Выпуск Собрания сочинений Иосифа Виссарионовича Сталина (Джугашвили) (1879–1953), начатый Институтом Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) в 1946 году, как известно, прервался после 13-го тома (работы периода июль 1930 — январь 1934) и с 1951 года не возобновлялся.
      В “Предисловии к изданию”, открывавшем 1-й том, издатели обещали включить в том 14-й “произведения 1934–1940 годов, посвященные борьбе за завершение построения социализма в СССР, созданию новой Конституции Советского Союза, борьбе за мир в обстановке начала второй мировой войны”; 15-й том должна была составить “История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс”; в 16-м томе предполагалось поместить работы периода Великой Отечественной войны (См.: Сталин И.Соч. T. 1. M., 1946. C.VIII). Но уже с весны 1953 года об осуществлении этого замысла не могло быть и речи. Не прекращавшаяся с тех пор внутренняя борьба в руководстве КПСС, в которой одним из орудий антикоммунистических сил служил жупел сталинизма, в конце концов привела к тому, что значительная часть населения стала отчужденно воспринимать 30-летний период социалистического строительства в СССР и смертельной схватки с фашизмом, а руководство партии собственными руками обеспечило себе и ей морально-политический крах.
      Вероятно, в недрах бывшего Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС все еще хранятся заготовки для не доведенного до конца сериала, но, сознавая трудности, связанные с извлечением их на свет, я избрал другой путь. Как бы подтверждая горькое наблюдение Иисуса Христа: “не бывает пророк без чести разве только в отечестве своем и в доме своем”(Мф. 13, 57), — издание сочинений Сталина постарались завершить американцы. В середине 60-х годов Гуверовский институт войны, революции и мира (Станфорд, Калифорния) опубликовал тома 1 (XIV), 2 (XV) и 3 (XVI) сочинений Сталина на русском языке. Я счел целесообразным опереться и на этот опыт.
      Ниже приводится полностью предисловие к тому 1(XIV), подписанное заместителем директора Института Витольдом С. Свораковским (март 1965 года):
      “Как американские, так и заграничные ученые, пользовавшиеся раньше советскими материалами Института Гувера, неоднократно отмечали затруднения, с которыми им приходилось встречаться в своих исследованиях вследствие недостаточно полного московского издания “Сочинений Сталина” на русском и английском языках. Выход этого издания был внезапно прерван, и последний (тринадцатый) том заканчивается статьей, датированной 1 февраля 1934 года. Некоторые ученые совершенно справедливо указывали, что коммунистическое руководство в Москве прекратило дальнейшее издание и по многим другим причинам, а не только с широковещательным намерением “пресечения культа личности”.
      Каковы бы ни были причины пресечения этого издания, фактом остается то обстоятельство, что несоветские ученые и студенты нуждаются в полном собрании речей и сочинений Сталина, являющихся важным первоисточником для исследований сталинской эпохи и облегчающих достижение объективных выводов об этом периоде. Пробел, образовавшийся на всех библиотечных полках после выхода тринадцатого тома “Сочинений Сталина”, служил камнем преткновения для всех историков в их поисках исторической истины в течение последнего десятилетия.
      Появление д-ра Роберта Мак-Нила в Институте Гувера было удачным совпадением. Он намеревался закончить свою библиографию сталинских произведений и выступлений, и его обширные познания в области документации выдвинули его как наиболее подготовленного ученого для составления и редактирования недостающих последних томов сочинений Сталина. Взяв на себя эту задачу, он заслужил благодарность всего академического мира. Институт Гувера, следуя своей давно установившейся программе опубликования важных документальных материалов для ученых и студентов, взял на себя издание этих сочинений.
