А Семен Туркин считался богом на наблюдательном пункте. Разведчики, бывало, еще только поговаривают, что фашисты думают выдвинуть куда-нибудь свою новую огневую точку, а Семен уже знает это место. По самым незначительным признакам умел он распознавать на переднем крае расположение вражеских наблюдательных пунктов, пулеметных гнезд, огневых позиций орудий и минометов. Один раз Туркин ухитрился разглядеть в стереотрубу нарукавные нашивки у гитлеровцев. Раньше этих нашивок, похожих на дубовые листья, не было. И по такой незначительной детали определил: в наблюдаемом секторе появилась свежая часть противника.
      ...Утро застало разведчиков в лесу, километрах в трех от деревни Боровая. Они забрались в давно не видавший топора густой подлесок и здесь, в непролазных дебрях, уселись позавтракать. Консервы, галеты казались после хлопотливой, напряженной ночи необычайно вкусными.
      Петр Стреха, как всегда, начал еду с луковицы. Он очистил ее, затем насыпал на плоский бок фляги горсть соли и ладонью с хрустом раздавил на ней луковицу.
      Лукашкин с ухмылкой косился на Петра и с аппетитом уминал мясные консервы; лук ему не нравился.
      Семен Туркин в это время лежал в пяти шагах от товарищей и прислушивался к лесным шорохам. Он нес охранение. Семен удивлялся, что здесь, в глушине, так мало зелени. Земля почти голая, пахнет плесенью. Только кое-где зеленеет похожий на папоротник кочедыжник, стебелек лесного хвоща да пахнущий перцем грязно-пурпурный копытень - завсегдатай тенистых и сырых лесных уголков.
      Кудрину есть не хотелось. Он с трудом прожевывал сухие галеты и запивал глотком воды. Перед глазами стояло родное село таким, каким знал с детства: хаты в садах, тенистые улицы, сосновый лес, подступивший к огородам. А на краю села, у речки, - дом, в котором Павел родился, рос. Соломенная крыша, молодые ясени на подворье, узкая тропинка через огород к лугу. На лугу - криничка с прозрачной, холодной до ломоты в зубах водой.
      Ведь стоит только минуть Иваньковскую гать, пройти час леском - и уже Олексино! Живы ли его старики - отец с матерью? Изболелись, видать, сердца их по Павлуше. Может, и не чают увидеть его... А Сима... Что с Симой? Где она?
      Сима... Она вошла в его жизнь, в его мысли, в сердце как что-то не отделимое от него самого... Тяжелые походы, холод и грязь, сырые, тесные землянки, лихие налеты на передний край врага, жестокие бомбежки с воздуха, атаки фашистских танков, засады в тылу немцев, госпиталь... И никогда не забывал о ней - такой простой и далекой Симе Березиной. А не было б ее, насколько труднее казались бы ему дороги войны!
      Павел представлял себе лучистые серо-голубые глаза Симы, милые, такие знакомые черты ее лица, сдержанную улыбку на упругих губах, и ему верилось, что нет такого дела, которого он не осилил бы, нет препятствия, которого не смог бы преодолеть. От этих мыслей легче становилось дышать, мускулы наливались новой силой, а сердце - храбростью.
      Только сейчас в груди Павла тесно. Тесно потому, что здесь, в родных местах, чувства к этой светлоглазой девушке вспыхнули с невиданной силой. И мало им места в его груди.
      Павел вздохнул. Мысли переметнулись от прошлого к сегодняшнему, и он почувствовал: не удержаться, чтобы не зайти в родную деревню. Ведь можно незаметно, через луг, подползти к своему огороду, а там и хата рядом. Вот только надо захватить пленного вначале...
      Петр Стреха с тревогой посматривал на командира. Уже Лукашкин сменил в охранении Туркина, и Туркин кончал завтрак, а старший сержант Кудрин все сидел, уставив глаза в землю. По его худощавому лицу с прямым носом, обветренными губами, с карими, чуть зеленоватыми глазами пробегали тени. То засветится оно на мгновение, то померкнет.
