В борьбе с фашизмом имя Сталина было знаменем, а деяния его гранитными плитами улеглись в здание военной истории. Третий - тот, под руководством которого мы после войны успешно поднимали из руин страну, оснащали атомным оружием наши Вооруженные Силы; в то же время не противились возрождению каннибальской политики по отношению к цвету нации особенно ученым и творческой интеллигенции; слепо верили в правильность нашей внешней доктрины, когда освобожденным от фашизма Красной Армией странам навязывался социализм.
      С Вячеславом Молотовым я свободно и искренне мог говорить только о втором Сталине - великом полководце и великом дипломате периода второй мировой войны. Этому убеждению не изменяю и сейчас.
      26
      А вот как родились при помощи Молотова страницы романа, изображающие приезд в августе 1939 года в Москву Иоахима фон Риббентропа - имперского министра иностранных дел Германии - для подписания пакта о ненападении.
      С тем же Сергеем Ивановичем Малашкиным мы приехали на квартиру Вячеслава Михайловича, на улицу Грановского, разумеется, по предварительной телефонной договоренности. Я с восхищением рассматривал богатую, тщательно подобранную библиотеку, картины на стенах, написанные его братом, художником Николаем Михайловичем Скрябиным, удивлялся тесноватому кабинету с зачехленными в белую парусину двумя-тремя креслами и небольшим столом.
      Малашкин и Молотов с веселым оживлением почему-то стали вспоминать двадцатые годы, один из новогодних вечеров, когда к Малашкину на квартиру неожиданно пожаловали Сталин, Молотов, Буденный с гармошкой и еще кто-то. Они принесли с собой плетенку грузинской чачи и бочонок соленых арбузов. Продолжили отмечать Новогодний праздник - с песнями и плясками. А на второй день утром Малашкина потребовал к себе домоуправ. В его кабинете сидел участковый милиционер. Они строго отчитали Сергея Ивановича, ссылаясь на жалобы соседей за то, что в его квартире до самого утра было слишком шумно и что пели не революционные, а церковные песни. Малашкин же не посмел сказать, кто у него был в гостях (не поверили бы!), принес свои извинения и уплатил штраф.
      Эти воспоминания друзей мне показались настолько занятными, что я достал блокнот и, зная, что Молотов при виде блокнота или диктофона чувствует себя скованно, все-таки спросил у него:
      - Вячеслав Михайлович, разрешите, я немножко посижу над блокнотом.
      - Пожалуйста, - и указал на свое зачехленное кресло за письменным столом.
      Я взглянул на хорошо отутюженную парусину кресла и заколебался:
      - Почему не садитесь? - удивился Молотов.
      - Не смею, - ответил я, пытаясь придать своему голосу шутливый тон. Ведь придет время, и я тоже, как и многие, буду писать мемуары... Разве я удержусь, чтоб не написать, что мне выпал счастливый случай сидеть в кресле бывшего главы Советского правительства?!
      Я имел в виду, что с 1930 по май 1941 года Молотов был председателем Совета народных комиссаров СССР.
      Вячеслав Михайлович, весело сверкнув глазами, вдруг посерьезнел, помолчал какое-то время и сказал:
      - Вы мне напомнили, как в Кремле, после подписания с немцами пакта о ненападении, в моем кресле главы Советского правительства сидел фон Риббентроп и разговаривал по телефону с Берлином... С кем, вы думаете, разговаривал?.. С Гитлером!.. Мы со Сталиным ему это разрешили и получили колоссальное удовольствие, подливая ему в бокал шампанское и слушая его болтовню.
      Рассказав некоторые подробности этого разговора, Молотов дал мне ключ к написанию одной из важных глав романа "Война".
      За двадцать лет я частенько утруждал Вячеслава Михайловича Молотова своими звонками и визитами. Несколько раз бывал и он у меня на даче в Переделкино. И каждое общение с ним, все его суждения о написанном мной необыкновенно обогащали меня творчески и повышали мою ответственность перед читателями.