      Может быть, покажется странным, что эти тома выходят на русском языке, но это вызвано следующими причинами. Во-первых, было важно опубликовать совершенно точные тексты в таком виде, в каком они появились в советских газетах, журналах и других изданиях, безо всяких пропусков и добавлений. Во-вторых, американские и европейские ученые теперешнего поколения, занимающиеся исследованиями Советского Союза, знают русский язык. То время, когда эксперты по советским делам из-за незнания языка полагались на суждения своих помощников и переводчиков, прошло окончательно” ( Stalin I.V.Works. Volume 1 (XIV). 1934–1940. Stanford, California, 1967. P. VII–VIII).
      На мой взгляд, коллега Мак-Нил поступил правильно, исключив из многотомника “Краткий курс”. Это согласуется с воспоминаниями непосредственных участников работы над книгой. По их свидетельству, Сталин сначала знакомился с первичным материалом, подготовленным по его заданию специалистами, а потом приглашал их к себе. Расхаживая по кабинету, он в присутствии авторов параграф за параграфом передиктовывал текст, выслушивал замечания, а потом правил стенограмму. Так было по многу часов и не один раз. На “Кратком курсе”, несомненно, лежит печать личности Сталина, его литературной манеры, но считать эту книгу индивидуальным произведением, строго говоря, все же нельзя. “Под редакцией Комиссии ЦК ВКП(б). Одобрен ЦК ВКП(б). 1938 год”, — значилось на титуле “Краткого курса”. И пересматривать эту формулировку нет оснований.
      Р. Мак-Нил фактически выполнил первоначальный план ИМЭЛа в отношении 14-го тома, а в том 15-й включил документы военной поры; 16-й том был укомплектован работами послевоенного периода, большей части которых и 1946 году, когда вышел 1-й том, еще не существовало. Трудно не согласиться с таким распределением. “Имей диктатор более верных последователей, — отмечает Мак-Нил, — разумно было бы предположить, что они пожелают увидеть продолжение серии, включающей период 1946-53 годов” ( Ibidem.P. IX). Но это-то как раз и не устраивало ранних реставраторов капитализма — Л. Берию, Н. Хрущева, А. Микояна и др., которые постарались противопоставить Сталина Ленину, искоренить из научно-политического оборота сталинские труды и тем самым начать идейное “перевооружение” партии. “К свободе призваны вы, братия, — говорится в Послании апостола Павла к Галатам, — только бы свобода ваша не была поводом к угождениюплоти, но любовью служите друг другу. Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом” (Тал 5, 13–15). Преемники Сталина, включая М. Горбачева, поступали по большей части наоборот.
      Приступая к работе над трехтомником, я исходил из двух основных соображений. Во-первых, научная объективность требовала заделать в исторической эпопее “дыру памяти”, образованную вначале для сведения карьерно-эгоистических счетов, буржуазных по своей природе, — “дыру памяти”, которую, исподволь расширяя ее в течение четырех десятилетий, сумел блестяще использовать мировой империализм. В мою задачу входило добиться того, чтобы при стремительном крушении авторитетов, причем не только у нас, но и в других странах мира, и при повсеместном прагматическом измельчании политических руководителей надо всем возобладал единственный бесспорный эксперт — Господин Факт. Это было тем более необходимо, что Сталину, как никому другому ранее, крупно “повезло”. Он оказался таким историческим деятелем, на которого низвергалась Ниагара и справедливых, и клеветнических обличений, долго не иссякавшая благодаря усилиям сонма заинтересованных — от недавних соратников, лагерников, “шестидесятников” и “формулировочных диверсантов” до продажных борзописцев, последышей российской контрреволюции, гитлеризма и сионизма, профессиональных антикоммунистов и ренегатов коммунизма.