      Стреха осторожно, точно невзначай, прокашлялся и этим вывел Кудрина из задумчивости. Старший сержант, взглянув на часы, поднялся на ноги. Поднялись и остальные разведчики.
      - За мной! - скомандовал Кудрин.
      Цепочка разведчиков осторожно пробиралась сквозь лес в направлении к дороге, которая пролегала между Боровой и Выселками. Кудрин знал, что дорогу отделяет от леса широкий заболоченный луг. Значит, вероятность встречи здесь с фашистами невелика. Однако разведчики шли со всеми мерами предосторожности: держали наготове автоматы, ступали так, чтобы под ногой не треснул валежник, зорко всматривались вперед и по сторонам.
      Только что настало солнечное утро, и лес шумел многоголосым говором птиц. С детства знакома Павлу эта лесная музыка, которая всецело завладевает чувствами, подчиняет волю. Человек перестает ощущать себя, ощущать бег времени и точно растворяется в птичьем щебете, в мерном гудении верхушек деревьев, в этой неповторимой красоте, которая обступает его со всех сторон. Павел знал чарующую силу леса и старался не поддаваться ей, оградить от нее своих товарищей. Время от времени Кудрин поднимал над головой руку. Разведчики замирали на месте и прислушивались.
      Наконец началось мелколесье. Березки, осины, кусты боярышника, волчьего лыка, крушины точно выбежали из векового леса и в беспорядке рассыпались по кочковатому лугу, над которым еще висела, чуть колеблясь, прозрачная пелена тумана.
      За мелколесьем открылся широкий луг. Только справа, где протекала, пересекая видневшуюся впереди дорогу, крохотная речушка Ять, стеной столпились приземистые кусты. Кудрин окинул их внимательным взглядом. И всем разведчикам - Стрехе, Туркину, Лукашкину - стало ясно, что лучшего подхода к дороге, чем заросший кустами берег речушки, не найти.
      Прямо перед разведчиками маячили вытянувшиеся в одну линию редкие тополя. Они росли над дорогой, к которой стремилась группа Кудрина. Капитан Пиунов сообщил Кудрину, что, по имеющимся сведениям, в деревне Боровая и в трех километрах от нее, на хуторе Выселки, разместился штаб немецкой дивизии. Трудно угадать, какие отделы штаба находились в Боровой, а какие в Выселках, но было известно, что по дороге между ними проезжают мотоциклисты, легковые машины, проходят пешие.
      Речушка Ять протекает как раз на полпути между Боровой, находящейся ближе к фронту, и Выселками. Это даже не речушка, а ручей, через который можно перепрыгнуть. Он берет свое начало в болотах, раскинувшихся на десяток километров за дорогой, и вихляет через луга и лес к самой Припяти.
      Разведчики подошли к ручью, а затем, укрываясь кустарником, разбросанным по берегу Яти, начали пробираться к дороге. Под ногами хлюпала рыжая торфяная вода. Местами берег, точно тонкая доска, прогибался под ногами и еле заметно гудел, будто под травяным покровом таилась пустота.
      Дорога уже совсем близко. Виден дощатый мосток через ручей. Разведчики залегли, притаились. От Выселок на Боровую двигался большой крытый грузовик. У мостка машина затормозила и, перебирая колесами каждую доску, переехала через него. Кудрин успел рассмотреть на сером брезенте грузовика желтые скрестившиеся молнии в белом квадрате. Похоже, что проехала почтовая машина.
      Не ускользнуло от его внимания и то, что мосток гремел каждой доской под колесами грузовика. Значит, давно не чиненный.
      Перед разведчиками стояла задача - захватить "длинного языка". Нужно охотиться за офицером.
      Остановить проезжающую машину или мотоцикл - не проблема. Любой из разведчиков, не задумываясь, назовет десяток способов. "Важно не задержаться долго на дороге, не наделать шума, не навлечь погони", размышлял Кудрин.
