Это они, политработники, через громкоговорители с переднего края обращались со словами правды к вражеским солдатам, это они составляли листовки, которые разбрасывались над расположением войск противника. На их плечи ложилась и первая политическая работа среди советского населения на освобожденных от врага территориях, им приходилось разъяснять освободительную миссию Советской Армии среди народов тех стран, куда вступал, преследуя гитлеровцев, советский воин. Особенно это нелегко было делать среди немецкого населения, одураченного гитлеровской пропагандой.
      Или даже такие подробности: армия ведет наступление в полосе, где как раз оказываются знаменитые исторические места, прославившие русское оружие, - поле Полтавской битвы, в которой 1709 году русская армия под командованием Петра Первого разгромила шведов; реки Стырь и Стоход, где в 1916 году русские войска под командованием А. А. Брусилова разгромили австро-германские армии; селение Кунерсдорф на территории Германии, близ которого в августе 1759 года русские войска под командованием генерал-аншефа П. С. Салтыкова наголову разбили прусскую армию Фридриха Второго.
      Естественно, политотдел армии не мог пройти мимо таких обстоятельств. В частях и подразделениях проносился в каждом случае шквал митингов и бесед, посвященных героической истории нашего народа.
      "Замечу сразу же, - не без юмора пишет автор, - что бой за Кунерсдорф в апреле 1945 года не стал таким знаменитым, как Кунерсдорфское сражение 1759 года: на этот раз гитлеровцев вышибли из села всего два батальона 601-го стрелкового полка, которым командовал полковник М. М. Пазухин. Но наши бойцы нисколько не жалели об этом!"
      Как видим, все старались учитывать политработники. В книге это показано на множестве самых разнообразных примеров. В то же время очень убедительно, в живых картинах и ярко выписанных эпизодах изображена подчиненность всей партийно-политической деятельности боевым задачам, которые решала армия, показано единство устремлений и человеческое взаимопонимание командиров-единоначальников и политических работников. И как следствие - конкретные результаты совместной деятельности штабов и политорганов.
      В чем же выражаются эти результаты, какими показателями определяются итоги всех усилий политработников? Ведь важна не впечатляющая сумма проведенных бесед, митингов, собраний, личных встреч. Важно не количество активно действующих агитаторов и пропагандистов и даже не само число вступающих накануне сражения в партию и комсомол. Важен конечный результат всего комплекса проводимой партийно-политической работы. То есть рождены ли и воспламенены ли в сердцах огромной массы воинов те самые чувства и мысли, которые помогут им преодолеть страх и робость, помогут ощутить побуждающую силу своего гражданского долга и в ходе самого сражения лучшим образом выполнить поставленную командиром задачу и совершить немыслимое; и как глубоко понимают воины свою священную миссию в обобщающем смысле отстоять с оружием в руках честь и независимость Советского Отечества, освободить от порабощения фашизмом многие народы... Как определить наличие таких чувств и чем измерить их глубину и накал? Как узнать, принесла ли воспитательная работа необходимые плоды? Только бой подводит итоги всему и дает всестороннюю оценку предшествующей подготовке во всех ее звеньях.
      В книге живет и действует немало прославивших себя во время войны командиров и командующих, всем им автор находит пусть не всегда пространные, но зато яркие и убеждающие характеристики, которые вновь заставляют проникаться к ним верой и уважением. Среди таких широко известных нашему народу военачальников можно назвать А. А. Гречко, К. К. Рокоссовского, П. П. Корзуна, Ф. Ф. Жмаченко, Н. И. Гусева, В. С. Поленова, Ф. И. Перховича, Г. С. Лукьянченко и многих других, чьи имена много раз звучали в период Великой Отечественной войны в сообщениях с фронтов и в приказах Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина.
