- Но нельзя забывать о святом законе делового человека. А ведь мы с вами деловые люди?
      - Разумеется, - ответил Доллингер, настораживаясь.
      - Так вот, мы не должны за общими задачами забывать сегодняшний день. А для делового человека прожить день - значит ощутить, что в кармане его стало тяжелее. Бизнес - первая наша заповедь. Короче, имею деловое предложение. Вы можете организовать каждый месяц по два самолета в Штаты?
      - Могу, если это нужно.
      - Очень нужно. Под видом грузов для армии они будут доставлять сигареты моей фирмы. С высадкой наших войск во Франции в Европе открылся свободный рынок. Нужно торопиться.
      - Это связано с огромным риском, - промолвил Доллингер. - В военное время и судят по-военному.
      - Не будем предаваться мрачным предчувствиям, - запротестовал Каллагэн. - Поверьте, они обманчивы. Вы будете иметь четверть дохода.
      - Треть, - поправил Доллингер.
      - О, вы не так уж малопрактичны! Тогда еще один самолет прибавьте.
      - Сколько потребуется, столько и будет.
      - По рукам!
      Капитан Дин за завтраком или обедом выпивал сто граммов спирта и потом бродил по школьному двору, по улицам села, вначале бодрый и веселый, но потом эта бодрость сменялась разбитостью. Ему уже наскучило торчать в госпитале, тем более что рана его почти зажила.
      Дин удивлялся терпеливости Мэлби. Тот целыми часами сидел под старой грушей в углу школьного двора, где были сложены парты. Там всегда толпились ходячие раненые, раскуривая козьи ножки и делясь фронтовыми новостями.
      Мэлби щедро угощал раненых сигаретами, улыбался, щурил свои маленькие глазки, иногда хлопал собеседника по плечу и твердил: "Рус, карош человек..." Но больше молчал, устремив взгляд в землю.
      Вначале американский сержант вызывал любопытство. Его рассматривали как диковинку, пытаясь завести разговор, но Мэлби смущенно улыбался, что-то тараторил по-английски и, разводя руками, опять говорил: "Рус карош". Знатоков чужого языка среди раненых не находилось, и сержанта оставляли в покое. Вскоре вроде перестали и замечать его - молчаливого, безучастного к тому, о чем вели речь раненые. Только время от времени, когда Мэлби бросал сигарету и вытаскивал пакет с жевательной резинкой, на него снова устремляли любопытные взгляды.
      - Опять жует! - с удивлением восклицал кто-нибудь.
      Шофер "эмки" начальника госпиталя Вася Зозуля, увидев первый раз, как американец стал жевать резинку, даже рот открыл от удивления. Он долго стоял возле сержанта Мэлби, что-то прикидывал в уме, раздумывая. Потом улыбнулся какой-то своей мысли и, коренастый, маленький, прямой, как гвоздь, медленно побрел со школьного двора к своей машине, стоявшей в вишеннике у дома, где размещался начальник госпиталя.
      Из-под сиденья машины Вася достал кусок красной резиновой камеры, аккуратно вырезал из нее небольшой кружочек, точно заплату на дырку, старательно промыл его в бензине и, воровато оглянувшись по сторонам, сунул кружочек в рот. Сосредоточенно, словно к чему-то прислушиваясь, пожевал его, потер зубами. Лицо Зозули перекосилось от мучительной гримасы, словно его вот-вот стошнит. Он решительно выплюнул резину, вытер губы рукавом комбинезона и с великим недоумением посмотрел в сторону школы. Американский сержант казался ему с этой минуты пропащим человеком.
      На второй день после того, как на лугу у деревни Бугры приземлилась "летающая крепость", с очередной машиной раненых в госпиталь прибыл старший лейтенант Андронов. Из-под его гимнастерки виднелась повязка на левом плече. Молодой, загорелый, с открытым лицом и живыми глазами, Андронов ничем особым не выделялся среди раненых, кроме как своей разговорчивостью. Андронов был очень осведомлен о делах на фронте, о скором наступлении и охотно делился всем этим со своими новыми знакомыми.