      До сих пор публика, и особенно молодежь, проявляющая интерес к истории России первой половины XX века, как правило, знакомится с разнообразным, часто откровенно бульварным чтивом о Сталине, но только не с самим Сталиным. Эта “традиция” ведется издалека. Помню, еще в конце 70-х годов, в связи с приближением 100-летия со дня рождения Сталина я внес предложение перепубликовать в журнале “Коммунист” его статью “Октябрьская революция и тактика русских коммунистов”. “Ты что, хочешь показать, какой Сталин умный?” — парировал это предложение секретарь ЦК КПСС по идеологии М. Зимянин. Вопрос был закрыт. Между тем Зимянин (умерший в мае 1995 года) полностью пересмотрел в конце жизни (якобы под влиянием чтения Гегеля) свое отношение к марксизму и доказал лишь то, что он, как и многие в “застойном” партийном руководстве, занимался не своим делом.
      Клевета на Сталина носила двойственный характер. Она была косвенной и прямой. Приведу примеры.
      Можно сказать, “классическим” образчиком косвенной клеветы является шокировавший делегатов XX съезда намек Хрущева на будто бы причастность Сталина к убийству Кирова. Только в 90-х годах увидела свет брошюра А. Кириллиной “Рикошет” (СПб, 1993), на обширном документальном материале опровергающая эту абсурдную версию, которая исходила еще от Л. Троцкого, а, по утверждению В. Жухрая, была сфабрикована Черчиллем с помощью гестаповца оберштурмбанфюрера Хетля (См.: Жухрай В.Сталин: правда и ложь. М., 1996. С. 262). Но не слишком ли поздно? Версия основательно, на протяжении десятилетий “поработала” на противников социализма, стараниями А. Яковлева изображалась как некая достоверность и уж, во всяком случае, растиражирована в тысячи раз больше, чем истина.
      На XX съезде КПСС, начиная антисталинскую кампанию, Хрущев ни словом не обмолвился о так называемом заговоре военных. Зато на XXII-м вынес его на всеобщее обозрение как еще один убедительный аргумент. “Жертвами репрессий стали такие видные военачальники, как Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Егоров, Эйдеман и другие, — говорил Хрущев. — Это были заслуженные люди нашей армии, особенно Тухачевский, Якир и Уборевич, они были видными полководцами. А позже были репрессированы Блюхер и другие видные военачальники.
      Как-то в зарубежной печати промелькнуло довольно любопытное сообщение, будто бы Гитлер, готовя нападение на нашу страну, через свою разведку подбросил сфабрикованный документ о том, что товарищи Якир, Тухачевский и другие являются агентами немецкого генерального штаба. Этот “документ”, якобы секретный, попал к президенту Чехословакии Бенешу, и тот, в свою очередь, руководствуясь, видимо, добрыми намерениями, переслал его Сталину. Якир, Тухачевский и другие товарищи были арестованы, а вслед за тем и уничтожены” (XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет. T. II. М., 1962. С. 585–586).
      То, что Хрущев легкомысленно связывает с “довольно любопытным сообщением”, не могло не явиться для Сталина грозным сигналом. На его месте ни один ответственныйруководитель не проигнорировал бы весть о сомнительных контактах высших военачальников своей страны с германским вермахтом, как и глухие слухи из окружения Гитлера о якобы ожидаемом в СССР военном перевороте. Сигнал, по меньшей мере, требовал временного отстранения названных лиц от занимаемых должностей и тщательной проверки.