      Наряду с полководцами в книге дана еще одна, довольно большая галерея имен и их психологических портретов, очерченных по-солдатски скупо, но с той емкостью и выразительностью, за которыми явственно ощущается глубина чувств, видятся люди с большой душой, самоотверженные, до конца преданные делу, которому они служат, и умеющие глубоко проникать мыслью в сущность явлений и определять самые злободневные задачи. Их имена не было принято упоминать в победных приказах Верховного Главнокомандующего, и принадлежат они членам военных советов фронтов и армий, начальникам политуправлений и политотделов - людям, в полной мере и самым непосредственным образом причастным ко всем боевым свершениям, достигнутым нашими войсками на фронтах борьбы с германским фашизмом.
      В книге мы видим активно действующими таких широко известных политработников Советской Армии, как С. Ф. Галаджев, С. Е. Колонин, И. Н. Королев, С. С. Шатилов, К. В. Крайнюков, А. Д. Окороков, К. Ф. Телегин, А. И. Колунов...
      Мне особенно дороги воспоминания о Сергее Федоровиче Галаджеве, ныне уже покойном, как дороги они многим, кто имел счастье встречаться с ним на своем жизненном пути. Генерал Галаджев был начальником политуправления 1-го Белорусского фронта. Автор пишет о нем как о незаурядном человеке, прекрасном организаторе, чутком и внимательном советчике. "Настоящий коммунист-ленинец, он обладал талантом политработника крупного масштаба, отличался высокой партийной принципиальностью, любовью к людям". И еще немало взволнованных слов - искренних и справедливых. Рассказывая уже о заключительном этапе войны, М. Х. Калашник пишет:
      "По вечерам, когда я возвращался из поездок, меня вызывал к аппарату ВЧ начальник политуправления фронта генерал С. Ф. Галаджев. Подробно интересовался настроением людей, их отношением к местному населению (речь идет о населении Германии. - И. С.). Я докладывал обстоятельно и откровенно, благо при разговоре по высокочастотной связи никто не подслушивает. Сергей Федорович требовал самой решительной борьбы с любыми, даже с малейшими отступлениями от воинского порядка. По складу характера Сергей Федорович был, в сущности, очень добрым и отзывчивым человеком, однако, как опытный политический руководитель, непримиримо относился к расхлябанности. Этого он требовал и от нас".
      Я очень хорошо знал генерала Галаджева, имел честь под его началом несколько лет служить после войны, когда он был начальником политуправления Сухопутных войск. Невысокий, темноволосый, со смуглым восточным лицом; темные грустные глаза, казалось, смотрят тебе в самую душу, смотрят с вопрошающей мудростью и будто видят что-то самое главное. Неуютно чувствовали себя люди, которые, докладывая ему о выполненном задании, делали поспешные выводы о чем-либо или о ком-либо или составляли непродуманные документы. Он не прощал предвзятости, мелких суждений и суесловия. Зато сам показывал образец отточенности мысли, обоснованных решений, внимательного отношения к людям.
      Книга "Испытание огнем", как и книга К. В. Крайнюкова "От Днепра до Одера", как и многие другие лучшие военно-мемуарные произведения, уже завоевавшие широкую популярность, становятся в буквальном смысле литературным явлением. Их роль в развитии военно-художественной прозы и драматургии огромна хотя бы уже потому, что они, исповедуя на основании живой истории главную правду о войне, в которой мы одержали великую победу, создают прочный барьер против неправды, где бы она ни прорастала. А для необозримого моря читателей в этих книгах - живой пульс тех героических лет, когда усилиями советского народа, его Вооруженных Сил под руководством Коммунистической партии были повергнуты в прах фашистские полчища и человечество было спасено от коричневой чумы.