      Вдалеке послышался грохот. Было похоже, что едет несколько пустых телег. Кудрин с досадой поморщился. Так и есть: от Боровой приближались две пароконные подводы. Теперь пережидай их. Павел приложил к глазам бинокль. Подводы ничем не груженные. Солдаты-ездовые курят и нахлестывают лошадей, торопятся. Обычные обозники; захватить такого в плен - и толку от него, что от пня: ничего не знает, только дрожит от страха...
      Прошел час, второй... Кудрину стало ясно, что нужно схватить первого появившегося на дороге офицера. Пока же они видели только обозников, шоферов, посыльных да санитарные машины.
      План действия прост. Кудрин и Лукашкин выйдут "чинить" мост. В маскировочных костюмах они сойдут за немецких солдат.
      Все случилось очень неожиданно.
      На выезде из Выселок закружилась пыль. Кудрин рассмотрел в бинокль, что мчится легковая машина. В машине двое.
      - К мосту, - тихо скомандовал он и, смахнув с головы пилотку со звездой, пригибаясь, первым направился на дорогу. Спокойно, не торопясь, прошелся по мосту, похлопал рукой по перилам и повернулся спиной к еще далекой машине. Лукашкин тужился выхватить из настила доску. Но без лома это было не под силу.
      Немецкая машина завизжала тормозами в десятке метров от моста. Но десять метров - это тоже расстояние. Его нужно преодолеть. Пока сделаешь десять шагов, даже и стремительных, враг успеет выхватить оружие...
      Из машины выскочил высокий, стройный офицер с сухим, немолодым лицом.
      "Майор! - искрой мелькнула мысль в голове Кудрина. - Майор инженерных войск!" Павел хорошо разбирался в знаках различия гитлеровской армии.
      Майор, держась за кобуру с парабеллумом, нахмурив брови, что-то сердито спросил.
      - Штанен! - ляпнул нетерпеливый Лукашкин, запомнив, что в немецком звучании мост напоминает "штаны", и чуть было не погубил дело.
      - Мины! - твердо выговорил по-немецки Кудрин, приближаясь к майору. Партизаны положили мину.
      - Мины?.. - переспросил майор, сделав шаг назад.
      В этот миг из кювета метнулись к машине Стреха и Туркин. Гитлеровский майор выхватил парабеллум, но он тут же полетел куда-то в бурьян, выбитый ловким ударом приклада автомата. Еще секунда - и к месту схватки подоспели Кудрин и Лукашкин.
      Кудрин кинулся к машине, но шофер успел включить заднюю скорость и дать полный газ. Машина рванулась назад. Кудрину ничего другого не оставалось, как полоснуть по ее лобовому стеклу из автомата. Машина сделала резкий кивок в сторону и завалилась в придорожную канаву.
      Майор отбивался руками, ногами, визжал, кусался, не давая заткнуть кляпом рот и опутать себя. Но Стреха, Туркин и Лукашкин быстро управились с ним. А Кудрин тем временем осмотрел машину. Шофер-солдат наполовину вывалился из полуоткрытой дверцы и так лежал, застигнутый смертью. На заднем сиденье Павел обнаружил офицерскую кожаную сумку...
      Еще минута - и группа разведчиков вместе с пленным бежала от дороги вдоль ручья к лесу. И вдруг в воздухе тоненько запела мина, вторая. Взрывы ухнули в стороне.
      - Стой! - скомандовал Павел.
      Разведчики остановились, недоуменно глядя на командира. Мгновение Кудрин раздумывал:
      "Раз стреляют - значит заметили..."
      Кудрину было известно, что многие населенные пункты в Белоруссии, где находились немецкие гарнизоны, превращены в своего рода крепости. Не только подступы к ним прикрывались колючей проволокой и дзотами, а и непрерывно велось из них наблюдение. Возможно, наблюдатель в Выселках или Боровой услышал автоматную очередь, которую дал Кудрин по машине, и в бинокль рассмотрел свалку на дороге.
      "...Значит, заметили... - Кудрин представил себе, как сейчас торопливо усаживаются в машины гитлеровские солдаты. Через несколько минут они будут здесь. - А если из Выселок бросят заслон по лесной дороге, тогда путь к отходу закрыт".
      - За мной! - снова скомандовал Павел и побежал в противоположную сторону, к мостку, который только что они оставили.
