считая кровати, двух стульев и низкого столика с шахматами, сделанными из слоновой кости, скорее всего восточными умельцами.

– Присаживайся, брат. Я вижу, тебя смущает скромность моих покоев. Я не люблю просторных, с лишней мебелью, комнат. В них слишком много углов, где может приютиться ночной кошмар.

Я когда-то слыл неплохим игроком, немало сил и времени отдавал этому увлечению. Перебрасываясь с противником легковесными, ничего незначащими фразами, я довольно быстро развил атаку, пожертвовав одним слоном и очень удачно использовав второго вместе с ладьей. Эту партию я завершил блестящим прорывом и матом. Я был вполне удовлетворен, поскольку играл неплохо, а вряд ли найдется человек, которому сознание собственного превосходства, даже и в такой малости, как шахматная игра, не доставило бы вполне законной радости. Хотя меня всегда больше интересовала сама игра, а не ее результат.

Мудрый начал расставлять фигуры для новой партии и сказал;

– Похоже, партия не будет очень увлекательной. Ты слишком искусен в игре, брат, и вряд ли я смогу быть тебе достойным противником…

Я двинул вперед пешку от коня, разыгрывая сложную, мало кому известную комбинацию. Зная о своем превосходстве, я намерен был насладиться неторопливым выигрышем.

– А зачем тебе быть Мудрым, Хаункас? – зевнув, осведомился итальянец.

– Чтобы быть им.

– Ощущение власти, рвущейся наружу неуемной энергии и силы? Да?.. Согласен, именно это то, что делает наш темный путь таким привлекательным. Такая сила, такая буйная, как ураган, энергия, бросающая к твоим ногам весь мир, есть только у нашего божества. Именно сила, а не зло, как это представляет невежественные и презренные люди. Эта сила и есть истинное наслаждение, истинный смысл существования.

– Это верно, – кивнул я, вспоминая безумное, ни с чем не сравнимое, сладостное торжество, которое нахлынуло на меня только что, когда злобный пес, готовый разорвать меня в клочья, вдруг поджал хвост и превратился просто в испуганное, желающее стать маленьким и незаметным ничтожество.

– А еще – насколько упоительно держать в своих руках нити, властвовать над сутью того, что движет историю! Это прекрасно, Хаункас, но… вряд ли тебе удастся насладиться всем этим. Ведь ты свалился сюда как снег на голову. И не как проситель. Ты пришел требовать.

– А чья это заповедь, как не хозяина душ наших, – требовать, но не просить? Брать, но не отдавать! И козыри пока что в моих руках.

– Так-то оно так. – Долкмен двинул вперед ферзя и сделал мне шах, а когда я заслонил короля пешкой, двинул вперед слона, в результате чего моя тщательно спланированная атака захлебнулась. – Надолго ли? Взваливший на плечи большой груз должен понимать, что не сможет нести его далеко. И чем больше груз, тем короче путь.

– Пока я не чувствую тяжести

– Так ли это? – Моему королю вновь был объявлен шах. – Ты вызвал слишком большой гнев. Ты уронил Мудрых в их собственных глазах, а это вряд ли простительно. Они хотят видеть тебя мертвым. И не принимай близко к сердцу слова о жребии. Силу охраняющего твое тело Жезла Зари можно обойти хитростью. Ты запутаешься и погибнешь, а виноватых в твоей смерти не будет, и удар Жезла уйдет в пустоту, не причинив никому существенного вреда. Четвертый Мудрый все-таки лишний.

– Ничья? – спросил я.

– Пожалуй – Он расставил фигуры еще для одной партии и сделал первый ход от ферзя, навязывая с самого начала жесткую игру.

– Так вот, брат мой, для управления Цинкургом – Камнем Золотой Звезды, вполне достаточно троих.

– Достаточно и одного, – зло усмехнулся я.

– Достаточно, но одному придется нелегко. Камень ведь тоже нелегкая ноша… – Он двинул вперед ладью.

– Кто знает, что легче – нести ее одному или с братьями, от которых можно ждать удара в спину… Может, это вы, Мудрые, здесь лишние?.. Ха, Долкмен, я вижу, ты озадачен. Я шучу. Это обычная шутка.

– А я-то не шучу с тобой. Брат мой, мне хотелось бы быть твоим искренним другом. Для двоих эта ноша вполне по силам. – Он теперь двигал фигуры, почти не задумываясь, и начал теснить меня – Не я твой враг, Магистр.

– Уж не Лагут ли? – Я двинул вперед пешку, но это не помогло. Белые фигуры начали врубаться в мои боевые порядки, грозя опустошением.