      Может быть, потому, что Андронов чуть-чуть знал английский язык, сержант Мэлби почувствовал к нему большую симпатию. Американец все время держался поближе к офицеру, восторженно глядел в его лицо, улыбался. А Андронов без удержу рассказывал своим слушателям забавные эпизоды из фронтовой жизни. Иногда, медленно подбирая английские слова, передавал сказанное Мэлби.
      Нередко под старую грушу, где на партах в тени прохлаждались ходячие и выздоравливающие, заглядывал шофер Вася Зозуля. Он внимательно слушал веселые рассказы Андронова и так безудержно смеялся, что сержант Мэлби с опаской отодвигался от него.
      Однажды Вася, воспользовавшись тем, что Андронов куда-то отлучился, сознался о причине своей столь несоизмеримой с услышанным веселости:
      - Первого класса сочинитель! Врет и глазом не моргнет. А сам же от передовой так же далеко, как и мы с вами, - в штабе армии. Слово шофера. Сам вчера мне в этом сознался. И работа, кажись, не пыльная топографические карты разрисовывать для самого командующего. А ранен при бомбежке...
      Неожиданно для Зозули это его открытие повысило интерес слушателей к Андронову. Раз человек близок к начальству, значит, что-нибудь да знает. Если бы Вася был более наблюдательным, он бы заметил, что и американский сержант не остался безучастным к такой новости, хотя, казалось, откуда ему уразуметь слова болтливого шофера. В глазах Мэлби вспыхнули и тут же потухли живые огоньки.
      После этого, когда разговор заходил о предстоящем наступлении, из всех госпитальных "стратегов" наиболее авторитетным считался старший лейтенант Андронов. И Андронов оправдывал надежды товарищей. Он охотно делился своими соображениями и загадочно хлопал рукой по висевшей на боку планшетке. Васе Зозуле казалось, что в этой планшетке Андронов держит карту, на которой все видно как в зеркале...
      Впрочем, особой нужды в оперативной карте не было. Андронов мог обыкновенным прутиком начертить на земле все свои замыслы по разгрому белорусской группировки фашистов.
      - Гляди, - обращался старший лейтенант к кому-нибудь. - Видишь, как линия фронта выгнулась? Это Белорусский выступ - "Белорусский балкон", как его немцы называют. Вот Витебск, вот Могилев, Бобруйск, и здесь мы западнее Мозыря. Тут линия фронта лицом на север повернула и идет прямо до Ковеля. Понимаешь, что значит для фашистов этот выступ? - И Андронов обводил слушателей строгим, многозначительным взглядом.
      - Ясное дело, понимаем, - ответил шофер Зозуля, - "жизненное пространство".
      В это время шофера позвали к начальству. Кинув ему вслед уничтожающий взгляд, Андронов продолжал:
      - Это угроза для Москвы! И сил у немцев здесь видимо-невидимо. Значит, оборона наша должна быть железной, и соваться здесь в наступление, все равно что Зозуле на "эмке" надолбы сшибать.
      - Не то вы говорите, - возразил молоденький лейтенант-танкист с черными усиками. - А зачем же силы такие скопляются?
      - Значит, нужны они, - убежденно ответил Андронов, и его прутик начал вычерчивать на земле грозные стрелы, рвавшие оборону врага. - Гляди-ка. Вот здесь Ковель. Отсюда совсем недалеко до Бреста, Люблина, Варшавы. Мощный удар на Хелм и на Львов - и фашистам станет жарко в Белоруссии! Ведь это похлеще, чем на Волге получается! Тогда и резервы на нашем фронте потребуются, чтобы преследовать и уничтожать врага... Ну, может, еще для вспомогательного удара нужны. А всерьез наступать в Белоруссии какой же смысл? Тут что ни шаг, то речка. А болота, леса! Не развернешься...
      Рассуждения Андронова казались убедительными, хотя и не устраивали раненых. Всем хотелось, чтобы наступление началось именно здесь, и каждый вынашивал надежду к его началу вернуться в строй.
      Подошел капитан Дин. Скользнув безразличным взглядом по лицам раненых, он приблизился к сержанту Мэлби, здоровой рукой хлопнул его по плечу и оживленно воскликнул:
      - Пошли! Господин Янчуров приглашает...