      Все знают, что жизнь Вячеслава Михайловича складывалась не просто. И он, видимо, тревожился, как бы наши с ним встречи и беседы не затруднили публикаций моих книг. Меня тоже навещали эти тревоги, тем более что действительно были сложности с публикациями, особенно первой и второй книг романа "Война", которые прошли сквозь густые сита двух отделов ЦК КПСС, Главного политуправления Советской Армии, Института марксизма-ленинизма, Института военной истории, Главлита, военной цензуры. На этот счет Вячеслав Михайлович как-то даже высказал свои опасения, и я, чтоб между нами было все ясно, давая ему вторично прочесть, уже в верстке, первую книгу романа, написал письмо, которое целиком привожу здесь:
      Дорогой Вячеслав Михайлович!
      Посылаю Вам верстку 1-й книги романа "Война" (название, возможно, изменится).
      К сожалению, мне пришлось пойти на небольшие уступки редактуре в главах, которые вы читали раньше. Но я внес в них и значительные дополнения.
      Роман принят журналом "Октябрь" и планируется к выпуску в свет в январском номере 1970 года{10}. Времени для работы над версткой - в обрез.
      Очень прошу Вас, Вячеслав Михайлович, прочесть в первую очередь подвергшиеся доработке главы: 9, 10, 11-ю (стр. 171-187) и две новые главы - (стр. 187-189) и (стр. 228-234). Буду Вам искренне благодарен за любые замечания.
      Еще раз оговариваюсь, что единолично несу полную ответственность за всю историческую и философскую основу романа, в равной мере как и за все художественно домысленное.
      Заранее благодарю Вас!
      С глубоким уважением
      10 декабря 1969 года.
      И. Стаднюк.
      Кстати, название своему роману я дал такое: "Мир на плахе". Но когда прочитал рукопись первой книги главный редактор журнала "Октябрь" Всеволод Кочетов, он решительно перечеркнул мое название и вместо него начертал: "Война".
      - Никогда не соглашусь! - взмолился я. - Есть "Война и мир" Толстого, есть "Война за мир" Панферова, есть, наконец, "Война" - сборник публицистики Эренбурга. Меня же засмеют! Зачем подставлять мои бока для критических жал?
      - Нет, только "Война", - упрямо ответил Кочетов. - Привыкнут!..
      Я решил стоять на своем, отложив продолжение спора на момент подписания книги в печать. Но момент этот наступил только через год, когда я был вконец измотан борьбой с цензорами и самыми высокопоставленными рецензентами. Сил и желания спорить с Кочетовым у меня уже не осталось.
      * * *
      Позволю себе затронуть еще один вопрос, касающийся творческой лаборатории. Когда была опубликована первая книга романа "Война", меня пригласил к себе Леонид Максимович Леонов. Сделав ряд замечаний по языку и стилю книги, он вдруг сказал:
      - Вы не боитесь говорить о раздумьях, даже колебаниях Молотова, но, кажется, не решаетесь заглянуть, что творилось в душе Сталина в первые дни войны. Почему вы не пишете его "изнутри", не вторгаетесь в его внутренний мир, в его чувства и мысли?
      Я ответил Леониду Максимовичу, что Молотова более или менее смело пишу "изнутри", так как встречаюсь с ним, подолгу беседую, ощущаю его характер и, что важно, он потом читает написанное мной и выражает к нему свое отношение. Писать же так о Сталине не решаюсь, а изображаю его через восприятия того же Молотова, Жукова, Шахурина.
      - Тогда вы взялись не за свое дело, - жестковато заметил Леонов. - Или бросьте писать роман, или пишите Сталина, как полагается художнику.