– Лагут – дешевый интриган. Его мозги давно заплыли жиром. Его волю и ум забрали портовые шлюхи, которыми он забил свой гарем… Он хоть и несет высокое звание, на деле непроходимо туп! – Неприкрытое раздражение ощущалось в этих словах, видимо, счеты у них были давние и серьезные. – Нет, брат, твой враг Карвен – старый и хитрый лис. Я уж и не помню, удавалось ли когда-нибудь обвести его вокруг пальца. Ты ошибаешься, если считаешь, что он хоть на толику проникся к тебе доверием.

– К чему ты клонишь? Что ты мне предлагаешь?

– Магистр Хаункас умеет овладевать обстоятельствами и способен разрубать гордиевы узлы, а эго могут немногие. Ты много знаешь. У тебя ловкие руки и обширный опыт в применении ядов и других видов устранения врагов. Что предлагаю тебе я? В будущем – дружбу. А сегодня – мои закрытые глаза. Мои заткнутые уши.

Я молча склонился над доской. Белые уже изничтожили значительную часть моих фигур, и я раздумывал, как бы свести партию хотя бы на ничью.

– И где же может пленник взять яд в этом монастыре?

– Вот. – Долкмен вынул небольшой, из плотной материи и кожи мешочек, в которых обычно перевозится перец и дорогие пряности. Внутри был белый порошок. – Не зевай, брат Хаункас, тебе шах.

Молниеносная атака белых. Мои фигуры слетали одна за другой, а я делал ошибку за ошибкой. И не потому, что мысли мои были заняты другим. К удивлению своему, я понял, что Долкмен играет просто блестяще, гораздо лучше меня. Проигранная им первая и ничейная вторая партии всего лишь развлечение, подобное тому, как забавляется кот с мышкой.

Еще три хода – и я отдал короля.

– Ты хорошо играешь, брат Долкмен.

– Вот именно. И хорошим игрокам лучше играть вместе.

– Я подумаю

Из соседней комнаты, в которой располагалась охрана, донесся шум, спор. Потом дверь отворилась и появился взволнованный монах в сопровождении похожего на медведя здоровенного итальянца – старшего из телохранителей Долкмена.

– Прибыл гонец! В Зале Камня ждут тебя, Мудрый. И тебя, Магистр.

– Прибыл гонец… – Долкмен задумчиво, будто лаская, провел пальцами по фигуре белого ферзя. – Вес сдвинулось с места. Тьма наступает. Пошли, Хаункас, пора и тебе заняться делом.

В Зале Камня Золотой Звезды на гранитном возвышении, вырастающем из стены, стояли четыре похожих на троны, инкрустированные слоновой костью и золотом кресла с низкими спинками. Когда вызывали Торка, их здесь не было. Зато тогда здесь был Цинкург, а сейчас в круге на его месте было пусто.

Не думаю, что Камень унесли. Скорее всего вон тот черный круг, внутри которого змеи обвивали таинственный Камень Звезды, с помощью каких-то механизмов проваливается вниз, скрывая главное сокровище Ордена от непосвященных.

На двух креслах восседали аббат и турок. Рядом с аббатом приткнулся на корточках верный, не отходящий от своего хозяина ни на секунду горбун. Я с удовлетворением подумал, что четвертый стул для меня.

Значит, Хаункас снова в почете.

Я кивнул в знак приветствия, и тут же поднялся по пяти ступеням к своему креслу, заработав яростный взор турка.

Какое-то странное ощущение охватило меня, когда я уселся на сиденье, покрытое мягкой подушкой, покрытой синим новым бархатом. Я будто приподнялся над всем миром, и стоящие неподвижно воины, монахи будто стали ниже ростом, превратились в кукол-марионеток…

Послышались звонкие удары.

Я скосил глаза, Слева от меня в нише шли громадные серебряные часы. Те самые, чей ход при явлении из преисподней старого кровавого бога шли взад и | вперед, сея неопределенность и высасывая из меня силы. Сейчас они шли нормально, и это были обычные часы. Они пробили десять вечера.

К подножию возвышения приблизился монах и упал на колени, смотря в землю. Он произнес:

– Ничтожный слушает Ваши повеления.

– Зовите гонца! – приказал аббат.

Гонец оказался высоким, бородатым, смуглым красавцем с ровными жемчужными зубами. Портили его только толстые губы. Уголки рта этого человека были насмешливо приподняты. За такими мужчинами водится слава искусителей и сердцеедов, И редкая дама может устоять пред их обаянием. Одет он был как дворянин – в богатый походный костюм, несколько поистрепавшийся в пути. Он упал на одно колено и в почтении склонил голову перед Мудрыми.

– Говори, слуга Тьмы.

– Там, откуда я прибыл, дети Тьмы готовы к долгожданному часу. Мы могучи, как никогда, и ждем лишь знака Мудрых, чтобы направить Острие Иглы в сердце Дуги.