      1971
      В ТО ГРОЗНОЕ ЛЕТО
      К 40-летию Смоленского сражения
      Трудно вспоминать о том тяжком времени. Трудно и больно, хотя уже прошло с тех пор сорок лет. Больно от понесенных нами в первые недели войны больших потерь, от постигшей нас нравственной оглушенности и от того, что тогда мы даже не могли осмыслить в полной мере происшедшее. Идя в первые контратаки, прорываясь из одного вражеского окружения и попадая в другое, вгрызаясь в землю на каждом выгодном рубеже, чтобы обороняться, мы напряженно ждали решительного перелома в событиях. А война все брала и брала свой страшный оброк, унося жизни бойцов, командиров, политработников... За минувшие сорок лет не откликнулся ни один мой сослуживец из 209-й мотострелковой дивизии, в которой я воевал первые недели войны и о людях которой продолжаю и сейчас писать в своих книгах и статьях - не хочется думать, что их нет в живых...
      В конце июня и начале июля 1941 года всем нам, кто в составе главных сил Западного фронта сражался в окружении западнее уже захваченного врагом Минска, казалось, что, стоит выиграть хоть немного времени, и подоспеют резервы, линия фронта стабилизируется. Мы ощущали трагизм происходящего, но не знали тогда главного: ведя свыше двух недель упорные бои в больших и малых "котлах", наши части сковали около 25 нацеленных на Москву вражеских дивизий - почти половину состава группы армий "Центр".
      Смоленск казался тогда далеким тылом, нам и в голову не могло прийти, что на тех самых высотах, где мы, курсанты Смоленского военно-политического училища, всего лишь месяц назад постигали азы управления взводами и ротами, скоро развернутся кровавые бои с врагом.
      А Смоленск, 29 июня превращенный жестокой бомбежкой в развалины и пожарища, уже воевал. В который раз в своей истории он вставал на путях к Москве преградой захватчикам!
      Смоляне - жители Смоленска и области - последовали своей исторической традиции: сотни тысяч их сразу же стали в строй вооруженных защитников Родины, в том числе 24 тысячи коммунистов и 32 тысячи комсомольцев. В городе была сформирована бригада народного ополчения, а в районах области - десятки истребительных батальонов, групп самообороны и ополченческих отрядов, 2,5 миллиона пудов хлеба и много других продуктов передали фронту смоленские колхозники с началом войны. А как не вспомнить те противотанковые рвы, окопы и траншеи, которые были вырыты руками жителей города и области, явившиеся потом опорными рубежами для наших отступавших войск. Триста тысяч юношей и девушек, стариков и женщин трудились тогда на оборонных работах.
      Помню похороны и братскую могилу на опушке леса близ Хиславичей: гитлеровские воздушные асы с бреющего полета напали на безоружных людей, рывших окопы, и убили восьмерых студентов смоленских вузов, Мы поклялись над их могилой отомстить фашистам. Затем один наш батальон, прикрывая отход остатков штаба 209-й мотострелковой дивизии и его спецподразделений, защищался в тех окопах до последнего бойца...
      Ставка принимала меры по непрерывному усилению Западного фронта. Но достигнуть равновесия сил не удавалось: господствовавшая в воздухе авиация врага поражала наши коммуникации, и подходившие из глубины страны эшелоны опаздывали. Противник нависал над районами их выгрузки, расчеты и графики рушились, прибывавшие полки и дивизии вводились в бой разрозненно. В них вливались подразделения и группы, которым удалось вырваться из вражеского кольца. Пробились в район Могилева остатки и нашей 209-й моторизованной дивизии. Ее командир полковник Муравьев был тяжело ранен, начальник политотдела полковой комиссар Маслов убит. Нас, группу командиров и политработников, распределили в части, дравшиеся на Смоленской возвышенности.
      10 июля немецко-фашистские войска, имея двукратное превосходство в живой силе, самолетах, артиллерии и четырехкратное - в танках, начали наступление на Смоленск. В августе фашистское командование рассчитывало захватить Москву, к началу сентября выйти на Волгу, достичь Казани и Сталинграда.