      Для меня это был великий урок. Я бросил службу в "Огоньке", испросив на это разрешение у секретаря ЦК П. Н. Демичева, долго не садился за письменный стол, постигая все, что было связано с жизнью и деятельностью Верховного Главнокомандующего, начиная с его детских лет, изучая манеру его мышления, его язык и т. д. Затем засел за вторую книгу. Когда она была опубликована, Леонид Максимович позвонил мне по телефону и ободряюще сказал:
      - Вот видите! Получается у вас Сталин! Я верю в него.
      Урок нашего величайшего мастера пошел мне на пользу.
      * * *
      Но есть потребность вернуться к первой книге "Войны". С ее публикацией в журнале "Октябрь" (№ 12, 1970 год) я каждый день стал получать десятки писем от читателей. В моей квартире не умолкали телефонные звонки. Одним из первых позвонил бывший нарком авиационной промышленности СССР Шахурин Алексей Иванович. Представившись, он сказал:
      - Перед войной и в ходе войны я почти каждый день встречался со Сталиным. Поскольку вы продолжаете работу над романом, могу быть вам полезным. Расскажу такое, чего не найдете ни в одном архиве и ни от кого другого не услышите...
      Через несколько дней я приехал к Шахурину в Жуковку, захватив с собой массивный "огоньковский" диктофон. (Оказалось, что Алексей Иванович жил в одном дачном поселке с Молотовым.) Начались разговоры. Шахурин держал себя совершенно свободно перед записывающей аппаратурой и действительно открывал передо мной новые "кремлевские тайны", нового Сталина и грандиозные усилия страны в создании могучей боевой авиации... Мысленно я уже переносился во вторую книгу романа, где зазвучат и свидетельства Шахурина...
      Непредвиденности всегда поражают. Неожиданностью оказался для меня телефонный звонок генерал-полковника танковых войск Мостовенко Дмитрия Карповича, которого я считал погибшим еще в июне 1941 года. Мостовенко в начале войны командовал на Западном фронте 11-м механизированным корпусом, из всех сил пытался сдержать врага, прорвавшегося из сувалкинского выступа, а затем в составе группы генерала Болдина должен был наносить по немцам контрудар на север, в сторону Гродно, однако приказ командующего фронтом о контрударе до него не дошел.
      Мостовенко в какой-то мере бы прототипом моего литературного героя генерала Чумакова. Он звонил из подмосковного санатория "Архангельское", куда приехал отдыхать из Минска.
      И опять беседы, воспоминания, возврат мыслями в первые дни войны. Открывалась уйма новых, подчас немыслимых подробностей. Но как их используешь, когда первая книга уже опубликована?..
      * * *
      Не иссякал и поток писем. Одно из них буквально повергло меня в шок. Вдруг объявился первый член Военного совета Западного фронта генерал-лейтенант Фоминых Александр Яковлевич, который чудом избежал трагической участи генерала армии Павлова. Выяснилось, что Мехлис, назначенный вместо Фоминых первым членом Военного совета, приехав 2 июля 1941 года в Гнездово (под Смоленском), буквально прогнал с командного пункта фронта своего предшественника, тогда бригадного комиссара. На попутных машинах Александр Яковлевич добрался до Москвы и со временем был с понижением послан в действующую армию на Южный фронт - начальником политотдела 124-й стрелковой дивизии.
      Фоминых писал мне из Ленинграда, где жил после войны. Уж он-то лучше всех знал, как встретил вторжение врага Западный фронт и как сложились обстоятельства, при которых командование фронта было предано суду военного трибунала и расстреляно.
      Созвонившись с Александром Яковлевичем, я 18 марта 1974 года поехал к нему в Ленинград... Безрадостными были наши воспоминания. Рассказы генерала Фоминых обоих нас возвращали в страшный день 1941 года, а я при этом мысленно всматривался в первую книгу романа "Война", ставя перед собой вопрос: "Не извратил ли в чем-нибудь истину, правильно ли осмыслил те трагические дни?" К счастью, не подвели меня ни знание обстановки во время боев в приграничных районах, ни память об их подробностях, ни изучавшиеся документы.