      Мэлби нехотя оставил свое место на верху парты и поплелся со двора школы за капитаном.
      По дороге Мэлби сказал Дину:
      - По моей просьбе полковник Янчуров будет знакомить нас с обстановкой на фронте. Задавайте ему больше дурацких вопросов.
      - Почему дурацких? - удивился Дин.
      - Не будьте идиотом!.. Постарайтесь оставить меня наедине с картой...
      Полковник медслужбы Янчуров дожидался прихода американцев. Заложив руки за спину, он прохаживался по комнате, приспособленной под кабинет, предаваясь тревожным мыслям. Последнее время в его госпитале происходит что-то странное. Начальник контрразведки дивизии сказал ему только несколько слов: "Ничему не удивляйтесь и будьте ко всему готовы". Топографическую карту с нанесенной обстановкой тоже прислали из контрразведки. И этот старший лейтенант Андронов...
      В дверь постучались, и тотчас же на пороге встали капитан Дин и сержант Мэлби.
      - Милости прошу! - пригласил Янчуров. - Для начала давайте пропустим по рюмочке, - и он указал на маленький столик, где под салфеткой стояла бутылка превосходного коньяка, несколько чистых рюмок и тарелочка с ломтиками лимона.
      - С превеликим удовольствием! - воскликнул Дин.
      Он подошел к столику, бесцеремонно сдернул салфетку и, увидев коньяк, прищелкнул языком:
      - О'кэй! Угощайте, господин полковник!
      Янчуров наполнил рюмки...
      Дин пил с чувством. Вылив рюмку в рот, он некоторое время держал коньяк на языке и затем медленно глотал.
      - Божественный напиток! - заключил Дин и брался за ломтик лимона...
      Сержант Мэлби пил сдержанно. Он долго разглядывал искрящуюся жидкость на свет, улыбался, пережидал, пока Янчуров и Дин выпьют и снова наполнят свои рюмки, затем вместе с ними пил маленькими глотками, жмурясь от удовольствия.
      Когда бутылка была опорожнена, Янчуров направился к железному ящику, стоящему за столом рядом со стулом, и достал из него аккуратно сложенную карту. Потом развернул карту, расстелил ее на столе и сказал:
      - Прошу!
      На карте была нанесена линия фронта, красными флажками обозначены медсанбаты, из которых в госпиталь поступают раненые, а над деревнями, где размещались первый и второй эшелоны штаба армии, высились флажки покрупнее.
      Сержант Мэлби опытным взглядом окинул карту, задержал взгляд на том месте, где красных флажков было погуще, бегло сосчитал их, проследил, куда ведет красная нитка шоссейной дороги, заметил, в каком месте проходят через фронт разграничительные линии армий...
      - Вот, смотрите, Бугры, - пояснил Янчуров. - Здесь располагается наш госпиталь.
      Но все, что говорил полковник Янчуров, не интересовало Мэлби. Ему уже было ясно, что русские собираются наносить удар южнее Полесья...
      В это время в кабинете раздался голос старшего лейтенанта Андронова (он постучался, но стука его никто не расслышал):
      - Товарищ полковник медицинской службы, разрешите к вам обратиться?
      Янчуров кинул притворно-недовольный взгляд на вошедшего без разрешения офицера.
      - В чем дело?
      - Товарищ полковник, вы не собираетесь в штаб армии?
      - Завтра буду там.
      - Очень прошу вас не отказать в просьбе. - И старший лейтенант Андронов начал торопливо расстегивать свою планшетку. - Я вместе с начальством ездил в одну из дивизий и, после того как меня ранили, позабыл отдать карту с нанесенной обстановкой. Держать ее у себя не решаюсь.
      И старший лейтенант развернул огромную карту, покрыв ею ту, которая лежала на столе.