      Все будто бы началось с сообщения чехословацкого посланника в Берлине Мастного Бенешу о беседе с графом Траунсмансдорфом — одним из германских представителей на секретных переговорах между Берлином и Прагой в конце 1936 года. Объясняя некоторую задержку в переговорном процессе и минуя мелочные зацепки, граф под большим секретом поведал, что “действительной причиной решения канцлера (Гитлера. — Ред.) о переносе переговоров является его предположение, основывающееся на определенных сведениях, которые он получил из России, что там в скором времени возможен неожиданный переворот, который должен привести к устранению Сталина и Литвинова и установлению военной диктатуры” ( Военно-исторический журнал. 1988. № 10. С. 52). Перед рождественскими праздниками того же года белоэмигрант Р. Смаль-Стоцкий передал в МИД Чехословакии сообщение, в котором говорилось: “Главная задача Германии состоит в настоящее время в том, чтобы разложить СССР, вызвать там внутренний переворот, устранить коммунистическое правительство и поставить у власти национальное правительство, которое заключило бы союз с Германией. Осуществление германского плана будет подготавливаться в СССР силами гестапо, которое должно привлечь к своей акции не только троцкистов, но также и другие коммунистические силы, особенно в составе армии. Сам переворот должна осуществить Красная Армия… Переворот должен быть произведен под лозунгом борьбы против коммунизма, против наводнения страны интернационалистами и во имя национальной России. Сталину предъявляется упрек в связи с его нерусским происхождением” ( Там же.С.48). О прогерманских, профашистских настроениях части советской военной верхушки со ссылкой на официальных германских представителей докладывал своему начальству и посол Франции в Москве Кулондр. Он утверждал, что “должна возникнуть национальная, опирающаяся на военную диктатуру Россия, которая будет готова к сотрудничеству с Германией” ( Там же.С.49). “Если бы Сталин действительно хотел устранить Тухачевского сам, — комментирует эти и другие подобные сенсации И. Пфафф, — то ему не потребовалось бы выбирать такой сложный и рискованный обходной путь. Можно было бы найти материалы для обвинения Тухачевского значительно проще, т. е. прямым путем в Советском Союзе непосредственно с помощью НКВД, при этом Сталин весь ход дела держал бы под своим исключительным контролем” ( Там же. С.50).
      Судя по всему, участь Тухачевского решило личное послание Бенеша Сталину от 8 мая 1937 года. Почему Хрущев на XXII съезде ограничился замечанием о “довольно любопытном сообщении”, а не принял меры к разысканию этого первоисточника, остается только гадать. Документ либо сохранился, но не найден, либо припрятывается до поры, либо, наконец, уничтожен. Но кем? Самим Сталиным или же какими-то другими заинтересованными лицами?..
      Почему-то не к XXII съезду, а только в 1979 году было обнаружено решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 мая 1937 года, излагающее, как считает И. Пфафф, суть информации Бенеша. По Пфаффу, “заговорщики” якобы планировали “во взаимодействии с германским генеральным штабом и гестапо… в результате военного переворота свергнуть Сталина и Советское правительство, а также все органы партии и Советской власти, установить… военную диктатуру”: Это должно было быть произведено с помощью антикоммунистического “национального правительства”, связанного с Германией и имевшего целью осуществить убийство Сталина и его ведущих соратников, “предоставить Германии за ее помощь особые привилегии внутри Советского Союза” и сделать “территориальные уступки Германии… на Украине…”, уже не говоря о расторжении союзов с Парижем и Прагой. Все должно было бы произойти под лозунгом создания “национальной России”, которая находилась бы под сильной военной властью” ( Там же). Пфафф полагает, что это описание плана звучит “абсурдно”, но разве меньшим абсурдом выглядит пережитый всеми нами реальный переворот 1985-88-91-93 годов? И потом: почему все-таки “правдолюбец” Хрущев упомянул всего лишь о некоем “довольно любопытном сообщении”, то есть об источнике третичного-четвертичного происхождения, а не о решении Политбюро от 24 мая? Уж это-то решение он, состоя в ЦК с 1934 и в Политбюро с 1938 года, должен был знать!
      Что касается примеров прямой клеветы на Сталина, то их превеликое множество. Так, в своем докладе на XX съезде 25 февраля 1956 года Хрущев приписал Сталину тезис о том, “что по мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна якобы все более и более обостряться” ( Известия ЦК КПСС.1989. № 3. С. 139). Этот “сталинский” тезис долго трепала печать. Однако в докладе Сталина на февральско-мартовском (1937) Пленуме ЦК, на который ссылался Хрущев, его просто-напросто нет. Там содержится критика теории “затухания классовой борьбы”, в основе своей правильная, а это совсем другое дело (См.: Косолапов Р.Слово товарищу Сталину. М., 1995, С. 307–310).
