Иван Фотиевич СТАДНЮК
      СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ
      Когда я работал в "Огоньке" (1965 - 1972 гг.), красные следопыты из моего родного села пожаловались на меня главному редактору журнала за то, что я никак не соберусь с силами и не напишу для их клуба свою биографию. Так вот она и положила начало этим строкам о самом себе.
      Родился я в селе Кордышивке, бывшего Вороновицкого (ныне Винницкого) района Винницкой области в начале 1921 года (точная дата мне не известна), однако во всех моих документах значится, что родился я в Женский день, 8 марта 1920 года. Кажется, эти "уточнения" сделал мой земляк Григорий Павлович Юрчак в 1937 году, когда я брал у него, как секретаря сельрады, метрику для поступления в Винницкий строительный техникум и мне, видимо, не хватало возраста.
      Разумеется, как и у всех детей, были у меня родители. Мать - Марина Гордеевна (девичья фамилия Дубова) и отец - Фотий Исихиевич. Мать помню смутно, так как она умерла в 1928 году, и даже фотографии ее не осталось: мать была глубоко верующей и считала, что фотографироваться - великий грех. Однако мне кто-то говорил, что видел ее на каком-то коллективном снимке у кого-то из кордышивских Дубовых. Если бы разыскалась эта фотография, для меня бы не было более драгоценного подарка.
      Помню, как мать учила меня молиться богу; еще помню, как белила она домотканое полотно, расстелив длинные дорожки на затравелом подворье, и мы вдвоем с ней носили на коромысле из "Юхтымовой криницы" воду (она тяжело болела, и даже одно ведро воды ей было не под силу).
      Отец - Фотий Исихиевич - был человеком крутоватого нрава, но справедливым. До коллективизации считался середняком, работал, как и все тогда крестьяне, денно и нощно, а осенними и зимними вечерами еще и сапожничал. Одним из первых вступил в колхоз, тяжело расставаясь с Карьком, слепым на один глаз конем, и с возом на железных осях, для приобретения которого долго копил деньги.
      По рассказам старшего брата Якова, знаю, что мое рождение было для родителей крайне желанным: нужен был "наследник", который бы со временем взял на себя хозяйство. Дело в том, что из восьмерых детей в нашей семье трое умерло. Еще в детстве умерли Архип и Явдоха, а в 1919 году умер семинарист Демьян. Из сыновей оставались Яков и Борис. Но Яков "выбился в люди" - выучился и пошел учительствовать, а Борис после женитьбы отделился на "садыбу"*. Сестра Фанаска вышла замуж и переселилась на хутор Арсеновка, а сестра Афия поступила на рабфак. Таким образом, мне была уготована участь принять от отца хозяйство и стать хлеборобом.
      _______________
      * С а д ы б а - клин земли, примыкающий к огородам села (укр.).
      В 1928 году поступил я в начальную школу, которая стояла на бугре рядом с церковью. Когда-то это была "попова хата", в ней две комнаты, и в каждой комнате училось по два класса. На все четыре класса у нас был только один учитель - Зискин Ефим Моисеевич. Но звали мы его "Прошу" (так обращались к нему, подняв руку), и многие полагали, что это его имя. Все мы любили своего первого учителя, изо всех сил старались заслужить его похвалу; весной он водил нас в лес и будто заново открывал перед нами мир, рассказывая о растениях, деревьях, птицах. Зискин пророчил мне будущность художника, так как на уроках, которые иногда давал нам сельский живописец Иван Емельянович Стаднюк, по прозвищу Казанский, у меня очень хорошо получались кувшин, графин и красноармеец. Правда, красноармейца мы с Федей Стаднюком скопировали, кажется из календаря.
      Мне всегда хочется узнать, откуда произошла фамилия Стаднюк. У нас в Кордышивке их великое множество, и не все они связаны родственными узами. Стаднюков-родственников по-уличному дразнили (а может, и сейчас дразнят) Салабаями. Что это такое, я не знаю, но оскорблялся на прозвище смертно и бросался в драку безоглядно. В школе дразнили меня еще Рябой Квочкой. Рябой - от обилия веснушек, а Квочкой - от имени отца: Фоть-Квоть - плод творчества кого-то из школьных товарищей.