      Мэлби несколько изменился в лице. Резче вдруг обозначились на его щеках морщины, еще больше сузились щелочки глаз, плотнее сжался безгубый маленький рот. Его пронял страх. Цепким взглядом Мэлби впился в лицо Андронова, пытаясь прочитать на нем какую-нибудь мысль, утвердиться в своей догадке. Ему показалось, что он пойман с поличным, что все они начальник госпиталя, этот старший лейтенант - знают, что он офицер разведывательной службы, знают, что каждый вечер из "летающей крепости", которая распластала крылья на недалеком лугу, он поддерживает связь с Лондоном. Неужели они разгадали его и дурачат как могут, подсовывая ему карты с фиктивной обстановкой, любезничают с ним, а в душе смеются? Нет, с неподдельной искренностью светятся глаза русского офицера. Он ждет, что ответит ему Янчуров... Лицо открытое, простое, ни тени наигранности. "Нет, - твердо решает про себя Мэлби, - опять повезло мне, старому волку. Или, может, амулет, который ношу на шее, помогает?" И Мэлби с благодарностью вспоминает тот день, когда в графстве Уайз приобрел он эту священную вещичку.
      Янчуров медлил с ответом. Ему, кажется, не хотелось связывать себя обещанием. И это еще больше успокоило Мэлби. Он убедился, что заговора нет, и бросил пытливый взгляд на карту. Мэлби интересовало сейчас одно: действительно ли русские готовят удар на Люблинском и Львовском направлениях? Действительно ли гитлеровским армиям группы "Центр" опасность угрожает с юга, а не с запада?
      Мэлби несколько разочарован. Обстановка на карте Андронова хотя и совпадает с той, которая на карте Янчурова, но слишком схематична: разграничительные линии, нумерация армий и танковых соединений. Но и этого достаточно. Только дураку было неясно, что главные силы русских - под Ковелем и Владимир-Волынском. Концентрация сил в Белоруссии - для вспомогательных ударов; об этом говорили обе карты.
      Мэлби заметил на карте подтертые места, большой вопросительный знак над скрещением дорог у Луцка, перечеркнутый номер какой-то армии. Все эти следы свидетельствовали о том, что карта рабочая, а не специально для него подготовленная. И Мэлби успокоился окончательно. Лицо его посветлело, морщины несколько разгладились - он ликовал, мысленно составлял шифровку. Быстрее бы вечер!..
      Янчуров взял карту, медленно свернул ее. Андронов аккуратно складывал карту полковника.
      А на следующий день, к большой радости Мэлби и Дина, им сообщили, что отремонтированную "летающую крепость" можно поднимать в воздух. Русские саперы расчистили за лугом кустарник, удлинив до нужных размеров взлетную полосу.
      Но не ведали Мэлби, Дин и сержант Хатчинс, что не вернуться им на свой аэродром в предместье Лондона. Откуда им было знать, что при перелете американскими бомбардировщиками линии фронта именно в их "летающую крепость" попадет снаряд немецкой зенитки?
      3. ОПЯТЬ ВОСПОМИНАНИЯ КУДРИНА
      Павел пришел в себя. Он удивленно посмотрел на бревенчатые стены небольшого помещения. Сквозь крохотное окошко внутрь падал косой луч солнца и вырывал из темноты какую-то рухлядь. У стены Павел заметил человека, приникшего к щели. Когда Кудрин пошевелился и под ним зашуршала солома, человек повернулся. Павел узнал Шестова.
      - Где мы? - спросил Павел и не услышал своего голоса. В голове звенело. Острая боль сжимала виски. - Где мы?! - что было силы крикнул Кудрин. На этот раз голос донесся точно издалека.
      Шестов нетвердым шагом подошел к товарищу.
      - Не знаю, - развел он руками, - я сам только что очухался.
      Павел подполз к щели и увидел знакомую улицу родного села...
      На допрос разведчиков повели вечером, когда они несколько оправились от контузии. Кудрин и Шестов не знали, что уже второй день находились в плену. Казалось, что только сейчас всколыхнулась под ногами земля и в небо взметнулся огонь...
      Путь к бывшему колхозному клубу, куда вели пленных, пролегал мимо дома Кудрина. Три года не был здесь Павел! Сколько думал о том, как встретят его мать, отец! А теперь он больше всего боялся этой встречи. Живы ли они?.. Вот и знакомая хата. У ворот стоит мальчуган в подвернутых штанах. Кудрин узнал Федьку - соседского мальчишку. Тот, встретившись взглядом с Павлом, вскрикнул и что есть духу побежал в дом.