      Гитлеровский майор, со скрученными назад руками, понял безвыходность своего положения и, поддерживаемый Стрехой и Туркиным, расторопной рысцой бежал вслед за Кудриным.
      Разведчики по колено в воде протиснулись под мостком на другую сторону дороги и, укрываясь мелким кустарником, продолжали бежать. Ручей, поворачивавший к Боровой, остался позади. Перед ними расстилалась широкая заболоченная равнина, покрытая очеретником, осокой, ситнягом. И только кое-где виднелись облесенные островки. Было ясно, что под зеленью вокруг этих островков таятся непроходимые болота. Но у разведчиков другого пути не было. Сзади, за дорогой, продолжали ухать разрывы мин, а лес, который покинули разведчики утром, наполнился автоматными очередями. К мостку мчалась группа мотоциклистов.
      Предположение Кудрина оправдалось: фашисты организовали погоню. И теперь самое главное - не выдать своего истинного пути отхода.
      Они шли час, другой, медленно пробираясь вперед. Сумерки сгущались все больше. Дальше двигаться по топкому болоту стало невозможно - трудно разглядеть, где растет осока, пушица, а где - трава вперемежку с полевыми цветами. Сделаешь неверный шаг - и попадешь в трясину. Да и пленный майор окончательно выбился из сил. Он еле переставлял ноги.
      Стреха время от времени озабоченно поглядывал на фашиста. В схватке на дороге гитлеровец потерял фуражку, и теперь над его лысой головой неотступно висела туча комаров. Пришлось развязать майору руки, чтобы он мог защищаться от насекомых. Но пленный и не пытался защищаться. Он весь обмяк, поник. Его обвисшие щеки посерели, точно за них налили свинца.
      Кудрин облюбовал небольшой островок и здесь, среди молоденьких березок и осинок, - кто знает, как забравшихся в такое гиблое место, приказал остановиться на привал. Ему было ясно, что перейти линию фронта в назначенное время не удастся. Ночью по болоту не пойдешь, следовательно, ночь при этих обстоятельствах не союзница разведчиков...
      Первым долгом нужно было защититься от комаров. Это обязанность Туркина. Он достал из сумки предусмотрительно захваченные с собой баночку с вазелином, пакетик с нафталином и в крышке от баночки расплавил над зажженной спичкой жир. Потом начал смешивать с ним порошок. Этой смесью каждый разведчик смазал руки, лицо, шею. Вначале немножко пощипывало кожу, зато ни один комар не осмеливался прикоснуться к ней. Пленный тоже воспользовался этой удивительной мазью, хотя не без опаски.
      Наломали веток и положили их где посуше - среди отцветающего светло-розового кипрея и белеющего в сумерках, дурманящего своим запахом багульника. Начали готовиться к ужину. Конец напряжению. Можно отдохнуть, перекинуться словом. Стреха устроился на ночлег рядом с Лукашкиным.
      Кудрин уселся в стороне и, подсвечивая электрическим фонариком, рассматривал документы, захваченные в машине. Пленный несколько раз услужливо пытался помочь в этом, но Туркин, первым заступивший на пост, указал майору место на куче хвороста под карликовой березкой и выразительным жестом дал понять: "Сиди - и ни с места".
      4
      Темнота над болотом стала непроглядной. Разведчики, утолив голод, молчали, наслаждались отдыхом. Молчал и Петр Стреха, хотя был подходящий случай поговорить. А поговорить он любил. Такой уж характер у Стрехи. Нравится человеку, когда его слушают. Но, наверное, крепко устал Петр. Ведь тяжелые сутки позади, не до разговоров.
      Вдруг рядом заворочался Лукашкин и озабоченно проговорил:
      - Как бы зубы не простудить в этой сырости.
      - Зубы? - ухватился за слово Петр Стреха. - Не беспокойся, Миша. Я тебе такое про зубы расскажу, что они у тебя и после смерти болеть не будут.
      - А-а-а, - Туркин даже повернулся на другой бок, чтобы не слушать Петра. - У тебя на каждый случай сто баек!