      Детство мое похоже на детство всех кордышивских сверстников: во время весенней и осенней пахоты ходил за погоныча, получал кнутом по спине от отца, если плохо держал коня в борозде, а летом пас Комету - корову брата Бориса, за что к осени вознаграждался отрезом материи "на штаны" и "на сорочку". Многое из картин детства широко использовано мной в романе "Люди не ангелы".
      В 1932 году, спасаясь от страшного голода, я уехал в Чернигов к брату Якову, который был там на партийной работе. К тому времени мной уже была закончена четырехлетка. В Чернигове ползимы проучился в пятом классе школы No 4 имени Коцюбинского, а потом затосковал по селу и отпросился у брата домой, хотя там было еще голодно. Вторую половину зимы ходил в школу Степановского сахарного завода - за четыре километра от нашего села.
      Затем я снова приехал к Якову, уже в Нежин, где закончил 6-й класс. Потом взяла меня к себе сестра Афия, ставшая к тому времени учительницей. Она вначале учительствовала в селе Старая Басань Бобровицкого района Черниговской области, а выйдя замуж, переехала в село Тупичев (тогда райцентр) Черниговской области. В Старой Басани я проучился ползимы в 7-м классе, заканчивал же семилетку в Тупичеве, после которой поступил в Винницкий строительный техникум. Проучился в нем одну зиму и убедился, что строителя из меня не получится: туго давались математика и химия. Пришлось вернуться в Тупичев.
      Жить на "чужом хлебе" было не так легко, и я все время стремился куда-то пристроиться, чтоб никому не быть в тягость. Закончив восьмой класс, прослышал, что идет набор в военные училища. Помчался в райвоенкомат и заполнил бумаги для поступления в Краснодарскую школу летчиков-наблюдателей. Вскоре в военкомате мне вручили засургучованный пакет с документами, и я поехал в Краснодар. Там пошел по указанному на пакете адресу и только после сдачи документов узнал, что меня прислали не в летную школу, а в пехотное училище. Пришлось смириться с коварной уловкой военкома (тогда все ребята моего возраста рвались в летчики) и надеть общевойсковую курсантскую форму. А через месяц учебы меня вызвал начальник училища и объявил, что на запрос мандатной комиссий по месту моего рождения сельский Совет прислал сведения, которые не позволяют мне оставаться курсантом: среди репрессированных в Кордышивке крестьян оказались мой дядя, двоюродный брат и два брата жены моего брата Бориса.
      С трудом перенес я этот тяжкий и стыдный по тогдашнему пониманию удар и вновь вернулся в Тупичев к сестре Афие. А со временем, после больших колебаний, тайком от всех написал жалобу в Москву тов. Сталину, в которой напоминал его же, Сталина, слова: "Сын за отца не отвечает". Почему же я должен был отвечать за родственников, которые в пору моего сиротского малолетства не поддержали меня даже куском хлеба?
      Ответ из Москвы все не приходил. Я заканчивал девятый класс, как вдруг Черниговский пединститут объявил набор на 10-месячные учительские курсы. Немедленно поехал в Чернигов, успешно сдал экзамены и был принят на курсы. Но тут же с позором был отчислен, ибо при поступлении соврал, что учусь в 10-м классе. Это был урок мне.
      А нужда заставляла искать заработки. В школе я числился хорошо успевающим учеником, особенно по гуманитарным предметам, и мне доверили одновременно с учебой преподавать на курсах трактористов при Тупичевской МТС русский язык. Не могу без улыбки вспоминать даваемые мной уроки парням и девушкам с начальным образованием, которые не были сильны даже в украинской грамматике. Непродолжительное время даже был инструктором районо по ликвидации неграмотности.