      Солдаты проводили пленных в колхозный клуб. В зале Кудрин заметил наваленное крестьянское имущество, из дверей библиотеки торчал перевернутый шкаф. Только комната, где раньше помещалась читальня, содержалась в некотором порядке.
      Здесь их встретил капитан войск СС. На черных петлицах его мундира тускло поблескивали эмблемы "мертвой головы". В длинном с серыми навыкат глазами лице офицера было что-то хищное. Сточенные скулы сливались с вытянутым носом, и от этого все лицо фашиста было похоже на клюв диковинной птицы.
      Выпуклые глаза гитлеровца изучающе скользнули по черным лицам Шестова и Кудрина, по их измятой одежде.
      Гитлеровец удивился живучести русских. Казалось загадкой, как могли они уцелеть, когда при взрыве склада погибла почти вся охрана. Было загадкой и другое: это они взорвали склад или взрыв произошел по неосторожности рабочих? Во всяком случае, в вышестоящий штаб уже сообщили, что в склад попал шальной снаряд русских.
      В комнате было полутемно, и эсэсовец приказал зажечь лампу. Только теперь разведчики рассмотрели, что в углу за столом, заваленным консервными банками и пакетами, среди которых возвышалась граненая бутылка с золоченой головкой, сидели трое в незнакомой форме.
      - Похоже, что американцы, - шепнул Шестов.
      - Верно, "второй фронт", - согласился старший сержант, вспомнив, что видел такую форму на снимках.
      Разведчики не ошиблись. Судьба действительно свела их в фашистском плену с американскими летчиками капитаном Гарри Дином, сержантом Вилли Хатчинсом и офицером военной разведки майором Мэлби. Нетрудно было догадаться, что это именно они вчера выбросились на парашютах из подбитой "летающей крепости" и невольно оказались причиной того, что фашистские автоматчики случайно заметили в лесу Кудрина и Шестова. Но почему американцы в обществе эсэсовца?..
      Ни Кудрин, ни Шестов не подозревали, что майор Мэлби уже нашел общий язык с капитаном войск СС и что присутствие американцев при допросе советских разведчиков - задуманный эсэсовцем "психологический этюд". Капитан надеялся таким образом быстрее заставить Кудрина и Шестова развязать языки. А их показания ой как много могут значить для капитана! Шутка ли: в такие тревожные дни добыть контрольных пленных и от них получить сведения, которые могут совпасть с такими ценными показаниями майора Мэлби! Это же победа разведывательной службы фронта! Главное, вырвать у них все показания здесь, чтобы вышестоящим штабам осталось только дублировать их.
      И эсэсовец спешил предпринять все возможное, чтобы его надежды сбылись.
      Коверкая русские слова, капитан начал допрос.
      - При вас не оказалось документов, - сказал он вкрадчиво, обращаясь к пленным советским разведчикам. - Мы не знаем, с кем имеем дело.
      Шестов взглянул на Кудрина и усмехнулся.
      Эсэсовец уловил эту усмешку. Под кожей его выбритого лица дрогнули желваки...
      Допрос продолжался.
      - Ты коммунист? - настойчиво допытывался капитан, обращаясь к Кудрину.
      - Я комсомолец, - спокойно отвечал старший сержант.
      - А он тоже коммунист? - указывая на Шестова, спросил капитан.
      - Да, я тоже комсомолец, - подтвердил тот.
      Офицер старался говорить спокойно.
      - По нашим законам вас нужно казнить, - капитан сделал паузу и пристально вгляделся в лица пленных. - Но, - продолжал он, - мы можем и простить вас. Для этого нужна ваша откровенность. Все прошлое мы забудем, если расскажете, кто вы, откуда и зачем вас сюда прислали, как вам удалось взорвать склад. Ну, еще короткие сведения о вашей части - и все. Напоминаю, если будете молчать, у нас найдутся средства заставить вас говорить.