      - При чем тут байки? - понизив голос, шептал Стреха. - Если хочешь знать, я чуть-чуть в ученые по зубной части не выбился.
      - То-то у тебя полрта без зубов, - съязвил Туркин.
      - А ты слушай... Разболелся у меня зуб кутний. Мочи моей нет, так болит. И горилку лил на него, и одеколон, и отваром дубовой коры полоскал. Не помогает. Хоть на стенку лезь. А врачей зубных я тогда не признавал. Да и щипцов их боялся.
      Но дело не в этом. Заболел у меня зуб как раз после какого-то праздника. А на праздник я поросенка зарезал. Ну и перестарался, когда за столом с гостями сидел. На второй день живот схватило. Но, когда начал болеть зуб, махнул я на живот. Махнул и только зуб лечу - уже пирамидоном. А живот все-таки дает о себе знать. Даже ноги гудят, так набегался я за сарай. Надоело. Взял и выпил касторки. Что после этого бывает - всякому известно. Но факт в другом: зуб перестал у меня болеть! Как рукой боль сняло.
      - От касторки? - зашевелился Лукашкин.
      - А ты слушай.
      - Только потише, - раздался голос Кудрина.
      Стреха продолжал:
      - Так вот, перестал у меня зуб болеть. Удивительное дело! Два дня я все раздумывал: как могло такое случиться? И понял: это же я открытие научное совершил! До меня никто не знал, что касторкой зубы можно лечить. Раз так, надо сообщить куда следует. И сообщил: написал большое письмо в районный отдел здравоохранения. А на второй день прислали из района специального врача в село. Пришел он ко мне в дом, заставил раздеться до пояса, глаза смотрел, язык, стучал молоточком по коленной чашечке, спрашивал, не забываю ли я свою фамилию и все такое прочее.
      В темноте послышался сдавленный смешок Туркина. Он тихо, сквозь смех спросил:
      - А в больницу не приглашал переселиться?
      - Нет, не приглашал, - серьезно ответил Стреха. - Сказал, что я вполне здоров.
      - А как же с письмом о касторке? - спросил Кудрин.
      - На письмо я ответ получил. А касторку мы испробуем на Мише, когда у него зубы заболят.
      Лукашкин что-то неопределенно хмыкнул и сердито засопел.
      С болота тянуло сыростью. Разведчики, докурив самокрутки, притихли. Только Туркин с автоматом наготове стоял под березкой и прислушивался к ночным шорохам.
      Кудрин проснулся на рассвете, почувствовав, что куча ольховых и березовых веток под ним пропиталась выступившей из почвы водой. Маскировочный костюм на боку заскоруз от сырости, холод сковал тело.
      Вскочив на ноги, Павел зябко потянулся, оглянулся вокруг. Стреха и Лукашкин с автоматами в руках прохаживались среди тонкостволых, застывших в безмолвии березок. Туркин, несмотря на предутреннюю прохладу, сладко спал в обнимку с автоматом под хилым кустом жимолости и по-детски причмокивал во сне губами. Над болотом клубился туман. Казалось, он поднимался из самых недр этой прогнившей насквозь земли.
      Пленный майор неподвижно сидел на том же месте и в той же позе, как и два часа назад, когда Стреха и Лукашкин сменили на посту Кудрина и Туркина.
      - Не спал? - спросил Павел у Стрехи, кивнув головой в сторону фашиста.
      - Нет, не спится фону-барону. Все думает. Есть, конечно, о чем подумать их благородию. Не к теще ведь на пироги едет.
      Услышав голоса, гитлеровец поднял еще больше посеревшее за ночь лицо с красными, воспаленными глазами.
      - Развяжи его, - распорядился Кудрин.
      Стреха распутал на руках майора веревку. Гитлеровец поднялся, поежился и вдруг неудержимо заляскал зубами, словно только сейчас предутренняя свежесть прикоснулась к его телу.
      "Дрожишь здесь, как цуцик, - со злостью подумал о пленном Кудрин, - а там ждут "языка", выглядывают нас из каждой траншеи..."