      Будучи комсомольцем, числился в райкоме ЛСМУ активным агитатором, особенно еще в период обсуждения первого Избирательного закона к первой Конституции СССР. А потом неожиданно привлек к себе внимание тем, что из Москвы наконец пришел в райвоенкомат ответ на мое письмо тов. Сталину. В нем указывалось, что мне открыта дорога в любое, по моему выбору, военное училище. И тут я попал в затруднительное положение: ведь совсем немного осталось времени до окончания десятилетки и получения "аттестата зрелости". Да и родилась у меня новая мечта - стать журналистом. Более того, редакция тупичевской районной газеты "Сталинский шлях", в которой в летние каникулы после 9-го и после 10-го классов работал я литсотрудником (писал заметки, репортажи, фельетоны), обещала рекомендовать меня для поступления в Украинский Коммунистический институт журналистики (г. Харьков)... Немало тревог испытал тогда наш райком из-за того, что я отказался от поступления в военное училище, а поехал после окончания десятилетки в Харьков и, выдержав конкурсные экзамены, был принят в институт.
      В мае 1939 года, когда был еще учеником 10-го класса, меня приняли кандидатом в члены КПСС, а через год - в члены КПСС.
      Из института журналистики осенью 1939 года был призван в армию. Окончил ускоренный курс полковой артиллерийской сержантской школы в г. Калинине и был откомандирован в Смоленское военно-политическое училище, которое окончил в конце мая 1941 года. Будучи курсантом училища, опубликовал в смоленской областной газете "Рабочий путь" свои первые рассказы, которые прошли через добрые руки поэта Николая Грибачева, руководившего училищным литературным кружком, и поэта Николая Рыленкова заведующего литературным отделом областной газеты.
      После училища в звании младшего политрука был направлен в Западную Белоруссию секретарем газеты 209-й мотострелковой дивизии, где и застала меня война. Все, что со мной произошло в первые недели войны, подробно описано в повести "Человек не сдается", но, разумеется, с некоторой долей вымысла, как и полагается в художественном произведении.
      На войне пробыл от первого до последнего дня. Из них наиболее тяжкими были июнь - август 1941 года. Окружения, атаки, контратаки, стычки с диверсантами, первые ранения без должной медицинской помощи. После выхода с группой бойцов и командиров из тыла врага был направлен в 64-ю стрелковую дивизию, которая до войны дислоцировалась в Смоленске. За успешные бои в обороне Минска и в районе Ярцево нашей дивизии присвоили звание 7-й гвардейской.
      Она участвовала потом в Московской битве - вначале под Серпуховом, а затем на рубеже Крюково - Ленинградское шоссе. На второй день после переброски дивизии из-под Серпухова в район Малые и Большие Ржавки погиб редактор нашей газеты "Ворошиловский залп" старший политрук М. Каган. Газету было поручено подписывать мне: "За редактора политрук И. Стаднюк", - что я и делал с величайшей гордостью почти до окончания боев под Москвой. Однако 20-летнему политруку не решались доверить газету "насовсем", и вскоре к нам на должность редактора прибыл батальонный комиссар А. Кормщиков - опытный газетный "волк" и очень хороший человек.
      Когда завершилась Московская битва, 7-ю гвардейскую стрелковую дивизию перебросили на Северо-Западный фронт, где она участвовала в окружении демянской группировки противника и в боях за Старую Руссу. Там, в июне 1942 года, я был переведен в газету "Мужество" 27-й армии, с которой прошел путь: Старая Русса, Орел, Курск, Киев, Корсунь-Шевченковский, Яссы, Бухарест, Будапешт, Вена...
      В 1943 году женился на девушке, которая приехала из Москвы в нашу редакцию работать корректором.
      До 1958 года служил в армии, занимал разные должности в военной печати, продолжая в то же время творческую работу и завершая образование. Окончил заочно редакторский факультет Московского полиграфического института, а также получил высшее военное образование по профилю истории войн и военного искусства.
      Последние шесть лет службы в армии работал в журнале "Советский воин", где членом редколлегии пробыл ровно тридцать лет, передав затем это "членство" своему родному сыну Юрию, который к этому времени успел закончить два вуза, в том числе военно-политическую академию им. В. И. Ленина. И будто не уходил я в запас. По первому зову надеваю полковничью форму и отправляюсь в войска. В числе других учений побывал на маневрах "Днепр", "Двина", "Братство по оружию".