      Шестов и Кудрин молчали.
      - Не советую запираться, - зловеще сказал капитан. - Возьмите пример со своих союзников. Надеюсь, вы понимаете, что перед вами военнослужащие американской армии. Они добровольно ответили на все мои вопросы и заслужили снисхождение.
      - Это ложь! - вдруг выкрикнул на русском языке капитан Дин, вскочив из-за стола.
      Его схватил за плечи майор Мэлби.
      - Не будьте идиотом, Дин! - прошипел Мэлби.
      Дин стряхнул с плеча руку майора, и снова в просторной комнате колхозной читальни зазвучал его возмущенный голос:
      - Это ложь! Я не давал никаких показаний! - И он резко повернулся к Мэлби: - Офицеры американской армии не предают родины! А ты, крыса, ответишь за все!
      Вдруг майор Мэлби сделал шаг в сторону от Дина и согнулся, точно от боли в животе. Еще миг, и он выпрямился, резко послав снизу вверх кулак, направленный в подбородок капитана. Это был тот прием рукопашной борьбы, который разрешается применять только в схватке с врагом на поле боя; от страшного удара снизу в подбородок ломается шейный позвонок...
      Капитан, тихо охнув, грузно упал на пол, упал, чтобы больше никогда не подняться...
      Все замерли на своих местах. Сержант Хатчинс, обхватив голову руками, грудью навалился на стол и уронил голову. О чем думал он, портовый грузчик из Сан-Франциско?..
      В тишине были слышны слабеющие стоны капитана Дина.
      Эсэсовец требовательно постучал рукой по столу и снова обратился к Кудрину и Шестову:
      - Вы коммунисты, и я обязан вас расстрелять немедленно!.. Но мы умеем ценить услуги!
      К советским разведчикам подошел майор Мэлби. У него вздрагивала одна щека и лихорадочно блестели глаза. Но заговорил он спокойно.
      - Мы с вами коллеги, - растягивал слова американец. - У нас одинаково сложилась судьба. Не будьте такими идиотами, как этот. - Мэлби указал на распластанное на полу тело капитана Дина.
      - Выдал, где находится наш аэродром? - с лютостью спросил у американца Шестов.
      Майор Мэлби снисходительно засмеялся.
      - Милые мальчики, жалко мне вас, - качая головой, проговорил он. Аэродром не зажигалка, его в карман не спрячешь. Немцы и сами знают, где он находится. Я кое-что поважнее...
      Шестов не дал американцу договорить. Он сделал шаг вперед и звучно плюнул в его сторону.
      Офицер отшатнулся, выхватил из кармана платок, но не стал вытирать лицо, а бросился к Шестову и ударил его. У Шестова хлынула кровь из носа. И тут произошло неожиданное. Сержант Хатчинс стрелой метнулся на середину комнаты, схватил майора Мэлби за плечи и, повернув лицом к себе, резко ткнул его кулаком в переносицу... Мэлби мешком рухнул на пол.
      На мгновение все онемели. Немец-капитан, выхватив парабеллум, навел его на американского сержанта и что-то крикнул.
      Тот спокойно повернулся и сел на прежнее место.
      Что было потом, Павел помнил смутно. Лишь в минуту просветления он вдруг явственно услышал голос матери:
      - Пустите меня!.. Пустите! Там мой сын!..
      На другой день утром пленных повели по дороге к кладбищу. Кудрин тоскливо смотрел на родное полуразрушенное село, на пустынные, поросшие бурьяном улицы. Хотя было раннее утро, из трубы его дома не струился дым, печь не топилась. Сердце больно заныло. Он напряг память, стараясь припомнить: действительно ли ему вчера вечером послышался голос матери? Или почудилось?
      Погруженный в гнетущие мысли, Павел не заметил, как их привели на старое, с покосившимися крестами кладбище. За полуразрушенной кирпичной оградой он увидел группу солдат. А в стороне под вишневым деревом, где могила деда Захара (в груди у Павла похолодело)... привязанные к кресту, стояли отец и мать.
      Тупой удар стволом автомата в спину - и непослушные ноги понесли Павла к самым близким и дорогим ему на земле людям... Больше трех лет не видел их, и лучше б никогда не увидеть, чем вот такая встреча!..