      Младший политрук, я тогда не мог постичь события во всей их масштабности. Но спустя десятилетия, с той поры, как начал писать роман "Война", вновь, но по-иному переживаю это сражение, сопоставляю то, что видел сам, и почерпнутое в беседах с военачальниками, с рядовыми участниками боев, в архивных документах. Большое впечатление произвела на меня карта за 12 июля 1941 года, с которой работал командующий Западным фронтом маршал С. К. Тимошенко. На карте видно, как он маневрировал не очень богатыми резервами, как перенацеливал ведшие бои соединения.
      Сгруппировав в ударный кулак часть подоспевших сил 19-й армии И. С. Конева и силы правого крыла 20-й армии П. А. Курочкина, командующий фронтом обрушил в районе Витебска неожиданный контрудар на выдвинутый из резерва вермахта для развития наступления моторизованный корпус. В тот же день части 22-й армии Ф. А. Ершакова внезапным контрударом из Полоцкого укрепрайона разгромили фашистскую моторизованную дивизию. Части 21-й армии Ф. И. Кузнецова и 13-й армии Ф. Н. Ремезова остановили фашистов на Рославльском направлении.
      Но, несмотря на величайшие усилия наших войск, обстановка все-таки складывалась в пользу противника.
      Против трех армий Западного фронта, оборонявшихся в полосе от Витебска до Быхова, противник в середине июля перешел в наступление главными силами своих 3-й и 2-й танковых групп при поддержке большей части сил 2-го воздушного флота. Наша 19-я армия вынуждена была отойти на северо- и юго-восток, и противник устремил в образовавшуюся брешь две танковые дивизии. К вечеру 15 июля они прорвались в район севернее Ярцева, охватывая с северо-востока тылы советских войск.
      Над Смоленском нависла реальная угроза. Командующий 16-й армией генерал-лейтенант М. Ф. Лукин получил 14 июля приказ возглавить оборону города. Но он уже был не в силах предпринять действенные меры. В мои руки попали неопубликованные воспоминания командарма. В них он рассказывает, какие трудности пришлось испытать 16-й армии в первые недели войны. Армия прибыла под Смоленск разрозненно. Часть ее сил, в том числе и все танковые соединения, была передана 20-й армии. У Лукина остались лишь две дивизии, растянутые по фронту и действовавшие ударными подвижными отрядами.
      Непосредственно Смоленск защищала ополченческая бригада полковника П. Ф. Малышева. Когда вечером 15 июля после тяжелых боев немцы с трех направлений ворвались в город, батальоны Малышева и подразделения, отошедшие за крепостные стены, вступили в ожесточенный бой, защищая каждый дом, квартал, каждую улицу. Короткая июльская ночь прошла в жесточайших схватках. К утру южная часть Смоленска была захвачена врагом. Мосты через Днепр были взорваны полковником Малышевым; не самовольно, как ошибочно утверждается в некоторых мемуарах, а согласно приказу командования 16-й армии - это мне удалось установить по архивным документам.
      Но и после взрыва мостов сражение за Смоленск продолжалось. Соединения и части несколько пополнившейся 16-й армии неустанно контратаковали врага, пытаясь выбить его из города, и одновременно отражали попытки фашистских войск перехватить дороги между Смоленском и Дорогобужем. В этот район 21 июля начала отходить 20-я армия. Как и 19-я, она уже находилась в окружении. С 21 июля по 7 августа согласно приказу Ставки была нанесена серия контрударов по сходящимся на Смоленск направлениям. В них участвовали оперативные группы армий Резервного фронта и группа генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского. Контрудар поддерживала авиация: к имевшимся на Западном фронте 370 самолетам Ставка нашла возможным выделить еще 270.
      Эти удары помогли 20-й и 16-й армиям вырваться из кольца, отойти за Днепр.
      В захваченных противником районах Смоленской области к середине июля действовали 32 подпольных райкома партии, 31 подпольный райком комсомола, 19 партизанских отрядов. Их деятельность направлял и координировал подпольный обком ВКП(б) во главе с первым секретарем Д. М. Поповым.