      Из всего, что мной написано, всерьез отношусь к роману и драме "Люди не ангелы", ранней повести "Человек не сдается", некоторым рассказам, сценариям фильмов "Максим Перепелица", "Человек не сдается", драме "Горький хлеб истины" (в репертуаре академического театра Советской Армии она именуется "Белая палатка"). Особенно же дорот мне роман "Война", в который я вложил много сил. В 1983 году он удостоен Государственной премии СССР. Однако не считаю работу над этим романом законченной. Судьбы его героев и взявшие начало в нем события продолжил в романе "Москва, 41-й" и продолжаю в новом романе "Москва, 41-42-й".
      Изредка пишу публицистику и самостоятельные комедийные киносценарии ("Артист из Кохановки", "Ключи от неба", "Спокойствие отменяется" и другие), фильмы по которым не всегда удаются. Еще и перевожу с украинского на русский произведения моих близких друзей (например, романы Миколы Зарудного "На белом свете", "Уран", "Гилея").
      Сценарий полнометражного документального фильма "Служу Советскому Союзу" мы написали вдвоем с моим еще довоенным литературным наставником Николаем Грибачевым, а сценарий кинокомедии "Меж высоких хлебов" - с режиссером Л. Миллионщиковым.
      Мне часто задают вопрос, как родился образ Максима Перепелицы. Черты этого веселого хлопца носят многие мои герои, включая Петра Маринина и Мишу Иванюту.
      Как ни странно, схема образа Перепелицы родилась в сумятице мыслей, вызванных тем, что я увидел и пережил в первых пограничных боях 1941 года. В самых безнадежных, смертельно опасных ситуациях наши рядовые воины, равняясь на командиров и политработников, проявляли немыслимое упорство, самоотречение, храбрость и стойкость. Кажется, порой они больше, чем противника, боялись выглядеть со стороны робкими, нерешительными. А когда после критической ситуации наступали минуты затишья, находились заводилы и начиналось веселье: смеялись над мнимыми и истинными нелепостями - у кого какое было выражение лица во время штыковой схватки (тут же копировали), как, кто и что кричал в атаке, как увертывался от танка или закрывался каской от свистящей над головой бомбы... А когда вновь приближался бой, люди суровели, понимая неотвратимость опасности и собираясь с силами, чтобы выстоять.
      Где берется у солдат эта неистощимая нравственная твердость? Можно, конечно, много рассуждать о влиянии на характеры наших людей советского общественного строя, советской идеологии и так далее. Но ведь очень много дает человеку и служба в армии в мирных условиях. Я сам был до войны рядовым солдатом, потом курсантом полковой школы, курсантом военного училища и на себе ощутил влияние казармы, красноармейского коллектива, влияние всего уклада жизни, каждая минута которой регламентирована уставами, наставлениями, инструкциями и приказами. Почти зримо слетала с меня "гражданская шелуха", и я видел, как постепенно менялись характеры моих сослуживцев; среди них многие несли в себе что-то от Максима Перепелицы, которому как литературному образу еще предстояло родиться. И если вначале казарменные весельчаки потешались над недостатками своих товарищей, не щадили и себя, дабы повеселить друзей, иногда валяли дурака и на занятиях, то со временем это их качество приобретало иную направленность - оно уже помогало в службе и в учебе.
      Вот и задумал я в начале 50-х годов проследить на примере одного героя, поначалу хвастуна, балагура и проказника, как выковывается в армейских условиях тот самый характер, который в бою делает человека несгибаемым.
      У каждого человека есть на земле места, которые всегда живут в его сердце. Есть места милые, волнующие тем, что человек родился там, впервые ощутил ослепляющую красоту подсолнечного мира, впервые сказал самое дорогое слово "мама", испытал первые волнения юности... А есть места, ставшие частью твоей души потому, что с ними связаны тяжкие испытания в твоей жизни, связано рождение в тебе воистину великих чувств человека и гражданина, когда в их совокупности с силой взрыва встает на первый план чувство долга.
      Вот таким, вторым для меня местом на земле, второй моей родиной является Белоруссия, где я получил первое литературное крещение, а потом первое боевое.