      В лице матери - ни кровинки. Она подалась ему навстречу, а в глазах ее - смертный страх, тоска и немой крик. Она узнала своего Павлушку, которого вынашивала когда-то в мечтах, а потом под сердцем, которого растила и видела в нем свое счастье, свою земную радость и готова была любую боль его забрать себе. И вот теперь...
      Павел, чувствуя, что задыхается, перевел взгляд на отца... Отец... Беззвучно шевелятся его пересохшие губы. Глаза - в горячечном блеске.
      И Павел понял: надо сделать все, чтобы облегчить душевную муку отца и матери. Но как? Как сдержать себя, как помочь им?.. И тут он встретился с испытующим взглядом капитана-эсэсовца... Нет, Павел не отведет трусливо своих глаз. Он будет смотреть на фашиста с ненавистью и презрением... Ненависть... Павел почувствовал, как чем-то живым шевельнулась она в его груди... Да, ненависть поможет ему. Поможет выстоять...
      Кудрина и Шестова поставили в нескольких шагах от крестов, к которым были привязаны старики.
      Капитан достал из кармана коробку сигарет. Почему дрожат его руки? Или и ему страшно от того, что задумал он? Или, может, вспомнил свою мать, своего отца?..
      Закурил и не промолвил, а почти закричал:
      - Возиться долго не буду!.. Ваш сын, - обратился он к старикам, пойман моими солдатами! Он вместе с этим, - эсэсовец кивнул в сторону Шестова, - пришел сюда... Зачем - они сами должны сказать. Должны также сказать, кто и откуда их прислал. Не скажут - расстреляем здесь!
      На кладбище стояла тишина; слышно было, как над кустами прожужжал шмель.
      - Ты, старик, и ты, старуха, если вам жаль сына, скажите ему... Пусть сознается во всем - и дело кончено. Идите, живите, ваш сын будет помогать вам в хозяйстве. Этого, - эсэсовец кивнул головой на Шестова, - мы тоже простим...
      Павел выпрямился, расправил грудь и глубоко вдохнул воздух, перевел взгляд на родителей... Ему хотелось казаться бесстрашным, хотелось, чтоб глаза его смеялись, чтоб поняли отец и мать - не надо никаких слов.
      Шевельнулись губы матери, и Павел догадался, а не услышал:
      - Сынок...
      Отец молчал, только голова его чуть вскинулась вверх.
      - Сынок... - снова шевельнулись губы матери.
      Острая жалость к родителям снова захлестнула грудь Павла. Снова стало трудно дышать. Снова гулко застучало в висках... А может, это кошмарный сон? Может, он вот-вот проснется?..
      Шестов с тревогой смотрел на товарища. Он понимал, что фашисты не вырвут у Кудрина тайну. Но как выдержать человеческому сердцу, сыновнему сердцу, когда все случилось вот так, неожиданно и страшно?
      - Ну! - этот окрик гитлеровца прервал размышления Шестова. - Даю еще пять минут. Говори, старик!
      Старый Кудрин заговорил не сразу. Он долго и пристально смотрел в глаза сыну, как бы ведя с ним немой разговор, затем глухо промолвил:
      - Павлуша, ты мой сын... Сын ты мой родной... Земля, она всех ждет...
      Мать встряхнула головой, силясь что-то произнести, но задохнулась в муке.
      - Отец просит тебя, - обратился к Павлу эсэсовец.
      Павел выпрямился:
      - Мама... Отец... Прощайте!.. Солдаты смерти не боятся!..
      Сказав это, Кудрин взял за руку Шестова, и они двинулись к месту, где виднелась свежевырытая яма.
      Никто из гитлеровцев не посмел удержать русских разведчиков. Они остановились у ямы, крепко обнялись и поцеловались. Павел окинул фашистов взглядом, полным ненависти, и крикнул:
      - Стреляйте!
      Капитан-эсэсовец резко повернулся к старикам:
      - Последний раз говорю. Просите, чтобы рассказали!
      Отец и мать Кудрина молчали.