      Соревнуясь в облыгании Сталина, “демократы” в итоге опустились до пассажей о его якобы невменяемости. Не буду поминать здесь отдельных писателей и публицистов, которые упражнялись на данном поприще до полной утраты совести. Но известную роль в этом шабаше сыграли и ученые, прежде всего академик Н. Бехтерева, внучка знаменитого русского врача, которая в конце 80-х годов позволила себе заявить, что ее дед после медицинского осмотра Сталина назвал его параноиком и за это был отравлен. “Это была тенденция объявить Сталина сумасшедшим, в том числе с использованием якобы высказывания моего дедушки, — опровергает себя Наталия Петровна в 1995 году, — но никакого высказывания не было, иначе мы бы знали. Дедушку действительно отравили, но из-за другого. А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить, и я должна была подтвердить, что это так и было. Мне говорили, что они напечатают, какой Бехтерев был храбрый человек и как погиб, смело выполняя врачебный долг. Какой врачебный долг? Он был прекрасный врач, как он мог выйти от больного и сказать, что тот — параноик? Он не мог этого сделать” ( Аргументы и факты.1995. № 32. С. 2–3).
      “Крайне чуткая реакция на настроения высшего руководства” ( Кириллина А.Рикошет. С. 98). — “Кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить…” (Бехтерева). — И все это мы слышим не в далеком, изрядно мифологизированном 37-м, а в наши дни. Когда же, наконец, бедная российская интеллигенция вырвется из оков собственной неполноценности и лжи?
      В своих “Наблюдениях над исторической жизнью народов” великий русский историк С. Соловьев, указывая “трудности при изучении истории”, писал: “Не будучи в состоянии отрешиться от сознания, что история есть объяснительница настоящего и потому наставница (magistra vitae), человек, однако, хлопочет часто из всех сил, чтобы высвободиться от руководства этой наставницы. Покорствуя интересам настоящей минуты, он старается исказить исторические явления, затемнить, извратить законы их. Понимая важность истории, он хочет ее указаниями освятить свои мнения, свои стремления и потому видит, ищет в истории только того, что ему нужно, не обращая внимания на многое другое: отсюда односторонность взгляда, часто ненамеренная. Но когда ему указывают на другую сторону дела, неприятную для него, он начинает всеми силами отвергать или по крайней мере ослаблять ее: здесь уже искажение истины. История — это свидетель, от которого зависит решение дела, и понятно стремление подкупить этого свидетеля, заставить его говорить только то, что нам нужно. Таким образом, из самого стремления искажать историю всего яснее видна ее важность, необходимость; но от этого науке не легче” (Соч. Кн. XVII. М., 1996. С. 6–7).
