Так что дело не в самопожертвовании из праведно либо ложно или извращённо понимаемой любви к людям и Жизни; и не в масштабах области, где другие смогут вкусить плоды самопожертвования; и не в тайне личности того или иного пожертвовавшего собой.

Дело в том, что все церковные «рассуждалки» на тему об исключительности крестного самопожертвования Христа, якобы свершившегося по предопределению Всевышнего, именуемого ими «Богом Отцом», призваны скрыть, затмить и извратить, те идеи, которые сеял в обществе сам Иисус, пребывая среди людей во плоти.

А идеи эти в том, что самопожертвование — не добровольно избранная смерть во имя чего-либо или кого-либо, но в том, что вся жизнь человека, будь она длинная или короткая, отдаваемая осознанно осмысленно осуществлению исповедимой им доли благого Божиего Промысла на Земле, и есть самопожертвование, если этот — нормальный для человека образ жизни — можно назвать словом «самопожертвование».

Это тот случай, когда то, что видится демонической “мудрости” мира сего как «самопожертвование» в смысле отказа от прожигания жизни в разнородном сладострастии и самопревознесении над другими (в том числе и за счёт их злоумышленного «опускания»), в действительности является началом преображения человекообразия в человечность, открытую всем и каждому на основе перехода к человечному строю психики. При человечном строе психики возникает эмоциональная самодостаточность личности, освобождающая человека от обусловленности настроения обстоятельствами.

Но превознеся мифическую крестную смертную смерть Христа, возведя её в идеал для подражания, церкви имени его оказываются сродни Ф.Энгельсу в их самоубийственном — и потому греховном — взгляде на жизнь: «жить значит умирать», — с тою лишь особенностью, что умереть якобы лучше, подыскав для себя подходящую голгофу и пострадав на ней «Христа ради».

Но если по церковному вероучению Иисус воскрес на третий день «по писанию», то из числа множества направленных церковью на самоликвидацию в смертном самопожертвовании не воскрес никто. И от этой очевидности церкви отговариваются тем, что так и должно быть и они «чают» всеобщего воскресения мертвых и «жизни будущаго века» [226].

Так в якобы христианской культуре на самоликвидацию программируется с младенчества психика всех сколь-нибудь благонамеренных людей. Иисус же учил не поиску подходящей голгофы, а непреклонности в утверждении Правды Божией в обществе людей без пугливой оглядки на казалось бы неизбежность голгофы, ибо:

Бог поддерживает праведность в этом веке, а не искореняет её, «чая жизни будущаго века».

Все же отвлекающие «рассуждалки» на тему необходимости крестной смерти Христа в самопожертвовании пресекаются одной пословицей:

Всякий подвиг смертного самопожертвования [227] — расплата своею жизнью одних за преступления других.

При этом сами преступления одних, открывающие возможность к самопожертвованию, свершаются в области попущения Божиего. И невозможность разрешения ситуации как-то иначе без самопожертвования — тоже удел тех, кто оказался в области попущения Божиего.

И соответственно все умствования на тему об этическом уроке самопожертвования Христа ради людей и якобы непостижимой тайне этой жертвы таковы, что Всевышний Бог при согласии с ними оказывается либо не всемогущим и не всеведущим, вследствие чего, совершив ошибку в чём-то, вынужден идти на жертву праведника; либо, будучи всемогущим, Сам совершает как минимум следующие нравственно-этические преступления:

· он уже на стадии предопределения бытия Мироздания закладывает в него несправедливое и жестокое убийство праведника, преподнеся его людям и самому себе как самопожертвование, хотя будучи всемогущим, мог бы не искать «примирения» с родом человеческим или кем-то ещё в крови избранного им в жертву праведника; или

· он подставляет Иисуса под бой вместо себя. Этически безупречно по отношению к Иисусу и ко всем прочим — Самому, воплотившись в образе человека, совершить подвиг самопожертвования и преподать этический урок, если уж этот урок страданий и неисповедимого людьми искупления страданиями в бескорыстно-искреннем самопожертвовании действительно необходим, а не возлагать это тяжкое бремя на другую личность. В противном случае этически необходимо гласно признавать свою вину перед тем, кто принимает на себя необходимость самопожертвования, и просить у него прощения за то, что его подставили.

А так, как учат церкви, получается, что их бог нравственно хуже Гитлера:

O Гитлер невольно — вследствие свойственной ему одержимости, бесноватости, невсемогущества в политике — подставил мальчиков из гитлер-югенда, и они были принесены в жертву обстоятельствам;

O а бог церквей имени Христа, будучи всемогущим, подставляет Иисуса своею волей умышленно, уже на стадии предопределения бытия Мира порождая неизбежность его смертного самопожертвования, и сам принимает эту жертву;

· будучи всемогущим, слыша молитву Христа, возносимую из Гефсиманского сада, Всевышний не вмешивается в течение событий. Это подобно тому, как если бы здоровенный спецназовец-рукопашник, слыша доносящийся из подворотни призыв кого-то слабого защитить его от группки обнаглевших подростков-хулиганов, тихонько остался бы в стороне перекурить, дожидаясь, пока хулиганы сделают ими задуманное, чтобы потом, изобразив праведный гнев, вызвать пострадавшему скорую помощь, а хулиганам — милицию. Это же эквивалентно тому, что моряк принимает сигнал бедствия «SOS», после чего уклоняется от оказания помощи терпящим бедствие.