      Вражеская группа "Центр" была сильно ослаблена. За первые три с половиной недели Смоленского сражения ее моторизованные и танковые дивизии потеряли до 50 процентов личного состава. До их пополнения и ликвидации угрозы флангам группы армий "Центр" гитлеровское командование вынуждено было отложить наступление на Москву. Впервые в ходе второй мировой войны немецко-фашистским войскам пришлось на главном стратегическом направлении перейти к обороне.
      Развернувшееся по фронту на 650 километров и в глубину на 250 километров Смоленское сражение не утихало все лето и первую декаду сентября 1941 года. Оно складывалось из многих больших и малых наступательных и оборонительных операций.
      В тех боях мне наиболее запомнилось наше наступление в направлении Духовщины с рубежей рек Царевич и Вопь, в котором участвовала 64-я стрелковая дивизия полковника А. С. Грязнова. Я тогда работал в ее газете "Ворошиловский залп". Как и многих работников политотдела, меня по существующему тогда обычаю послали в один из стрелковых батальонов "личным примером обеспечивать успех атаки".
      Штаб 64-й дивизии раскинул землянки в овражистом лесу северо-западнее деревни Рядыни. К командным пунктам полков добираться оттуда было более или менее безопасно, но подступы к речке Царевич, вдоль которой тянулся рубеж нашей обороны, простреливались противником. Поэтому в батальоны нам было приказано идти с наступлением сумерек. А пока была середина дня, и я заторопился к землянке разведотделения штаба, куда только что доставили трех пленных. Их допрашивал начальник разведотделения майор Селезнев. Запомнился он мне высоким, крупнотелым и неприветливым. На просьбу разрешить присутствовать на допросе в качестве работника газеты майор довольно резко приказал убираться и не мешать работать. Возмутившись, я пошел искать комиссара дивизии, чтобы пожаловаться. В это время налетели "юнкерсы"...
      После бомбежки, когда проходил близ землянки майора Селезнева, увидел такое, что вспоминать страшно. От прямого попадания бомбы погибли все - и майор, и переводчик, и пленные, и бойцы-конвоиры... С тяжким сердцем вышел я из леса и напрямик, через поле неубранной ржи побрел в сторону передовой, усыпая путь золотыми слезами зерна. Они падали на серую колчеватую землю, как только рука прикасалась к колоскам. Это плачущее поле еще усиливало лежавшую на душе тяжесть от всего, что довелось пережить с первого часа войны. Думал я и том, что майор Селезнев прогнал меня сегодня от гибели.
      В штабе полка, замаскировавшемся в заросшем мелколесьем овражке, узнал, что прибыло пополнение - несколько маршевых рот московских ополченцев и что сейчас перед ними выступает полковой комиссар А. Я. Гулидов. Через минуту я уже был в недалеком перелеске, где ждали ночи ополченцы. Гулидов тут же приказал мне с наступлением темноты отвести две роты ополченцев в батальон и "отвечать за них головой". Вид ополченцев меня несколько смутил: многие были с бородами, в очках; все они казались мне, двадцатилетнему, стариками.
      Но когда на второй день на рассвете (это было 1 сентября) после короткой артподготовки мы устремились к задернутой туманом речке, ополченцы показали себя молодцами. Они вплавь и вброд перебирались через Царевич, четко выполняли команды и обходили оживавшие пулеметные немецкие гнезда. В атаку поднимались дружно и бесстрашно... В тех боях каждый бросок вперед начинался атакой, которую возглавляли, как тогда было принято, политработники, командиры взводов, рот, батальонов и даже подчас командиры полков. Это приводило к большим потерям среди командного состава. Уже на четвертый день боев в батальоне я остался единственным кадровым политработником, а среди командного состава - несколько сержантов. Положение усугублялось еще и тем, что начались ливневые дожди, затруднявшие подвоз боеприпасов и продуктов, а также эвакуацию раненых.