– Наше слово будет дано тебе в назначенный миг. Ты получишь его и силу, способную сокрушить все на своем пути, и пламя, пред которым не будет преград. – Карвен неторопливо поднялся с кресла, спустился по ступеням. Я даже залюбовался им – настолько величественен и красив был аббат в этот миг, такая властность была сейчас в его облике, такая целеустремленность проглядывала в каждом его движении. Он положил руку гонцу на плечо, шепча что-то себе под нос.

Появились монахи с факелами, и в зале, освещенном до этого всего лишь свечами, стало почти светло.

– Встань, слуга Тьмы, и да пребудет с тобой благость Его, данная тебе мной, – произнес Карвен, прикоснувшись ко лбу гонца ладонью.

От прикосновения гонец вздрогнул. Потом он встал, гордо выпрямился, и отважился обвести нас прищуренными глазами.

И тут он побледнел, его рот приоткрылся. Он хотел что-то сказать, но лишь закусил губу.

Доводилось ли мне встречаться с этим человеком ранее? Я не мог этого вспомнить. Сколько людей пришлось мне увидеть, а сколько видело меня – ни одна память не удержит этого. Но я готов был поклясться, что бледность и странный вид гонца объяснялись одним: он узнал меня…

Немой горбун зябко ежился в углу, бросая быстрые взгляды по сторонам, и, когда он смотрел на Карвена, в глазах его были преданность и любовь.

Потрескивали поленья в очаге. Хоть на улице и не холодно, но аббату нравились жарко натопленные помещения. Может, он хотел согреть свою холодную, я бы не удивился, если не красную, а какую-нибудь синюю кровь. Перед ним на столе стоял кубок теплого вина. Вряд ли Карвен большой любитель выпивки. Ведь любовь, даже к крепкому напитку, подразумевает какие-то чувства и, конечно, не ледяную, а горячую кровь и веселый нрав Что же касается меня, я всегда был за то, чтобы побаловаться крепким зельем.

– Близится ночь Черной Луны. Готов ли ты к ней, брат Хаункас? – произнес едва слышно аббат.

– А почему нет, Карвен?

– Как и тогда, пред лицом Торка, мне хочется знать лишь одно.

– Что же?

– Кто ты есть на самом деле? – он уперся своими холодными, немигающими глазами мне в глаза.

У меня все оборвалось внутри. Худшее, что я ожидал, кажется, пришло. Гонец? Неужели он? Конечно, он все-таки вспомнил меня. Россия, Франция, Египет? Или Индия – где же нам довелось встретиться с ним? Не помню. А раз так, значит, не знаю, откуда мне ждать удара, как предотвратить его. Если Мудрые узнают, что я не тот, за кого себя выдаю, то… Может, в вине яд? Жезл? Но они же дали понять, что готовы заплатить смертью за смерть. Они не выпустят меня живым. Яд… У вина какой-то странный привкус, и как я сразу не заметил этого. И как я не насторожился – с чего это Карвену поить меня вином? Не из радушия же. Вот и голова начинает кружиться. Нет, пока не начинает, но все равно как-то не по себе…

«Стой! – оборвал я себя. – Ты все придумываешь сам, пытаешься убедить себя в реальности своего страха. Если и был яд, то что же – это всего лишь легкая смерть. Это просто подарок, милосердного аббата Карвена, ибо легкая смерть – редкость в этих стенах…»

– Твои тревоги вряд ли уместны, – усмехнулся я, не отводя взор. – В конце концов, это может наскучить. Постоянное недоверие так же утомительно и неинтересно, а, скорее, просто глупо, как и излишняя доверчивость.

– Доверчивость? Ох, Магистр, смысл этого слова незнаком мне. Лишь когда ты войдешь в Первые Врата, когда Камень примет или не приме! тебя, когда станет известно твое истинное имя, – мои сомнения окончательно рассеются. И это будет мигом моей великой радости или глубокого разочарования.

Уф, кажется, грозовая туча миновала! Может, гонец вовсе и не узнал меня. Мало ли какое выражение бывает на лице человека, стоящего перед Мудрыми. У меня видно расшатаны нервы. А, кроме того, много ли можно прочесть по лицу аббата и будут ли эти выводы верны? Карвен позвал меня просто для того, чтобы своими подозрениями держать в неослабном напряжении и ждать, пока я сорвусь или сделаю не правильный шаг.

– Час Люцифера, – произнес аббат. – Что ты знаешь о нем?

– Далеко не все. Но достаточно, чтобы оценить его величие.

– Это час, когда астральные силы и течения, невидимые связи, неощутимые пересечения судьбоносных нитей наиболее благоприятны для того, чтобы пришел долгожданный миг, и воцарилась Тьма.