· либо того хуже, будучи бессменным Вседержителем, он на некоторое время «оставляет вахту» и возобновляет Вседержительность только после того, как в Мире свершилось зло, открытую возможность совершения которого он же и заложил.

Причём если обратиться к этике людей внутри обществ и законодательствам государств нынешней цивилизации, то названные деяния почти во всех из них квалифицируются как преступления, за совершение которых виновные подлежат уголовной, в том числе и международной, ответственности; либо, не будучи юридически квалифицированы как преступления, они попросту вызывают презрение людей к тем, кто их совершил и совершает.

Кроме того, вероучение библейских церквей имени Христа порождает и попытки мерзавцев оправдаться и предстать в качестве благодетелей по схеме, развёрнутой в стихотворении грузинского поэта Михаила Квливидзе “Монолог Иуды” [228]:

На горных склонах ветер звезды пас,

И молвил нам Учитель с болью скрытой:

“Петух три раза не успеет вскрикнуть,

Я буду предан кем-нибудь из вас”.

Мешал Учитель в очаге золу,

Мы не могли сказать в ответ ни слова,

Как будто сразу вся мирская злоба

Подсела с краю к нашему столу.

Учитель нас улыбкою согрел,

Но в ней печаль сквозила сокровенна,

И постепенно, будто бы измена,

Крик петуха за окнами созрел.

Молчали мы и горные вершины,

Срок истекал, сквозь тучи свет проник

И первый крик раздался петушиный,

Как совести моей предсмертный крик.

Швырялся ветер тучами, как пеной,

Так, что разверзлось небо, накренясь,

И крик второй раздался над Вселенной,

Но не было предателей меж нас.

Так, неужели, ты ошибся, пастырь,

Учитель, ясновидец и пророк?

Святыня рухнет, разобьется насмерть,

Когда слова не сбудутся в свой срок.

Предательство без низкого расчета

Возможно ли? Ответа Бог не даст,

Но Бог умрет навеки, если кто-то

По предсказанью Бога не предаст.

И я решил встать над собой и веком,

Лобзаньем лживым осквернив уста,

Пожертвовать Исусом-человеком,

Спасая этим Господа-Христа.

Скорей, скорей, ночь шла уже на убыль

И в этой окровавленной ночи

Поцеловал Учителя я в губы,

Чтобы его узнали палачи.

Это стихотворение охарактеризовано на сайте радио “Свобода” как «знаменитое». Согласиться с его Иудой можно только пребывая под концептуальной властью Библии и признания истинно боговдохновенными “пророчеств” Исаии о неизбежности в силу предопределённости Свыше казни Христа. После чего остаётся признать, что Иисус — спаситель небесный, а земной спаситель — Иуда, и последовать в жизни его примеру. И так объективная разница между праведностью и мерзостью становится ЯКОБЫ непознаваемой [229]. Но если стряхнуть с себя библейские наваждения и наветы на Бога, то Жизнь предстанет перед сознанием иначе: мерзость будет мерзостью, праведность — праведностью, и они всегда будут различимы. И ничего, кроме верности Библии, не мешало М.Квливидзе подумать о смысле молитвы Христа в Гефсиманском саду и о ВЗАИМОотношениях Христа и других людей с Богом. Освободись он от власти библейских наваждений — он написал бы иное по смыслу стихотворение.

Но если в обществе разного рода бедствия, в которых кто-либо совершает самопожертвование, возникают большей частью в результате искренних ошибок или халатности при исполнении должностных обязанностей, то на Бога такие же по существу последствий нравственно-этические преступления идеалистическим атеизмом возводятся напраслиной как Его прямой осознанный умысел, что в юридических нормах большинства обществ квалифицируется как отягчающее вину обстоятельство. Однако, вопреки всему бреду идеалистического атеизма:

В Жизни нормы Праведности едины и общи: и для людей, и для ангелов Божиих, и для Бога. Единственное различие в том, что для Бога они — Его субъективные нормы: Им избранные и заложенные в Предопределение бытия Мироздания как объективная Праведность; а для всех остальных, Им сотворённых, они же — объективная необходимость, если они желают быть праведными.

И Сатана не потому плох, что он — определённая личность, отличная от других, а потому, что он неправеден и настырен в своей неправедности. И Иисус не потому хорош, что он определённая личность, отличная от других; а тем более не потому, что зачат от Духа Святого или его возвели в ранг «Бога Сына», но потому, что он праведен и непреклонен в праведности, бесхитростно доверяя Богу свою .