      Не могу не вернуться к тем чувствам, которые вызвал первый услышанный нами залп "катюш". Помню, когда поднялись в очередную атаку, вдруг сзади что-то могуче и оглушающе загрохотало, и над нашими головами к вражеским позициям, исторгая пламя, с ревом устремились невиданные длинные снаряды. От неожиданности мы упали на землю.
      Так вступило в бой новое, мощное оружие - знаменитые реактивные минометы.
      В ходе Смоленского сражения, в сложностях его оперативно-тактических ситуаций проявился и окреп военный талант многих советских командиров. Как символ военного мастерства, мужества, решительности и поныне звучат фамилии Рокоссовского, Конева, Курочкина, Лукина, Маландина, Соколовского, Захарова, Масленникова, Руссиянова, Галицкого, Крейзера, Лизюкова С. П. Иванова, Плиева и других.
      Особо хотелось бы сказать о Г. К. Жукове. С конца июля до середины сентября 1941 года он командовал Резервным фронтом и успешно провел одну из важных в Смоленском сражении операций по разгрому ударной группировки немецко-фашистских сил на "Ельнинском выступе". В ходе этой операции войска 24-й армии Резервного фронта нанесли поражение двум танковым, одной моторизованной и семи пехотным дивизиям врага и ликвидировали самый удобный плацдарм для рывка фашистских войск на Москву. Отличившимся в боях 100-й и 127-й стрелковым дивизиям 24-й армии было присвоено звание гвардейских. Скоро стала 7-й гвардейской и наша 64-я стрелковая дивизия.
      Изучая сейчас полководческое искусство Г. К. Жукова, размышляя над особенностями его непростого характера, я, как военный писатель, снова утвердился в мысли, что он, в обход "правил" оперативного искусства (на что и обижались немецкие генералы), иногда дерзко и с умыслом пренебрегал некоторыми "формальными необходимостями" при выработке того или иного оперативного решения. Будучи высоко одаренным полководцем и следуя строгой логике своего разума, Жуков искал такие неожиданные решения, которые бы, исходя из тех же "формальных необходимостей", противник не разгадал. Избавленная от шаблона мысль Жукова раскованно диктовала ему нужный план действий, предусматривавший и некоторые запасные "ходы" - например, дополнительный маневр артиллерийским огнем, резервами и даже главными силами.
      10 сентября войска Западного, Резервного и Брянского фронтов по приказу Ставки прекратили наступательные операции.
      Так закончилось Смоленское сражение, ставшее символом мужества и стойкости Советских Вооруженных Сил. На смоленской земле нашли гибель многие полки и дивизии агрессора, собиравшиеся вступить в Москву.
      1981
      ПЕРЕД ЛИЦОМ ВРЕМЕНИ
      Навечно в памяти народной
      Работая над документами, связанными с битвой под Москвой, прочитал слова маршала Жукова, которые меня, участника тех событий, политрука из 7-й гвардейской стрелковой дивизии, особенно взволновали. "25 ноября, писал Г. К. Жуков, - 16-я армия отошла от Солнечногорска. Здесь создалось катастрофическое положение. Военный совет фронта перебрасывал сюда все, что мог, с других участков фронта. Отдельные группы танков, группы солдат с противотанковыми ружьями, артиллерийские батареи и зенитные дивизионы, взятые у командующего ПВО генерала М. С. Громадина, были переброшены в этот район. Необходимо было во что бы то ни стало задержать противника на этом опасном участке до прибытия сюда 7-й гвардейской стрелковой дивизии из района Серпухова..."
      Надо вспомнить, что те войска, которые, отступая от границы, вели бои в Белоруссии, понесли тяжелейшие потери. Под Могилевом, Витебском, Смоленском вступали в действие войска, выдвинутые из глубины страны. И вот теперь под Москвой в тяжкие ноябрьские дни надо было сдержать врага до тех пор, пока не подойдут новые резервы и изъятые с других участков фронта силы.