      Мысль о том, что в роте, в штабе дивизии беспокоятся об их судьбе, ждут нужные сведения о противнике, ждут контрольного пленного, будто подстегнула Кудрина.
      - Подъем! - скомандовал он.
      Туркин мгновенно вскочил на ноги и очумелыми от сна глазами оглянулся вокруг.
      Разведгруппа продолжала путь.
      К всеобщему удивлению, недалеко от островка, где разведчики провели короткую июньскую ночь, протекала небольшая речушка. Речка среди болота! Только Кудрин - местный житель - не удивился этому. Между зыбкими берегами речушка медленно несла прозрачную, чуть красноватую воду. Этот цвет придавали воде тысячи красных, тонких, как иголки, червячков, кишевших на дне.
      Препятствие показалось пустяковым: ширина речки не больше двух метров. Лукашкин с ходу попробовал перепрыгнуть на другую сторону, но... не тут-то было: нога его глубоко нырнула в густое месиво. Стреха еле успел подхватить товарища, чтобы он не плюхнулся в речку.
      Потом с ехидцей спросил у него:
      - Ты, Лукашкин, наверное, не знаешь, в каком случае трудно вытянуть человека из болота, застрявшего в нем по щиколотку?
      - Когда его за пятку крокодил держит, - зло ответил Лукашкин, настораживаясь. Тон Петра явно насмешливый.
      - А вот и нет, - возразил Стреха. - Тогда, когда этот человек застрял по щиколотку вниз головой.
      Разведчики сдержанно засмеялись и начали палкой прощупывать дно речки. Но палка так ни на что и не наткнулась.
      Пришлось бежать к месту ночлега за ветками. И они вымостили трамплин, добрую охапку перебросили на другой берег и только потом отважились прыгать...
      По ту сторону речки оказался участок кочковатого торфяного болота. Наверстывая упущенное время, разведчики ускоренным шагом двигались вперед, ловко перемахивая с кочки на кочку. Старались не ступать вслед друг другу. Податливые моховые подушки плавно уходили из-под ноги, погружаясь в рыхлую тину, и требовалось без промедления искать новую опору - прыгать на соседнюю кочку. Надо было поскорее добраться туда, где за колеблющейся в воздухе пеленой тумана притаилась гряда высот, на которых находились опорные пункты линии обороны врага.
      Кудрин хорошо знал, что склоны этих высот изрезаны глубокими оврагами, густо заросшими колючими кустами боярышника. Там легко найти скрытую от людских глаз звериную тропу или промоину и по ним проползти между опорными пунктами...
      Пленный гитлеровец понимал, что каждый его неосторожный шаг грозит ему гибелью, поэтому проворно прыгал по кочкам.
      Но вот торфяное болото кончилось. Разведчики вышли на новый островок, пересекли его и увидели, что впереди - длинный и еще более трудный путь. Туман рассеялся. Гряда высот виднелась километрах в двух. Но как их преодолеть, эти два километра! Начиналось болото, покрытое редкой осокой, камышом. Нигде ни полевой травинки, ни цветка, ни кустика. Это верные признаки, что болото непроходимо.
      Где-то сзади, в гуще молодых березок, раз-другой щелкнула варакушка. Павел Кудрин приложил к глазам бинокль и тотчас же увидел на нижней ветке белостволой березки маленькую пичужку. На ее грудке и шее пестрело ярко-голубое пятно, окаймленное двойной полоской из черного и красного цвета. Варакушка снова защелкала, перепрыгнула с ветки на ветку и, точно почувствовав на себе взгляд человека, камнем упала на землю. Павел проследил, как заколебалась трава, сквозь которую пробиралась проворная птичка.
      "Ей и горя мало, что нам так трудно", - ухмыльнулся Кудрин.
      Петр Стреха в это время напряженно всматривался вперед, что-то прикидывая в уме, Семен Туркин сосредоточенно прощупывал палкой болото, а Михаил Лукашкин вынимал из своего кармана длинную бечевку. Он готовился мастерить болотоступы, вязать кольца для палок и не хотел терять времени. Гитлеровец, присев на кочку, безразлично уставил взгляд в землю.