      ...7 и 8 мая 1941 года. Зал в Доме командиров Западного Особого военного округа в Минске. В президиуме - Якуб Колас, Янка Купала, Кондрат Крапива и другие выдающиеся деятели литературы Белоруссии, представители командования, а в зале - красноармейцы, курсанты полковых школ и военных училищ, сержанты, молодые командиры и политработники. Все они - начинающие литераторы, сделавшие первые шаги на трудной стезе прозы, поэзии или драматургии. Это было окружное совещание молодых красноармейских писателей. Правду сказать, слово "писатель" для большинства из нас было определение довольно условное, ибо я, например, тогда курсант Смоленского военно-политического училища, или известный, ныне уже покойный, военный прозаик Геннадий Семенихин, тогда замполитрука, к тому времени напечатали всего лишь по нескольку рассказов. Однако совещание было для нас огромнейшим событием, ибо с высокой трибуны мы услышали оценку своих первых произведений, услышали наставления мастеров белорусской литературы... Никто из нас, участников этого совещания, не ведал тогда, что стоим мы на пороге великих и тяжких испытаний и что не скоро постигнутое здесь станет нашим творческим подспорьем. Многим вообще не пришлось больше браться за перо...
      В белорусской земле покоится прах моих погибших боевых побратимов. Дважды и я пролил там кровь - на Березине и Друти. А как забыть холодившие душу горькие вопросы белорусских крестьян: "Куда вы отступаете?.." Как потушить в памяти их укоряющие, тоскливые взгляды?.. И не забыть знобкого восторга наших победных контратак, не забыть трепетной радости, когда на груди засверкал первый боевой орден за бои в Белоруссии... В моем архиве бережно хранится документ, свидетельствующий о том, что крестьяне деревни Боровая Дзержинского района Минской области избрали меня своим почетным гражданином. Близ этой деревни в ночь на 28 июня 1941 года наша часть вступила в бой с крупным немецким десантом.
      Ну и не могу не сказать о родном мне Смоленске, где стал членом КПСС, где в военно-политическом училище постигал не только марксистско-ленинскую теорию, но и военные знания, приобретал физическую закалку; верю, что именно все это помогло мне остаться самим собой в первых боях близ границы, сдюжить все тяжкое, что выпало на нашу долю в трудные месяцы боев на Смоленских возвышенностях летом 1941 года, а затем пройти по дорогам войны до Победы. И как самой высокой оказанной мне честью, бесценной духовной наградой горжусь тем, что мне присвоено звание Почетного гражданина Смоленска.
      Писать и говорить обо всем этом мне как-то не очень удобно, наверно, из-за врожденной крестьянской застенчивости, но умолчать тоже нелегко, ибо характер хвастуна Максима Перепелицы, пусть и не в большей мере, но слеплен мной и из черт собственного характера.
      Так случилось, что со времен окончания войны я живу мыслями и чувствами, взявшими начало там, среди полей, лесов и лугов Белоруссии и Смоленщины, и уже больше двух десятков лет работаю над эпопеей о войне. Пока написаны и опубликованы три книги романа "Война", роман "Москва, 41-й", в стадии завершения роман "Москва, 41 - 42-й". Не знаю, хватит ли сил закончить все задуманное. Так, роман "Люди не ангелы" я писал пять лет. Первую книгу "Войны" - три года, вторую - четыре, третью - пять лет. На их издание тоже потрачено в общей сложности три года... А ведь кроме литературного труда не уклоняюсь и от других обязанностей - общественных и служебных, не порываю связей с родной армией, которой служу верой и правдой. И есть у меня родная Винничина и маленькое село там Кордышивка...
      Когда сижу за письменным столом, будто исповедуюсь перед советскими воинами и перед своими земляками. И, хотя мой родной язык украинский, пишу я по-русски и считаю себя и украинским прозаиком и драматургом: так сложилась моя судьба, о чем нашел необходимым подробно высказаться в авторском послесловии к роману "Люди не ангелы". И есть у меня много верных друзей. И есть внуки - Иван, Оксана, Алеша и Оля. Да-да, я уже давненько четырежды дед.
      1987 г.