      Да, и в самом деле, науке, которая по определению включает в себя критерий объективности, с историей чрезвычайно тяжело. Но каково с ней политике и каково ей с политикой? Пример Сталина при этом особенно разителен. Допущенный в связи с ним произвол в отношении истории порожден сшибкой глобальных сил труда и капитала, товарищеского и эксплуататорского способов производства, корыстного индивидуализма и человечного коллективизма, стремлений строить отношения между людьми по мерке либо здоровых человеческих потребностей, либо рыночной выгоды. Действующие в этом социальном тигле и противоборствующие силы ведут свое происхождение из одного и того же времени и одного сообщества. Никакая из них не является стерильно чистой, совершенно лишенной пороков другой.Но делает фундаментальную ошибку тот, кто на этом основании старается не видеть между ними разницы или отождествляет их. Очищение той силы, за которой реальный гуманизм и будущее, не происходит с сегодня на завтра. Оно, как и все на свете, являет собой сложный диалектический, подчас самоотрицающий процесс — иногда с рывками назад, с зигзагами, сбивающими с толку не только сторонних наблюдателей, но и своих сторонников. Это не снимает с историков обязанность непредвзятого видения общественного развития в целом и ответственность за него. То, что они, начиная иной раз судить об историческом деятеле с позиций “психологических камердинеров” (См.: Гегель.Философия истории. СПб, 1993. С. 83–84), оказываются далеко не на высоте и даже удостаиваются побоев, ничего в сущности не меняет. Над ними всегда тяготеет один и тот же императив: по возможности не терять из виду вечно улетающую от нас истину и свободу и на всевозможные историеведческие “дважды два?” в худшем случае отвечать “пять”, а не “стеариновая свечка”…
      Другое основное соображение, подвигшее меня на завершение Собрания сочинений Сталина, состоит в том, чтобы показать, как можно уметь управлять Россией. Думаю, что в предлагаемых трех томах содержится по сему предмету достаточно представительный материал. Пишу так потому, что в нашей стране с середины 50-х годов умели лишь удерживатьвласть, но не пользоваться ею в целях прогресса социализма. С конца 80-х годов стало утрачиваться и это умение, что неизбежно должно было привести к быстрой социально-нравственной деградации. Так что мое желание ликвидировать “дыру памяти” носит не только академический или же платонический характер. Не скрою, я стремлюсь к тому, чтобы современные наши политические деятели, к какому бы лагерю они себя ни относили, прилежно учились мыслить по масштабам исторических деяний русского и других народов нашей Отчизны, по сверхконтинентальному размаху ее просторов, по изначально глобальному значению ее политики и культуры. Не желающие внять этому не могут возвыситься до России.
      Воздавая должное труду, проделанному Р. Мак-Нилом, составитель данного трехтомника отнюдь не намерен быть чьим-то репродуктором и эпигоном. Издание пополнено значительным материалом, который стал доступным в последние годы. Это, в частности, письма Сталина матери и В.М. Молотову (т. 14), некоторые документы Государственного Комитета Обороны (т. 15). Украсило, к примеру, предвоенный том письмо Сталина американцу Ч. Наттеру, присланное мне историком Р. Ивановым. Большую ценность, на мой взгляд, представляет речь Сталина на Военном Совете 7 июня 1937 года (т. 14), позволяющая конкретнее представить себе пресловутый “заговор маршалов”. В конце тома 16-го имеется приложение, содержащее полузабытые и неизвестные документы, которые дают возможность разобраться с хрущевской демагогией по поводу “завещания” Ленина, снять односторонние оценки ряда предвоенных событий, атмосферы начала войны и др., получить более емкое представление о мотивах и истоках как непредвзятой, так и пристрастной критики культа личности и т. п. “Разумное осуществляется в человеческом знании и хотении, как в материале”, — писал Гегель (Философия истории. С.89). Надо лишь неутомимо в этотматериал вникать.
      Сталинские тексты воспроизводятся практически без изменений. Вмешательство допускается только в отдельных случаях: при исправлении типографских ошибок, допущенных американскими издателями, при расшифровке сокращений и при уточнении пунктуации. Там, где материал печатается по газетному отчету, он максимально очищен от журналистских привнесений. Наконец, устранены все ремарки вроде “аплодисменты”, “смех”, возгласы и т. п., обозначающие экзальтированное восприятие Сталина современными ему слушателями, но утратившие всякий смысл в наши дни.
      Считаю необходимым обратить внимание читателей на то, что предлагаемый трехтомник не содержит еще всех работ Сталина соответствующего периода. Собирание их будет продолжено. Я готов выслушать критику за неполноту, но главное все-таки состоит в том, что эту глыбу удалось наконец сдвинуть.
 
       Ричард КОСОЛАПОВ
       Москва, июль 1996 года

Письмо матери 24 марта 1934 года

Письмо пионерам и школьникам села Новая Уда

О статье Энгельса “Внешняя политика русского царизма”
Письмо членам Политбюро ЦК ВКП(б) 19 июля 1934 года