      "Один выход - вязать болотоступы", - решил Кудрин. Ему вспомнились недавние занятия, которые проводил с разведчиками капитан Пиунов. Вся рота участвовала в этих занятиях.
      Каждый разведчик, срезав с елки шесть ветвей метровой длины, клал по три ветки на землю выпуклой стороной вниз. Затем спереди и сзади скреплял их бечевкой, а для верности проплетал длинной березовой хворостиной или лозой. Получалось что-то вроде лодочки для ноги. Привязав к обеим ногам такие "лодочки", разведчики шли через самое топкое болото, не рискуя завязнуть. Для большей устойчивости брали в руки палки с двойными кольцами, подобные лыжным. Кольца без особого труда мастерили из веток березы, орешника, лозы, граба. Покрепче их связывали и крепили веревкой к концу палки с рогульками.
      Кудрин еще раз посмотрел на облесненный островок. Елей там не было. Но и березовые болотоступы не хуже еловых, если взять побольше веток и хорошенько их скрепить...
      - Рубите березки, - промолвил Кудрин. - Первые болотоступы для пленного. Пока будем готовить остальные, Стреха поучит майора ходить на них.
      - Слушаюсь, - ответил Стреха.
      Торопливо мастерили болотоступы. Острым тесаком Петр Стреха ловко подравнивал березовые прутья. Мелкая листва на них вздрагивала, точно ей было больно. Вдруг Стреха увидел среди зеленых листьев красный, с белыми прожилками листочек. Он осторожно сорвал его, положил на большую грязную ладонь и начал рассматривать. Потом расстегнул маскхалат и спрятал листик в нагрудный карман гимнастерки.
      - Зачем? - удивился Кудрин.
      - Капитану Пиунову отдам. Он красные листики какой-то девчонке в госпиталь посылает, - Стреха ухмыльнулся и покачал головой. - Влюбился, видать, наш капитан... Молодость... Захожу я к нему в землянку, а он вкладывает в конверт письмо и вместе с ним вот такой же листочек березовый. Говорит, каждая березка в лесу ему эту дивчину напоминает. Потом я понес письмо на почту и полюбопытствовал.
      - Письмо прочитал? - удивился Кудрин.
      - Не-ет. Адрес на конверте. И понял, почему это березки ему так по душе. Фамилия дивчины - Березина.
      - Березина?.. - Павел поднял на Стреху недоумевающий взгляд.
      - Эге. Красиво так вывел, стервец, на конверте: "Медсестре Серафиме Березиной"...
      Слова Стрехи кольнули Павла в самое сердце. Ощутил какую-то сосущую пустоту в груди. Совершенно в ином свете встал перед ним разговор с капитаном Пиуновым после того, как тот вернулся из госпиталя. Пиунов, по своему обыкновению делясь с Кудриным самым сокровенным, сказал, что раз и навсегда влюбился. Влюбился в белорусскую девушку и сокрушался, что сгоряча покинул госпиталь, не поговорив с ней как следует, но убежден: полюбит и она его, потому что такого парня, как он, нельзя не полюбить и потому, что его чувства к ней такие, каких еще ни у кого ни к одной девушке не было...
      Через час разведчики продолжали путь. Шли медленными, длинными шагами, чуть приподнимая переднюю часть болотоступов, похожих на большие необстриженные веники. Пленный гитлеровец, опираясь на палки, со страхом глядел себе под ноги. Каждый раз, как он делал шаг вперед, сквозь болотоступы фонтанчиками била вода, и казалось, что, чуть задержись на месте, болото расступится под ногой...
      Камуфлированные костюмы разведчиков хорошо маскировали их на поросшей осокой и камышом равнине. Но вот пепельного цвета мундир гитлеровца мог привлечь внимание какого-нибудь наблюдателя на высотах. Поэтому Стреха разукрасил костюм майора березовыми ветками, травой, водорослями. Пленный был похож сейчас на лешего из старинных сказок...
      Гряда высот становилась все ближе...