      Но знать бы подробнее раньше все то, о чем рассказывал мне Фоминых! Хотя бы о происходившем в штабе Западного особого военного округа в самый канун войны. У Александра Яковлевича имелись записи об этом, и он предложил мне познакомиться с ними. Вот что содержалось в его воспоминаниях (привожу с сокращениями):
      Суббота, 21 июня, проходит в том же напряженно-деловом темпе, какой принят в штабе округа уже 4-5 месяцев. Телефонные звонки, доклады, указания о боевой готовности войск, различных учебных сборах, ходе оборонного и жилищно-бытового строительства.
      В 15.00 в кабинете командующего собрался руководящий состав штаба и управлений округа. Командующий посмотрел на присутствующих и произнес:
      - Начнем. Порядок такой: докладывают разведчики, начальник штаба, начальник Политуправления. У кого будут дополнения, вопросы - в конце.
      Начальник разведуправления доложил:
      - С утра визуальным наблюдением установлено по ту сторону границы наличие на отдельных участках разрозненных окопов полной профили на отделение и меньше. Расположение бессистемное; в некоторых окопах мелькают каски. Днем окопные работы не производились.
      Пограничниками обнаружено более десятка новых наблюдательных постов на чердаках ближайших деревень, в садах, на опушках рощ...
      Начальник штаба:
      - Сегодня состоялся разговор со всеми штабами армий, корпусов, штабами погранзастав о положении на границе. Кроме уже доложенного заслуживает внимания следующее.
      На рассвете наши летчики, барражирующие вдоль границы, наблюдали колонны машин в движении на восток, на Сувалки и Августов, в то же время в трех населенных пунктах, в 40-50 км западнее Бреста, наблюдались хвосты колонн. Днем продвижение войск вблизи западной нашей границы не обнаружено.
      Отмечались полеты одиночных разведывательных самолетов вдоль западных границ. Нарушений границы не было. Темп самолето-вылетов - как в последние 2-3 недели.
      Изложенное подтверждено полученными донесениями, - закончил доклад тов. Климовских В. Е.
      - Тов. Лестев, у вас есть, что доложить? - глядя на начальника Политуправления, спросил Павлов.
      - Есть, товарищ командующий. Данные Политического управления подтверждают факты, доложенные здесь. Сообщения из 3-й и 10-й армий говорят, что настроение личного состава все более отчетливо и уверенно свидетельствует о неизбежности скорой войны... Об этом прямо говорят красноармейцы и комначсостав, слышавшие ночью передвижение немецких танков, машин, а также те, кто видел сегодня немецкие окопы с солдатами в них. Из 3-й армии передают такой диалог красноармейцев. "Договор договором, а винтовку держи поближе", а другой отвечает: "Верно, Петро, она, матушка, никогда не подводила..."
      При этих словах командующий встал и, нервно глядя на докладчика, произнес:
      - Вы, товарищ Лестев, меньше слушайте всякую болтовню. Надо самим думать, а не пересказывать чепуху. Больше рассказывайте красноармейцам о договоре с Германией.
      - Товарищ командующий! Я, как начальник Политического управления, обязан доложить вам о политических настроениях. Это не болтовня двух солдат, а политические настроения... - с обидой сказал Лестев.
      - Здесь не клуб... Продолжайте...
      - Слушаюсь... Из 6-го кавкорпуса сообщают: казаки без приказаний и советов второй день клинки точат. Эти и ряд других данных в совокупности с прежними подтверждают вывод о приближающейся войне... - с уверенностью закончил свое выступление докладчик.