      Мы, рядовые воины, в ходе ошеломляющих событий не успевали задаться вопросом: как и почему случилось такое, что за несколько месяцев враг достиг Москвы? Эти вопросы, а тем более ответы на них пришли позже, на последующих этапах войны и после нее.
      Помню, в первые дни войны, буквально в самые первые, нам, недавним курсантам военного училища, даже не верилось, что это воистину война. Все хотелось спросить у кого-то: чего они лезут? Что им тут надо?.. Мы не хотим их убивать, сами не хотим умирать, зачем все это?
      Ощущение войны как непоправимой трагедии пришло ко мне в день, когда после очередной бомбежки увидел в высокой траве при дороге молодую мертвую беженку с узелком вещей и возле - ее малого ребенка, который молча теребил грудь матери. Ветер трепал ее разметанные волосы... Этого ребенка я отдал шоферам, едущим в тыл, взяли с неохотой, упирались. "Грудной ведь. Что мы с ним делать будем? Лучше куда-нибудь в медсанбат..." Но я, помню, упрямо и зло твердил: "Людям отдайте, людям... Ведь живое дитя! Люди возьмут".
      Долгими были с того момента пути-дороги войны. Недаром один день войны считается за три. Были, конечно, рядом со смертью и смех, и любовь, но главное - ненависть. А та лежавшая в траве убитая мать с живым младенцем на груди навсегда останется в памяти символом несправедливости грабительских войн...
      Сегодня хочется вспомнить хотя бы некоторые образы, назвать некоторые имена.
      Для меня, сотрудника дивизионной газеты "Ворошиловский залп", события Московской битвы продолжались по-рабочему, буднично, но острее и драматичнее - с переброски нашей дивизии из-под Серпухова под Москву, на Ленинградское шоссе. Во время этой переброски было промозгло, студено, сине. Помнится, на дорогах был сплошной гололед - бич даже опытных шоферов. А нашей редакции предстояло вести машины из-под Серпухова через Москву в Химки... Перед этим при бомбежке у нас погибли почти все шоферы. И мне (правда, еще под Ярцевом чуть-чуть научившемуся держаться за руль) предстояло вести автобус с наборными типографскими кассами и прочим оборудованием. Теперь понимаю, что только от отчаяния и безвыходности можно было решиться на такое. Но в переднем грузовике был наш весельчак и заводила, москвич с замашками одессита Аркаша Марголин - прекрасный водитель и, по его словам, знаток Москвы. До сих пор светло и с улыбкой вспоминаю о нем.
      Из-под Серпухова мы выехали рано. От напряжения и старания я весь взмок и так держал руль, что побелевшие пальцы порой сводило. Москва запомнилась сосредоточенной, пустоватой. Там и тут улицы пересекали баррикадные нагромождения из мешков с песком, железных противотанковых ежей. Окна домов сплошь были перечеркнуты бумажными крестами.
      Пересекли мост через канал. Начались Химки. Это был, конечно, не тот многоэтажный завидный город, каким видим его сейчас. Это был городишко Химки сорок первого года. На перекрестках стояли регулировщики с флажками, на обочинах - указатели... Мы остановились в деревне Бутаково, разместились в нескольких ее избах.
      Редактор газеты старший политрук Михаил Каган, с которым мы уже, как говорится, пуд соли съели, приказал мне садиться в полуторку, которую водил курянин красноармеец Захаров, ехать на розыски политотдела дивизии, доложить начальству, что редакция на месте и что газета к завтрашнему утру будет выпущена и доставлена на полевую почту.
      Нелегко было вновь завести истрепанную полуторку шоферу Захарову. Навсегда запомнился каторжный труд шоферов в лютую зиму подмосковной битвы. Для того чтобы завелись машины, надо было разводить под картерами костры, греть для радиаторов воду. А как все это удавалось шоферам самого переднего края, которые, например, доставляли пушкарям снаряды?.. Костры под фронтовыми грузовиками в морозно-синем предутреннем тумане, в стылой дымке перелесков, полян, во дворах и на обочинах, на передовых позициях и в обозах - эти пылающие костры возле темных силуэтов еще холодных машин так и светятся в памяти. Они сопровождали нас всю войну. Благодарю память, что сохранила имена водителей: Губанов, Залетный, Поберецкий, Исайченко...