По-церковному же, по-апостольскому, по ветхозаветным пророкам-персонажам [230], возведённым некогда в ранг истинных пророков Божиих и признанных той или иной толпой в таковом качестве, если какая либо мерзость провозглашена совершаемой во исполнение воли Бога истинного, который есть, и это принято на веру за истину в каком-то вероучении, то эта мерзость должна быть рассудочно оправдана или списана на «неисповедимость Божиего Промысла»; вера же должна быть неусомнительной, но это не вера Богу по Жизни, а вера в традицию, насаждённую заблудшими и богоотступниками-злоумышленниками.

Те же, кто не подчиняется такого рода мнениям (своим в каждом из множества вероучений идеалистического атеизма), — тех обвиняют в сатанизме и отступничестве от Бога.

И это имеет место с ветхозаветных времён:

Исаия начал проповедь о предстоящей казни Христа-Мессии, не задумываясь об источнике своих “пророчеств” и определённости Бога в Своей нравственности; апостолы верили бездумно и безнравственно Исаии и ветхозаветным каноническим писаниям больше, чем Христу, больше, чем его молитве Богу, больше, чем самому Богу Живому, и тоже проповедовали казнь, погребение и воскресение Христа-Мессии безо всяких к тому оснований в Жизни. Со ссылками на «ветхозаветного евангелиста» — Исаию, одержимого бесовщиной программиста иудейско-ветхозаветного эгрегора; со ссылками на отставших по Жизни от Христа апостолов столь же безнравственно бездумно этому же учат церкви, не обращая внимания на то, что:

Отрицание единства и всеобщности в Жизни норм Праведности, свершаемое в жизни, а равно вносимое в рассуждения хоть по оглашению, хоть по умолчанию, — нравственная основа идеалистического атеизма, разрывающая религию человека и Бога, который есть; способная породить эгрегор бога, которого нет, под властью которого увянут и совесть, и разум [231]. После этого придётся служить иерархии земных и невоплощённых заправил эгрегора, затмившего Бога, и влачить жалкое существование биороботов [232], не будучи ни полноценным животным в фауне биосферы Земли, ни Человеком — наместником Божиим на Земле.

Навет на Бога показан нами на примере Библии, но таковы нравственные основы идеалистического атеизма в любом его виде. Вследствие возведения на Бога напраслиной вседозволенности, якобы промыслительной, во множестве жизненных случаев идеалистический атеизм оказывается не способным различить: что проистекает от Бога, а что от диавола; в чём выражается благой Промысел Божий, а в чём попытки ему противоборствовать.

Иногда, не желая обсуждать библейские вероучения и источник их происхождения или вообще уходя от вопроса, что конкретно в Жизни протекает в русле Промысла, а что конкретно протекает в пределах попущения Божиего, но не желая признаваться ни себе, ни окружающим в своём безбожии, идеалистический атеизм заявляет:

Я верю в Бога вообще, а какой Он Бог? какую нравственность и этику Он избрал для себя? — мне неведомо, эти вопросы — не моего ума дело, они мне не по уму [233].

Это сродни тому, что откровенный атеизм выражает в заявлении о неверии ни в какого бога. Заявление о вере в «бога вообще» — иная форма заявления о неверии ни в какого бога, и никакому богу, поскольку единственный , неотличим в этом абстрактном «боге вообще» от множества разнообразных богов, которых объективно нет.

И точно также идеалистический атеизм, заявляя о вере в неопределённого «бога вообще», выражает его собственную преломившуюся через трусость безнравственность [234]. Но в то же время в такого рода заявлениях о вере в «бога вообще» выражается и надежда на то, что единственный , а не абстрактный «бог вообще», которого нет, — всё же милостиво простит и безнравственность, и обусловленную ею поддержку всех или некоторых из числа эгрегориально-магических культов материалистического и идеалистического атеизма в толпо-“элитарном” обществе.

В этом нравственном безразличии, обрекающем на бессмысленное страстотерпие в жизни вследствие неприятия Божиего водительства, идеалистические атеисты увязают. По причине нравственного безразличия и отказа от разума, данного Богом, идеалистический атеизм, упорствуя в этом и отступаясь от объективной праведности, становится жертвой Божиего попущения, чему примерами — полная бедствий жизнь и тяжёлая смерть многих подвижников идеалистического атеизма, в безумном упорстве неверия Богу по Жизни возводивших на Бога разнородную напраслину.

И это говорит священным Языком Жизни о том, что идеалистический атеизм хуже, коварнее и опаснее откровенного материалистического атеизма, который во многих случаях, как показывает история, своими делами, будучи готов принять на себя самоотверженно заботу о Мире, бывает ближе к объективной праведности, сам не ведая того и не рассуждая попусту или лживо о Боге. И не идеалистическому атеизму, преисполненному наветов на Бога, Милостивого, Милосердного, осуждать откровенный материалистический атеизм, хотя порицать его обязан всякий.