      Ходивший вдоль короткой стены командующий сел, нервно повернулся, снял трубку "ВЧ" и через 2-3 секунды отрывисто бросил: "Москву". В кабинете тишина. Москва ответила быстро. Командующий назвал номер наркома. Сразу ответили из приемной, что наркома нет. Медленно положив трубку и, обращаясь к начальнику штаба, сказал:
      - Владимир Ефимович! Отдайте распоряжение, чтобы отпуска комначсоставу приграничных частей в города на 22 июня не разрешать; передайте командармам - усилить наблюдение за границей; непрерывно держать связь с пограничниками. Командармам и командирам корпусов не отлучаться далеко. Узнайте у Цанавы{11}, что у него есть нового.
      - Как с учениями в 4-й армии? - спросил Климовских.
      - Перенести на один-два дня, пока выяснится обстановка. То же передайте Коробкову{12}.
      - Товарищ командующий, сборы зенитчиков разрешите продолжать: не срывать программы? - спросил генерал Сафонов.
      - Да. Не тяните сборы. Укладывайтесь в программу. Все. Можете идти, только за город офицерам не выезжать. Вообще нам надо быть всем начеку.
      В кабинете адъютант Дедевшин докладывает:
      - Звонило несколько офицеров; спрашивают: "Собирается ли сегодня член Военного совета на рыбалку?.."
      Сегодня в Минском окружном доме офицеров премьера МХАТ. Впервые в Минск прибыл на гастроли Московский Художественный академический театр во главе с Аллой Тарасовой и Хмелевым. Гастроли открывались спектаклем "Анна Каренина". На премьеру собралось городское, республиканское и военное руководство. В кулуарах, как обычно, обменивались мнениями о событиях на Западе, о работе.
      Начальника штаба округа в Доме офицеров нет. Не видно начальников разведуправления, оперативного, командующего ВВС и нач. артиллерии. По окончании 1-го действия спектакля я решил поехать в штаб, узнать новости.
      На втором этаже встретил начальника штаба.
      - Владимир Ефимович! Вы почему не на "Анне"?
      - Знаете, Александр Яковлевич, тревожно что-то на душе. Звонил в 3 и 10 армии. Докладывают, что пограничники и некоторые передовые части слышат в разных местах шум... - Помолчал, недоуменно пожал плечами. - Да, что-то происходит за последнее время... шум стал отмечаться на западном берегу Бебжа, Нарева, Буга... Свежие окопы... Дал указание: продолжать наблюдение и быть наготове... Звонил в Генеральный штаб.., докладывал оперативному дежурному. Просил разрешения поднять войска. Дежурный, переговорив с кем-то, ответил: "Поднимать войска не разрешается. Не поддавайтесь на провокацию".
      Через несколько минут в штаб прибыл командующий и, обращаясь к Климовских, спросил - какие есть новости? Начальник штаба доложил о продолжавшихся шумах и мелких диверсиях. Но звонок ВЧ прервал доклад. Командующий подскочил к аппарату, схватил трубку:
      - Павлов... Так точно, товарищ нарком, слушаюсь... С наступлением темноты почти по всей границе начался непонятный шум.
      Потом стал говорить нарком...
      Во время происходящего разговора мы, все присутствовавшие, впились глазами в лицо командующего, который изредка бросал "слушаюсь", "понятно" и одновременно делал какие-то заметки в блокноте.
      Командующий произносит:
      - Считаю необходимым поднять войска, выдвинуть соединения на границу согласно плану... "Есть!" - "Слушаюсь!".
      Наконец Павлов медленно кладет трубку и медленно обводит всех глазами. Негромко, глядя на Климовских, сказал:
      - Владимир Ефимович! Передайте командирам - быть в штабе. Войска не поднимать. Разрешаю поднять только дежурные подразделения... Повторяю, только дежурные подразделения, но не больше. Разъясните это. Втолкуйте всем начальникам штабов, разведчикам, операторам, чтобы все доклады перепроверяли, а то еще спровоцируем их. Пусть все время докладывают и держат нас в курсе всех событий. Огонь, огонь, чтобы не открывали без разрешения.
      - Дмитрий Григорьевич, так что же выходит - война?.. - спрашиваю я. Так, что ли?