      Фашист дал команду, и солдаты вскинули винтовки. Грянул залп... Когда рассеялся дым, на краю ямы стоял только Павел. Капитан снова что-то крикнул. Солдаты быстро отвязали стариков Кудриных и на их место поставили Павла. Стариков подвели к яме.
      Павел понял, что задумали фашисты...
      - Теперь ты решай их судьбу! - зло сказал капитан. - Посмотрим, что ты за сын! Любишь ли ты своих родителей...
      Потом, подавив в себе злобу, начал уговаривать:
      - Перестань упрямиться, ведь они отец и мать тебе. Зачем губишь их? Этого мы расстреляли, теперь он упрекать тебя не будет. Не противься. Иначе расстрел родителей ляжет тяжким грехом на твою душу. Говори, и мы сейчас отпустим их и тебя.
      Павел отошел от креста и направился к родителям. Его не задерживали. Он помог матери подняться на ноги. Обнял ее, затем отца.
      - Не было бы вас, я бы плюнул в морду этой гадине, - прошептал он. Не хочу, чтоб видели, как терзать меня будут...
      Мать рыдала, прижимая к груди голову сына.
      - Так, сынку, так, - тихо сказал отец.
      Мать не могла вымолвить ни слова.
      - Ну, стреляйте! - крикнул Кудрин, встав рядом со стариками.
      Капитан словно одержимый бросился к Павлу и, нанося удары, стал оттаскивать его от родителей.
      Снова загремели выстрелы.
      Когда избитого до полусмерти Павла подняли и повели к дороге, матери и отца у каменной ограды он не увидел.
      Ночью в сарай, где были заперты Павел Кудрин и пленный сержант американской армии, зашел старик - односельчанин Павла - Кузьма Шалыгин. Кудрин узнал его по голосу.
      Шалыгин подсел к Павлу и по-бабьи начал причитать:
      - Сынок ты мой бедный! Горемыка несчастный! Как же ты попал в село, зачем загубил отца и мать?..
      Павел молчал. Он понимал, что Шалыгин пришел неспроста. Иначе как его могли пропустить в сарай?
      - Павлуша, сынок, - бормотал Шалыгин, - скажи немцам все, и они тебя отпустят, перестанут мучить. Они же из-за тебя всю деревню перестреляют. Меня вызвал капитан и говорит: "Староста, собери завтра народ на кладбище!"
      "А-а, староста!" - Кудрин не мог подобрать нужных слов. Наконец сообразил:
      - Дядька Шалыгин, - прошептал он, - принесите хлеба, я вам все расскажу, только вам...
      Шалыгин не смог скрыть радости.
      - Сейчас все сделаю для тебя, потерпи малость, - быстро проговорил он и направился к двери.
      Кудрин начал лихорадочно обыскивать все углы сарая. Наконец нащупал железный прут, торчавший из бревенчатой стены. Ухватился за него обеими руками, но выдернуть не мог, не хватало сил.
      - Товарищ! - тихо позвал Павел.
      Американский сержант понял это слово. Кудрин услышал, как зашелестела солома, и вскоре к нему прикоснулась жесткая рука. Павел поймал ее и подтолкнул к железному пруту.
      - Помоги...
      Вдвоем они расшатали и выдернули прут.
      Сержант горячо заговорил что-то на ухо Павлу. Затем стиснул повыше локтя руку Павла и потряс ее.
      - Вильям Хатчинс, Вильям Хатчинс, - шептал он.
      Тогда Кудрин взял руку американца, ткнул ею в свою грудь и тихо сказал:
      - Павел Кудрин.
      Сержант Хатчинс опустился на солому и шепотом повторил:
      - Павэл Кутрин...
      Павел тоже сел и стал терпеливо ждать возвращения Шалыгина. "Придет или не придет?" Сердце колотилось так сильно, что казалось, стук его слышен во всех углах сарая.
      Наконец загремел засов, тонко скрипнула дверь. В сарай упал луч света от керосинового фонаря, который держал в руке Шалыгин. Староста поставил фонарь и, с любопытством глядя на американца, начал вытаскивать из кармана хлеб, сало.