      Наконец группа Кудрина достигла зарослей боярышника. Каждый шаг на твердой земле после большого перехода по зыбкому болоту доставлял наслаждение. Петр Стреха с пребольшим удовольствием забросил в кусты длинную палку, с которой так долго не расставался. Лукашкин несколько раз притопнул ногой, как бы удостоверяясь, действительно ли нет больше опасности завязнуть.
      Перебежали через разбитую грунтовую дорогу и углубились в дикие заросли. Чутье охотника подсказывало Кудрину, где и как лучше пройти. Он замечал звериные тропы и, согнувшись, на четвереньках, а то и ползком под густо переплетавшимися над головой ветвями, уверенно вел разведчиков вперед. И неотступно следовала за ним мысль: "Серафима Березина... Капитан Пиунов переписывается... А вдруг это она?.. Неужели позабыла?.."
      5
      Генерал Ребров ходил в полутьме землянки по скрипучим половицам и думал. Шесть шагов вперед, шесть назад. Мысли его были напряженно-тревожные. Он чувствовал, что чего-то не сделал - очень важного, необходимого. И беспокойство давило, мешало дышать полной грудью, путало мысли.
      Дивизия генерала Реброва приготовилась к наступлению. Опустели штурмовые полосы в ее тылах, где батальоны целую весну поочередно тренировались атаковать противника. Уже намечены границы наступления каждого полка, поставлены задачи по рубежам и определены направления главных ударов. Уже распределены поддерживающие средства, пристреляны и занумерованы цели. Уже все договорено между командирами - стрелками, артиллеристами, танкистами, саперами, связистами. Приказ о начале наступления мог прийти в любое время.
      Антон Павлович Ребров думал над тем, как сложилась обстановка на участке левофлангового полка его дивизии, и досадовал, что до сих пор нет контрольного пленного, за которым отправилась в тыл врага группа дивизионных разведчиков. Нужно было срочно подтвердить сведения, полученные по другим каналам разведки. И это мог сделать только "язык".
      Он подошел к столу, поднял руку к толстому черному шнуру, на конце которого под небольшим абажуром-рефлектором виднелась электрическая лампочка, и щелкнул кнопкой-выключателем. В мгновение землянка преобразилась. Казалось, яркий свет раздвинул ее стенки, обшитые фанерой, придал правильные очертания узкому топчану, двум раскладным стульям, столу, на котором громоздились бумаги.
      Антон Павлович повернулся к топографической карте, развешанной на стене землянки, и начал внимательно рассматривать ее. Стройный, затянутый в узкий китель, Ребров, несмотря на свои годы, напоминал молодого офицера, который ждал прихода большого начальника и со всем старанием позаботился о своем внешнем виде. Он неотрывно глядел на карту, где значились знакомые ему места - села, дороги, леса. По этим местам в 1941 году его молодая, еще не сколоченная дивизия отступала на восток.
      Реброву вспомнилась сейчас другая карта Белоруссии, карта, на которую была нанесена обстановка первых дней войны, обстановка в районах Белостока, Гродно, Вильно. Ребров, тогда еще полковник, сосредоточенно глядел на синие ромбики с флажками, обозначавшие немецкие танковые дивизии, на грозные стрелы, вонзившиеся в советскую территорию в обхват наших малочисленных войск. Каждому человеку, знающему военное дело, если бы он попытался тогда оценить обстановку только по тем синим стрелам на карте, только по направлениям главных и вспомогательных ударов врага, по количественному превосходству его сил, могло показаться, что Красная Армия стоит перед лицом страшной, непоправимой катастрофы... Тяжелые были дни.
      В памяти всплыл разговор по радио с членом Военного совета фронта дивизионным комиссаром Лестевым. Это было на третий день войны в лесу. Антон Павлович сидел в автобусе - походной рации - на откидной скамеечке рядом с шифровальщиком и записывал в блокнот.
      "Родина требует от нас, - говорил дивизионный комиссар, - сделать все возможное, чтобы не только измотать и обескровить врага, но и сберечь людской состав, технику, боеспособность. Нам нужны резервы, опытные кадры для будущих сражений..."