      - Война, война!.. Раскудахтались... - нервно ответил командующий. - Не один год говорим об этом, а войны нет! А если война, так что? Испугался?!
      Такой тон и ответ озадачили. Не верит в возможность войны, что ли? Было ясно - командующий расстроен. И, зная характер Павлова, говорить с ним на эту тему бесполезно... он "не в духе"... Обычная словоохотливость у Дмитрия Григорьевича пропала. На чей-то звонок по телефону ответил: "Да... действуйте по обстановке... да".
      22 июня в первом часу ночи начальник 8-го отдела доложил: "Из Москвы начала поступать шифровка, ведем раскодирование... ее параграфов". Было приказано докладывать шифротелеграмму частями, по мере расшифровывания.
      Директиву из Москвы закончили передавать около часа ночи 22 июня. Уяснение содержания директивы, двойная её обработка, передача в армии и отдельные корпуса закончилась примерно за один - полтора часа до нападения Германии.
      Директиву наркома передали в армии и командирам отдельных корпусов с припиской: "Под личную ответственность командиров, войска привести в боевую готовность... усилить наблюдение за границей".
      Директиву наркома обороны получить успели не все армии. Однако благодаря беспрерывно действовавшей связи по ВЧ (по другим каналам связь прерывалась) округ успел предупредить и передать суть требований наркома всем командующим армиями, командирам авиационных дивизий и командиру 10 МК. Однако армии и корпуса не успели предупредить всех командиров стрелковых дивизий.
      ...Около трех часов ночи генерал Григорьев в большом волнении докладывал: "Прекратилась проволочная связь со всеми армиями. Высланы подразделения для устранения повреждений и охраны линий связи. Связь была восстановлена через 30-40 минут. Были вырезаны провода, а на линии Барановичи - Волковыск были спилены столбы, порвана линия связи. Организовано патрулирование на основных линиях связи. В третьем часу ночи в двух районах Белостока и Гродно "портилось" электроосвещение.
      Позже стало известно, что в ночь начала войны было переброшено через границу разными способами значительное количество диверсионных групп, часть которых была переодета в форму военнослужащих Красной Армии.
      ...В 4 часа 22 июня генерал А. А. Коробков докладывал: "...Начался сильный артиллерийский огонь почти по всему участку армии... Шквальный огонь по Бресту и крепости... Войска открыли ответный огонь..."
      Связь прекратилась.
      Так началась война.
      Было немедленно доложено народному комиссару... Через некоторое время был получен ответ: "...Действовать по-боевому...".
      27
      Известно, что можно заставить молчать общественное мнение, но изменить его силой никто не сумеет. Если же учесть еще, что многие своего мнения не имеют, а многие по расчету или по случайным веяниям держатся собственных точек зрения, то можно представить себе, в сколь сложном положении оказывается автор книги, которая обратила на себя внимание читающих людей и стала предметом дискуссий - с верой, неверием или сомнениями. А тут еще стали подогревать интерес к "Войне" вещающие на СССР западные радиостанции, обвиняя ее автора в сталинизме и в оправдании репрессий в армии в тридцатые годы.
      Главными предметами спора были: 1) правильно или неправильно раскрывается в книге и оценивается трагедия командования Западного фронта во главе с Д. Г. Павловым; 2) была ли трусливая самоизоляция Сталина в первые дни войны или это злонамеренный оговор; 3) каково отношение автора книги к репрессиям.
      Прежде чем ответить на эти вопросы, выскажусь о следующем: писатель может писать только о том, что велят ему его сердце, совесть и что требует его разум. Не грешить перед историей, правдой жизни, возносясь в своем творчестве до границ доступного ему и подвластного.