      Ехали по узкому Ленинградскому шоссе в поисках штаба и политотдела 7-й гвардейской дивизии. На коленях развернул топографическую карту. Вот они, названия деревень и местечек, ставшие прифронтовой полосой: Черная Грязь, Дурыкино, Ложки, Пешки, Ржавки, Крюково, Сходня... Помню, смеялись мы с Захаровым (он яркий мужик, постарше меня был, свекольно-румяный, в нахлобученной по брови серой ушанке с вдавленной в мех красной эмалевой звездочкой: очень нравилась мне эта ушанка, а некогда белые прекрасные полушубки наши уже были черны от мазута и дыма костров), шутили с ним: "Ничего, пробьемся как-нибудь в Ржавки через Ложки-Пешки по Черной Грязи..."
      Именно там, у Черной Грязи, произошел с нами курьезный случай, впрочем, такой, какие в то время приключались довольно часто. Мы пристроились к колонне грузовиков, везших снаряды, и вдруг справа из-за придорожной лесной полосы неожиданно, страшно, пронзительно загрохотало, завыло, казалось, в ушах тотчас лопнут перепонки. Мы с Захаровым непроизвольно схватились за головы. Через мгновение я осознал, что это был залп "катюш", я уже слышал их раньше. Но было поздно. Машина, потеряв управление, слетела в кювет и ткнулась в сугроб. Такое же случилось еще с несколькими грузовиками. А над головами все выло и выло. Когда наконец стихло, мы выбрались из кабины и, поняв, что с машиной все в порядке, вдруг начали хохотать, показывая пальцами друг на друга. Вот, мол, отмочили!..
      Но в общем-то было не до смеха. Надо спешить. По дороге уже шли мощные бензовозы, они-то с легкостью и вытащили из кювета нашу полуторку. Помню, разыскивая штаб дивизии, проскочили Дурыкино, где нас вдруг остановили "маяки" с флажками - дальше нельзя (линия фронта опять приблизилась), дальше - враг. Пришлось возвращаться. Штаб и командный пункт нашей дивизии нашли в Больших Ржавках, у церкви. Доложил полковому комиссару Гудилову, что редакция дивизионной газеты прибыла, что приступила к работе и что "Ворошиловский залп" к утру будет готов и доставлен в первый эшелон.
      Сейчас мне трудно вспомнить, тогда ли, на обратном пути в редакцию, или когда в очередной раз ехал за материалом на передовую, куда было рукой подать, но точно знаю, мы ехали в той же нашей обшарпанной полуторке, все с тем же милым моему сердцу румяным курянином Захаровым, приближаясь все к той же Черной Грязи. Как же все-таки его имя? В памяти только звучит его голос: "Красноармеец Захаров прибыл по вашему вызову".
      Дорога шла перелесками, по кривой влево и чуть под уклон. За нами и впереди еще шли машины. А вдали у редколесья, не доезжая села, вереницей выстроились грузовики, бензовозы. И тут в небе послышался гул, обложной, тягучий. "Юнкерсы" шли бомбить Черную Грязь. И вот впереди заухало, загрохотало. Потом "юнкерсы" стали пикировать на нас, вырастая в размерах, словно в кино - крупным планом. Выскочив из кабины, я скатился вправо под откос, а Захаров кинулся влево, куда-то подальше от машины. Я лежал в снегу темным кулем, словно придавленный грохотом. И каждый самолет, казалось, пикировал прямо на меня (потом проверял: это мнилось тогда почти каждому). Непроизвольно хотелось вжаться в снег, в неподатливую твердую землю.