      Каждый из пишущих знает, что очередная его книга является новым этапом в его жизни. Этот этап имеет внешнюю и внутреннюю сторону - примерно как боевая медаль. Лицевая сторона ее, то есть содержание и художественный уровень произведения, видна всем, пусть и не для всех сверкает с одинаковой яркостью. А тыльная сторона как бы выражает прожитую писателем жизнь, испытанные им взлеты и падения, открытия мысли и заблуждения, отразившиеся в конечном счете на лицевой стороне медали, то есть в книге, что и подтверждает истину: творчество писателя как наиболее трудный вид духовной деятельности человека, неотделимо от его судьбы, жизненных дорог, по которым прошагал он от детского порога, когда мысль его начала обретать силу, а восприимчивость души наполняться впечатлениями.
      Все это - в общих чертах. А конкретно: можно ли было мне прикасаться к судьбе генерала армии Павлова и его соратников, конкретно не зная, что произошло в июне 1941 года на всем Западном фронте и как в Москве была оценена деятельность его штаба? Конечно, нет. Помогли мне свидетельства людей - участников изображаемых в книге событий, архивные документы и научные разработки, а также некоторые откровения отдельных мемуаристов и писательская интуиция. Важными для меня оказались посещения Военной коллегии Верховного суда СССР и изучение там "Дела" по реабилитации Д. Г. Павлова. И как свидетельствуют недавно опубликованные показания Павлова в ходе заседания Военного трибунала, я ни в чем не ошибся и при этом избежал тяжких самооговоров подсудимого о его якобы имевших место связях с "врагами народа".
      Но то, что ясно сейчас, тогда вызывало кое у кого недоверие и критические нападки на автора. Не буду трогать имен некоторых академиков и ученых-историков, наносивших по мне удары. Скажу только, что и в отдельных эшелонах высшей власти возникла к автору "Войны" настороженность. Даже довелось однажды объясняться с главным военным прокурором генерал-полковником юстиции А. Г. Горным. Правда, с Артемом Григорьевичем, человеком в высшей степени доброжелательным и образованным, я был знаком и до этого, дарил ему роман "Люди не ангелы", как человеку, расследовавшему в конце тридцатых годов злоупотребления НКВД Винницкой области в репрессиях, особенно крестьян, о чем я писал в романе.
      Шел я в военную прокуратуру насторожившись. Горный встретил меня дружелюбно, предложил чай. Я увидел на его столе "Войну" и папку с документами. Понял: ко мне есть вопросы.
      И верно, после общих фраз о жизни, о творчестве, Артем Григорьевич взял в руки мой роман и, открыв его на какой-то странице, со спокойной заинтересованностью спросил:
      - Иван Фотиевич, вот тут вы пишите об обстоятельствах ареста Павлова. Читаю: "Постановление об аресте утверждено народным комиссаром обороны СССР Маршалом Советского Союза Тимошенко. На левом уголке санкция на арест заместителя Прокурора СССР Сафонова..." Откуда вы это взяли?
      - Я в чем-то ошибся?
      - К сожалению, ошиблись. - Горный взял из папки белую бумажку с зубчатыми следами обрыва на верхнем краю и протянул ее мне. Это был ордер на арест Павлова, но почему-то подписанный Жуковым. Такой же ордер, однако с подписью "Маршал Тимошенко" я видел в Военной коллегии Верховного суда. В чем же дело? И тут мелькнула догадка:
      - Жуков подписал ордер уже после того, как Мехлис уехал на Западный фронт. А там Тимошенко подписал новый ордер... Во всяком случае, Павлову при аресте был предъявлен ордер, подписанный наркомом обороны.
      - Вы уверены в этом?
      - Не только уверен. Читал тот ордер своими глазами.
      - Чудеса! - изумленно сказал Горный. - А откуда вам известны подробности связанные с арестом? И о стычке Павлова и Мехлиса?.. Признание Павловым своей вины?.. Ведь фантазия писателя неуместна, когда речь идет о таких личностях и столь серьезных вещах.
      Я мог дать главному военному прокурору исчерпывающие объяснения, но поступил по-иному: достал из портфеля одно читательское письмо и попросил Артема Григорьевича ознакомиться с ним. (Публикую его с сокращениями.)
      "...Накануне войны я был назначен начальником особого отдела вновь формируемого мотомехкорпуса в г. Корбине, недалеко от Бреста. Начало войны, в связи с назначением, застало меня в Москве, и я вечером 22 июня скорым поездом выехал в Минск и утром 23 июня, в связи с тем что поезда дальше не шли, на попутной машине стал пробираться в Белосток, в штаб 10-й армии, которой оперативно подчинялся мотомехкорпус, поскольку, как об этом вы достоверно описываете в романе "Война", обстановка с первого дня войны стремительно развивалась, так что к Корбину пробраться уже нельзя было. Связи со штабом 10-й армии уже не было, и где он находился, никто не знал, и мне из района Волковыска, как и многим другим, пришлось возвращаться в район Минска и дальше различным способом.
      ...В романе "Война" есть и другие, не литературные персонажи, в числе которых б. командующий войсками Белорусского особого военного округа генерал армии Павлов Д. Г., на котором вы сосредоточиваете большое внимание. Это понятно и вполне оправдано всем ходом вашего повествования.
      ...Я не собираюсь вступать в анализ и оценку личности Павлова - это сделали вы весьма объективно и правдиво в своем романе. Однако мне хотелось бы в настоящем письме внести некоторую поправку и дополнительные данные, относящиеся к обстоятельствам задержания и ареста Павлова, поскольку мне пришлось быть свидетелем и участником этого события. А именно:
      Примерно 5 или 6 июля (сейчас точно не помню) поздно вече-. ром, находясь тогда в резерве временно при особом отделе Западного фронта в дачном районе Гнездово под Смоленском, я был вызван к начальнику Управления особых отделов НКО Михееву, который прибыл из Москвы в штаб Западного фронта. Михеев, проверив, есть ли у меня оружие и какое, предложил мне следовать с ним для выполнения особого задания в район Довска. Примерно в 23 часа двумя легковыми машинами Михеев, секретарь Мехлиса - по званию бригадный комиссар (фамилию сейчас не помню), порученец Михеева (фамилии не знаю, звание лейтенант или ст. лейтенант) и я выехали на Довск через Смоленск, Рославль, Кричев. В кратком разговоре со мной перед выездом Михеев объяснил, что выезжаем для задержания и ареста бывшего командующего Белорусским особым военным округом Павлова, который к утру, предположительно, должен быть в районе Довска. Из этого разговора я понял также, что возникло большое опасение, как бы Павлов по каким-то обстоятельствам не оказался у немцев.
      К утру, примерно часов около 8-ми, мы были в Довске. Остановились на перекрестке дорог 4-х направлений, где рядом находился районный пункт почтовой и телефонной связи. Михеев, его порученец и секретарь Мехлиса пошли в здание отделения связи звонить, а мне было приказано наблюдать за движением транспорта, особенно со стороны Орши - Могилева и в случае появления автомашины с бывшим командующим Павловым задержать ее, а Павлову объявить, что его вызывают на командный пункт, находящийся в здании почтового отделения связи.
      Я стал внимательно наблюдать за движением на дороге. Несмотря на то что Довск тогда уже находился сравнительно недалеко от районов, захваченных немцами, движения на автомагистрали почти никакого не было. Спустя минут 30 на дороге, которая хорошо просматривалась вдаль, со стороны Орша - Могилев показалась одиночная, быстро двигавшаяся легковая машина. Я вышел на середину дороги и стал подавать знаки остановиться. Машина резко затормозила, остановилась, и в ней я увидел сидящего рядом с шофером генерала армии Павлова, которого я знал и внешне, так как работал до этого некоторое время в Минске. На заднем сиденье в машине находился порученец Павлова в звании майора в кавалерийской форме (фамилии его не помню), высокий, стройный, лет 35.